Рубрика «Параллельные переводы Льюиса Кэрролла»
<<< пред. | СОДЕРЖАНИЕ | след. >>>
Рис. Harry Furniss (1889).
ОРИГИНАЛ на английском (1889):
CHAPTER THREE
STREAKS OF DAWN
NEXT day proved warm and sunny, and we started early,to enjoy the luxury of a good long chat before he would be obliged to leaveme.
`This neighbourhood has more than its due proportion ofthe very poor,’ I remarked, as we passed a group of hovels, too dilapidatedto deserve the name of `cottages’.
`But the few rich,’ Arthur replied, `give more than theirdue proportion of help in charity. So the balance is kept.’
`I suppose the Earl does a good deal?’
`He gives liberally; but he has not the health or strengthto do more. Lady Muriel does more in the way of school-teaching and cottage-visitingthan she would like me to reveal.’
`Then she, at least, is not one of the «idle mouths» oneso often meets with among the upper classes. I have sometimes thought theywould have a hard time of it, if suddenly called on to give their raisond’etre, and to show cause why they should be allowed to live anylonger!’
`The whole subject,’ said Arthur, `of what we may call»idle mouths» (I mean persons who absorb some of the material wealth ofa community — in the form of food, clothes, and so on — without contributingits equivalent in the form of productive labour) is a complicated one,no doubt. I’ve tried to think it out. And it seemed to me that the simplestform of the problem, to start with, is a community without money, who buyand sell by barter only; and it makes it yet simpler to suppose the foodand other things to be capable of keeping for many years without spoiling.’
`Yours is an excellent plan,’ I said. `What is your solutionof the problem?’
`The commonest type of «idle mouths»,’ said Arthur, `isno doubt due to money being left by parents to their own children. So Iimagined a man — either exceptionally clever, or exceptionally strongand industrious — who had contributed so much valuable labour to the needsof the community that its equivalent, in clothes, etc., was (say) fivetimes as much as he needed for himself. We cannot deny his absolute rightto give the superfluous wealth as he chooses. So, if he leaves four childrenbehind him (say two sons and two daughters), with enough of all the necessariesof life to last them a life-time, I cannot see that the community is inany way wronged if they choose to do nothing in life but to «eat, drink,and be merry». Most certainly, the community could not fairly say, in referenceto them, «if a man will not work, neither let him eat.» Their reply wouldbe crushing. «The labour has already been done, which is a fair equivalentfor the food we are eating; and you have had the benefit of it. On whatprinciple of justice can you demand two quotas of work for one quota offood?»‘
`Yet surely,’ I said, `there is something wrong somewhere,if these four people are well able to do useful work, and if that workis actually needed by the community, and they elect to sit idle?’
`I think there is,’ said Arthur: `but it seems to me toarise from a Law of God — that every one shall do as much as he can tohelp others — and not from any rights, on the part of the community, toexact labour as an equivalent for food that has already been fairly earned.’
`I suppose the second form of the problem is where the»idle mouths» possess money instead of material wealth?’
`Yes,’ replied Arthur: and I think the simplest case isthat of paper-money. Gold is itself a form of material wealth; but a bank-noteis merely a promise to hand over so much material wealth when called uponto do so. The father of these four «idle mouths», had done (let us say)five thousand pounds’ worth of useful work for the community. In returnfor this, the community had given him what amounted to a written promiseto hand over, whenever called upon to do so, five thousand pounds’ worthof food, etc. Then, if he only uses one thousand pounds’ worth himself,and leaves the rest of the notes to his children, surely they have a fullright to present these written promises, and to say «hand over the food,for which the equivalent labour has been already done». Now I think thiscase well worth stating, publicly and clearly. I should like to drive itinto the heads of those Socialists who are priming our ignorant pauperswith such sentiments as «Look at them bloated haristocrats! Doing not astroke o’ work for theirselves, and living on the sweat of our brows!»I should like to force them to see that the money, which those «haristocrats»are spending, represents so much labour already done for the community,and whose equivalent, in material wealth, is due from the community.’
`Might not the Socialists reply «Much of this money doesnot represent honest labour at all. If you could trace it back, from ownerto owner, though you might begin with several legitimate steps, such asgifts, or bequeathing by will, or «value received», you would soon reachan owner who had no moral right to it but had got it by fraud or othercrimes; and of course his successors in the line would have no better rightto it than he had.'»
`No doubt, no doubt,’ Arthur replied. `But surely thatinvolves the logical fallacy of proving too much? It is quite as applicableto material wealth, as it is to money. If we once begin to go back beyondthe fact that the present owner of certain property came by it honestly,and to ask whether any previous owner, in past ages, got it by fraud, wouldany property be secure?’
After a minute’s thought, I felt obliged to admit thetruth of this.
`My general conclusion,’ Arthur continued, `from the merestandpoint of human rights, man against man, was this — that if some wealthy»idle mouth», who has come by his money in a lawful way, even though notone atom of the labour it represents has been his own doing, chooses tospend it on his own needs, without contributing any labour to the communityfrom whom he buys his food and clothes, that community has no right tointerfere with him. But it’s quite another thing, when we come to considerthe divine law. Measured by that standard, such a man is undoubtedly doingwrong, if he fails to use, for the good of those in need, the strengthor the skill, that God has given him. That strength and skill do not belongto the community, to be paid to them as a debt: they do not belong to theman himself, to be used for his own enjoyment: they do belong to God, tobe used according to His will; and we are not left in doubt as to whatthis will is. «Do good, and lend, hoping for nothing again.»‘
`Anyhow,’ I said, `an «idle mouth» very often gives awaya great deal in charity.’
`In so-called «charity»,’ he corrected me. `Excuse meif I seem to speak uncharitably. I would not dream of applying the termto any individual. But I would say, generally, that a man who gratifiesevery fancy that occurs to him — denying himself in nothing — and merelygives to the poor some part, or even all, of his superfluous wealth, isonly deceiving himself if he calls it charity.’
`But, even in giving away superfluous wealth, he may bedenying himself the miser’s pleasure in hoarding?’
`I grant you that, gladly,’ said Arthur. `Given that hehas that morbid craving, he is doing a good deed in restraining it.’
`But, even in spending on himself,’ I persisted, `ourtypical rich man often does good, by employing people who would otherwisebe out of work: and that is often better than pauperizing them by givingthe money.’
`I’m glad you’ve said that!’ said Arthur. `I would notlike to quit the subject without exposing the two fallacies of that statement— which have gone so long uncontradicted that Society now accepts it asan axiom!’
`What are they?’ I said. `I don’t even see one, myself.’
`One is merely the fallacy of ambiguity — the assumptionthat «doing good» (that is, benefiting somebody) is necessarily a goodthing to do (that is, a right thing). The other is the assumption that,if one of two specified acts is better than another, it is necessarilya good act in itself. I should like to call this the fallacy of comparison— meaning that it assumes that what is comparatively good is thereforepositively good.’
`Then what is your test of a good act?’
`That it shall be our best,’ Arthur confidently replied.`And even then «we are unprofitable servants». But let me illustrate thetwo fallacies. Nothing illustrates a fallacy so well as an extreme case,which fairly comes under it. Suppose I find two children drowning in apond. I rush in, and save one of the children, and then walk away, leavingthe other to drown. Clearly I have «done good», in saving a child’s life?But — Again, supposing I meet an in offensive stranger, and knock himdown and walk on. Clearly that is «better» than if I had proceeded to jumpupon him and break his ribs? But —‘
`Those «buts» are quite unanswerable,’ I said. `But Ishould like an instance from real life.’
`Well, let us take one of those abominations of modernSociety, a Charity-Bazaar. It’s an interesting question to think out —how much of the money, that reaches the object in view, is genuine charity;and whether even that is spent in the best way. But the subject needs regularclassification, and analysis, to understand it properly.’
`I should be glad to have it analysed,’ I said: `it hasoften puzzled me.’
`Well, if I am really not boring you. Let us suppose ourCharity-Bazaar to have been organized to aid the funds of some Hospital:and that A, B, C give their services in making articles to sell, and inacting as salesmen, while X, Y, Z buy the articles, and the money so paidgoes to the Hospital.
`There are two distinct species of such Bazaars: one,where the payment exacted is merely the market-value of the goods supplied,that is, exactly what you would have to pay at a shop: the other, wherefancy-prices are asked. We must take these separately.
`First, the «market-value» case. Here A, B, C are exactlyin the same position as ordinary shopkeepers; the only difference beingthat they give the proceeds to the Hospital. Practically, they are givingtheir skilled labour for the benefit of the Hospital. This seems to meto be genuine charity. And I don’t see how they could use it better. ButX, Y, Z are exactly in the same position as any ordinary purchasers ofgoods. To talk of «charity» in connection with their share of the business,is sheer nonsense. Yet they are very likely to do so.
`Secondly, the case of «fancy-prices». Here I think thesimplest plan is to divide the payment into two parts, the «market-value»and the excess over that. The «market-value» part is on the same footingas in the first case: the excess is all we have to consider. Well, A, B,C do not earn it; so we may put them out of the question: it is a gift,from X, Y, Z, to the Hospital. And my opinion is that it is not given inthe best way: far better buy what they choose to buy, and give what theychoose to give, as two separate transactions: then there is some chancethat their motive in giving may be real charity, instead of a mixed motive— half charity, half self-pleasing. «The trail of the serpent is overit all.» And therefore it is that I hold all such spurious «Charities»in utter abomination!’ He ended with unusual energy, and savagely beheaded,with his stick, a tall thistle at the road-side, behind which I was startledto see Sylvie and Bruno standing. I caught at his arm, but too late tostop him. Whether the stick reached them, or not, I could not feel sure:at any rate they took not the smallest notice of it, but smiled gaily,and nodded to me: and I saw at once that they were only visible to me:the `eerie’ influence had not reached to Arthur.
`Why did you try to save it?’ he said. `That’s not thewheedling Secretary of a Charity-Bazaar! I only wish it were!’ he addedgrimly.
`Does oo know, that stick went right froo my head!’ saidBruno. (They had run round to me by this time, and each had secured a hand.)`Just under my chin! I are glad I aren’t a thistle!’
`Well, we’ve threshed that subject out, anyhow!’ Arthurresumed. `I’m afraid I’ve been talking too much, for your patience andfor my strength. I must be turning soon. This is about the end of my tether.’
`Take, O boatman, thrice thy fee;
Take, I give it willingly;
For, invisible to thee,
Spirits twain have crossed with me!’
I quoted, involuntarily.
`For utterly inappropriate and irrelevant quotations,’laughed Arthur, `you are «ekalled by few, and excelled by none»!’ And westrolled on.
As we passed the head of the lane that led down to thebeach, I noticed a single figure moving slowly along it, seawards. Shewas a good way off, and had her back to us: but it was Lady Muriel, unmistakably.Knowing that Arthur had not seen her, as he had been looking, in the otherdirection, at a gathering rain-cloud, I made no remark, but tried to thinkof some plausible pretext for sending him back by the sea.
The opportunity instantly presented itself. `I’m gettingtired,’ he said. `I don’t think it would be prudent to go further. I hadbetter turn here.’
I turned with him, for a few steps, and as we again approachedthe head of the lane, I said, as carelessly as I could, `Don’t go backby the road. It’s too hot and dusty. Down this lane, and along the beach,is nearly as short; and you’ll get a breeze off the sea.’
`Yes, I think I will,’ Arthur began; but at that momentwe came into sight of Lady Muriel, and he checked himself. `No, it’s toofar round. Yet it certainly would be cooler —‘ He stood, hesitating, lookingfirst one way and then the other — a melancholy picture of utter infirmityof purpose!
How long this humiliating scene would have continued,if I had been the only external influence, it is impossible to say; forat this moment Sylvie, with a swift decision worthy of Napoleon himself,took the matter into her own hands. `You go and drive her, up this way,’she said to Bruno. `I’ll get him along!’ And she took hold of the stickthat Arthur was carrying, and gently pulled him down the lane.
He was totally unconscious that any will but his own wasacting on the stick, and appeared to think it had taken a horizontal positionsimply because he was pointing with it. `Are not those orchises under thehedge there?’ he said. `I think that decides me. I’ll gather some as Igo along.’
Meanwhile Bruno had run on behind Lady Muriel, and, withmuch jumping about and shouting (shouts audible to no one but Sylvie andmyself), much as if he were driving sheep, he managed to turn her roundand make her walk, with eyes demurely cast upon the ground, in our direction.
The victory was ours! And, since it was evident that thelovers, thus urged together, must meet in another minute, I turned andwalked on, hoping that Sylvie and Bruno would follow my example, as I feltsure that the fewer the spectators the better it would be for Arthur andhis good angel.
`And what sort of meeting was it?’ I wondered, as I paceddreamily on.
.
____________________________________________________
Глава третья
НА РАССВЕТЕ
Следующий день выдался теплым и солнечным, и мы, встав пораньше, отправились на прогулку, чтобы насладиться дружеской беседой, пока дела не заставили Артура покинуть меня.
— Право, эти соседи — нечто большее, чем просто воплощение самой бедности, — заметил я, когда мы проходили мимо скопления полуразвалившихся лачуг, не заслуживающих названия коттеджей.
— Зато несколько богатых, — отвечал Артур, — делают для них куда больше, чем того требует простое милосердие. Так и поддерживается равновесие.
— Надеюсь, Граф тоже не чужд добрых дел?
— Да, конечно, он помогает бедным из либеральных побуждений; делать больше ему не позволяют ни слабое здоровье, ни дряхлые силы. Зато леди Мюриэл активно трудится в школе и посещает бедных куда чаще, чем признается в этом.
— Да, она уж, по крайней мере, не относится к тем «тунеядцам», которых так часто можно встретить среди представителей высших классов общества. Мне иной раз кажется, что им пришлось бы нелегко, если бы их вдруг попросили назвать их raison d’etre[21] или указать причину, по которой им будет разрешено жить дальше!
— Эта тема, — заметил Артур, — ну, или то, что принято называть «тунеядцами» (я имею в виду тех, кто потребляет материальные блага общества, например, пищу, одежду и так далее, не внося взамен никакого эквивалента в виде общественно-полезного труда), без сомнения, достаточно сложна. Я не раз размышлял над ней. И мне кажется, что простейшим способом решения этой проблемы является общество без денег, в котором все продается и покупается путем прямого обмена. Гораздо резоннее предположить, что пищу и прочие вещи можно будет хранить, не боясь быть ограбленным.
— Да, план и впрямь замечательный, — отвечал я. — И какое же решение ты предлагаешь?
— Наиболее распространенный тип тунеядцев, — продолжал Артур, — вне всякого сомнения, есть порождение капитала, то есть денег, оставленных родителями своим детям. Я вполне могу представить себе человека — все равно, наделенного исключительными умственными способностями или силой и изобретательностью, — вклад которого в производственные ресурсы общества настолько велик, что впятеро (если не больше) превышает его собственные потребности в пище, одежде и прочем. Мы не должны отказывать ему в законном праве пользоваться излишком от трудов рук своих. Итак, если после него остается четверо детей (скажем, два сына и две дочери), обеспеченных всем необходимым на всю их жизнь, то я не усматриваю никакого ущерба для общества, если эти самые дети всю жизнь будут заниматься только тем, что станут «есть, пить и веселиться». Скорее всего, общество не посмеет бросить им упрек типа «кто не работает, тот не ест». Их ответ будет вполне резонным: «Работа за нас уже выполнена, и мы проедаем всего лишь ее эквивалент, вот и все. Или ваши принципы справедливости заставляют вас требовать, чтобы за одну порцию пищи мы отрабатывали дважды?»
— И все же, — отвечал я, — есть что-то странное и противоестественное в том, если эти четверо, способные выполнять полезный труд, реально необходимый для общества, предпочтут остаться на всю жизнь тунеядцами.
— Пожалуй, ты прав, — согласился Артур, — но, на мой взгляд, обязанность каждого делать все, что в его силах, ради блага других, напрямую вытекает из Заповедей Божьих, а не из права какой-то части общества воспринимать труд как своего рода эквивалент пище, которая уже была честно заработана.
— Мне кажется, вторая часть проблемы состоит в том, что «тунеядцы» обладают именно деньгами вместо материальных благ, не так ли?
— Верно, — отвечал Артур, — и мне кажется, что простейший пример этого — бумажные деньги, или ассигнации. Золото само по себе является формой материальных благ, тогда как банкнот — это всего лишь своего рода обещание выдать ее обладателю некое количество материальных ценностей. Допустим, отец этих «тунеядцев» выполнил общественно полезную работу, оцениваемую — предположим — в пять тысяч фунтов. Взамен нее общество дало ему письменное обещание выдать ему на эту сумму, то есть пять тысяч фунтов, продуктов и пр. Тогда, если он сам истратит только одну тысячу, а обязательства на остальные оставит своим детям, совершенно ясно, что они имеют полное право представить эти обязательства к оплате и сказать: «Выдайте нам пищу и прочее поскольку работа за них уже выполнена». Мне кажется, на этом случае стоит остановиться поподробнее. Мне хотелось бы, чтобы его наконец поняли горячие головы социалистов, демагогически взывающих к чувствам общественности: «Вы только поглядите на этих откормленных аристократов! Они всю жизнь и пальцем о палец не ударят, а живут за счет нашего пота и крови!» О, как мне хочется заставить их понять, что деньги, которые проживают эти самые аристократы, есть материальное выражение уже выполненного общественно полезного труда, и что общество просто возмещает им свой долг.
— Но разве социалисты не могут заявить: «Эти деньги по большей части вообще нажиты нечестным путем! Если бы нам удалось проследить путь денег от владельца к владельцу, то после нескольких законных этапов, таких как подарки, жалованье, рента, проценты и прочее, мы неизбежно наткнулись бы на владельца, который вообще не имеет морального права на них, а приобрел деньги путем грабежа или других преступлений; и его прямые наследники имеют на них ничуть не больше прав, чем он сам».
— О, несомненно, несомненно, — отвечал Артур. — Но тут, несомненно, кроется логическая ошибка, если не сказать — подмена. Это относится как к деньгам, так и к материальным благам. Если оставить без внимания тот факт, что нынешний владелец приобрел то или иное имущество честным путем, и задать вопрос, а не добыл ли его кто-нибудь из прежних владельцев в прошлые века путем грабежа, то о каких гарантиях собственности можно говорить?
После недолгого размышления я вынужден был признать справедливость этих слов.
— В заключение мне хотелось бы сказать следующее, — продолжал Артур, — с точки зрения прав человека, если богатый «тунеядец», получивший свое состояние законным путем — пусть даже он не сложил в него ни капли собственного труда, — хочет истратить это состояние на собственные нужды, не внося своей доли общественно полезного труда в обмен на приобретаемые товары, пищу и прочее, то общество не имеет никакого права препятствовать ему. Но если мы смотрим на вещи с точки зрения Божественных установлений, то все предстает в ином свете. По меркам такого стандарта такой человек, безусловно, совершает грех, если отказывается использовать во благо других силы и разум, дарованные ему Богом. Эти силы и разум не принадлежат ни обществу — и, следовательно, человек не обязан возмещать ему свои долги, — ни самому человеку, который не вправе использовать их для собственного удовольствия; нет, они принадлежат Богу и должны использоваться согласно Его воле. А нам хорошо известно, в чем состоит эта воля: «Делай добро, не ожидая воздаяния за него».
— Тем не менее, — заметил я, — «тунеядцы» часто вносят большой вклад в благотворительные фонды.
— В так называемые благотворительные, — поправил он меня. — Извини, но мне иной раз хочется назвать это неблаготворительностью. Разумеется, я не собираюсь применять этот термин ко всем и каждому. Но, как правило, если человек, пользующийся всеми благами жизни — не заработав собственным трудом абсолютно ничего, — уделяет бедным какую-то часть своих богатств или даже отдает все свое состояние, он впадает в самообман, называя это благотворительностью.
— Но, отдавая излишнее, он, быть может, отказывает себе в смиренном удовольствии накопительства?
— Охотно соглашусь, — кивнул Артур. — При условии, что, испытывая страстное влечение к накопительству, он творит благо, преодолевая эту страсть.
— Но ведь даже тратя на себя самого, — настаивал я, — типичный богач в наше время часто действует во благо других, нанимая слуг, которые в противном случае остались бы без работы, а это ведь гораздо лучше, чем поощрять бездельников, просто подавая им.
— Очень рад слышать это от тебя! — заметил Артур. — Мне не хотелось бы кончать беседу, не коснувшись двух крайних заблуждений этой точки зрения, которые столь долго оставались незамеченными, что общество принимает их за аксиому!
— Двух заблуждений? — переспросил я. — А я, признаться, и одного не вижу!
— Первое из них — это ошибка двусмысленности, то есть утверждение, что «делать добро» (то есть помогать другим) — это значит непременно делать добрые (то есть справедливые) вещи. Другое состоит в том, что если один из поступков в чем-то лучше другого, то он уже тем самым является добрым делом. Я назвал бы это ошибкой сравнения, имея в виду, что она предполагает, что то, что является сравнительно добрым, является тем самым и положительно добрым.
— Тогда в чем же состоит твой критерий добрых дел?
— В том, чтобы сделать лучше всем, — взволнованно отвечал Артур. — А пока что мы — «рабы негодные». Позволь мне проиллюстрировать два этих заблуждения. Ничто так ярко не показывает ошибочность суждения, как попытка довести его до крайности. Допустим, я вижу, как в пруду тонут двое детей. Я бросаюсь в воду, спасаю одного из малышей, а другого оставляю тонуть. Разумеется, я совершил доброе дело, спася жизнь одному из детей, верно? Но… Или возьмем другой пример. Мне встретился задиристый прохожий, я сшиб его с ног и пошел своей дорогой. Конечно, это лучше, чем если бы я набросился на него и переломал ему все ребра не так ли? Но…
— Ну, на твои «но» нет и не может быть ответа, — возразил я. — Но я имел в виду эпизоды из реальной жизни.
— Что ж, давай рассмотрим одно из таких явлений современной жизни, как Благотворительный базар. О, это интересная тема для размышления — какая часть денег, собранная на таких базарах, действительно идет на благотворительность и действительно ли они расходуются наилучшим образом. Но чтобы лучше разобраться в этой теме, необходимы классификация и анализ.
— Буду рад получить такой анализ в готовом виде, — заметил я, — он часто ставит меня в тупик.
— Что ж, постараюсь не утомлять тебя. Допустим, мы организовали Благотворительный базар в фонд какого-нибудь госпиталя. А, В и С предложили свои услуги по изготовлению и продаже сувениров на аукционе, а X, Y и Z купили их, так что вырученные деньги можно отправлять в госпиталь.
Существует два вида таких базаров: на одном из них товары и сувениры продаются в основном по рыночной стоимости, а на другом устанавливаются карнавальные цены. Давай рассмотрим их по отдельности.
Во-первых — «рыночные цены». В данном случае А, В и С находятся точно в таком же положении, как и обычные торговцы; единственное отличие состоит в том, что они передают всю свою выручку госпиталю. Практически это означает, что они отдают госпиталю свой квалифицированный труд. Вот это, по-моему, и есть настоящая благотворительность. Лучшего я просто не представляю. Но X, Y и Z тоже находятся в таком же положении, как и простые покупатели на рынке. Поэтому говорить о благотворительности применительно к ним — это полнейший абсурд. И тем не менее они-то и считаются благотворителями.
Во-вторых — «карнавальные цены». Я хотел бы предложить простейший план, позволяющий разделить сумму на две части. Это «рыночная цена» и прибавочная стоимость. «Рыночная цена» такая же, как и в первом случае, а вот прибавочную давай рассмотрим повнимательнее. Итак, А, В и С не заработали ее, поэтому с этого момента мы не можем считать их благотворителями; это просто подарок X, Y и Z госпиталю. И подарок, на мой взгляд, далеко не самый удачный; куда лучше если уж покупать, то покупать, а если просто давать — то давать. В таком случае переплетаются два разных мотива. Если бы они просто дали деньги, это было бы настоящей благотворительностью, а поскольку их мотивы двояки, то получается всего лишь полублаготворительность. «Змея поймала свой собственный хвост». Вот почему я с крайним отвращением отношусь к подобного рода «благотворительности»! — Последние слова Артур произнес с особым пафосом, безжалостно сбив своей тростью головку у высоченного чертополоха, позади которого, как я успел заметить, стояли Сильвия и Бруно. Я попытался схватить его за руку, но было уже поздно. Задел он их или нет, этого я не знал; во всяком случае, они не придали этому ни малейшего значения и, весело улыбнувшись, поклонились мне. Я сразу понял, что видеть их могу только я; Артура феерическое состояние пока что не коснулось.
— Что ты его защищаешь? — удивился Артур. — Это же не Председатель Благотворительного базара? Ах, как жаль, что это не он! — свирепо добавил он.
— Знаете что, трость просвистела рядом с моей головой! — сказал Бруно. (Дети уже успели подбежать ко мне и схватить меня за руки.) — Вот здесь, возле самого подбородка. Как мне повезло, что я — не чертополох!
— Мы, кажется, уклонились от темы! — заметил Артур. — Боюсь, я совсем заговорил тебя и истощил твое бедное терпение. Мне скоро пора возвращаться. Послушай на прощанье несколько строк:
Вот деньги сразу за троих;
Плачу сверх уговора их:
Незримо для очей своих
Ты перевез друзей моих.
Я невольно кивнул.
— Впрочем, по упорству и желанию стоять на своем, — засмеялся Артур, — «с тобой могут сравниться немногие, а превзойти не сможет никто!» — И мы быстро зашагали обратно.
Подойдя к тропинке, спускающейся к берегу, я заметил одинокую фигуру, медленно бредущую вдоль кромки воды. Она была далеко и двигалась спиной к нам, но я безошибочно узнал в ней леди Мюриэл. Артур не заметил ее, потому что смотрел в противоположную сторону, на приближавшуюся грозовую тучу. Я подумал, что неплохо бы найти какой-нибудь благовидный предлог, чтобы отправить его одного догонять ее.
Случай представился почти сразу же.
— Я порядком устал, — заявил Артур. — Думаю, дальше нам идти незачем. Я, пожалуй, лучше сверну вон там.
Я пошел было за ним, но затем, дойдя до развилки, сказал как можно более невинным тоном:
— Нет, на дорогу возвращаться не стоит. Там слишком душно и пыльно. А вот по этой тропинке, спускающейся к берегу, будет ближе и короче. А заодно и проветришься на морском ветерке.
— Да, пожалуй, — начал было Артур, но, когда мы подошли поближе и он заметил леди Мюриэл, он сразу же остановился. — Нет, это слишком большой крюк. Да холодно что-то… — Он стоял на развилке, не решаясь, по какой же дороге ему идти — меланхолический символ крайней бесцельности бытия!
Трудно сказать, сколь долго могла бы продолжаться эта умилительная сцена, если бы не вмешательство внешних сил. В этот момент Сильвия с решимостью, достойной самого Наполеона, взяла нить событий в свои руки.
— Ступай и приведи ее, видишь? — обратилась она к Бруно. — А я провожу его! — С этими словами она схватилась за трость, которую держал в руке Артур, и мягко, но настойчиво потянула его по тропинке.
Бедняга никак не мог понять, чья это воля, помимо его собственной, подействовала на его трость, и, как видно, подумал, что та приняла горизонтальное положение просто потому, что он как бы указывает ей.
— А вон там, у кустов, — случайно не ятрышник? — спросил он. — Так и быть, решено. Пойду наберу букетик…
Тем временем Бруно со всех ног побежал к леди Мюриэл и, прыгая и крича во все горло (благо его никто, кроме нас с Сильвией, не слышал), попытался — словно это была какая-нибудь непослушная овца — повернуть ее лицом к нам и заставить ее поднять глаза и поглядеть в нашу сторону.
Победа была за нами! Убедившись, что влюбленные, бредущие навстречу друг другу, непременно встретятся через минуту-другую, я повернулся и пошел прочь, надеясь, что Сильвия и Бруно последуют моему примеру. Я чувствовал, что сейчас Артуру и его доброму ангелу лишние зрители совершенно ни к чему.
— Интересно, какой была их встреча? — подумал я, шагая вдоль берега.
|
ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА: 21 — Raison d’etre (франц.) — смысл существования. . |
____________________________________________________
Перевод Андрея Москотельникова (2009):
ГЛАВА III
Проблески новой зари
Следующее утро выдалось тёплым и солнечным, и мы вышли пораньше, чтобы вдоволь наговориться перед тем, как Артур вынужден будет отправиться по делам.
— А бедноты в округе побольше, чем обычно бывает в городках, — заметил я, когда мы проходили мимо скопления лачуг, слишком ветхих, чтобы заслуживать названия деревенских коттеджей.
— Зато наши немногие богачи, — ответил Артур, — жертвуют побольше, чем обычно требует благотворительность. Так что равновесие сохраняется.
— И граф, я полагаю, не отстаёт?
— Щедрый даритель, это верно; но на что-нибудь большее у него не хватает ни сил, ни здоровья. Другое дело леди Мюриел. Она гораздо живее интересуется школьными делами и бытом наших обывателей, чем это показывает.
— Ага, так она не принадлежит к разряду «праздных едоков», столь часто встречающихся в высших слоях. Иногда меня посещает мысль, что им туго придётся, если у них внезапно потребуют предъявить свой raison d’etre[1] и представить доводы, почему им должно быть позволено существовать дальше!
— Всё дело в том, — сказал Артур, — кого называть «праздными едоками» (я говорю о тех, кто поглощает материальное богатство общества, будь то еда, одежда и прочее, без равноценной отдачи — в виде производительного труда, что ли). Вопрос непростой. Я пытался над ним размышлять. В простейшем случае, по-моему, — чтобы начать хоть с чего-то — следует рассмотреть общество без денег, когда купля-продажа совершается исключительно путём натурального обмена, а чтобы было ещё проще — предположить при этом, что еду и прочие блага можно хранить без ущерба в течение многих лет.
— Так-так, интересно, — сказал я, — и каково же твоё решение?
— А моё решение таково, — сказал Артур, — что наиболее распространённый тип «праздного едока» возникает оттого, что родители оставляют деньги собственным детям. Я представил себе человека — исключительно умного либо же исключительно трудолюбивого, — который внёс столько ценного труда на благо общества, что его эквивалент — одежда там и прочее — в пять, скажем, раз превосходит его собственные потребности. Мы не можем отказать ему в полнейшем праве поступать с излишками богатства как ему заблагорассудится. Так, если он оставил после себя четверых детей (двух сыновей и двух дочерей, к примеру), снабдив их всем необходимым по гроб жизни, я не думаю, что общество хоть в малой степени пострадает, если они предпочтут ничем всю жизнь не заниматься, а только «есть, пить и веселиться». Общество, строго говоря, поступит несправедливо, если в отношении их будет настаивать на принципе «кто не работает, тот не ест». Ведь на этот счёт у них имеется неопровержимый ответ: «Работа уже сделана; мы съедим равноценное количество пищи, а вы уже имеете свою выгоду. Из каких соображений о справедливости вы требуете двойной работы за одно и то же количество пищи?»
— Но послушай, — возразил я, — иногда случается, что этот принцип не совсем справедлив, ведь может оказаться, что эти четверо способны произвести полезную работу, которая будет обществу необходима, а они предпочтут праздно отсиживаться.
— Такое возможно, — сказал Артур, — но по-моему, исходить тут следует уже из Божеского закона: каждый должен делать всё, на что способен, ради своих ближних, а не потому, что общество имеет право взыскивать труд равноценно пище, которая уже была честно заработана.
— Мне кажется, что следующая постановка вопроса будет касаться той ситуации, когда «праздные едоки» обладают деньгами вместо материальных благ?
— Вот именно, — ответил Артур, — и простейший случай, по-моему, — это обладание бумажными деньгами. Золото — это само по себе материальное богатство, в то время как ассигнация есть просто-напросто обещание передать в руки того, кто ею владеет, соответствующее материальное богатство, по первому его требованию. Отец наших четверых праздных едоков произвёл своей полезной работой, допустим, ценностей на пять тысяч фунтов. В обмен на это общество отдало ему что причитается, в виде письменного обещания снабдить его, когда он потребует, пищей и прочим на пять тысяч фунтов. Если он потратит только одну тысячу на материальные блага, а остальные деньги в ассигнациях оставит детям, то они, разумеется, получат полное право представить эти письменные обещания и сказать: «Дайте нам пищу, за которую уже была сделана равноценная работа». И вот я думаю, что этот случай стоит того, чтобы выставить его публично и недвусмысленно. Хотел бы я довести его до сведенья тех, кто внушает нашим тёмным беднякам настроения вроде: «Только посмотрите на этих разжиревших аристократов! Сами ни пальцем не пошевельнут, а мы на них спину гнём!» Лично я силой принудил бы их уразуметь, что «деньги», которые тратят эти аристократы, представляют собой не что иное, как громадную работу, уже сделанную для общества, чей эквивалент в виде материального богатства общество обязано им уплатить.
— Социалисты на это найдутся что ответить. «Большинство этих денег, — скажут они, — вовсе не означают честный труд. Стоит проследить их происхождение от владельца к владельцу, как вы очень скоро, хотя и начав с нескольких, возможно, законных шагов, таких как дарение или наследование по завещанию, всё равно наткнётесь на владельца, который не имел на них морального права, но получил их путём мошенничества или иного преступления; и все подряд его наследники имеют на эти деньги не больше права, чем он».
— Несомненно, несомненно, — отозвался Артур. — Но ведь такое рассуждение заключает в себе логическую ошибку — превышение доказательства. Ведь с деньгами дело обстоит точно так же, как и в случае материального богатства. Коль скоро мы решились вернуться вспять, отталкиваясь от ситуации, когда сегодняшний владелец собственности завладел ею честным путём, и выясняем, не получил ли её некий прежний владелец в далёкие времена мошенническим образом, то может ли вообще хоть какая-то собственность быть в безопасности?
Поразмыслив с минуту, я вынужден был признать справедливость Артуровых слов.
— Мой главный вывод, — продолжал Артур, — основанный на простом утверждении человеческих прав, прав человека по отношению к человеку, оказался таков: если какой-то «праздный едок», получивший свои деньги законным путём, хотя бы ни грана подразумеваемого под ними труда он не совершил лично, решит потратить их все на собственные нужды, не совершая никакой работы для общества, у которого он покупает пищу и одежду, общество не имеет права ему препятствовать. Но совсем другое дело, когда мы принимаем во внимание Божеский закон. По его меркам такой человек, несомненно, поступает нехорошо, если не пользуется случаем применить на благо нуждающихся силу или умение, которыми наградил его Господь. Эта сила и это умение ведь не принадлежат обществу, чтобы оплатить их как долг перед ним; они не принадлежат также самому человеку, чтобы он пользовался ими только для собственного удовольствия — они принадлежат Богу и должны использоваться согласно Его воле, а у нас не может быть сомнений, в чём Его воля. «Благотворите, и взаймы давайте, не ожидая ничего»[2].
— Как бы то ни было, — сказал я, — «праздные едоки» очень часто и помногу жертвуют на благотворительные цели.
— На так называемые благотворительные, — вздохнул Артур. — Извини, что отзываюсь об их благотворительности неблагосклонно. Я не хотел указать на кого-либо персонально. Но, вообще говоря, человек, который спешит удовлетворить любую фантазию, что только взбредёт ему в голову, не отказывая себе ни в чём, и всего лишь уделяет беднякам малую толику, да пусть даже всё, от избытков своего богатства, просто-напросто обманывает себя, называя это благотворительностью.
— Но даже отдавая избыток богатства, он, возможно, отказывает себе в удовольствии скряги — чахнуть над своими сокровищами.
— Не стану спорить, — улыбнулся Артур. — Если уж он имеет это нездоровое влечение, то делает доброе дело, сопротивляясь ему.
— Но даже тратя их на себя, — настаивал я, — наш типичный богатей частенько делает добро, а именно тем, что нанимает людей, которые иначе не имели бы работы, а это зачастую лучше, чем развращать их, просто раздавая деньги.
— Прекрасно и по делу сказано! — оживился Артур. — Самое время выявить две ошибки, что присутствуют в таком утверждении — его так давно не подвергали критике, что Общество нынче принимает его за аксиому!
— А что такое? — удивился я. — Ни одной я не вижу ошибки, если честно.
— Первая есть всего-навсего ошибка двусмысленности — предположение, будто «делание добра» (то есть, когда приносят пользу другим) — это доброе дело по определению (то есть, правильное дело). А вторая заключается в предположении, что если одно из двух данных действий лучше, чем другое, оно, значит, хорошее деяние само по себе. Я бы назвал это ошибкой сравнения — то есть, когда предполагается, будто если поступок лучше в сравнении, так он хорош и вообще.
— Тогда как ты сам определяешь доброе деяние?
— А так: оно должно быть лучшим из всех, на какие мы способны, — уверенно ответил Артур. — И даже тогда «мы рабы ничего не стоящие» [3]. Но давай я приведу примеры. Никакой пример так хорошо не вскрывает ошибки, как крайний случай ошибочной ситуации. Предположим, я увидел двух детей, тонущих в пруду. Я бросился в воду и спас одного ребёнка, а потом удалился, оставив второго тонуть. Я ведь сделал «доброе дело», спасши жизнь ребёнка? И, однако… Или вот — предположим, что я повстречал безобидного странника, сбил его с ног и пошёл себе дальше. Это ведь «лучше», чем если бы я попрыгал на нём и переломал ему рёбра? И, однако…
— Эти твои «однако» совершенно неопровержимы, — согласился я. — Однако я желал бы примеров из реальной жизни.
— Ну хорошо, возьмём одну из тех отвратительных причуд современной общественной жизни, что именуется Благотворительным базаром. Интересно было бы выяснить, много ли тех денег, что доходят до намеченной цели, получены от подлинной благотворительности, и наилучшим ли образом расходуются хотя бы они? Только этот предмет нуждается в строгой классификации и подробном анализе, чтобы его должным образом прояснить.
— Хотел бы я провести анализ этой проблемы, — сказал я. — Она меня тоже всегда беспокоила.
— Пожалуйста, если я тебя ещё не утомил. Предположим, что наш Благотворительный базар устроен с целью пополнить фонды некоторого госпиталя, и что господа А, В и С предложили свои услуги и участвовали как продавцы, в то время как X, Y и Z покупали. Вырученные таким путём деньги пошли госпиталю.
Такие Базары бывают двух видов. Один — это когда получаемая от продажи выставленного товара сумма есть просто рыночная стоимость этого товара, иными словами — в точности то, что вы заплатили бы за него в магазине. Другой — когда за товар запрашивают баснословные деньги. Рассмотрим эти виды по отдельности.
Во-первых, случай «рыночной стоимости». Тут господа А, В и С находятся точно в такой же ситуации, как и обычные лавочники, с той разницей, что выручку они отдают госпиталю. Практически, они безвозмездно отдают госпиталю свой умелый труд. Это, на мой взгляд, истинная благотворительность. И я не вижу, как они могли бы использовать свой труд лучше. Но вот X, Y и Z находятся в положении самых обыкновенных покупателей всяческого добра. Говорить о «благотворительности» применительно к их участию в Базаре, по-моему, бессмысленно. И, тем не менее, так говорят.
Во-вторых, случай «баснословных цен». Чтобы провести простейший анализ, нужно разделить вырученную сумму на две части: «рыночную стоимость» и стоимость сверх того. О «рыночной стоимости» мы уже говорили, остаётся только рассмотреть сумму, полученную сверх. Посмотрим. Эта сумма не есть результат труда господ А, В и С, так что мы можем исключить их из рассмотрения. Это дар госпиталю со стороны X, Y и Z. Моё мнение таково: этот дар сделан не лучшим образом, гораздо лучше было бы им купить то, что они хотели бы купить, и подарить то, что они пожелали бы подарить. У нас было бы два отдельных платежа. Зато появился бы хоть какой-то намёк на то, что мотивом их деяний служит реальная благотворительность вместо некоего смешанного мотива, наполовину благотворительности, наполовину удовлетворения личных потребностей. «На всём лежит след змея»[4]. Понимаешь теперь, почему для меня вся эта подложная благотворительность выглядит такой отвратительной?[5] — Он закончил с необычайной страстностью и безжалостно обезглавил своей тростью ствол чертополоха, росший у обочины. За этим стволом я с изумлением приметил Сильвию и Бруно и попытался удержать Артурову руку, только было поздно. Задела их его трость или нет, я не сумел разглядеть, во всяком случае они не обратили на неё никакого внимания, но весело заулыбались и помахали мне. Я сразу понял, что они только мне видимы — «наважденческое» настроение было чуждо Артуру в эту минуту.
— Тебе что, чертополоха жалко? — спросил он. — Брось, это же не лебезящий Секретарь Благотворительного базара! А жаль, кстати! — грозно добавил он.
— Послушайте, он своей палкой мне чуть голову не проткнул! — крикнул Бруно. (Детишки уже обежали вокруг чертополоха и завладели моими руками.) — Прямо под бородой! Хорошо, что я не чертополох!
— Ну вот, хоть с этим расправились! — продолжал Артур. — Боюсь только, что я слишком длинно говорил, истощая твоё терпение и собственные силы. Скоро мне нужно поворачивать. Уже дошёл до предела.
Но тут я не удержался и процитировал:
«Плату, лодочник, тройную
Принимай-ка — не шучу я:
Переправились со мною
Невидимки, всех нас трое!»[6]
— В мастерстве выдавать неожиданные и несообразные цитаты, — засмеялся Артур, — равных тебе мало, а лучших и вовсе нет[7].
Минуя место, где от дороги ответвлялась аллея, ведущая к побережью, я заметил одинокий силуэт, удаляющийся по ней в сторону моря. Пешеход находился уже на порядочном расстоянии, спиной к нам, но я не мог ошибиться — это была леди Мюриел. Артур не заметил её — он смотрел в другую сторону, на сгущающиеся дождевые облака, а я смолчал, зато попытался придумать какой-нибудь правдоподобный довод, чтобы убедить его возвращаться берегом.
Такая возможность тот час же представилась.
— Что-то я устал, — сказал мой друг. — Неблагоразумно мне идти дальше. Поверну-ка я прямо здесь.
Я повернул вместе с ним, и мы прошли несколько шагов в обратную сторону. Стоило нам поравняться с боковой аллеей, я как можно безразличнее сказал:
— Не иди ты по этой дороге. Слишком жарко и пыльно. Пройдись по аллее, затем берегом моря. Дорога выйдет не длиннее, а ты подышишь морским воздухом.
— Да, так и впрямь будет лучше, — согласился Артур, но в этот миг леди Мюриел показалась у нас в виду, и он замолк. — Нет, путь получится кружной. Правда, там у берега попрохладнее… — Он в нерешительности остановился, глядя то вперёд, то назад — удручающий портрет слабоволия в достижении цели!
Затрудняюсь сказать, сколько продлилась бы эта унизительная сцена, будь я единственным внешним побудителем, но в эту минуту Сильвия, проявив молниеносную решимость, достойную самого Наполеона, взяла дело в свои руки.
— Сбегай за ней, Бруно, и поверни её в нашу сторону! А я займусь этим. — Тут она ухватилась за трость, которую держал Артур, и легонько потянула её в сторону аллеи.
Артур пребывал в совершенном неведении, что его трость повинуется чьей-то чужой воле помимо его собственной. Мой друг, несомненно, решил, что трость приняла горизонтальное положение просто потому, что он указал ею вперёд.
— Там случайно не ятрышник пробивается из-под изгороди? — спросил вдруг Артур и сам удивился своему вопросу. — Впрочем, прекрасное решение проблемы. Нарву себе по дороге.
Тем временем Бруно подбежал сзади к леди Мюриел, а затем, непрестанно прыгая вокруг неё и покрикивая (а его крики мог слышать только я один), словно погонял овечку, он ухитрился развернуть её кругом и направить её шаги в нашу сторону. А она так и не оторвала затуманенного взора от земли.
Наша взяла! И поскольку уже было ясно, что не пройдёт и минуты, как влюблённые, которых наши старания направили друг навстречу другу, неминуемо встретятся, я повернулся и зашагал прочь, надеясь, что Сильвия с Бруно последуют моему примеру. Ведь ни Артуру, ни его доброму ангелу посторонние зрители не были нужны.
«Как там у них, интересно?» — гадал я, в полузабытьи шагая прочь.
.
|
ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА: [1] смысл существования (фр.) [2] Евангелие от Луки, гл. 6, ст. 35. [3] Евангелие от Луки, гл. 17, ст. 10. [4] Цитата из поэмы Томаса Мура «Рай и Пери», входящей в его большой роман сложной структуры в стихах и прозе «Лалла-Рук». [5] Подобное отвращение — удел не одного Артура. В те же годы Оскар Уайльд выступал и писал по поводу «так называемой» благотворительности: «Филантропы теряют всякое чувство любви к человеку». Не только в Англии, следует добавить: в 1885г. в России выходит книга Д. В. Григоровича «Акробаты благотворительности», её название подхватывается публикой и делается крылатым. [6] Рассказчик цитирует роман Генри Лонгфелло «Гиперион», кн. 3, гл. VI, главный герой которого, в свою очередь, наизусть читает это стихотворение целиком, добавляя, что это перевод стихотворения немецкого поэта Людвига Уланда (1787 — 1862; по-немецки стихотворение называется «Die Ueberfahrt»). Перевод его на английский принадлежит самому Лонгфелло. Читателям в России Уланд известен по переводам Жуковского. [7] Выражение из романа Диккенса «Домби и сын», гл. 48, ставшее крылатым. . |
____________________________________________________
Пересказ Александра Флори (2001, 2011):
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
БЛУЖДАНИЕ В ПОТЕМКАХ НА РАССВЕТЕ
На следующий день было тепло и солнечно. Мы встали засветло и пошли к Хантерам, наслаждаясь философической беседой.
– Бедняков в этой местности больше, чем нужно для социальной гармонии, – заметил я, когда мы прошли мимо лачуг, заслуживающих скорее наименование трущоб, нежели жилищ.
– Да, богатых не много, – ответил Артур, – но они помогают бедным больше, чем в других местах, так что общий баланс не нарушается.
– Граф, конечно, тоже много занимается благотворительностью?
– Он делает всё, что позволяет здоровье. А Леди Мюриэл помогает школьным учителям и посещает детей на дому.
– Надеюсь, она не похожа на тех бездельников, которых так много в имущих классах. Думаю, им пришлось бы туго, спроси их кто-нибудь, зачем они живут, а главное, для чего им жить дальше!
– Те, кого мы можем назвать дармоедами, – сказал Артур, – я подразумеваю людей, которые поглощают часть общественного богатства – в форме продовольствия, одежды, и так далее – без того, чтобы жертвовать его эквивалент в форме производительного труда… Ах, это всё так сложно! Знаете, я думал над этим. И, по-моему, лучшим выходом было бы общество без денег, где обмен происходит только в натуральной форме. Это уберегло бы продовольствие и все остальное от разворовывания.
– Это было бы отлично, – сказал я. – Но каким образом?
– Наиболее часто встречающийся тип дармоедов, – начал Артур, – это наследники богатых родителей. Теперь представьте себе человека – умного, работоспособного. Допустим, эквивалент его общественно-полезного труда в одежде и прочем составляет в пять раз больше, чем нужно ему самому. Мы не можем отрицать его абсолютное право распорядиться излишками по своему усмотрению. Но если за его спиной вы видите четверых детей – двоих сыновей и двух дочерей, – можно ли сказать, что нельзя назвать справедливым такое положение дел, при котором эти существа могли бы ничего не делать, но только есть, пить и развлекаться, если бы они это захотели? Имеет ли общество моральное право повторить в их отношении слова апостола Павла: «Кто не работает, тот не ест»? Они ответят с непробиваемой уверенностью: «Труд был затрачен, по какому праву нас заставляют работать еще раз?». И я должен признать их правоту.
– В этом есть что-то глубоко неверное, – ответил я. – Если человек способен трудиться и если этот труд необходим обществу, почему он имеет право сидеть праздно?
– Я думаю, человек обязан трудиться, – молвил Артур, – но согласно божественным, а не людским законам. Каждый из нас должен помогать ближнему не по принуждению государства и не по каким-то арифметическим расчетам, но исключительно по любви. Так заповедал нам Господь!
– Есть и другая сторона вопроса, – сказал я, – где эти самые дармоеды возьмут материальные блага, имея только деньги?
– Да, – ответил Артур. – Возьмем самый простой случай: долговые обязательства. Золото – это вещественное богатство, но документы – всего лишь его обозначение. Отец этих четверых «дармоедов», условно говоря, заставил 5 тысяч фунтов работать с пользой для общества. Взамен общество письменно обязуется выдать ему продовольствия и других товаров на 5 тысяч фунтов по первому требованию. Если он потратит одну тысячу на себя, а прочее оставит детям, закрепив свою волю тоже письменно, то они имеют право предъявить эти письменные обещания со словами: «Возместите труд, который уже был затрачен». Разве это не ясно и не естественно? Я хотел бы вдолбить это в головы тем социалистам, которые оболванивают наших невежественных пауперов такими доводами, как: «Полюбуйтесь на наших надутых аристокрадов! Они транжирят то, что вы добываете для них в поте лица своего». Я бы напомнил, что этим умникам, что аристокрады всего лишь потребляют эквивалент труда, уже затраченного для общего блага и социум только возвращает им долг.
– Напомнить-то вы можете, – сказал я, – только, боюсь, социалисты не согласятся. Они ответят, что большинство этих средств имеет незаконное происхождение. Если мы шаг за шагом проследим историю возникновения капиталов, то, начиная со стадий, на которых имеют место всякие законные акты (дарение, завещание etc.), то когда-нибудь дойдем до таких ступеней, на которых собственность будет просто кражей.
– Конечно, конечно, – сказал Артур. – Но не ведет ли это за собой логическую ошибку чрезмерного расширения доказательства? Это одинаково применимо и к материальному богатству, и к деньгам. Если не является фактом, что собственность данного конкретного владельца в ее нынешнем состоянии приобретена честно, то не аморально ли выяснять законность этого богатства в прошлом? Это ведь небезопасно для логики.
После минутного размышления я вынужден был согласиться, что небезопасно – хотя и не для логики.
– Моя мысль проста, – подытожил Артур. – Если человек получил состояние законным путем, общество не имеет права ничего у него отнимать, даже если он не вложил в экономику ни единого атома собственного труда. Иное дело – закон божественной справедливости. Если человек не реализует вложенных в него способностей, они не принадлежат ни обществу, ни ему самому, и должны быть возвращены Всевышнему с прибылью.
– Во всяком случае, – заметил я, – эти так называемые дармоеды любят заниматься так называемой благотворительностью.
– Нет, настоящей благотворительностью, – с жаром возразил Артур. – Извините, возможно, я не слишком милосерден. Не хочу обижать никого конкретно. Я о словах. Что мы вкладываем в них, то они и означают. Можно что угодно именовать благотворительностью.
– Но, отказываясь от излишков, неужели он не может отказать себе в невинном удовольствии сделать безобидную саморекламу?
– Охотно признаю это, – сказал Артур. – И пусть делает, она же безобидная. А хотя бы и не безобидная. Пусть он болезненно жаждет славы, но он поступает хорошо, ограничив свое потребление.
– А хотя бы и не ограничив, – настаивал я. – Ведь даже когда типичный богатый человек многое потребляет сам, он дает заработать многим людям. И это лучше, чем сначала довести их до нищеты, а потом бросать им милостыню. Или наоборот.
– Это вы хорошо сказали! – воскликнул Артур. – Я люблю парадоксы.
– А в чем здесь парадокс? – не понял я.
– Здесь их много, – сказал он. – Вот, например, следствие неустраненной двусмысленности, так сказать, амфиболии. Прежде всего это утверждение, что заниматься благотворительностью означает творить благо. Или, что почти то же самое, делать хорошо означает делать хорошее.
– А как же тогда проверить, хорошо ли это на самом деле? – спросил я.
– Лингвистически, – убежденно ответил Артур. – Если предмет может стать краснее, значит, он красный. Если он может стать лучше, следовательно, он хороший.
– По-моему, с лингвистической точки зрения здесь что-то не так, – усомнился я.
– А мы сейчас проверим, – сказал Артур. – Ничто так не помогает обнаружить заблуждение, как яркий пример. Допустим, я вижу, как два ребенка тонут в реке, бросаюсь в воду, спасаю одного из них, а другого оставляю тонуть. Разумеется, я поступил лучше, чем если бы бросил их обоих. Или другой пример: я встречаю на улице мирного старичка, сбиваю его с ног и иду своим путем. Конечно, я поступил лучше, чем если бы переломал ему ребра.
– Я думаю, к таким ситуациям подходит принцип, не лучше, а еще лучше, – сказал я. – Вы не можете сказать, что поступили еще лучше, чем могли бы, бросив на произвол судьбы ребенка или переломав ребра старичку. Но это слишком экстравагантные примеры. Нельзя ли взять что-нибудь более реальное?
– Хорошо, возьмем еще одно безобразие современного общества – «благотворительные распродажи». Отдельный вопрос: сколько вырученных денег доходит до нуждающихся и сколько из них идет на добрые дела? Впрочем, предмет нуждается в особом изучении. Хотите, я с вами поделюсь своими размышлениями?
– О да! – воскликнул я саркастически. – Меня всегда только это и занимало.
– Вот и прекрасно, – сказал Артур. – Я очень рад, что мое намерение так удачно совпало с вашими желаниями. Тогда представьте себе, что организуется благотворительная распродажа в пользу некоего госпиталя. Господа A, B, C продают товары, которые покупают господа X, Y, Z, а выручка направляется на нужды госпиталя.
Но здесь возможны два случая: когда товары продаются по рыночным ценам и по всяким фантастическим. Мы должны рассмотреть их по отдельности.
Сначала первый случай. A, B, C, подобно обычным торговцам, продают продукты своего квалифицированного труда и доходы отдают госпиталю. Фактически, они продают свой квалифицированный труд. На мой взгляд, это и есть подлинная благотворительность. По крайней мере, я не могу предложить ничего лучшего. Но в чем состоит полезный вклад господ X, Y и Z? Ведь они в этой ситуации оказываются покупателями и фактически не отдают ничего.
– Теперь возьмем случай с коммерческими ценами. Поделим ради удобства общую стоимость на необходимую и прибавочную. Что касается первой, то этот вопрос мы уже разъяснили, осталось разобраться со второй. A, B, C не зарабатывают ничего, зато X, Y, Z тратят кое-что сверх необходимого, иначе говоря: делают подарок госпиталю. Но, по-моему, этот способ не лучше. Предпочтительнее было бы, если бы господа X, Y и Z занимались что-то одним: дарением или шопингом. А то получается какая-то несуразная смесь: наполовину доброе дело, наполовину – самоугождение. След змея-искусителя – на этом всем. Так что я отношусь ко всей этой благотворительности с большим отвращением! – закончил он с необыкновенным воодушевлением и даже рубанул стеком по чертополоху.
Я вздрогнул и схватил его за руку, потому что в траве мелькнули Сильви и Бруно. Не знаю, задела ли их трость, но они жизнерадостно кивнули мне в знак приветствия. А до Артура пока ничего не дошло
– Вам жаль чертополоха? – саркастически спросил он. – Ну, да, это же не льстивый активист благотворительной распродажи. Ему бы я с удовольствием врезал по башке.
– А врезал мне! – сообщил Бруно не без удовольствия. – Прямо по шее. Хорошо, что я не чертополох!
– Долго же мы обсуждали этот предмет, – сказал Артур. – Боюсь, я все же слишком искушал ваше терпение. Но я скоро вернусь и мы договорим. Мне нужно проверить, как привязана моя лодка.
Тут я, сам не знаю почему, прочел на память какие-то глупые стишки:
– Тройную дань, Харон, бери.
– Вас сколько душ? – Не видишь: три –
Вот я персоною своей
В сопровожденье двух теней.
– Абсолютно неуместная цитата – засмеялся Артур. – И глупая.
– Глупая – пожалуй, – согласился я. – Но едва ли уж такая неуместная. Откуда вы знаете, сколько теней сопровождает вас и где вы встречаетесь с Хароном?
Когда мы с Артуром в сопровожденье двух невидимых детей шли вдоль залива, я заметил одинокую фигуру. Она была далеко, но я сообразил, что это Леди Мюриэл. Артур ее не видел, поскольку смотрел в другую сторону – в небо, на облака и соображал, собирается ли дождь. Он так засмотрелся на небо, что я подумал: неплохо бы ему обратить внимание на земной предмет – то есть на Леди Мюриэл.
Повод не заставил себя ждать.
– Что-то я устал, – сказал он. – Нет смысла идти дальше. Свернем здесь.
Мы вернулись назад, к началу переулка. Тут я сказал:
– Не будем возвращаться этой дорогой. Здесь слишком жарко и пыльно. Спустимся к пляжу здесь, так ближе. К тому же там вы почувствуете бриз.
– Пожалуй, – согласился Артур.
Но едва мы попали в поле зрения Леди Мюриэл, он сказал:
– Нет, это слишком большой крюк. Хотя здесь, конечно, прохладнее.
Он долго стоял, колеблясь и прикидывая длину обоих путей, словно рыцарь на распутье.
Не знаю, насколько растянулась бы эта нелепая сцена. Однако на помощь с решительностью Наполеона пришла Сильви.
– Мы пойдем здесь, – сказала она Бруно и, ухватившись за трость, которую Артур держал в руке, потянула его по переулку вниз.
Артур, ничего толком не осознавая, двинулся за своим посохом.
А Бруно незаметно подталкивал Леди Мюриэл.
Таким образом, мы победили, заставив двух влюбленных столкнуться.
– Какими судьбами?! – воскликнул я, когда мы приблизились к Леди Мюриэл.
.
____________________________________________________
***