Автор статьи: Сергей Курий
Рубрика «Культовые Сказки»
«Чтобы создать правдоподобный и не безразличный
читателям «иной мир», следует воспользоваться единственным
«иным миром», который нам известен, — миром духа».
(К.С. Льюис)
В наше время взаимоотношения книги и кинематографа явно складываются в пользу последнего. Сначала смотрят фильм — потом читают книгу.
«Хроники Нарнии» английского писателя Клайва Степлза Льюиса обратили на себя внимание наших соотечественников тоже после того, как в 2006 году вышла экранизация одной из книг нарнийского цикла — «Лев, Колдунья и платяной шкаф». Если хоббиты Толкина были достаточно популярны на постсоветском пространстве и до трилогии Питера Джексона, то о сказках Льюиса знали немногие. И это при том, что на Западе «Хроники Нарнии» — давно уже классика детской литературы, и выбор режиссера Эндрю Адамсона случайным не назовешь. Вот только я боюсь, что без знакомства с книгами фильм будет воспринят как зрелищная, но довольно заурядная и неоправданно затянутая ЕЩЕ ОДНА сказка. А если в чем-то и можно укорять Льюиса, то только не в заурядности…
Кадр из к-ф «Лев, Колдунья и платяной шкаф».
Некоторые факты из биографии К. С. Льюиса
— Клайв Степлз Льюис — ещё один знаменитый ирландец (наряду с О. Уайльдом, Б. Шоу, Д. Джойсом и др.), ставший классиком английской литературы. От национального характера у писателя осталась любовь к выпивке, меткой шутке и старинным сказаниям. Он родился 28 ноября 1898 г. в Белфасте — центре будущей британской провинции Ольстер. Дед Льюиса был священником-протестантом, поэтому, учитывая напряженную обстановку в Северной Ирландии, юный Клайв видел христианскую религию в крайне фанатичном и нетерпимом обличье.
— Никто из близких друзей никогда не называл Клайва по имени, для них он был просто Джек — это «собачье» прозвище было избрано им ещё в детстве.
— Льюис очень любил мать, но потерял ее еще в восьмилетнем возрасте. С нелюдимым отцом отношения Клайва так и не сложились, хотя тот не пожалел средств на обучение сына в престижном Оксфордском университете. Зато привязанность к старшему брату Уорни будущий писатель сохранил на всю жизнь. Впоследствии Уоррен жил в доме Льюиса и стал его преданным личным секретарем.
— После смерти матери братья Льюис попали в английскую частную школу, где им пришлось впервые столкнуться с черствостью преподавателей и издевательствами со стороны старших учеников. Узнав об этом, отец Льюисов забирает их оттуда. Далее Клайв берет частные уроки у профессора Керкпатрика, благодарное отношение к которому он пронёс через всю жизнь. По мнению Льюиса тот привил ему горячую любовь к древней литературе и мифологии, и самое главное — научил честности ума. Поэтому, несмотря на то, что профессор был атеистом, Льюис ввел его впоследствии в «Хроники Нарнии» в образе профессора Дигори Керка (у которого стоял волшебный платяной шкаф).
К.С. Льюис «Настигнут радостью»:
«Я начал «вести беседу» в заслуживающей сожаления манере, которую я приобрел на тех ежедневных вечеринках… Я сказал, что был удивлен «пейзажем» Суррея: он был намного более «дикий», чем я ожидал.
«Стоп! — воскликнул Керк с внезапностью, которая заставила меня подпрыгнуть. — Что ты подразумеваешь под внезапностью и какие основания у тебя были не ожидать этого?»
Я ответил, что не знаю, какие, все еще «ведя беседу». Когда ответ за ответом он превратил в клочья, мне, наконец, стало ясно, что он действительно хочет знать. Он не вел беседу, не шутил, не пытался меня унизить — он хотел знать. Я был ошеломлен, пытаясь найти настоящий ответ. Достаточно было нескольких попыток, чтобы показать, что у меня нет ясного и четкого представления, соответствующего слову «дикость», и что, насколько я имел какое-то представление вообще, «дикость» была единственно неподходящим словом. «Разве ты не видишь,что твое замечание было бессмысленно?» Я приготовился чуть-чуть надуться, предполагая, что предмет разговора сейчас будет унижен. Никогда еще в своей жизни я не ошибался более. Проанализировав мои термины, Керк приступил к рассмотрению моего предложения целиком. На чем основываются мои ожидания относительно флоры и геологии Суррея? Были ли это карты,или фотографии, или книги? Я не смог предъявить ничего из этого списка. Мне никогда не приходило в голову, упаси Боже, что мои мысли должны на чем-то основываться… Если когда-либо человек подходил близко к осуществлению чисто логического бытия, этим человеком был Керк. Родившись немного позже, он стал бы логическим позитивистом. Мысль о том, что человеческие существа будут упражнять свои голосовые органы не для коммуникации или открытия истины, а для каких-то иных целей, была для него абсурдной».К.С. Льюис «Лев, Колдунья и платяной шкаф»:
«— Логика! — сказал профессор не столько им, сколько самому себе. — Почему их не учат логически мыслить в этих их школах? Существует только три возможности: или ваша сестра лжет, или она сошла с ума, или она говорит правду. Вы знаете, что она никогда не лжет, и всякому видно, что она не сумасшедшая. Значит, пока у нас не появятся какие-либо новые факты, мы должны признать, что она говорит правду».
— Едва успев поступить в Оксфорд, Льюис отправляется на Первую мировую войну. Во время военной подготовки он знакомится с Пэдди Муром и друзья дают друг другу обет: тот из них, кто останется жив, возьмет на себя заботу о родственниках убитого. Убили Пэдди, а Льюис был ранен шрапнелью, после чего покинул театр военных действий. Вернувшись, Клайв исполняет свое обещание: берет к себе в дом мать Мура и всю жизнь содержит ее (даже оплачивает образование ее дочери).
— Окончив обучение, Льюис преподает в Оксфорде на кафедре английской литературы. Несмотря на популярность его лекций среди студентов, в кругу оксфордского коллектива его не любят — его манеры кажутся грубыми, а участие в спорах чересчур эмоциональным. Эта неприязнь имеет и реальные последствия: Льюису так и не дали профессорского звания, хотя во время выборов в 1947 г. он был единственным претендентом. Когда это повторяется снова, Льюис покидает Оксфорд и переходит в другую «цитадель науки» — Кембридж, где в 1954 г. благополучно становится профессором литературы средневековья и возрождения, а через год и членом Королевского общества (так называют Британскую академию наук).
— Впрочем, в Оксфорде Льюис обрел друга — им становится, широко ныне известный, Д. Р. Р. Толкин. Они, вместе с еще несколькими поклонниками старинных сказаний и литературы,[1] организуют своеобразный клуб по интересам, именуемый «инклинги». Последствия дружбы Льюиса и Толкина оказались чрезвычайно важными для них обоих. Не будь горячей поддержки Льюиса, возможно, мир так и не увидел бы знаменитой трилогии Толкина «Властелин колец». Толкин же в свою очередь оказал сильнейшее влияние не только на будущие художественные произведения Льюиса, но и на его обращение в христианскую веру.
— Долгое время в религиозных вопросах Льюис считал себя если не атеистом, то агностиком. Жизнь казалась ему жестокой и несправедливой (древние языческие мифы только подтверждали это), а в такой жизни не могло быть места для благого Бога. Позже Льюис писал: «…два полушария моего мозга были в острейшем противоречии. На одной стороне — море поэзии и мифа со многими островами, на другой — гладкий и поверхностный «рационализм». Почти все, что я любил, — я полагал вымышленным, почти все, в реальность чего я верил, я считал жестоким и бессмысленным». Но постепенно разговоры с Толкиным и собственный духовный поиск того, что Льюис называл Радостью, приводят его к мысли, что Бог (пока еще просто Бог) все-таки, скорее всего, есть.
Переломный момент случился с ним в 1929 г., когда он ехал в автобусе и ощутил себя тающим комом снега, его грудь сдавил невидимый корсет, и он почувствовал, что задохнется, если не скинет его. В тот же вечер Льюис опустился в своей комнате на колени и «с неохотой сказал Богу, что Бог есть Бог». А в 1931 году, во время обыденной поездки… в зоопарк, Бог стал для него Христом. Льюис писал: «Когда мы выехали, я не верил в Иисуса как Христа, Сына Божия — когда мы приехали в зоопарк, я веровал». См. также отрывок из письма А. Гривзу: «Я только что перешел от веры в бога к более определенной вере в Христа — в христианство. Объяснить постараюсь потом. Очень важную роль в этом сыграл мой длинный ночной разговор с Дайсоном и Толкином».
Вскоре Льюис крестился – однако крестился в англиканской церкви, что сильно охладило их отношения с убежденным католиком Толкиным.[2]
— После обращения Льюис направил свой ораторский талант и приобретенный духовный опыт в русло своеобразной христианской апологетики, продолжая дело своего предшественника и кумира Г. К. Честертона.[3] Клайв много почерпнул у Честертона (хотя можно сказать, что стиль Честертона оказался созвучным Льюису) — эмоциональность изложения, изящную простоту языка, неожиданные метафоры и парадоксы, ну и конечно — такой же простой, эмоциональный и парадоксальный юмор.
Многим критикам апологетика Льюиса казалась поверхностной и популистской, но трудно найти автора, в работах которого было бы столько смирения и полнейшего самоуничижения. Как писал Честертон, «Я никогда не относился серьезно к себе, но всегда принимал всерьез свои мнения». Но если Честертон проповедовал в среде людей не верящих, но разделяющих христианские ценности, то Льюису пришлось обращаться к поколению безбожников, настроенных к морали христианства с открытой враждебностью.
Во многом поставленная задача была выполнена. Христианские эссе Льюиса начинают пользоваться чрезвычайной популярностью. Лишь в 1948 году по реноме Льюиса как мыслителя был нанесен болезненный удар. Он проиграл в публичном диспуте женщине-философу Э. Энскобом, после чего почти бросил писать философские трактаты.
— Надо сказать, что и я узнал Льюиса сначала не как художественного писателя, а как религиозного эссеиста. Первое, прочитанное мною в журнале «Иностранная литература», эссе называлось «Просто христианство». Это эссе представляло собой сборник лекций, прочитанных Льюисом по радио в 1940-х годах. Обратите внимание на характерное название — будучи по конфессии англиканином, Льюис старался в своих работах не затрагивать межконфессиональных противоречий. Отдельные главы «Просто христианства» он разослал для критики четырем священникам — англиканину, методисту, пресвитерианцу и католику.
К.С. Льюис «Просто христианство»:
«Я надеюсь, что ни одному читателю не придет в голову, будто «сущность» христианства предлагается здесь в качестве какой-то альтернативы вероисповеданиям существующих христианских церквей — как если бы кто-то мог предпочесть ее учению конгрегационализма, или греческой православной церкви, или чему бы то ни было другому. Скорее «сущность» христианства можно сравнить с залом, из которого двери открываются в несколько комнат. Если мне удастся привести кого-нибудь в этот зал, моя цель будет достигнута. Но зажженные камины, стулья и пища находятся в комнатах, а не в зале. Этот зал — место ожидания, место, из которого можно пройти в ту или иную дверь, а не место обитания. …Когда вы войдете в вашу комнату, будьте добры к тем, кто вошел в другие двери, и к тем, кто еще ожидает в зале».
Может поэтому Льюиса нередко считают своим и протестанты, и католики, и православные…[4]
— Еще до «Хроник Нарнии» Льюис выпускает так называемую «Космическую трилогию» (1938 — «За пределы безмолвной планеты», 1943 — «Переландра», 1945 — «Мерзейшая мощь») — наиболее идейно смелую и спорную книгу, в которой Толкин узрел много «оккультного».[5] Несмотря на открытый христианский подтекст, в трилогии действует множество космических сил (покровителей других планет), носящих имена греческих богов, на помощь героям приходит воскресший Мерлин, то есть, наблюдается весьма характерная для Льюиса эклектика, которая встречается и в цикле про Нарнию.
— В 1952 году в жизни закоренелого холостяка Льюса происходит неожиданное событие: он женится на американке Джой Девидман — поклоннице его эссе, переехавшей в Англию. Правда, гражданский брак пришлось заключить тайно — Джой была разведена, а строгие законы англиканской церкви относились к этому крайне отрицательно. И лишь когда она слегла со смертельным диагнозом — костный рак (врачи пророчили ей жить не больше года), англиканский священник и друг Льюиса идет на риск и, нарушая прямой запрет епископа, в марте 1957 г. у постели умирающей Джой свершает обряд венчания. Далее происходит нечто похожее на чудо — болезнь на время отступает. Но спустя два года боли возвращаются. И летом 1960 года Джой умирает.
Льюис и Джой.
— После смерти жены Льюис пишет тяжелейшую, чуть ли не «богоборческую», книгу о пережитом — «Изнутри страдания». 22 ноября 1963 года писатель ушел из жизни. В это время на другой стороне полушария стреляют в Джона Кеннеди, и смерть Льюиса остается почти незамеченной.
Что таит платяной шкаф?
«Это было одно из магических мест того мира, одна из
дыр между тем миром и этим. В старые времена было много
дыр между мирами, теперь они встречаются реже. Это
была одна из последних: я не сказал последняя».
(К.С. Льюис «Принц Каспиан»)
К середине 1940-х годов Льюис был уже довольно известен. Известен, прежде всего, как блестящий популяризатор христианства, эдакий апологет для безбожников. Тот, кто прочитает «Письма Баламута», возможно, удивится тому, что в произведении, созданном в столь неспокойное время, война упоминается крайне скупо. Льюис вкладывает в уста беса-искусителя убеждение, что зло и грех разъедают душу человека изнутри — незаметно и постепенно рождаясь из самых бытовых мелочей. И вот это, по мнению Льюиса, гораздо страшнее того зла, что бушует снаружи. Мало того, именно гибель героя от бомбежки помешала бесу довести искушение до конца.
Сразу оговоримся: пацифизмом, модным перед войной в среде «высоколобых», ни Льюис, ни Толкин не страдали. Во-первых, оба они воевали в Первую мировую добровольцами. Во-вторых, это хорошо видно из их произведений, где от открытого вооруженного столкновения со злом никто не уходит.
Приведу весьма харктерный отрывок из эссе Льюиса «Национальное покаяние» (1950):
«Когда человек на пятом десятке кается в грехах своей страны и старается простить ее врагов, он делает нелегкое дело, ибо он воспитан в патриотических традициях и ему трудно искоренить их. Нынешним молодым искоренять нечего.
…Они взросли на недоверии к английским властям и сызмальства презирали повадки, идеалы и радости своих менее ученых соотечественников. Все христиане знают, что надо прощать врагов. Но «враг» — это тот, кто действительно вызывает у нас злые чувства. Если вы послушаете хоть недолго разговоры христиан — высоколобых, вы узнаете, кто их настоящий враг. У него два имени: «обыватель» и «деляга». Очень может быть, что это — синонимы слов «мой отец»; но здесь я лишь строю домыслы. А вот одно — совершенно точно: когда вы проповедуете таким людям простить немцев и обратить взор на грехи Англии, вы советуете им, в сущности, не убить, а раскормить их главную страсть. Я не говорю, что каяться Англии не надо или не надо прощать врагов.
…Но нынешним молодым нужно бы покаяться в нынешнем отсутствии милости, в грехах их возраста и круга — в презрении к необразованным, в недобром взгляде на жизнь, в злоречии, в самодовольстве, в нарушении пятой заповеди. О таких грехах я от них ничего не слышал и, пока не услышу, буду считать, что милость их к врагам Англии стоит немногого. Ибо не милующий обывателя, которого видит, как может миловать диктатора, которого не видел?»
В первой книге «Хроник Нарнии» война также упоминается мимоходом — буквально в нескольких первых строчках. Там говорится, как четырех детей, чтобы уберечь от бомбёжек, вывозят из Лондона в сельскую местность в дом профессора. И всё. Да и эти строчки остались в сказке лишь потому, что имели под собой реальную основу.
В дом Льюиса из Лондона были действительно эвакуированы четверо ребят. И однажды один из них спросил хозяина – а что находится за стоящим в доме платяным шкафом? Сей невинный вопрос, подобно брошенному камню, всколыхнул омут памяти писателя. Думаю, не буду оригинален, если скажу, что для многих из нас в детстве большие темные шкафы обладали притягательной силой, смешанной с опаской. Их боялись, и в них прятались. Вот и Льюис вспомнил, как давным-давно прятался в похожем шкафу с братом Уоррни, где, отгородившись от остального мира, они рассказывали друг другу фантастические истории.
Так на свет стала появляться еще одна история. Она повествовала о четырех детях, проникших через волшебный шкаф в сказочную страну Нарнию. Впрочем, сначала Льюис написал только затравку, а к книге вернулся спустя несколько лет. Называлась она «Лев, Колдунья и платяной шкаф».
Кадр из к-ф «Лев, Колдунья и платяной шкаф».
Когда Льюис впервые представил на суд Толкина главы из «Льва…», тот отозвался о них крайне неодобрительно[6] и впоследствии своего мнения не изменил. Во-первых, он нашел сказку Льюиса крайне «аллегоричной» (к аллегориям, тем более религиозным, Толкин относился с неприязнью), во-вторых, сравнил ее с салатом, где без разбору смешались самые несопоставимые вещи. Мнение друга Льюис уважал, поэтому чуть не бросил писать. Но было уже поздно. К тому времени Льюис прикипел к Нарнии всей душой, и рискнул в 1950 году представить «Льва…» на суд читательской аудитории…
Те, кто знаком со всеми книгами цикла «Хроники Нарнии», наверное, удивятся: ведь по хронологии событий «Лев, Колдунья…» — отнюдь не первая, а вторая книга цикла. Дело в том, что этот стройный вид «Хроники» обрели задним числом, а сначала издавались в совершенно произвольном порядке.
Вот хронология их издания: «Лев, Колдунья и Платяной Шкаф» (1950), «Принц Каспиан» (1951), «Плавание «Утреннего путника» (1952), «Серебряное Кресло» (1953), «Конь и его Мальчик» (1954), «Племянник Чародея» (1955), «Последняя Битва» (1956).[7]
Из писем К.С. Льюиса:
«Я не планировал писать несколько сказок… Когда я работал над «ЛКПШ», я не знал, что буду писать что-то ещё. Затем я написал продолжение — «ПК» и все ещё не думал, что будет что-то ещё, а когда я закончил «ПУП», я был абсолютно уверен, что это последняя хроника. Но, как оказалось, я ошибался. …Я даже не уверен, что оставшиеся хроники были написаны в том порядке, в каком они были опубликованы».
Лично для меня, как читателя, это многое объясняло. И то, почему в «ЛКПШ» автор убеждает меня, что я не знаю, кто такой Аслан (ведь из «ПЧ» читатель об этом уже извещен). И то, почему те же «ПЧ» и «КиМ» НАПИСАНЫ на порядок лучше, чем весьма неровная «ЛКПШ» (мастерство Льюиса постепенно росло). Забавно, что первая книга цикла была написана позже всех остальных. Поэтому пришлось попридержать выход «ПБ», чтобы конец истории Нарнии не опередил ее начало.
Именно в «ПЧ» Льюис наконец-то объяснил, как появилась Нарния, откуда в ней возник фонарный столб, а в доме профессора Керка — волшебный шкаф. Оказывается шкаф был сделан из древесины яблони, выросшей из семени нарнийского яблока. Это яблоко было привезено, когда Дигори (будущий профессор Керк) впервые посетил Нарнию. Фонарь же вырос из обломка столба, принесенного из нашего мира королевой Джадис, когда почва Нарнии обладала чрезвычайной «плодородностью».
Поначалу литературная критика не приняла сказку Льюиса всерьез, но тут вмешались читатели. Растущая от книги к книге популярность «Хроник Нарнии» заставила присмотреться к этой книге повнимательней.
Критикуя Льюиса
«…Думаю, мне не надо напоминать вам, что четкая классификация
книг по возрастным группам, столь любезная сердцу издателя,
имеет мало общего с действительностью. Тот, кого сейчас
упрекают. что он слишком стар для детских книг, в детстве
выслушивал упреки, что читает слишком серьезную литературу.
Достойные читатели не подчиняются расписанию.
Точно не скажу, почему однажды я вдруг почувствовал,
что не просто сказка, а сказка для детей — это как раз
то, что я должен написать, хоть убей».
(из писем К.С. Льюиса)
Сейчас, когда сказки Льюиса принято уважительно именовать классикой и больше хвалить, чем ругать, наверное, будет нелишним вернуться к трезвости восприятия, позабыв о коллективных восторгах и голливудских блокбастерах. Я имею определенное право на объективность, ибо прочитал «Хроники Нарнии» еще в 1992 году, когда никто из моих знакомых о ней не слышал, и позже мог наблюдать естественную реакцию читателей после знакомства с этим циклом.
Первый вывод был таким: дети и даже подростки (если они вообще читают подобную литературу) относятся к сказкам Льюиса с гораздо большим интересом и восторгом, чем взрослые. Второй вывод более субъективен: несмотря на очевидные и часто неоправданные недостатки, эта книга не улетучивается из памяти, она оставляет в нас что-то особенное. Я думаю это «что-то» — сама личность Льюиса, точнее, его неповторимое мировосприятие. Симпатия к автору, дух которого наполняет сказки, искупает многое.
Вот одно из очень интересных мнений, прочитанных мною на форуме сайта narnia8.nm.ru:
«Хроники» — это особое. «Хроники» не стоит называть мифологией, или рассуждать, дотянулся ли Льюис (как будто, он и Толкин какие-то соседние вершины и дотягиваются друг до друга). Хроники дают реальное переживание чего-то (или Кого-то), что в нашем мире встречается редко». (Алёна)
Но вернемся к недостаткам. Первый из них — волюнтаристское ребячество автора. Я специально говорю «ребячество», а не «инфантилизм» или «заигрывание с детьми» (последнее я считаю крайне отрицательным качеством для детской литературы). Льюис не снисходит к детям, не сюсюкает с ними, он сам превращается в ребёнка. Поэтому все нравственные дилеммы писатель легко переводит на язык детей (например, Белая Колдунья искушает Эдмунда ни чем иным, как рахат-лукумом).
Рис. Кристиан Бирмингем.
Вообще «Хроники Нарнии» превосходно отображают пестрый мир детских фантазий и мечтаний, где легко соединяется несоединимое. Если кто-нибудь пытался сочинять в детстве сказки, поймёт меня. Поэтому фантазии автора «Хроник» часто не хватает чувства меры и вкуса. По взрослым критериям, конечно. Вот и тащит Льюис в свои сказки ВСЁ, что он любил и любит, невзирая на стилистическую мешанину и явные заимствования. Тут и христианская апологетика, и самая разная мифология (от античной до «северной»), и рыцарские подвиги, и кругосветные приключения… В общем, настоящая карнавальная эклектика.
Недаром Льюис писал, что его художественные книги рождаются не столько из замыслов, сколько из образов. Одним из базовых образов «ЛКПШ» стало видение фавна с зонтиком.
К.С. Льюис:
«Эта картина возникла в моем сознании, когда мне было лет шестнадцать. И однажды, когда мне было почти сорок, я сказал себе: «Попробуй написать историю об этом…»
Так возник мистер Тумнус, которого встречает посреди заснеженного леса Люси. Встречает, кстати, возле… фонарного столба (еще один образ).
Рис. Кристиан Бирмингем.
Белая колдунья родилась из образа «королева в санях», открыто отсылающего к андерсеновской Снежной Королеве. Есть в Нарнии и свой Д’Артаньян, изображенный, правда, в виде вспыльчивого и гордого мыша Рипичипа.
Рис. Andres Bello.
Не удивляйтесь, по замыслу автора, Нарния — прежде всего страна говорящих зверей, хотя, как христианин, Льюис добавляет, что править в ней должны «сыновья Адама и Евы». Этот замысел опять-таки родом из детства, когда Клайв с братом придумали звериную страну Бокленд (а перед этим зачитывались сказками Беатрикс Поттер о говорящих животных).
Зверьми дело не ограничилось. Многие обитатели, как я уже написал, понадёрганы Льюисом из самых разных мифов: здесь и фавны, и Вакх, и оборотни, и Дракон, и гномы, и даже… Дед Мороз.
Рис. Кристиан Бирмингем.
К.С. Льюис «ЛКПШ»:
«Аслан стоял в центре целой группы престранных созданий, окружавших его полукольцом. Там были духи деревьев и духи источников — дриады и наяды, как их зовут в нашем мире, — с лирами в руках. Вот откуда слышалась музыка. Там было четыре больших кентавра. Сверху они были похожи на суровых, но красивых великанов, снизу — на могучих лошадей, таких, какие работают в Англии на фермах. Был там и единорог, и бык с человечьей головой, и пеликан, и орел, и огромный пес. А рядом с Асланом стояли два леопарда».
Все это, на мой взгляд, — перебор. То же самое можно сказать и о сюжете, где много посторонних, чисто декоративных ответвлений и надуманных приключений, не играющих в повествовании такой уж важной роли. Все это — попытка развлечь ребенка, а не взрослого читателя.[8] Развлекать Льюис конечно умел, но в этом плане он ушел недалеко от обычной второстепенной детской литературы. Та же «Страна Оз» Ф. Баума или «Карлсон» А. Линдгрен в этом плане гораздо оригинальнее и занимательнее сказочного «салата» «Хроник Нарнии». Но дело в том, что, даже погрузившись в сказку, Льюис не забыл о своём таланте проповедника. Во время написания «ЛКПШ», когда автор и сам ещё не знал, куда ведёт его история, среди говорящих животных появился «великолепный лев» Аслан. Не будь его, наверное, не было бы и никаких «Хроник Нарнии».
К.С. Льюис:
«…я не знаю откуда, или почему пришел этот Лев… Но стоило ему появиться, истории потянулись за ним следом.»
Вместе с Асланом в Нарнию проникло христианство. Сказка превратилась в увлекательную притчу, а Льюис продолжил проповедовать. Теперь — в сказке.
Во имя Льва
«…немного писателей-беллетристов или апологетов,
и намного меньше читателей и того, и другого жанра,
изобразили так неотразимо притягательно Бога, как
это осмелился сделать Льюис. Бога, более далекого от
Бога слабосильных семинаристов, нельзя даже представить:
царственного, мужественного и великолепного».
(П. Крифт «К.С. Льюис. Критическое эссе»)
«Hи один писатель не смог адекватно передать образ Христа.
Есть только один, пожалуй, — это английский писатель Льюис.
…Льюис — единственный в мире писатель, который сумел
в сказке, в легенде закодировать всю тайну христианства».
(А. Мень, из лекции «Рождество»)
Признаюсь, что появление в Нарнии Аслана вызвало у меня весьма смешанные чувства. Конечно, книга приобрела глубину, а сюжет — путеводную нить. Но с этого момента она перестала быть чистой Сказкой. Ведь одно из качеств настоящей волшебной сказки — ее определенная замкнутость, ирреальность, точнее, воссоздание иной реальности. А если читатель видит плохо прикрытые аллюзии и аллегории, то это уже не сказка, а в худшем случае — басня, в лучшем — притча.
Льюис создал притчу, при этом — притчу христианскую. Если платяной шкаф уводит детей из нашего мира, то Аслан их туда возвращает — возвращает (в прямом и переносном смысле) вместе с читателем. «Хроники Нарнии» — это увлекательный катехизис с блестящими аналогиями, это чудесная попытка взглянуть на христианство под необычным углом, оживить восприятие истин, затертых от постоянного употребления к месту и не к месту. Но полного доверия к этой сказке, по крайней мере у читателя, знакомого с Библией, уже не возникает. Льюис написал «религиозную сказку», возможно лучшую из всех религиозных сказок[9], но дух Волшебства был в ней убит. «Хроники Нарнии» стали как бы очередным эссе в ряду льюисовской апологетики.
Кадр из к-ф «Лев, Колдунья и платяной шкаф».
Сегодня, когда Библия, хотя бы в общих чертах, известна каждому, аллегории Льюиса просто выпирают наружу. Безусловно, Великий Лев Аслан — это Нарнийский образ Бога. Точнее, Бога-сына. На это указывает то, что его называют «Сыном Императора-за-морем». Аслан всегда приходит с Востока, а в «ПУП» на Краю Света лев превращается в ягненка (агнца) и свершает трапезу, как в конце Евангелия от Иоанна.
Из писем К.С.Льюиса:
«…Имя я взял из «Тысячи и одной ночи». Так по-тюркски будет лев. Сам я произношу «Аслан». Разумеется, я имел в виду Льва от колена Иудина (1. Откр. 5.5)».
И уж совсем откровенно и неприкрыто изображается Льюисом сцена распятия и воскресения Аслана. Конечно это не совсем распятие. Писатель изобразил эту сцену как добровольное самопожертвование Аслана ради предателя Эдмунда, голову которого требует Колдунья. Она говорит: «Рассказать, что написано на том самом Каменном Столе, возле которого мы стоим? …Вы не хуже меня знаете Магию, которой подвластна Нарния с давних времен. Вы знаете, что согласно ей каждый предатель принадлежит мне. Он — моя законная добыча, за каждое предательство я имею право убить. …Неужели ты думаешь, твой повелитель может силой лишить меня моих законных прав? Он слишком хорошо знает, что такое Тайная Магия. Он знает, что, если я не получу крови, как о том сказано в Древнем Законе, Нарния погибнет от огня и воды».
Рис. Кристиан Бирмингем.
Безусловно, Каменный стол — это прообраз Моисеевых скрижалей, а Древний Закон — Ветхий завет с его принципом «око за око». И Аслану, чтобы спасти Эдмунда приходится повторить подвиг Христа — отдать себя на глумление и добровольное заклание, чтобы искупить грех падшего Сына Адама. Естественно, эпилог этого действа можно предугадать заранее — Аслан воскресает. Новый завет сменяет старый.
К.С. Льюис «ЛКПШ»:
«— …вот что, — сказал Аслан. — Колдунья знает Тайную Магию, уходящую в глубь времен. Но если бы она могла заглянуть еще глубже, в тишину и мрак, которые были до того, как началась история Нарнии, она прочитала бы другие Магические Знаки. Она бы узнала, что, когда вместо предателя на жертвенный Стол по доброй воле взойдет тот, кто ни в чем не виноват, кто не совершал никакого предательства, Стол сломается и сама Смерть отступит перед ним».
Столь грубое перенесение важнейшей евангельской драмы в сказку настолько шокировало меня, что я чуть не бросил читать остальные «Хроники». Не из-за особого благочестия, а скорее из-за неуместности жертвы Христа посреди сообщества фавнов и говорящих животных, как бы ни оправдывал подобный прием сам автор.[10]
Впрочем, дальше подобной художественной «беспардонности» (кроме агнца в конце «ПУС») Льюис не пошел. Наоборот, многие описания Аслана сделаны автором просто блестяще. Мне даже кажется, что мало кому из проповедников удавалось столь сжато, метко и, главное, доступно выразить то восприятие Бога, которое неверующему кажется нелепым и парадоксальным. Например, то, что Бог может одновременно быть страшным и добрым, милостивым и суровым, великим и малым, далеким и близким.
Рис. Кристиан Бирмингем.
К.С. Льюис «ПУП»:
«— …Я ужасно испугался его. Ты, конечно, можешь подумать, что будучи драконом, я бы мог без труда пришибить любого льва. Однако это был не такой страх. Я боялся не того, что он меня съест, я просто боялся его самого — если ты можешь это понять».К.С. Льюис «СК»:
«— Вы обещаете не… ничего не делать, если я подойду?
— Я не даю обещаний, — ответил лев.
Джил так хотелось пить, что, сама того не замечая, она подошла на шаг ближе.
— Вы едите девочек? — спросила она.
— Я проглотил много девочек и мальчиков, мужчин и женщин, королей и императоров, городов и царств, — ответил лев. Он сказал это без хвастовства, сожаления или гнева. Просто сказал.
— Я боюсь подойти, — сказала Джил.
— Тогда ты умрешь от жажды, — заметил лев.
— …Лучше я пойду поищу другой ручей.
— Другого ручья нет, — сказал лев».К.С. Льюис «ЛКПШ»:
«Аслан будет приходить и уходить, когда ему вздумается. …Только не нужно его принуждать. Ведь он же не ручной лев. Он все-таки дикий».К.С. Льюис «КиМ»:
«— А он лев? — спросила Аравита.
— Конечно, нет, — возмутился Игого. — …Несомненно, …называя его львом, хотят сказать, что он силен, как лев, или жесток, как лев, — конечно, со своими врагами. Даже в твои годы, Аравита, можно понять, как нелепо считать его настоящим львом. Более того, это непочтительно. Если бы он был львом, он был бы животным, как мы. — Игого засмеялся. — У него были бы четыре лапы, и хвост, и усы… Ой-ой-ой-ой!
Дело в том, что при слове «усы» один ус Аслана коснулся его уха. Игого отскочил в сторону и обернулся. Примерно с секунду все четверо стояли неподвижно.
…— А ты, Игого, — сказал он, — ты, бедный и гордый конь, подойди ближе. Потрогай меня. Понюхай. Вот мои лапы, вот хвост, вот усы. Я, как и ты, — животное».К.С. Льюис «ПЧ»:
«— Между прочим, — сказал мальчик, — кое-кто мог бы и позаботиться о том, чтобы мы тут не сидели голодные.
— Аслан бы позаботился, надо было только попросить, — заметила лошадь.
— А сам он не мог догадаться? — спросила Полли.
— Без всякого сомнения, — согласилась сытая Стрела. — Мне только кажется, что он любит, когда его просят».[11]К.С. Льюис «КиМ»:
«— Это я тебя ударил, — сказал Аслан. — Только меня ты и встречала, больше львов не было. Да, поцарапал тебя я. …Я нанес тебе ровно столько ран, сколько мачеха твоя нанесла бедной девочке, которую ты напоила сонным зельем. Ты должна была узнать, что испытала твоя раба.
— Ей больше ничего из-за меня не будет?
— Я рассказываю каждому только его историю, — отвечал лев».К.С. Льюис «ПК»:
«— Аслан, — сказала Люси, — ты стал больше.
— Это потому, что ты стала старше, малышка, — ответил он.
— А не ты?
— Я — нет. Вырастая, ты будешь замечать, что и я становлюсь больше».
В «Хрониках Нарнии»достаточно библейских аллюзий. Здесь есть и свое Сотворение мира, и свой Апокалипсис. Есть и королева Джадис, подобно Змию искушающая Дигори не относить Аслану животворное яблоко, а использовать его для своих целей (излечить умирающую мать).
К.С. Льюис «ПЧ»:
«— Ну что тебе, спрашивается, хорошего сделал этот лев? — сказала ведьма. — И что он сможет тебе сделать, когда ты вернешься в свой собственный мир? И что подумает твоя мать, если узнает, что ты мог ее спасти, мог утешить своего отца — и вместо этого выполнял поручения какого-то дикого зверя в чужом мире, до которого тебе нет никакого дела?
— Маме бы самой это не понравилось, — Дигори с трудом подбирал слова, — она всегда меня учила, чтобы я держал слово и ничего не воровал… и вообще. Будь она здесь, она бы мне сама велела вас не слушаться».
Правда, в отличие от библейской истории искусительница терпит неудачу.
Есть в Нарнии и сцена «рождения нового человека во Христе», когда Юстэс из-за алчности и эгоизма превратившийся в Дракона, пытается снять с себя чешуйчатую кожу, но понимает, что без Аслана это сделать невозможно — всякий раз вырастает новая.
Рис. Pauline Baynes.
К.С. Льюис «ПУП»:
«…Тогда лев сказал, но я не знаю, говорил ли он:
— Тебе придется позволить мне раздеть тебя.
В первый же раз он рванул так сильно, что мне показалось, что он вонзил когти прямо мне в сердце. А затем, когда он начал стаскивать с меня кожу, это было еще больнее, чем все, что я когда-либо пережил. Единственное, что помогало мне переносить все это, было лишь удовольствие ощущать, как она сходит. Ты, наверное, знаешь, если ты хоть когда-нибудь сдирал корочку с ранки. Это больно — еще как, но так приятно видеть, что она отдирается. …Затем лев схватил меня — это мне не очень понравилось, потому что теперь, без кожи, мое тело стало очень нежным, и кинул меня в воду. Она ужасающе саднила, но только в первый момент».
Вот вам и аллегория крещения. А последняя книга цикла вообще являет собой краткий пересказ Апокалипсиса. Старый и хитрый Обезьян, найдя львиную шкуру, облачает в неё глупого кроткого ослика Недотепу и выдает его за Аслана. Мало того, он утверждает, что ужасная богиня тархистанцев Таш (которой приносят человеческие жертвы) и Аслан — одно и тоже (вам это ничего не напоминает?).
Так именем Нарнийского бога начинают твориться злодеяния. В итоге — даже раскрыв обман, многие обитатели Нарнии полностью теряют веру.
К.С. Льюис «ПБ»:
«— А теперь, гномы, вы свободны. Завтра я поведу вас освобождать всю остальную Нарнию. Троекратное ура в честь Аслана!
То, что последовало за этим, было поистине ужасно. …Гномы с ухмылкой глядели друг на друга, насмешливо, но не весело.
— Ну, — сказал черноволосый гном, — я не знаю, как вы, парни, думаете, но мне кажется, что я наслушался об Аслане на всю жизнь вперед. …Нас уже обманули однажды, а теперь ты снова пытаешься обмануть нас. Нам больше не нужны эти истории об Аслане, понимаешь! …мы уже сглупили однажды и не собираемся снова быть одураченными.
— Я вас не дурачу, — сказал Тириан сердито, — я служу настоящему Аслану.
— А где он? Кто он? Покажи его нам! — закричали гномы.
— Вы думаете, я держу его в кармане, глупцы? — сказал Тириан. — Кто я, чтобы показывать вам Аслана по своему желанию? Он не ручной лев.
Когда эти слова вырвались у него, он понял, что сделал неправильный ход. Гномы принялись глумливо напевать: «Не ручной лев, не ручной лев».
— Это то самое, чем тот, другой, держал нас в повиновении, — сказал один из них».
Образ Обезьяна прямо отсылает нас к средневековой метафоре — «Антихрист — обезьяна Христа». Дальнейшие события также отображают христианскую эсхатологию. В битве за Нарнию погибают все. Погибает и сама Нарния, но Нарния «земная», не настоящая. Для тех, кто выдержал испытание, Аслан распахивает последнюю дверь, ведущую в истинную «платоновскую» Нарнию, а закрывает ее Верховный король Питер (вот вам еще одна аналогия — с апостолом Петром, привратником у дверей Рая). В это же время в нашем мире все участники нарнийской истории гибнут в большой железнодорожной катастрофе.
Образ Аслана был настолько впечатляющим для детского сознания, что к Льюису даже стали приходить тревожные письма из верующих семей.
Так, мать девятилетнего американского мальчика Лоренс сообщила писателю, что ее сын боится того, что любит Аслана больше, чем Иисуса. Льюис немедленно ответил ей:
«…Лоренс не может на самом деле любить Аслана больше, чем Иисуса, даже если ему кажется, что это так. Все слова и дела Аслана, за которые Лоренс его любит, сказал или совершил Иисус. Так что когда Лоренс думает, что любит Аслана, он на самом деле любит Иисуса, и, может быть, любит Его больше, чем прежде. Разумеется, у Аслана есть то, чего нет у Иисуса, — я про львиное тело. Если Лоренса пугает, что львиное тело нравится ему больше человеческого, думаю, он зря тревожится. Господь знает все про воображение маленького мальчика (которое Сам сотворил), знает и то, что в определенном возрасте очень привлекательна идея дружелюбного говорящего зверя. Поэтому, думаю, Он не обидится, что Лоренсу нравится львиное тело. В любом случае, когда Лоренс подрастет, это чувство отомрет само, без всяких с его стороны усилий. Так что пусть не волнуется».
В этой сцене выявилась довольно интересная религиозная проблема — способны ли дети воспринять христианское учение во всей его полноте, или лучше подобный выбор делать уже самостоятельно по мере взросления? Мне кажется, книги Льюиса о Нарнии как раз и являются замечательным средством проповеди христианства на детском уровне, когда суть будет оставаться, а сказка по мере взросления ребенка — уходить на второй план, оставляя место для осознанного религиозного выбора.
Из писем К.С. Льюиса:
«Почему так трудно испытывать к Богу или Христовым страданиям те чувства, которые, как нам говорят, мы должны испытывать? Думаю, именно потому, что речь идет об обязанности, и это убивает чувства. Главная причина — здесь. Кредит и благоговение. В детстве мне казалось, что о вере можно говорить лишь вполголоса, как в больнице. «Что если перенести все это в волшебную страну, — подумал я, — где нет ни витражей, ни воскресных школ, может, тогда ребенок впервые увидит веру но всей ее мощи и устоит?» И я понял, что да».К.С. Льюис «ПУП»:
«— Но, понимаешь, дело не в Нарнии, — всхлипывала Люси. — Дело в тебе. Ведь там мы не сможем встретиться с тобой. И как же мы будем жить, никогда не видя тебя?
— Но ты встретишь меня там, дорогая моя, — ответил Аслан.
— Разве… разве Вы есть и там, сэр? — спросил Эдмунд.
— Я есть повсюду, — ответил Аслан. — Но там я ношу другое имя. Вы должны узнать меня под этим именем. Именно для этого вам и позволили посетить Нарнию, чтобы, немножко узнав меня здесь, вам было бы легче узнать меня там».
Ад снаружи и внутри
«…Если в истории, которую вы собираетесь рассказать,
заложена какая-то мораль, она неизбежно возникнет
сама собой и в ней отразится весь ваш жизненный опыт.
А если нет, не нужно ее изобретать.
…Единственная мораль, которая имеет
какую-то цену, — мораль самого автора».
(из писем К.С. Льюиса)
«Иногда и сам я думаю, что мы не хотим рая, но много
чаще я не знаю, хотим ли мы чего-нибудь ещё».
(К.С. Льюис «Страдание»)
После Аслана вторым достоинством «Хроник Нарнии» является наглядное вскрытие истоков пороков и зла. В те времена, когда создавалась эта сказка, для христианина-Льюиса не было большего зла, нежели циничный самодовольный аморализм и прагматизм английских снобов-интеллектуалов. Характерными персонажами этой среды является семья Юстаса.
К.С. Льюис «ПУП»:
«Своих папу и маму он не звал папой и мамой, а Гарольдом и Альбертой. Они были весьма современными и прогрессивными людьми. Они были вегетарианцами, трезвенниками, не курили и носили особое белье. В их доме было очень мало мебели и очень мало простынь на кроватях, а окна были вечно открыты.
Юстас Кларенс любил животных, особенно жуков, если они были мертвые, наколотые на картон. Ему нравились книги, если они были познавательными и поучительными, а на картинках были изображены элеваторы для зерна или толстые иностранные дети, занимающиеся зарядкой в образцовых школах».
Недаром такие обычные пороки, как жадность, развратность и трусость занимают писателя несравнимо меньше, нежели источник всех зол — гордыня. Здесь он в очередной раз перекликается с Честертоном, который до такой степени не терпел самодовольства «псевдоинтеллектуалов», что откровенно симпатизировал «простому люду», не потерявшему моральных принципов и здравого смысла. Недаром и Льюис делает первыми королями Нарнии обычного кэбмена и его жену, противопоставляя их «оккультисту» дяде Эндрю и жестокой надменной королеве Джадис, которые говорят: «Наш удел высок и мы одиноки».
Льюис о королеве Джадис: «…она не дочь Адама и Евы. Она произошла от вашего праотца Адама и его первой жены Лилит. А Лилит была джиншей. Вот какие у нее предки, с одной стороны. А с другой — она происходит от великанов. Нет, в Колдунье мало настоящей человеческой крови».
Льюис показывает, что те, кто считает себя выше и лучше остальных людей, не задумываясь, пожертвуют миллионами жизней ради достижения своей цели, а иногда даже просто ради развлечения.
Но самое главное даже не это. Какое дело ведьме или Юстасу до страданий своих ближних? Однако Льюис убежден: гордыня не приносит счастья в первую очередь самим гордецам. Они своими руками помещают себя в крайне неприятный и безысходный мир. Ведьма Джадис съевшая запретное яблоко из сада Аслана, конечно, обретает бессмертие, но «…что есть вечная жизнь для этого сердца? Это лишь вечные беды, и она уже чувствует это. Каждый получает, что хочет, но не каждый радуется этому».
К.С. Льюис «ПУП»:
«Как выглядит окружающий мир сквозь призму греха можно увидеть на примере дневника Юстаса — этого непрерывного нытья, где во всех бедах обвиняется кто угодно, кроме него самого:
«…Каспиан и Эдмунд ужасно грубо обращаются со мной. В ту ночь, когда мы потеряли мачту, теперь остался только обрубок, несмотря на то, что я чувствовал себя скверно, они заставили меня вылезти на палубу и вкалывать, как раба. Люси подлила масла в огонь, заявив, что Рипичип очень хотел пойти поработать, только он слишком мал. Удивляюсь, неужели она не видит, что эта маленькая скотина делает все только из хвастовства.
…Теперь я целыми днями лежу на своей койке и не вижу никого, кроме Люси, пока эти двое дьяволов не приходят спать. Люси немножко дает мне из своей порции воды. Она говорит, что девочки не так сильно хотят пить, как мальчики. Мне это и раньше приходило в голову»».
Худшая из тюрем — это тюрьма, воздвигнутая своими руками внутри самого себя. Яркой иллюстрацией этого тезиса служат крайне приземленные и эгоистичные гномы. Вся их стойкость и выносливость направлена лишь на достижение своих узких целей. «Гномы для гномов» — с националистическим упорством твердят они. Им все равно, кто победит врагов — Аслан или Белая Колдунья, их интересует только личная выгода. Они не доверяют никому, кроме самих себя, и в последней книге цикла это закоснелое недоверие не в силах изменить даже Аслан. Гномы сами создают себе маленький ад, когда отказываются покинуть свою тюрьму, а лишь повторяют: «Во всяком случае, здесь нет Обманщика. Мы никому не позволим обманывать нас».
К.С. Льюис «ПБ»:
«— Вот видите, — промолвил Аслан, — они не позволяют нам помочь им. Они выбрали хитрость вместо веры. Их тюрьма внутри них, и потому они в тюрьме. Они так боятся быть обманутыми, что не могут выйти из нее».К.С. Льюис «Страдание»:
«…выдвигают возражение, что окончательная утрата хотя бы одной души означает поражение всемогущества. И так оно и есть. Создав существа со свободной волей, Всемогущий с самого начала признает возможность такого поражения. То, что вы называете поражением, я называю чудом — ибо создание отличных от Себя объектов и обретение таким образом возможности встретить в каком то смысле сопротивление со стороны собственного создания, представляет собой самый поразительный и невообразимый из всех подвигов, признаваемых нами за Божеством.
Я охотно верю, что прОклятые, в некотором смысле, добиваются успеха и до конца остаются мятежниками, что двери ада заперты изнутри. Я не имею в виду, что эти духи не могут пожелать выйти из ада — в некотором неопределенном смысле, в каком завистливый человек «желает» быть счастливым. Но они наверняка не могут напрячь волю даже для первых предварительных стадий самоотречения, которое является для души единственным средством достичь какого-либо блага. Они вечно пользуются той жуткой свободой, которой они требовали, и поэтому они порабощены самим себе, тогда как благоденствующие, всегда преклоняющиеся в повиновении, становятся на протяжении вечности все свободнее и свободнее».
Не изменившись, не доверившись Богу, человек не в состоянии войти в Рай. Не умеющий радоваться, где найдет радость? Так дядя Эндрю вместо прекрасного пения Аслана слышит только ужасный рев. Грехи искажают мир вокруг нас, лишают нас внутреннего слуха и зрения, лишают нас надежды…
Одна из самых трогательных и драматичных сцен «Хроник Нарнии» приоткрывает нам психологию этой надежды. Когда ведьма вводит героев в гипнотический транс и начинает убеждать их, что нет другого мира, кроме ее мрачного подземелья, что Солнце — это всего лишь выдумка человека, увидевшего лампу, и что никакого Аслана нет, её противником выступает квакль Хмур — самый пессимистичный (!), но обладающий твердой верой персонаж. Ведь настоящая вера не зависит от минутного настроения или благополучия.
Утверждают, что прообразом квакля-бродякля Хмура был садовник Льюиса — ворчун и пессимист Фред Паксфорд. Рис. Pauline Baynes.
К.С. Льюис «СК»:
«— …Минуточку внимания, мадам. Все, что вы сказали, верно. Я всегда хочу знать худшее и держаться как можно лучше. Потому спорить не стану. Допустим, мы видели во сне или выдумали все это: деревья, траву, солнце, звезды и даже Аслана. Но тогда выдумка лучше и важнее реальности. Допустим, это мрачное место и есть единственный мир. Тогда он никуда не годится. Может, мы и дети, играющие в глупую игру. Но четверо детей создали игрушечный мир, который лучше вашей реальной ямы. Я не предам игрушечного мира. Я останусь с Асланом, даже если Аслана нет.[12] Я буду жить, как нарниец, даже если нет Нарнии. Благодарю за ужин, но мы четверо покинем ваш двор, вступим в темноту и будем всю жизнь искать дорогу наверх. Не думаю, что жизнь эта будет долгой, но стоит ли о том жалеть, если мир таков, каким вы его описали».
Когда один из прагматиков насмешливо укорил Льюиса, что его книги не приносят практической пользы, по ним не научишься строить лодку, то он спокойно ответил: «Не научишься, зато будешь знать, как себя вести, если когда-нибудь окажешься на борту тонущего корабля».
Льюис и Толкин
«Мне кажется, что мне подрубили самый корень…
Мы многим обязаны друг другу, и дружба наша всегда
оставалась неизменной. Он был великим человеком».
(письмо Д.Р.Р. Толкина сыну после смерти К.С. Льюиса)
Сопоставлять творчество Льюиса и Толкина стали давно. И не только потому, что два мифотворца ХХ века были просто друзьями. Их дружба не ограничивалась посиделками в пабах и коллективным чтением вслух исландских саг. Я уже писал, что знаменитый ныне «Властелин колец» вряд ли бы появился, не поддерживай Льюис своего друга.
Льюис подобного сказать о Толкине не мог. Всё было как раз наоборот. Художественные произведения Льюиса никогда Толкину не нравились. В «Космической трилогии» ему виделся оккультизм, в «Хрониках Нарнии» — излишняя аллегоричность и популистское богословие. Но если поддержки в процессе написания этих книг Льюис не встретил, то идеями и находками своего друга активно пользовался (и, кстати, никогда этого не скрывал).
Немного утрируя, можно сказать, что «Хроники Нарнии» по форме напоминают «Властелина Колец» для детей. Обе книги имеют карты и хронологии, но в случае с Нарнией они очень упрощены и не идут ни в какое сравнение с продуманной и доскональной географией и историей Средиземья.
Карта Нарнии.
На этом сходство не заканчивается. Нарния появляется на свет во время пения Аслана, а мир Толкина творится из музыкальной темы, заданной Творцом-Эру. Оба мира были созданы плоскими. Но если у Льюиса он таким и остается (на Краю Света море обрушивается вниз водопадом), то у Толкина мир впоследствии закруглился.
«Каждая капля крови в жилах Дигори и Полли вспыхнула, когда они услыхали небывало низкий и дикий голос: «Нарния, Нарния, Нарния, проснись. Люби. Мысли. Говори. Да будут твои деревья ходить. Да будут твои звери наделены даром речи. Да обретут душу твои потоки».
(К.С. Льюис «ПЧ»)
«Святые земли» у обоих писателей находятся за морем. Только Толкин размещает свой Валинор (следуя северным легендам о «блаженных островах») на Западе, а Льюис Страну Аслана — на Востоке, где восходит солнце.
Мыш Рипичип уплывает за Край Света в Страну Аслана.
Рис. Andres Bello
На Востоке Средиземья живут в основном враждебные народы с явными монголоидными чертами, напоминающие о гуннах и монголо-татарах. У Льюиса враждебный Нарнии Тархистан располагается на юге и явно напоминает арабские страны — классических соперников средневековой христианской цивилизации.[13]
К.С. Льюис «ПУП»:
«У жителей Калормэна темная кожа и длинные бороды. Они обычно носят свободные одежды и оранжевые тюрбаны. Народ этот древний, богатый и мудрый, но жестокий. Они исключительно вежливо поклонились Каспиану и долго осыпали его комплиментами, все больше о фонтанах благоденствия, орошающих сады благоразумия и добродетели и тому подобное, но, разумеется, они хотели получить назад уплаченные деньги».
Почерпнув многие идеи в беседах с Толкиным, Льюис всё-таки пошел своим путем. Автор «Властелина Колец» был крайне осторожен и деликатен с религиозностью в своих книгах. Он старался, чтобы при чтении «Властелина Колец» ни в коем случае не возникали ПРЯМЫЕ аллегории с христианством. Как проницательно заметил один из критиков, религия разлита в трилогии Толкина невидимым светом. Слово «Бог» не звучит нигде, его заменяют общие понятия — «Долг», «Милосердие», «Надежда». Нравственные критерии во «Властелине Колец» ясны и незыблемы, но об их источниках можно лишь догадываться, они вынесены за горизонт книги.
Сам Толкин в своем эссе «О волшебных сказках» писал, что древние мифы несут на себе искаженный отблеск истины, и лишь один миф истинен, ибо произошёл на самом деле — это миф христианский. Поэтому мир Средиземья лишь отблеск настоящего мира, и Христос в нём был бы неуместен.
Подобная замкнутость и самодостаточность мира «Властелина Колец» сделала его самым совершенным из всех придуманных на сегодня миров. Мир Нарнии иной. Он открыт. Открыт как для христианского мифа, так и для нашего мира. Его аллегории ясны и конкретны. Человек, враждебно настроенный к христианству, вряд ли получит удовольствие от «Хроник Нарнии», зато может с интересом прочесть «Властелина колец», да еще и переписать его на свой лад, сделав героями слуг зла. Впрочем, такая подмена зачастую происходит и в реальной жизни…
Не я первый заметил и то, как разнится настрой обеих сказок. Недаром критики называют Нарнию «светом с пятнами тьмы», а Средиземье — «островками света, окруженными тьмой». Конечно, всё не так просто, но «Нарния» Льюиса действительно откровенно оптимистична. Даже Конец Света описан с всепобеждающей радостью освобождения. Герои уходят из падшей, погибающей Нарнии, не оглядываясь, уходят «Выше и Дальше» — в Истинную Нарнию. И эта радость искупает и поглощает собой все горести прошедшего.
К.С. Льюис «ПБ»:
«Он больше уже не выглядел как Лев, и все, что случилось потом, было таким великим и прекрасным, что я не могу это описать. Для нас тут конец историй, и мы можем только сказать, что с тех пор они жили счастливо, и для них это было началом настоящей истории. Вся их жизнь в нашем мире и все приключения в Нарнии были только обложкой и титульным листом, теперь, наконец, они открыли Первую Главу в Великой Истории, которую не читал никто в мире: истории, которая длится вечно, и в которой каждая глава лучше, чем предыдущая».
Аслан закрывает Дверь. Рис. Andres Bello.
Радость же героев «Властелина Колец» всегда неразрывно связана с печалью. Толкин неприкрыто скорбит по всему увядающему и гибнущему. Именно из этой любви-скорби по прекрасному, которая уходит в прошлое, и создал Толкин своих бессмертных, но привязанных к физическому миру эльфов — самых любимых (наряду с хоббитами) своих персонажей…
Так или иначе, но и «Властелин Колец», и «Хроники Нарнии» обрели заслуженную славу: Толкин — заслуженно бОльшую, Льюис — заслуженно меньшую. Пусть кино Э. Адамсона больше напоминает красивую картинку, но, возможно, эта картинка заставит взять зрителей в руки книгу и самим решить, какой Аслан им больше нравится — компьютерный или настоящий.
К.С. Льюис, из предисловия к «ЛКПШ»:
«Милая Люси.
Я написал эту историю специально для тебя , но, когда я принимался за нее, я еще толком не понимал, что девочки растут быстрее ,чем пишутся книги. И вот теперь ты уже слишком большая для сказок, а к тому времени, когда эту сказку напечатают и выпустят в свет, станешь еще старше. Но когда-нибудь ты дорастешь до такого дня , когда вновь начнешь читать сказки. Тогда ты снимешь эту книжечку с верхней полки, стряхнешь с нее пыль, а потом скажешь мне, что ты о ней думаешь. Возможно к тому времени я так состарюсь, что не услышу и не пойму ни слова, но и тогда я по-прежнему буду любящим тебя дядюшкой Клайвом С. Льюисом».
ПРИМЕЧАНИЯ:
1 — Какое-то время Льюис и Толкин даже интриговали по поводу исключения из студенческого расписания литературы XIX-XX вв. и расширению преподавания древней и средневековой литературы!
2 — Толкин язвительно писал о выборе Льюиса: «Он не желает войти в христианство заново, через новую дверь — он возвращается к старой, по крайней мере, в том смысле, что, вновь приняв христианство, он принимает вместе с ним или пробуждает вновь все предрассудки, столь усердно насажденные в нем в детстве и отрочестве. Он желает вновь сделаться северно-ирландским протестантом».
3 — Льюис впервые познакомился с его творчеством еще в военном госпитале, а книгу Честертона «Вечный человек» считал одной из важнейших причин своего обращения.
4 — Цитаты из трактата Льюиса «Любовь» использовал в своих речах папа Иоанн-Павел II. Похвально отзывались о «Хрониках Нарнии» такие православные популяризаторы, как А. Мень и А. Кураев.
5 — Кстати, причиной появления «Космической трилогии» было недовольство Толкина и Льюиса качеством фантастической литературы. Друзья решили это исправить, и договорились, что первый напишет о путешествии во времени, а второй — о путешествии в пространстве. Льюис свою часть договора выполнил довольно быстро. Замыслы педанта Толкина спустя десятилетия трансформировались во «Властелина Колец».
6 — Это при том, что Льюис был искренне без ума от «Хоббита» и пишущегося в то время «Властелина Колец».
7 — Далее названия книг цикла «Хроники Нарнии» приводятся в сокращении: «ПЧ» — «Племянник Чародея»; «ЛКПШ» — «Лев, Колдунья и Платяной Шкаф»; «КиМ» — «Конь и его Мальчик»; «ПК» — «Принц Каспиан»; «ПУП» — Плавание «Утреннего путника»; «СК» — «Серебряное Кресло»; «ПБ» — «Последняя Битва»
8 — В экранизациях этот недостаток может, наоборот, стать достоинством, но достоинством чисто зрелищным.
9 — Если сказка вообще может быть религиозной. По-моему, это взаимоисключающие понятия.
10 — «…Я вовсе не пытаюсь «представить» реальную (христианскую) историю в символах. Я скорее говорю: «Вообразите, что существует мир, подобный Нарнии, и что Сын Божий (или Великого Заморского Императора) приходит его искупить, как пришел искупить наш. Что бы получилось?» Может быть, в конечном счете получается примерно то же, о чем ты думаешь, но все-таки не совсем». (из писем К.С.Льюиса)
11 — Вспомним евангельское «Просите и дано будет».
12 — Не знаю, читал ли Льюис Достоевского, но слова Хмура чудесным образом перекликаются с известным парадоксальным заявлением русского классика: «Если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной».
13 — Характерное для средневековья восприятие арабов как «неверных» и «язычников» нашло место в описании божества Тархистанцев — ужасной птицеголовой Таш, требующей человеческих жертв. Хотя любому понятно, что Таш больше похожа на аккадское или хеттское божество и не может иметь отношения к такой монотеистической религии, как ислам.
Чтобы закрыть тему политкорректности, повторю, что ни Толкин, ни Льюис шовинизмом не страдали, а просто использовали средневековые архетипы.
Автор: Сергей Курий
Впервые опубликовано в журнале «Время Z» №02 2006 (июнь)
<<< «Муми-тролли» Т. Янссон | Содержание | «Чиполлино» Д. Родари >>>