Рубрика «Параллельные переводы Льюиса Кэрролла»
<<< пред. | СОДЕРЖАНИЕ | след. >>>
Рис. Генри Холидея.
(больше иллюстраций см. в «Галерее Льюиса Кэрролла»)
ОРИГИНАЛ на английском (1876):
There was one who was famed for the number of things
He forgot when he entered the ship:
His umbrella, his watch, all his jewels and rings,
And the clothes he had bought for the trip.
He had forty-two boxes, all carefully packed,
With his name painted clearly on each:
But, since he omitted to mention the fact,
They were all left behind on the beach.
The loss of his clothes hardly mattered, because
He had seven coats on when he came,
With three pairs of boots — but the worst of it was,
He had wholly forgotten his name.
He would answer to “Hi!” or to any loud cry,
Such as “Fry me!” or “Fritter my wig!”
To “What-you-may-call-um!” or “What-was-his-name!”
But especially “Thing-um-a-jig!”
While, for those who preferred a more forcible word,
He had different names from these:
His intimate friends called him “Candle-ends,”
And his enemies “Toasted-cheese.”
“His form is ungainly — his intellect small —”
(So the Bellman would often remark)
“But his courage is perfect! And that, after all,
Is the thing that one needs with a Snark.”
He would joke with hyenas, returning their stare
With an impudent wag of the head:
And he once went a walk, paw-in-paw, with a bear,
“Just to keep up its spirits,” he said.
He came as a Baker: but owned, when too late —
And it drove the poor Bellman half-mad —
He could only bake Bridecake — for which, I may state,
No materials were to be had.
____________________________________________________
Перевод Михаила Пухова (1990):
Был и некто, прославленный кучей добра —
Ждет на суше оно до сих пор:
Кольца, зонтик, часы, кошелек серебра
И дорожной одежды набор.
Сорок два сундука — и на всех начертать
Постарался он имя свое: [4]
Но оставил в порту эту тяжкую кладь
Наш герой — и забыл про нее!
Не утрата вещей огорчала его:
Был обут он в три пары сапог,
И одет в семь пальто: но ужасней всего —
Свое имя припомнить не мог!
Откликался на «Эй!» и на клички длинней,
На «Пеки-парики!», «Жги-матрас!», [5]
«Слушай-как-там-тебя», «Ах-представьте-себя!»
И особенно «Эй-как-бишь-вас!»
Но для тех, чей язык к сильной фразе привык,
Имена он другие носил:
Для близких друзей — «Огарки свечей»,
Для недругов — «Жареный сыр».
«Ростом парень не вышел — и ум не ахти —
(Благозвон сомневался порою) —
Но отважен зато! Чтоб на Снарка идти,
Только это и надо герою!»
Незаметным кивком вспышки злого огня
В мрачных взорах гиен он гасил:
И с медведем прошелся средь белого дня
Просто так, «для поднятия сил».
Был он Булочник; но, лишь покинули порт,
Благозвону (тот слушал с тоскою)
Объяснил, что печет только свадебный торт —
Из чего приготовишь такое?
|
Комментарии переводчика: [4] Число сундуков, скорее всего символизирует возраст самого Кэрролла в момент написания поэмы. Есть основания полагать, что он частично отождествлял себя с Булочником. [5] Происхождение этих прозвищ до конца не выяснено, однако несомненна их связь с высокими температурами, с которыми постоянно имеет дело Булочник по долгу службы. С ними же связана его привычка трясти головой и время от времени пускать слезу. |
____________________________________________________
Перевод Андрея Москотельникова (2007-2010):
Был и Некто. Уже от земли вдалеке
Он, представьте, хватился вещичек,
Забавляя других, что плывёт налегке:
Без одежды, без зонтика, ручек и спичек…
В сорок два сундука уложил он багаж[8],
Своё имя на каждом поставил,
Но, войдя, как признался, в охотничий раж,
Впопыхах их на суше оставил.
Не пропажа одежды смущала его:
Ведь обул он три пары сапожек,
Семь пальтишек напялил; но горше всего,
Что остался без имечка тоже.
Отзывался на «Эй!», отзывался на «Слышь!»
Отзывался на «Милый-ты-мой!»,
На «Пошёл!», «Ты-чего-там?», на «Как-его-бишь…»,
И тем паче на «Ну-ка-постой!»
Ну а кто побойчей, имена позвончей
Сочиняли при случае ловко;
И друзья его звали «Огарок ничей»,
А враги — то «Сырок», то «Кладовка»[9].
«Он умом недалёк, он скандально одет
(Благозвон и не делал секрета),
Но отважен, и лучшего качества нет
При охоте на Снарка, чем это».
Он глядел не мигая гиенам в глаза
И в лицо им смеялся нахально;
Он с медведем под ручку гулял два часа,
Поддержав его этим морально.
Он как Булочник зван был. Напрасный балласт!
Благозвон не дождался навару:
Был он выпечь на свадебку тортик горазд —
Ну не звать же и вправду влюбленную пару![10]
|
Примечания переводчика: [8] Число 42 в кэрроловских сочинениях встречается чаще, чем это можно оправдать ссылкой на случайность. Существует японоязычный сайт http://homepage2.nifty.com/kobata/carroll42_001.htm, автор которого изложил свои наблюдения, связанные с этим числом. В частности, с «Охотой на Снарка» связь его и вовсе четырёхкратная. Помимо того, что Булочник уложил свой багаж именно в 42 сундука, он надел семь пальтишек и три пары сапожек, что даёт 7 · 6 = 42. Далее, поэма вышла из печати в 1876 году, где тоже 7 · 6 = 42. А начал её Кэрролл на два года раньше, в 1874 году, кода ему было 42 года. Правда, связь возраста Кэрролла с данным числом следует всё же признать случайностью. Ведь в поэме «Фантасмагория» рассказчик характеризует себя как «мужчину сорока двух лет» (песнь 1), хотя в момент выхода в свет сборника «Фантасмагория и другие стихи» Кэрроллу было только тридцать семь. Поэма «Фантасмагория» автору вышеуказанного сайта неизвестна. [9] Мартин Гарднер указывает, что два прозвища Булочника, «Огарок» и «Сырок», отсылают к «Фантасмагории». В седьмой и восьмой строфах второй песни дух-домовой рассказывает о возможных проделках над хозяином дома, в который Домовый комитет духов подселяет какое-нибудь привидение или домового: Но если он [хозяин] среди друзей — Намажем пол — готов каток! А в тринадцатой строфе третьей главы жалоба того же духа на предоставленный «хозяином» ужин: Горох гарнира, что кремень. Сырки читатель встречает и дальше по тексту «Фантасмагории», когда речь возвращается к ужину, совместно съеденному духом и хозяином дома. А вот прозвище «Кладовка» (которое в настоящем переводе также отсылает к вышеприведённой строфе «Фантасмагории») в данном месте «Снарка» переводчику пришлось добавить уже от себя. При этом переводчик отдаёт себе отчёт, что это последнее прозвище, несмотря на то (а по правде говоря, вопреки тому), что логически более подходит Булочнику, выпадает из ряда прозвищ, которыми наделила Булочника парадоксальная фантазия автора. [10]»Охота на Снарка», признанный шедевр, всё же детище своего времени. Мир поэмы богат незначительными, повседневными, но предстающими с комической стороны при нарочитом упоминании деталями викторианского быта, которые зачастую не было ни возможности (из-за отсутствия в русском языке соответствующих слов, как сказал бы Майн Герр), ни необходимости (поскольку многие из них давно утратили либо значимость либо даже память по себе) скрупулёзно воспроизводить в переводе. В данной строфе читатель встречает в таком двойственном, фантастическом и в то же время вполне реальном, контексте одну из вещей, без которых викторианство, наверно, непредставимо — свадебный торт. Не кто иной как сама королева Виктория задала моду на самую распространённую форму ныне свадебного торта: высокую, многоярусную, белую. В случае официального свадебного приёма ярусы украшались переплетающимися шнурами из крема, а вершина — свежими розами. Если приём был «для своих», подавался простой белый торт с кремом из сливочного масла, украшенный вкруговую шариками из сахарной глазури. Переводчик вынужденно выпустил, что от признания Булочника Благозвон рассвирепел, однако и всем нашим охотникам было с чего горевать, когда они узнали, что Булочник — специалист лишь по свадебным тортам. Правда заключается в том, что одна только брачующаяся пара имела бы повод радоваться свадебному торту, ведь эти кондитерские изделия приобрели печальную известность своей безвкусностью: их коржи были не вкуснее картона! |
____________________________________________________
Перевод Григория Кружкова (1991):
Был там некто, забывший на суше свой зонт,
Сухари и отборный изюм,
Плащ, который был загодя отдан в ремонт,
И практически новый костюм.
Тридцать восемь тюков он на пристань привез.
И на каждом — свой номер и вес;
Но потом как-то выпустил этот вопрос
И уплыл в путешествие без.
Можно было б смириться с потерей плаща
Уповая на семь сюртуков
И три пары штиблет; но, пропажу ища,
Он забыл даже, кто он таков.
Его звали: ‘Эй, там!’ или ‘Как тебя бишь!’
Отзываться он сразу привык
И на ‘Вот тебе на и на’ ‘Вот тебе шиш’,
И на всякий внушительный крик.
Ну а тем, кто любил выражаться точней,
Он под кличкой иной был знаком.
В кругу самом близком он звался огрызком
В широких кругах — дохляком
‘И умом не Сократ, и лицом не Парис’, —
Отзывался о нем Балабон. —
‘Но зато не боится он Снарков и крыс,
Крепок волей и духом силен!’
Он с гиенами шутки себе позволял,
Взглядом пробуя их укорить,
И однажды под лапу с медведем гулял.
Чтобы как-то его подбодрить.
Он как Булочник, в сущности, взят был на борт,
Но позднее признаньем потряс,
Что умеет он печь только Базельский торт,
Но запаса к нему не запас.**
|
** — Из интервью Н. Демуровой с Г. Кружковым: Г. К.: …Но вот что действительно важно — Булочник! Это самый близкий к автору персонаж — как Белый Рыцарь в «Зазеркалье». Хотя и в другом роде. Булочник — это такой рассеянный «интеллигент» среди решительной и целеустремленной толпы снарколовов. Так я его и трактовал. Н. Д.: Очень советская трактовка. Г. К.: Конечно. Но родство между ними безусловно есть — то есть, между классическим английским чудаком, идущим поперек правил, — и российским, советским чудаком, не попадающим в ногу с общим маршем. Н. Д.: Вы имеете в виду лировского старика («There was an old man from…»)? Г. К.: Ну, да — этого старика из лимериков, которого все гонят и лупят. У Хаксли есть замечательное эссе о вечном конфликте между этим персонажем и здравомыслящим миром, окружающим его. Это те самые «они», которые преследуют «старичка из Гонконга»: Но ему заявили: «Прекрати это — или Булочника, допустим, не лупят, но на него смотрят как на недотепу, все время покрикивают, а он пугается и старается как-то сгладить, пойти на мировую… В общем, это — персонаж, явно окрашенный авторским лиризмом. Этот-то лиризм и дорог мне в «Охоте на Снарка», а отнюдь не один только абсурд и логические парадоксы. |
____________________________________________________
Перевод Евгения Клюева (1992):
А один был какой-то чудной вообще:
Он забыл взять с собой на корабль
Кольца, зонтик, часы — целый ворох вещей…
Словом, все, что в дорогу собрал, —
Сорок два чемодана! Он выплатил фрахт,(8)
Надписал на них имя, да вот
Он совсем упустил из вниманья тот факт,
Чтобы с берега взять их на борт!
Впрочем, это пустяк, потому что и так
В пять пар обуви был он обут
И одет в семь пальто… Но забыл он и то,
Как его, бедолагу, зовут.
Отзывался на «Эй!» и на крики людей
Типа «Чтоб тебя!», «Смирно! Во фрунт!»,
Или «Как Вас там?», или «Ну ты, поживей!»,
И охотно — на крик «Что за фрукт!».
А для тех, кто с матросским знаком языком,
Он и флотские клички носил —
И средь лучших друзей звался «Пара свечей»,
А средь недругов — «Жареный сыр».(9)
«Убога фигура и слаб интеллект —
Так говаривал Бомцман о нем, —
Но уж храбрости в нем — на пятьсот человек:
Он добудет нам Смарка живьем».
Он любил подшутить над Гиеной — и та
Удивлялась, какой он шутник!
Лапа к лапе с Медведем(10) гулял иногда,
Объясняя: «Чтоб зверь не поник».
Он Булочник был, но сказал, что печет
(Он сказал это поздно и зря —
Бомцман чуть не упал!) — только Свадебный торт…
А для торта не взяли сырья.
|
Примечания переводчика: 8 — Фрахт – плата за перевозку груза водным путем. 9 — Клички Человека-без-имени, скорее всего, ничего не означают и представляют собой шутки Л. Кэрролла. 10 — «Гиена» и «Медведь» (как предполагает Н.М.Демурова) могут обозначать лиц, играющих на бирже. |
____________________________________________________
Перевод Сергея Афонькина (1981):
Один джентльмен среди них знаменит
Был тем, что оставил в отеле
Капканы, ружье, патронташ, динамит
И две для зарядки гантели.
Сто сорок пакетов привез на причал
Он с бирками в полном порядке,
Но все путешествие стойко молчал,
Что груз позабыл при посадке.
Под мышкою нес он пятнадцать кальсон
Когда поднимался по трапу,
Но вскоре заметил, издав тихий стон,
Что имя забыл как и шляпу.
Он мог отзываться на окрик любой,
На «Тип!» и «Немытые уши»,
На «Что за растяпа, клянусь головой»!
И даже на «Так твою душу»!
Без имени вовсе на свете нельзя,
А прозвища — ох, не подарок!
Ведь ласково «Шкварочка» звали друзья,
А недруги «Старый огарок».
За чаркой друзьям он подчас говорил,
Шампанского хлопнувши пробкой:
«За гризли не раз по пятам я ходил,
Чтоб дух поддержать его робкий»!
Храбрей! Он не смыслил ни в чем ни рожна,
Но Кормчий настаивал жарко,
Что смелость одна лишь в походе нужна
Когда все преследуют Снарка.
Он Пекарем взят был, но делать умел
Лишь свадебный торт, в чем божился,
И Кормчий, как прочие, быстро худел
Поскольку никто не женился.
____________________________________________________
Пересказ Виктора Фета (1975, опублик. 1982):
И еще один был — тот, что всю свою кладь
При посадке оставил у трапа;
Позабыл он часы в экспедицию взять,
Драгоценности, кольца и шляпу.
Сорок два чемодана, довольно больших,
Снаряженье его составляли;
Он велел написать свое имя на них —
Но оставил их все на причале.
И печальней всего было в этом не то,
Что одежду оставил он с ними —
Не забыл натянуть он четыре пальто,
Но, к несчастью, забыл свое имя!
Отзывался он, впрочем, на первый же крик —
На «привет!», на «чего-ж- ты стоишь!»,
«Чтоб-тебя-заварили!», «сгори-твой-парик!»,
В основном же на «как-тебя-бишь!».
Много разных имен приобрел себе он,
И на все отвечать был готов,
И для тех, с кем он близок, был он — Сырный Огрызок,
И Огарок Свечной — для врагов.
«Он умом небогат и нескладен собой —
Говорил Барабанщик в пути, —
Но он смел! А таким быть обязан любой,
Кто решился на Снарка пойти!».
Он в дороге, шутя, головою кивал
Каждой встречной свирепой гиене,
А однажды с медведем в обнимку гулял —
Чтоб улучшить тому настроенье.
Был, как Булочник, принят он в этот поход,
Но позднее открыл свой секрет —
Он признался, что только Бисквиты печет,
А условий для этого нет!
____________________________________________________
Пересказ Виктора Фета
в стиле древнегреческой поэмы Аполлония Родосского «Аргонавтика» (2017):
Был и ещё один, тот, что все свои вещи
На берегу позабыл, взошедши на судно:
Зонтик, часы, драгоценности многие, кольца,
Все одеяния, купленные в дорогу.
Сорок два ящика, собранные аккуратно,
Имя владельца на каждом написано чётко —
Всё позабыл он; он не сказал, чтобы взяли
Их на корабль, и все на песке остались.
Мало его огорчила потеря одежды:
Семь он имел на себе плащей из шерсти овечьей,
И башмаков на ногах три пары, но хуже
Было всего, что он позабыл своё имя.
Он откликался на «Эй!», на любой громкий возглас,
На «Не-сожги-мою-бороду!» или «Поджарь-ка!»
Также на «Как-тебя-звать?» и на «Как-твоё-имя?»,
Чаще всего отзываясь на «Как-его-бишь-там!».
Если же кто-то предпочитал имена поточнее,
Много различных имён предлагал он на выбор:
Близким друзьям известен он был как Огарок,
А для врагов назывался он Жареным Сыром.
«Телом пускай неказист и умом небогат он»
(Кодонофор-колокольчиконосец нередко
Так говорил), «но храбрость его беспредельна!
Необходимо быть храбрым в охоте на Снарка!»
Был он способен с гиеной шутить, отвечая
На её взгляд неучтивым кивком; а однажды
Видели все, как прошёлся он рядом с медведем,
«Чтобы развеселить его» – так он выражался.
Был на корабль Артопоем [11] он взят, хлебопёком –
Но объяснил он потом (чуть с ума не сведя
Кодонофора), что только печёт он особый
Свадебный торт – для которого нет матерьялов.
|
Примечания переводчика. 11 — Артопoй — Пекарь (в оригинале — Baker). |
____________________________________________________
Перевод Евгения Фельдмана (1988):
И еще там был некто, — он славу добыл,
Как не снилось месье Бонапарту,
Потому что он зонтик в порту позабыл,
Позабыл чемоданы и карту.
Позабыл он часы, позабыл несессер,
И случилось такое печальство,
Оттого что в порту легкомысленный сэр
Известить не изволил начальство.
Позабыл он одежду (однако, на нём
Было двадцать четыре жилета!),
Но, к несчастью, забыл свое имя притом
(А оно на него не надето!).
Кто-то крикнул: — Старик, причеши свой парик! —
Кто-то крикнул: — Едят тебя мухи! —
Кто-то весь изошел на нервический крик,
Выражаясь в решительном духе.
Расцветающим днем и в глубокой ночи
Персонажа истории этой
Неприятели звали — Огарком Свечи -,
А приятели — Старой Котлетой -.
Но не раз Балабан говорил про него:
— И неловок, и мыслит неярко,
Но отвага его нам важнее всего
В предстоящей охоте на Снарка.
Он СНАРКотика видывал с глазу на глаз
И СНАРКошку — в глухом переулке.
СНАРКенштейна-медведя водил он не раз
По лесам на воскресной прогулке! —
Он представился: — Булочник — предупредив,
Что печет он одни лишь забранки.
(Но, увы, для таких обругальных див
Не добудешь муки на стоянке!).
© Перевод Евг. Фельдмана
http://feldman.omsklib.ru/
____________________________________________________
А один в экипаже взял уйму поклажи,
Но забыли ее при посадке –
И кольца, и перстни, и зонтик, и даже
Походный костюм и перчатки.
Свое имя на все сорок два сундука
Нанес он, как будто печать.
Намекни он об этом – и наверняка
Решили б их с берега взять.
Он скорбел о былом гардеробе своем:
Ведь пальто лишь семь штук нацепил,
Да ботинок три пары. Но истинным злом
Было то, что он имя забыл.
Откликался на «Эй!» и на «Парень, скорей!» –
На любой громкий окрик и брань;
На «Валяй!», на»Мотай», на «Медяшку задрай»
Но особо – на «Дай эту дрянь!»
Но для умных голов, для ловцов крепких слов
Имена он иные носил:
Он для друга в ночи был «Огарок свечи»,
Для врага – «Недоеденный сыр».
«Да, он толст, неуклюж, и умишком не дюж, –
Белман часто говаривал так, –
Но ведь редкий храбрец! И важнее, к тому ж,
Что ему позарез нужен Снарк!»
Он гиенам на взгляды шутя отвечал
И беспечно качал головой,
А однажды с медведем под ручку гулял,
Чтоб поднять его дух боевой.
Он Пекарем стал и не скрыл свою грусть:
Печь он мог только свадебный торт.
Капитан чуть не спятил – не взяли, клянусь,
Подходящих припасов на борт!
____________________________________________________
Перевод Иосифа Липкина (1993):
Был там некий растяпа, что всех насмешил:
Он, садясь на корабль, возле трапа
На секунду задумался вдруг и забыл
Зонтик свой, и калоши, и шляпу.
Сорок два сундука он привез с собой в порт,
А на них с соблюдением правил
Написал свое имя, но взять их на борт
Позабыл. И на месте оставил.
В семь костюмов одет и в три пары штиблет,
Он бы мог пережить эту малость.
Вот что более важно: на наклейках бумажных
Там, в порту, его имя осталось.
И теперь всяк был рад изощриться хитрей.
Его жребий был попросту страшен –
Отзываться на «Как тебя там?» и на «Эй!»,
На сопенье, чиханье и кашель.
На «Бе-бе» — откликался, на «Ме-ме» — отзывался,
А друзья его громко и четко
С остроумием ярким называли Огарком,
А враги — так и вовсе Ошметком.
Он, конечно, тюфяк, он, конечно, дурак
(Это Блямс повторял про Огарка),
Но при этом он смел, а кто смел, тот и съел.
Вдруг он съел не кого-то, а Снарка.
Он гиене мог прямо в глаза посмотреть,
Пошутив необидно. По слухам,
Он с медведем под ручку гулял, чтоб медведь
Не упал. Разумеется, духом.
Несомненным Батонщиком был он на вид,
То-то всех охватило тоскою,
Когда он сообщил, что один лишь бисквит
Печь умеет. Да туго с мукою.
____________________________________________________
Перевод Леонида Яхнина (1999):
Среди славных вояк был нелепый чудак,
Растерявший багаж при посадке —
Он посеял свой фрак, и зонты, и пиджак,
И жилет на атласной подкладке.
Сорок два чемодана, мешка и тюка
Позабыты в порту, вдалеке.
И написано имя того чудака
Аккуратно на каждом тюке.
Он, напяливший семьдесят семь сюртуков,
Захвативший корыто и сито,
Мог бы смело забыть о пропаже тюков,
Но ведь с ними и имя забыто!
Он теперь откликался на каждое «эй!»,
На «послушай!», на «как-тебя-там?»,
На «ух-ты!», на «поди-ка-сюда-поскорей!»,
На «кхе-кхе» и на «все-по-местам!»
Впрочем, те, кто остер и на выдумку скор,
Напридумали кучу дразнилок.
Он в домах, где любим, слыл Огарком Свечным,
А для недругов был он Обмылок.
— И слезлив, и труслив, и не очень умен, —
Толковал про него Билли-Белл, —
Но зато уж в охоте на Снарка силен,
В снарколовстве собаку он съел!
Ходят слухи, что Снарка сурком обозвал,
Чем обидел беднягу до смерти.
Снарк об этом в парламент письмо написал
И отправил с курьером в конверте.
Но, поверьте, Бисквит был другим знаменит:
Выпекал булки-бублики в печке.
Он бы в море испек деньрожденный пирог,
Да забыл и мучицу, и свечки.
____________________________________________________
Перевод Александра Вышемирского:
И еще человек был, известный за то,
Что забыл он во время посадки:
Зонт, часы, абажур, керогаз, решето
И одежду — всю в полном порядке.
Было сорок два очень больших сундука,
И на каждом написано имя;
Но он как-то забыл указать этот факт —
И расстался с вещами своими.
Потеря одежды — пустяк — потому,
Что он был в девяти пиджаках
И в трех парах ботинок, но горе ему —
Он забыл имя на сундуках.
Откликался на «Эй!», на любой громкий крик,
Например: «Провались!» или «Стой!»,
И на «Как бишь тебя!», и на просто «Старик!»,
Но особенно на «Черт с тобой!»
А иные подчас выражались сильней,
Так что впору поставить пунктир.
Также звали по злобе «Огарок» и «Змей»,
А по-дружески — «Плавленый Сыр».
«Его вид неуклюж, интеллект невысок, —
Так о нем говорил Капитан,-
Но, что важно со Снарком — он смел как бульдог,
Превосходная это черта!»
Он с гиеной шутил, крокодилов дразнил,
Тиграм лапу по-дружески жал.
Он медведицу как-то на вальс пригласил —
«Чтоб она не скучала»,- сказал.
Он был Пекарь, но как стало ясно потом,
(Капитан побурлил да и стих)
Он мог печь только Свадебный Торт, а на то
Не хватало продуктов у них.
____________________________________________________
Перевод Владимира Гандельсмана (2000):
Средь прочих был Некто с изрядною суммой
забытых на суше вещей:
часы, драгоценности, зонтик, костюмы
(как раз для поездки своей),
сто ящиков шмоток, на крышках которых
он имя своё написал
(но вслух не представился!), — весь этот ворох
остался лежать, где лежал.
Когда бы одни только шмотки — Бог с ними!
(На нём было восемь пальто!)
Но он вместе с ними забыл своё имя,
И тут не спасало ничто.
«Эй ты! — к нему браво взывала орава. —
Повёрнутый, трам-тарарам!»
«Такой-растакой!» или «Экий ты, право,
разэдакий, как тебя там!»
Однако тому, в ком иронии бездна,
жаргон этот был не с руки —
друзья его «Супчиком» звали любезно
и «Манною кашей» враги.
«Хоть он некрасив да и глуп совершенно, —
так Беллман изволил сказать, —
в нём доблесть и мужество столь совершенны,
что грех его было б не взять».
Он ладил с гиенами, славился этим,
а также любил говорить,
что лапа об лапу прошёлся с медведем,
чтоб только его подбодрить.
Он нанят был пекарем. Беллман постфактум
узнал, что как пекарь сей фрукт
мог спечь только торт, для которого как-то
отсутствовал всякий продукт.
____________________________________________________
Перевод Дениса Жердева (2001):
Был там некто, забывший на берегу
Невозможную гору вещей —
Драгоценности, зонтик, часы и слугу,
Башмаки и двенадцать плащей.
Тридцать три сундука он привез на причал
(Все — подписанные аккуратно),
Но, поскольку об этом, увы, умолчал,
Их с причала послали обратно!
Кое-что он, конечно, с собой захватил —
Слоя три иль четыре одежи;
Но, к несчастью, он имя свое позабыл —
И фамилию, кажется, тоже.
Отзывался на «Эй!» или просто на крик —
Вроде «Жарь!» или «Влево не двигай!»,
И на «Как, бишь, вас там…», и на «Слушай, старик!»,
И охотно — на «Спляшем-ка джигу!».
Тот же, кто предпочтет посильнее слова,
Может выбрать из этого списка:
Для приятелей — скажем, «Сорви-голова»,
Для врагов — вероятно, «Редиска».
«Он весьма неуклюж, он, увы, туповат, —
Так говаривал Боцман не раз. —
Но в охоте на Снарка важней во сто крат
Та отвага, что пышет из глаз!»
Все видали, как он на волков выходил
Лишь с улыбкой от уха до уха
И под руку с медведем по лесу бродил —
Для поднятья медвежьего духа.
Он как Булочник взят был в далекий поход, —
Но однажды признался с опаской,
Что умеет он печь только Свадебный Торт,
Для чего не имелось припасов.
____________________________________________________
Перевод С.К. (анонимный) (2001):
Был один, знаменитый тем, сколько вещей
Он забыл при посадке на судно:
Зонтик, кольца, часы, все изделия из
Драгметаллов, одежду в путь купленную,
Сорок два аккуратно набитых мешка,
И стоит его имя на каждом…
Но, поскольку забыл он об этом сказать,
Всё оставлено было на пляже.
Наплевать что одеть было нечего, ведь
На нем было уже семь пальто
Шесть ботинок, к тому же, что значительно хуже,
Он никак не мог вспомнить, «Я кто?»
Откликался на «Эй!», громкий выкрик, хоть чей,
Вроде «Жарь!», «Раздраконь мой парик!»
Вплоть до «Как-их-зовут!», «Как-он-кличется-тут!»
Но особо «Свещите-им-джиг!»
Хоть для предпочитавших словцо посильней
Имена он иные носил
Был «Огарками-свеч» для ближайших друзей,
А для недругов «Плавленый сыр».
Бельман все повторял: «интеллект его мал,
И совсем он неловок на вид,
Но имеет кураж — идеальный багаж
Для того, кто за Смаркой бежит».
Ты гиенам навряд так вернул бы их взгляд.
Твой кивок стерпит стая гиенья?
Как-то раз косолапый с ним гулял в-лапу-лапой
«Для его (зверя) успокоенья».
Бедный Бельман свихнулся в момент —
Что лишь свадебный торт
он мог печь — но, увы,
Не имелося ингредиент.
____________________________________________________
Перевод-пародия Николая Светлова (2002):
Был растяпа большой, что забыл в порту
Часы золотые, зонт,
Одежду, сокровища — и мечту
Прорваться на снарковый фронт.<2>
Он, двадцать два ящика упаковав,<3>
На всех написал «багаж»,
Но о факте о том никому не сказал —
И украсили ящики пляж.
Но разве достоин вниманья удел
Забытой одежды, когда
Аж семь пиджаков на себя надел
И трое сапог! Не беда!
He would answer to «Hi!» or to any loud cry,
Даже имя своё в порту позабыл —
Отзывался на каждый крик
Вроде «Ты, Безымянный!» иль «Слушай, Билл!»
Или просто «Сюда, мужик!»
Кто ж изящество речи своей придаёт,
Величали Бродягу «Здоров!»,
«Эй, Берховцев!», «День добрый, дружище Блот!»
Или просто «Старик Булочёв».<4>
И ростом не вышел, и ум невелик
(Так шкипер гласил порой),
Но отважен, как бестия, этот мужик —
В ловле Снарка нужен такой!
Он волка кивком головы укротит,
Ныряющего под флажок;
Медведя, взяв под руку, подбодрит,
У свидетеля вызвав шок.
Булочёвым он был, то есть пекарем, но
Он шкипера так огорчил:
Чего б ни испёк — выходил всё одно
Лишь скррруль, как его ни учи!
|
Примечания переводчика Н. Светлова: 2 — Необыкновенная рассеянность этого героя ассоциирует его не только с Кэрроллом, но и с автором перевода, умудрившимся потерять часы на следующий день после перевода этой строфы :-(. Упомянутая здесь мечта прорваться на снарковый фронт Кэрроллу, быть может, и не присуща, но заведомо может быть ассоциирована с автором перевода, который однажды на одну из разновидностей Снарка охотился и даже почти поймал. Правда, без малейшего риска исчезнуть. 3 — Кому нравится, могут подставить в перевод оригинальное число ящиков (42). Число 22 выбрано мною по двум обстоятельствам. Во-первых, перебор; во-вторых, номер века, в котором живёт одна из инкарнаций Алисы, претендующих на то, чтобы быть настоящей Алисой. 4 — Непосвящённому читателю не лишне сообщить, что Глот, известный космопроходец и первопроходимец, и Верховцев, образ которого оный Глот принял, — герои мультфильма «Тайна третьей планеты». Что касается Бродяги, он сам (не) знает, кто он такой. Он ещё скажет своё слово. Булочёв — это просто перевод слова baker (булочник, см. 1.13), вписанный в требуемый стихотворный размер. Созвучие с фамилией известного фантаста, вопреки третьему основополагающему принципу данного перевода, совершенно случайно. |
____________________________________________________
Перевод Ивана Анисимова (псевдоним Юрия Князева) (2003):
Был там тип, знаменитый пропажей вещей,
Он на пирсе случайно оставил:
Зонтик свой и часы, бисеринки речей,
И сюртук, что по случаю справил.
Сорок два сундука<14> насчитали потом,
И на каждом — отчетливо имя,
Он их в спешке случайно забыл за бортом,
Занимаясь делами своими.
Не потеря одежд тяготила его:
Семь покровов<15> его окружало,
И три пары ботинок, но хуже того,
Его имя <16> бесследно пропало.
Его звали то: «Эй!», то гораздо длинней,
Типа: «Ёксель, ты моксель, на стаксель!»
Или: «Как тебя звать-то?», а то — «Дуралей!»,
А, порою, и просто: «Приятель!».
Не в пример для любителей крепких речей,
Он в миру назывался иначе.
И для близких друзей был «Огарком свечей»,
Для врагов — «Пережаренной клячей».
Он невзрачен, а разум его не велик,
(Баламут пояснил лаконично),
Но он смелый и просто отличный мужик,
Что для поисков Снарка критично.
Он гиен заставлял злобный взгляд отводить,
Этот способ, увы, нам неведом,
Он однажды такое сумел отчудить:
Прогулялся под ручку с медведем<17>.
Он как опытный Булочник взят был на борт,
Говорил Баламут осторожно,
Он умел выпекать только свадебный торт,
А его замесить очень сложно.
|
Комментарии переводчика: 14 — 42 сундука 15 — 7 покровов «Кэрролл скорее всего придерживался западной традиции трактовки семи оболочек : физическая, эфирная, астральная, ментальная, каузальная, будхиальная и атманическая». 16 — Его имя 17 — прогулялся под ручку с медведем |
____________________________________________________
Был один — он прославился тем, что забыл
Всё, что взять приготовил с собой:
Бриллианты свои, кольца, зонтик, часы
И одежду — вот был он какой.
Сорок два коробка, запечатанных так,
Что и сам он их вряд ли б открыл,
Он — хотя избегал вспоминать этот факт,-
аккуратно на пирсе забыл.
Потеря одежды ерундою была,
Ведь на нём было семь пиджаков
И три пары ботинок, такие дела;
Он забыл даже, кто он таков.
Отзывался на всё: на любой громкий крик,
На «Эй, ты!» и на «Чтоб ты сгорел!»,
На «Как бишь его?» и на «Кто ты, старик?»,
Но особенно на «Оглазел?!»
Для того ж, кто покрепче любил загибать,
Слишком просто дарить «дураком»:
По дружбе «Огарком» могли называть,
А озлившись — «Горелым Сырком».
«Слегка он нескладен, порой глуповат
(Бригадир и здесь не соврёт),
Но он дьявольски смел! Вот таких бы ребят
Нам побольше — и Верп не уйдёт!»
Взгляд гиены тот парень шутя выносил,
Да ещё дерзко тряс головой,
А однажды в обнимку с медведем ходил:
«Чтобы не был он грустный такой!»
Он явился как Булочник; взят был на борт,
Бригадира нервируя тем,
Что умел выпекать только свадебный торт,
Но вопрос: для чего? и зачем?
____________________________________________________
Прозаический пересказ Александра Флори (1993, 2003):
Был там и некто Безымянный. Он вошел в эту историю благодаря бесчисленным богатствам, которых не взял в плавание. Он забыл зонтик и брегет, брелоки и брильянты — словом, все дорожное снаряжение. Свои вещи он старательно упаковал в сорок два саквояжа, на каждом из которых начертал собственную монограмму — и оставил багаж дома. По этому поводу не следовало бы горевать, потому что он надел семь пальто и три пары ботинок. Но свое имя он тоже забыл на берегу, и это было уже серьезно. Один кричали ему: «Братец!», другие — «Бестолочь!», а он отзывался. Друзья прозвали его Битым Баккара, а недоброжелатели — Билли Бонсом.
— Конечно, ему не хватает помпезности, — признавал Брандмейстер, — и недостает смекалки, но есть в нем этот огонек! А что еще нужно для охоты на Плезиозубра?
И правда, в этом странном парне было что-то такое. То он корчил рожи разъяренным гиенам, а то вдруг прогуливался — рука об руку (или что там у него?) с медведем. «Для куражу», — так он это называл. Этот субъект вел себя как типичный Бакалейщик. Кроме того, он сказал Брандмейстеру, что бакалейные товары изготавливает сам, то уже потом Брандмейстер едва не сошел с ума, когда Бакалейщик с некоторым запозданием уточнил, что из бакалейных товаров он умел делать только галеты. Но, хотя Брандмейстер был изрядный галетоман (не путать с Балетоманом!), печь галеты на корабле было не из чего.
____________________________________________________
Перевод Николая Хлебникова (2004):
Был там, впрочем, ещe безалаберный тип,
Что забыл на причале багаж:
Ящик пива, изюм, неисправный пюпитр,
Смокинг, трость и другой антураж.
Весь багаж свой он тщательно упаковал
И сложил на причальный настил.
Но, как только узнал, что в команду попал,
Так на радостях всe позабыл.
Он искал свою кладь, не жалеючи сил,
Часто путал, где борт, где — вода.
Он забыл даже то, что он всe позабыл…
Тут уже, согласитесь, — беда!
Он привык отзываться на окрик любой,
Лишь бы зов исходил от друзей:
«Эй ты, красный!», «Эй, белый!» и «Эй, голубой!»
и на попросту громкое «Эй!»
Но случалось не раз, что бывал он подчас
Именами иными балуем:
В самых узких кругах звался он «вертопрах»,
В самых общих кругах — «чистоплюем».
«Статью — не Аполлон, и умом — не Платон.» —
приговор Блудозвона был точен, —
«Но за Нарком готов не жалеть башмаков!
А такие нам надобны очень!»
Сам по крови шакал, он гиен усмирял,
Но не силой, а — в тихой беседе,
А недавно — во, трюк! — он, как ситцевый друг
Прогулялся под ручку с медведем!
Блудозвон был хитeр: «Будет он Баландeр!
Кок на судне важней президента!»
(Правда, печь этот кок мог лишь сладкий пирог,
да и то — подзабыл компоненты.)
____________________________________________________
Был там «Некто», приметный обильем вещей,
Хоть и был он предельно угрюм.
Потому что забыл он шкатулку камней,
Кольца, зонтик, часы и костюм.
Было сорок ларцов у него в его багаже,
И пока их носильщик грузил,
Он, считая ларцы, обнаружил уже,
Что с полсотни их дома забыл.
«Без одежды я еду! С собою всего
Семь костюмов – лишь те, что на мне!
И три пары ботинок! Но хуже того!
Я и имя своё позабыл!»
Откликался он вмиг на любой громкий крик:
На «Эй, ты!» и на «Как-тебя-бишь?»,
На «Ну-Кто-Там-Ещё?», на «Что скажешь, старик?2,
Но, охотней всего, на «Малыш!»…
Ну, а те, кто не лезут за словом в карман,
У кого ещё были мозги,
Его звали друзья «Ну-ка ты, корифан»,
И «Сопля-в-Макинтоше» – враги.
«Он урод записной и не блещет умом,
Но отвагой нас всех превзойдет» —
Балабол экипажу поведал о нем:
«Это я вам скажу наперёд»
Он похлеще горилл рожу корчил врагам,
Даже в ступор их этим вводил.
А однажды – как это рассказывал сам –
Он медведя под ручку водил.
Был он нанят как Кок — впопыхах! В краткий срок!
И взбеситься тут есть от чего:
Выпекать он умел лишь вишнёвый пирог,
Но продуктов не взял для него.
____________________________________________________
Перевод Иосифа Гурвича (2006):
Был один, знаменитый обильем вещей —
Он их все при посадке забыл:
Зонт, часы свои, кучу колец и камней,
И одёжку, что впрок накупил.
Сорок два сундучка — все один к одному,
Его имя на них красовалось.
Но, увы, он о том не сказал никому,
И всё это на суше осталось.
Ну, одежда — пустяк, так как было на нём
Два пальто и пять платьев под ними,
И три пары ботинок — а худшее в том,
Что он напрочь забыл своё имя.
Он на «Эй!» откликался, на радостный крик
Вроде «Жарь их!, «Припёк бородёнку!»,
«Ну и штучка! «, а то и «Палёный парик! «,
Но охотней на «Крышка котёнку! «
Среди тех же, кто любит словцо посильней,
У него были разные клички.
Так «Огарком свечным» звался он меж друзей,
А враги звали «Шкваркой на спичке».
«Он скроен нескладно и скуден умом, —
Говаривал Боцман в заботе, —
Но храбр, а, в сущности, это одно,
Что нужно в подобной охоте».
Он с гиенами в шутку частенько играл,
Хоть их вой и терзал ему слух,
А однажды под ручку с медведем гулял,
«Чтоб поднять, — говорил, — его дух».
Был он Булочник, впрочем, признался потом —
Бедный Боцман едва обрёл речь —
Что лишь свадебный торт мог бы сделать с трудом.
(Да ведь здесь — из чего его печь?).
____________________________________________________
Там прославился Некто поклажей своей,
при посадке забытой в порту;
без часов и колец, без платков и плащей
бедолага скучал на борту.
Не забыл на своих сорока сундуках
он поставить свой инициал,
но припомнить об этом забыл впопыхах
и без клади покинул причал.
Не жалел о вещах: был одет в семь пальто
и в три пары ботинок обут
этот Некто, — но вспомнить не мог ни за что,
как его от рожденья зовут.
Отозваться он мог на «Привет!» и «Дружок!»,
на «Зажарь!» и «Гори мой парик!»,
и на «Как тебя там!», и на «Как там пирог!»,
но обычно на «Спляшем, старик!».
Но иные давали ему имена
почитатели вычурных слов:
он для дружащих с ним был «Огарком свечным»,
«Сыром плавленым» был для врагов.
«Он лицом неказист и умом нездоров, —
замечал Буйноглас, — но смельчак!
Только это и нужно, в конце-то концов,
чтобы Крысь изловить натощак».
Он, гиен изводя, отдавал им поклон
и шутил, взгляд их злобный держа;
и в обнимку с медведем расхаживал он —
«Исключительно для куража».
Хоть он Булочник был, но признался не в срок,
Буйногласа в безумье вогнав,
что всю жизнь выпекал только Брачный пирог,
а к нему нет на судне приправ.
____________________________________________________
Перевод Сергея Шоргина (2007):
Был еще один. Зонтик, часы, и притом
Портсигаров и курток вагон —
Всё, что нажил почти непосильным трудом, —
Всё оставил на пристани он.
Он собрал, уложил, надписал сорок пять
Чемоданов, картонок, корзин,
Но забыл при погрузке об этом сказать —
Без особо заметных причин.
Он потерю вещей перенес без труда
(Семь дубленок на нем, и белье,
И ботинок три пары). Но вот же беда —
Он забыл также имя свое.
Откликался на крик «Погадать, золотой?»,
«Гражданин!» или «Эй, твою мать!»,
На слова «Не курить», «Под стрелою не стой»
И «Моя не совсем понимать».
По-другому решалась проблема сия
Среди очень немногих числом:
Называли его чебурашкой друзья,
А враги называли козлом.
«Он хромой и кривой, и пуста голова, —
Спикер так отзывался порой, —
Но зато он гораздо отважнее льва!
Очень нужен на Снарка герой!»
Он гиен успокаивал взглядом не раз,
Ковыряя при этом в носу,
И с медведем пускался по праздникам в пляс,
Чтобы весело было в лесу.
Он был нанят в Стюарды, чтоб рыбу и дичь
Подавать; но признался в пути,
Что сумеет подать лишь пасхальный кулич,
А кулич на борту не найти.
____________________________________________________
Перевод Михаила Вайнштейна (2008):
Еще джентльмен был с больши-и-им багажом,
Которого не было, правда, при нем:
Затарил и запаковал он научно
42 (сорок два) места с вещами своими,
И на каждом ящике вьючном стояло джентльменово имя.
Но он записать про погрузку забыл – и вещи остались, а сам он уплыл.
Конечно, обидно забыть:
7 (семь) пальто,
3 (три) пары ботинок, еще Кое-Что.
Но хуже всего, что с вещами своими
Забыл джентльмен свое личное имя.
Теперь он идет и на «Эй!», и на крик:
«Шпарьте сюда!», «Растрепите парик!»,
«Как вас там зовут?!»,
«Вот тебе на!» и даже на «Эй, делай клоуна!»
Но люди, которым конкретность нужна,
Со смыслом давали ему имена:
Друзья его звали почетно: «Огарком»,
А злые враги обзывали «Приварком».
«Конечно, он и неуклюж, и дурак, –
Звонарь про него говаривал так. –
Но нету храбрее Огарка (Приварка),
А это важнее в охоте на Снарка!»
Ходил он к гиенам — на вы и на вой –
И им укоризненно тряс головой.
С медведем под ручку ходил погулять,
Чтоб дух у медведя медвежий поднять.
Он взят был как Пекарь.
Но начал с протестов,
Которыми сразу допек Звонаря,
Что взяли муку, без сомнения, зря,
Поскольку он пек лишь
Воздушное тесто.
____________________________________________________
А ещё один знатен обилием шмоток.
Которые, на судно спешив, позабыл:
Зонтик, часы, драгоценностей свёрток,
Одежду, кою в дорогу купил.
Вообще-то, сложив сорок два чемодана.
Написал на каждом имя разборчиво.
Но не сказал о них капитану —
Вот и остались причал упрочивать.
Утрата одежд не имеет значенья —
Ведь в поход он напялил семь брезентух
Да трое сапог; а гнуснейшее в сём злоключеньи:
Имя запамятовал своё в прах и пух.
Зато отвечает на «Эй!», на любой громкий окрик
Вроде «Чур меня!», «Лохмать бабушкин пучок!»,
«Как бишь его!» или «Кактам тебя, бобрик!»,
А в особенности на «Чувачок!».
Для любящих же словечки позаковыристей —
Иные кликухи, затёртые до дыр:
Близкие друзья зовут его «Прижимистый»,
Враги — исключительно «Плавленый сыр».
(«На вид нескладен… умом скудоват…», —
Заправил талдычил. — «Аж жалко,
Но смелость какая! Без ей никуда.
Раз дело имеешь со Шмаль ком».)
Пристальным взглядом гиен он дразнил;
Дёрнет башкой, взор в упор повторит;
А однажды под ручку медведя водил:
«Для поднятия духа ему», — говорит.
Подрядившись Зажаром, признался потом —
Чем привёл Заправила в трясучку, —
Мол, закуски лишь жарить умеет (старпом
Не держал их ни крошки, ни дрючки).
____________________________________________________
Затесался средь них и такой кое-кто,
Что багаж весь забыл при отплытьи.
Зонт, часы, побрякушки, штаны и пальто
Он оставил в порту как в забытьи.
Ну а кроме того — чемоданов гора,
Всех числом не соврать 42.
И на каждом он имя своё начеркал,
Чтоб его не забыть впопыхах.
Был одет в семь камзолов и трое сапог,
Что ужасно движенья стесняли.
Только взвыл от досады, как вспомнить не смог,
Как же всё таки бишь — его звали?
Отзываться на «Ара» привык, а ещё —
«Всё не вспомню, зовут тебя как?»,
«Чтоб ты паря обуглился», «Жги горячо»,
А нередко и вовсе «Чудак».
Постепенно обтёрся, иных убедил
Чуть полегче чесать языком.
Подружился кой с кем, те прозвали — «Фитиль»,
А враги — те «Плавлёным сырком».
«Пусть он хлипок на вид и умом не ахти —
(Замечал Боцманмат о бедняге) —
Чудоюда не сможем друзья затравить,
Без его безрассудной отваги.»
Мог с гиенами сутки в гляделки играть,
Не сморгнув — хоть тряслися виски.
А однажды медведя решил приобнять,
Чтобы тот не ревел от тоски.
Был как Бубличник взят, но признался потом
(Этим самым скривив Боцманмата),
Что не будет полезен он в промысле том,
Так как может лишь печь буччеллато.
____________________________________________________
Перевод Максима Фарбера (2009):
Там был некто, забывший все вещи в порту:
День дождливый и ветреный был,
И с собою из дома он взял по зонту,
Но на пристани оба забыл.
И к тому же, сто сорок коробок белья,
Сто пятнадцать коробок галош
Он забыл в том порту на гранитном мосту.
Как ты горе такое уймёшь?
Но не в этом проблема (ведь с ним на борту
Было семьдесят семь пиджаков):
Нет, не только пожитки забыл он в порту —
Он забыл ещё, кто он таков.
И с тех пор откликался на крики: «Эй, вы!»,
«Ёлы-палы!», «Картошкин мундир!»,
«Попугайский ты хвост!», «Шляпа без головы!»,
Но особенно — на «Дыр-быр-мыр!»
Ну, а те, кто в гостиной пьёт с ложечки чай,
Утончённее звали его:
Он друзьям был знаком, как «Шалтайный Болтай»,
А врагам — как «Сосиска с ботвой».
— Он лицом некрасив, головой неумён, —
Как позднее заметил Главвред, —
Но отчаянно лезет вперёд, на рожон,
А превыше достоинства нет!
Он под ручку с гиенами часто ходил,
Он волков против шерсти трепал,
И, когда повстречался ему Крокодил,
Битый час с ним по Стрэнду гулял.
На корабль он попал, как Знаток-Кулинар,
Но позднее открыли друзья,
Что его Пироги — это просто Кошмар
(Но сворачивать было нельзя).
____________________________________________________
Вольный перевод Валерия Ананьина (2011):
Был еще аноним, что запомнился им
Тем, что бросил в порту весь багаж:
Зонт, походный компас, ценных брюлек запас,
Сто одежек — на долгий вояж.
Чемоданов на пирсе завал — сорок два!<4>
Именных! Ярлыки с сургучами!
Он сперва-то о них поминал, но едва
Перестал, — бриг без них и отчалил.
Ну, пропал гардероб — не трагедия, чтоб
Горевать, коль надел семь пальто
И три пары сапог. Но зато он не смог
Вспомнить: сам-то он именем — кто?
Он на всё откликался: на «Эй!», «Жарь-Сюда!»,
Шел, любя ли орали, грубя,
На «Ну-Ты!», «Слышь!», на «Ёжь-Мою-Плешь-Борода!»,
Но охотней — на «Как-Бишь-Тебя!».
А еще награжден был он парой имен
У любивших изысканный слог,
И за дружеской чаркой звался нежно — Огарком,
А при ссоре, в сердцах, — Сыропёк.
«Да, фасад незавиден, интеллект еле виден, —
Поговаривал шеф об Огарке, —
Но храбрец — как никто, и сдается мне, что
Эй-то наш аж зациклен на Снарке».
Он гиен, по рассказам, нахально дразнил
И в гляделки обыгрывал их,
И с медведем разок, лапа в лапе, ходил:
Дух поднять ему — взять на двоих.<5>
Он по штату Буфетчером шел, как бы — кок,
Но отплыли, — кэп в ступор вошел:
Тот признался, что пек только сырный пирог,<6>
Да к нему тут сырья не нашел.
|
ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА <4> Дотошные кэрроллисты не забывают отметить: автор приступил к «Снарку» именно в 42 года. Любимый герой Л. К. и дальше будет поминать свои четыре десятилетия… Вообще — не пожалел профессор для поэмы своих личных черточек (кое о чем — еще упомянем ниже). <5> Вот вам один из примеров лукавства автора. Буквально тут сказано вроде бы так: «Чтобы поддержать его (медведя) настроение (дух)». Ну и написал бы «spirit» — в середине-то строки! — ан нет, у него: «spirits», множ. число, а это впрямую — «спиртное питье». А что! Известный способ поднять настроение! <6> Редкий у меня случай видоизменения авторской реалии: у него пирог (торт) «свадебный», из традиционного ритуала англичан (что, кстати, будит тут у меня какие-то смутные ассоциации не с кем-то, а — с Гамлетом! Не уверен, впрочем, что англичанину здесь забрезжит что-то подобное). Можно бы и оставить, как у Л. К. («брачный», скажем), но захотелось увязать — раз уж возникла тут возможность! — с одним из прозвищ анонима: «Сыропёк» (мой вариант авторского «Сыр-печёный») — и кличку пояснить, и чтоб не думали, будто тот только и подавал к столу сырое печево… Кстати, торт, у Л. К., викторианский, в стандарте был, говорят, не ахти каким шедевром кухни. |
____________________________________________________
Перевод Николая Гоголева (2011):
Был там кто-то ещё с множеством вещей –
Он их все потерял при отходе судна:
Зонт, часы, тысячу разных мелочей –
В общем всё, что забыл, перечислить трудно.
Чтобы не потерять сорок сундуков,
Он на каждом писал собственное имя.
Но когда бриг отплыл под оркестр гудков,
Был оставлен в порту груз неисчислимый.
Семь пальто с этих пор стали миражом
И пять пар башмаков – это всё же малость.
Но носимое им имя с багажом,
С сундуками тогда вместе затерялось.
Много слов он к тому ж навсегда забыл,
Откликался на «Эй!» и хихикал или
«Чтоб я сдох!» говорил, «Во даёт!» говорил
Или даже: «Кранты!» Или: «Всё – приплыли!»
Так что те, кто преследовать Снарка решил,
Дали бедному прозвище быстро:
И друзья его звали «Огарком души»,
Ну а недруги – просто «Огрызком».
Хоть на вид неуклюж и не очень умён
(Долго в том Биллибом уверял всех),
Очевидно, отчаянным очень был он,
Так что Снарка, видать, не боялся.
Обращался с гиенами он хорошо,
Он к гиенам презренья не ведал,
А однажды с медведем* в обнимку пришёл,
Чтобы дух, мол, поднять у медведя.
Был он Булочник, но поздно вспомнил про то
(И о том Биллибом сокрушался).
Помнил он, как испечь только свадебный торт,
А у них было плохо с шампанским.
|
Комментарии переводчика: * — Сторонники толкования «Снарка» как аллегории бизнеса видели в гиенах биржевых маклеров, а в медведе — биржевика, играющего на понижение. |
____________________________________________________
Перевод Вячеслава Бречкина (2011):
Был чудак, всем известный своей простотой,
Весь багаж он у трапа забыл:
Зонт, часы и браслет именной золотой,
И костюм, что в дорогу купил.
Сорок два сундука он любовно собрал,
Подписал, аккуратно закрыл;
Подписать подписал, а затем — кто бы знал! —
Сам поднялся, а вещи забыл.
Та потеря была б не ахти для него:
Щеголял он в семи пиджаках
И в шести башмаках, только хуже всего —
Свое имя забыл впопыхах.
Отзывался на Чубчик, Дурашка, Малыш,
Подь сюда, Друг, Голубчик, Цыпленок,
А еще на слова «Эй-ты-там!», «Эй-ты-слышь!»,
Но любил — «Потанцуй, постреленок!»
А у тех, кто хотел выражаться точней,
Был язык необычно суров:
Сей «подарок» — Огарок для круга друзей
И Горелый Сухарь — для врагов.
«Его вид невелик, его ум неглубок,-
Так Болтун говорил про Огарка,-
Но отвага его — это именно то,
Что поможет охоте на Снарка!»
Злых гиен он шутя мог кивком укротить,
Возвращая им пристальный взгляд,
И с медведем под ручку любил побродить,
Поддержания духу лишь для.
Бедный Булочник впрок хлеб готовить не мог,
В чем позднее признался в пути.
Приготовить он мог только к свадьбе пирог,
Но невест на борту не найти.
____________________________________________________
Перевод Михаила Матвеева (2014):
Был массой вещей знаменит персонаж,
Который при спешной посадке
Забыл весь из них состоящий багаж:
И зонт, и часы, и перчатки.
Была эта кладь в сорока сундуках
И имя на каждом предмете,
Но он позабыл этот факт впопыхах,
А с ним и все вещи на свете.
Что вещи? Не жалко! — на нем было пять
Пальто и четыре халата.
Но имя, что с детства носил, потерять —
И впрямь всем утратам утрата.
Он мог откликаться без доли прохладцы
На кажущийся грубоватым
“Дырявый башмак!” и на “Звать тебя как?”,
И даже — на «Как-бишь-тебя-там!»
Кто знал его близко, мог, выбрав из списка,
Назвать его именем ярким:
Враги детских лет его звали “Омлет”,
Друзья называли “Огарком”.
“На вид неказист он и скуден умом!
Но невероятно отважен!
В охоте на Снарка подобный симптом, —
Билл Склянки сказал, — очень важен».
Умел он гиен дерзкой шуткой смущать,
И как-то с медведем, по слухам,
Прошелся под лапу, мол, чтоб, поддержать
Медведя, упавшего духом!”
«Как-бишь» был как Булочник принят на борт,
В пути вызвав бурю протеста
Признаньем, что пек только свадебный торт,
Для коего не было теста.
____________________________________________________
Отрывок из «Охоты на Снарка» в переводе Евгения Нейштадта (2009):
http://www.stihi.ru/avtor/neishtadt
Был чудак знаменитый, потому что забыты
Были им при подъеме на борт
Весь багаж: зонтик, шляпа — что осталась у трапа –
Все, с чем думал он плыть на курорт.
Был багаж подходящий: пятьдесят один ящик
И на каждом написано – чей —
Его полное имя, но забыв его с ними,
Он отплыл на курорт без вещей.
Он забыл весь багаж и им потеряны даже
Были туфли, пиджак и белье.
Но ужасной пропажей было то, что с поклажей
Он забыл так же имя свое.
Начал он откликаться на «Парнишку» и «Братца»,
На «Эй, ты!» и на «Эй, ты, малыш!»
Ему нравилось: «Рыжий!» и «Эй, ты, что поближе!»
Но особенно – «Как тебя, бишь!»
Постепенно он начал понимать, что иначе
Называть его просто нельзя:
Всем врагам и задирам был он «Плавленым сыром»,
«Свечкой» звали его лишь друзья.
____________________________________________________
На корабль все взошли, и средь них был один
Так рассеян, что стал тем известен:
И часы, и свой зонтик забыл господин —
Все с одеждой дорожною вместе.
Сорок две он коробки берег и имел,
Начертал свое имя на каждой,
Но забыл о них вспомнить. Их жалок удел —
Все забыты на суше однажды.
____________________________________________________
Пародия Валерия Смульфа (2007):
Безымянный Борец — это видимо был.
Или, как его бишь? В общем — он.
Тот, что вещи свои взять в поход не забыл,
Хоть и был их — багажный вагон.
Этот, как же его…? Ну с тюками такой..?
Ни ярлык не наклеит, ни вес…
Но, однако ж, собрал всё железной рукой,
И в корабль со всем этим влез.
А ещё, этот, как его бишь..? Ерунда…
Помнит род свой колен так до ста.
Реагирует, только на Имя всегда,
чем изрядно команду достал.
Кто ему скажет бодро «Пожалуйста, сир»
«Cир, я к Вам обратиться хочу …»
Лишь услышит «Чего тебе, плавленый сыр?»
Или «Хочешь, поставлю свечу?»
И хоть имя его вспоминали порой,
и записывали по складам
Он для недругов был — Безымянный Герой,
И Герой Их Романа — для дам.
«Красотой — он Парис, а умом — Соломон» —
я и сам признавал иногда.
Может Снарков пасти,но для Буджума — он
жидковат — вот его в чём беда.
А ещё — из-за разных диет-гигиенен,
ничего он не ест — только пьет,
и страшится немного заразных гиен —
и медведям — руки не даёт.
Он когда-то служил у армейской плиты
и хоть годы с тех пор пронеслись,
он на тортиках делал такие цветы,
что за них — садоводы дрались.
____________________________________________________
Украинский перевод Юрка Позаяка (Юрия Лысенко) (2011):
З ними плив ще один, що всі речі забув,
Котрі був закупив у дорогу:
Парасольку й годинник, замок і засув,
І весь одяг, включаючи тогу.
Він старанно зібрав й спакував те майно
В сорок дві іменні куті скрині,
Та про це не сказав, і лишилось воно
На причалі лежати й донині.
Що він одяг забув – півбіди, далебі,
Бо на нім – сім халатів із вати,
А от справжня біда, уявіть-но собі:
Він забув, як його, в дідька, звати.
Відкликався на „Дик!” чи на будь-який крик,
На “Гори воно все!”, “Рви перуку!”,
Або “Я тобі дам!”, а чи “Як тебе там?”,
“Пропоную вам серце і руку!”
Спеціально для тих, хто вжива слів крутих,
Мав інакші він прізвиська й клички,
Ворогам вперекір звався “Плавлений сир”,
А для друзів – “Недогарок свічки.”
“Він фізичний хиляк, з інтелектом – ніяк
(Це така Будодзвона ремарка),
Та хоробрий без меж, а хоробрість це все ж
Перша річ, як полюєш на Снарка!”
Серед зграї гієн він міг пить лимонад
(Хижі погляди – це ж так банально!)
Й лапа в ногу з ведмедем гуляв променад –
“Щоб підтримать тварюку морально!”
Він найнявся як Булочник булки пекти,
Та признавсь у відкритому морі,
Що спроможний пекти лиш весільні торти –
Всі були у невтішному горі.
.
____________________________________________________
Перевод Максима Щура (Макса Шчура) (2013):
Тут яшчэ адзін – той, што пра свой гардэроб
не падумаў, як рушыў на трап:
парасон там, гадзіннік, шмат іншых аздоб –
не забыць столькі рэчаў патрап!
Сорак два чамаданы з пазнакай імя[9]
ён з сабою прыпёр у ваяж –
каб хто ведаў пра гэта, яго акрамя,
не застаўся б на пляжы багаж.
А ён сам — і ні лыс! На ім сем столак рыз,
па іры боты на кожнай назе —
ды забыў ён імя, што, апроч тых валіз,
не даўмеўся пазначыць нідзе.
Адгукаўся на «Гэй!», «Не дурэй!», на «Скарэй!»,
«Гэта, чуеш!», на «Я табе дам!»,
на «Падай мне парык!» — на любы гучны крык,
і найбольш на «Ну як цябе там!»
Праўда, іншым карціць падагнаць, нахаміць –
і для тых меў ён свой псеўданім.
Той, хто з ім сябраваў, «Кнот» яго называў,
а хто не – быў ён «Сырнікам» ім.
«Спрыт ягоны не велькі (казаў Балабол),
і ў яго замалыя глузды,
толькі мужнасцю й дзёрзкасцю ён – ну арол,
а на Снарка без іх – нікуды».
Ён заўжды жартаўліва ківаў галавой,
злых гіенаў заўважыўшы ледзь,
і з мядзведзем гуляў па сцяжыне лясной,
каб адзін не баяўся мядзведзь.
Ён наняўся як Булачнік – праўда, яшчэ
(Балабол не забіў ледзь яго)
мог сказаць, што адны караваі пячэ,
а пячы не было іх з чаго.
|
Каментары: 9. Мяркуецца, што ў гэтым персанажы выявіў сябе сам Кэрал, якому на момант напісання паэмы было 42 гады. Персанаж крыху нагадвае Белага Вершніка з “Люстэрка” (раздзел VIII), ведамага вялікай колькасцю скрыначак і клункаў – у Белым Вершніку таксама часта бачаць увасабленне аўтара. Беручы да ўвагі, што паэма жанрава азначаная як “агонія”, можна зрабіць выснову, што адной з яе тэмаў ёсць набліжэнне непазбежнай смерці. |
.
____________________________________________________