Из интервью с С. Калугиным, сентябрь 1994; опубликовано в журнале «RockFor» (Москва) №3, зима 1999 — весна 2000:

— И как ты вышел на тот жанр, в котором работаешь сейчас?

Сергей: Первый момент — это наличие в этом мире такого дядьки как Юра Наумов. Я с ним знаком давно, где-то с 1985 года, и поначалу его существование совершенно не отражалось на том, что я делаю. Он занимался своим, я — своим, и был этим вполне доволен. Но с какого-то момента я стал ощущать недостаточность, потому что я ориентировался в основном на тексты, и несмотря на то, что техника достаточная у меня уже была, музыкой я совсем не занимался. Я ходил под впечатлением мысли Высоцкого, что в данном виде творчества текст — основное. А Юрка явил пример того, как можно совместить интересную музыку с интересными текстами (интересными — это мягко сказано, конечно), и я двинул в этом направлении. И просто помогли друзья, которые мне плешь проедали и говорили, что музыкой надо заниматься.

.

***
Интервью с ОРГИЕЙ ПРАВЕДНИКОВ. 23.05.2010:
http://www.metalrus.ru/groups/139/post-view/18513

— Что играла АРТЕЛЬ?

Алексей Бурков: Это почти ничем не отличалось от «Оглашенные, изыдите!». Только вокал другой и тексты хуже. Акустическая гитара там уже была в составе. Были многочастные композиции со сложными размерами и смещениями.

Юрий Русланов: По сути, стиль, в котором мы сейчас работаем, был выработан ещё тогда.
Алексей Бурков: «Начало века» и свиридовский марш на «Оглашенных» — это из артельского репертуара. А песенный материал не было никакого смысла перерабатывать.

— Сергей пришел в группу, а не группа присоединилась к нему?

Сергей Калугин: Я пришёл в группу и предложил им вместе играть. Мой тогдашний проект рассыпался, а мне очень хотелось играть в группе. И так случилось, что я сначала узнал о существовании Юры Русланова и хотел работать с ним, как с флейтистом. Но когда я узнал, что у него есть группа, и эта группа известна, как один из самых интересных арт-роковых проектов в московском андеграунде, я предложил ребятам взаимовыгодное сотрудничество. Мне мыслилось, что они превратятся в некий аккомпанирующий состав. Но аккомпанирующего состава из ребят не получилось. Достаточно быстро возник бунт, и я занял не суперзвездящее, а подобающее мне место в коллективе, как один из членов полноправного союза художников.

— Насколько изначально совпадали музыкальные ориентиры у Сергея и АРТЕЛИ?

Сергей Калугин: Если бы, придя в группу, я сумел донести до ребят то, что я хочу делать, и они согласились бы с этим, то мы превратились бы в группу IN EXTREMO. Я хотел именно это — играть металл с волынками. Но то ли я объяснить не смог, то ли ребят стошнило от такой мысли… В результате, IN EXTREMO из нас не получилось, а вышло то, что вы все знаете.

— Выходит, ОРГИЯ ПРАВЕДНИКОВ полноценное комбо?

Сергей Калугин: Рок-группа, как таковая, и должна этим являться. Все великие группы, которые мы знаем, именно такими и были. Есть масса случаев, когда из группы, например, уходил барабанщик или басист, и группа превращалась в ничто. А в России было всего несколько групп в мировом понимании этого термина: КИНО, АУКЦЫОН, ВОПЛИ ВИДОПЛЯСОВА. При этом существует масса проектов, типа «Вася Пупкин и группа «Пердящие». Поэтому у нас не рок, а говнорок. С равным успехом это можно было просто сыграть под гитару.

— В России такое количество акустической гитары было, наверно, только в ТАМБУРИНЕ. К тому же Сергей играет арпеджированные партии. Изначально на это была установка?

Юрий Русланов: Во-первых, у Серёги ещё с сольных времён была установка, что гитара должна звучать именно так, чтобы никакой подзаборщины не было. Мы это используем, и он у нас во многом выполняет функцию, которую в других группах тянут клавиши арпеджированные и аккордные подклады и партии, по сути, заменяя мою левую руку. И потом, Серёга приносит готовые гитарные партии. Это наша фишка помимо флейты. Я такую гитару ни у кого и не слышал в тяжёлых составах.

Сергей Калугин: Это наше ноу-хау. Я пришёл в АРТЕЛЬ, потому что у меня была давняя безумная мечта соединить акустическую гитару с жужжащей. Как выяснилось, ребята тоже болели этой идеей. А поскольку от них только что ушёл акустический гитарист Алексей Орочко, они так легко согласились, чтобы я у них играл, ведь они тоже изначально ставили на сочетание арпеджированной акустической гитары и тяжёлого саунда. И когда я пришёл, мы продолжили линию, намеченную группой до того. Так что, мы по праву гордимся тем, что никто в мире так не делает, и это ключевой момент оригинальности нашего собственного саунда. Кто-то из музыкальных журналистов очень хорошо заметил, что в мировом роке залогом уникальности группы является уникальность саунда, звуковой картинки, которую невозможно спутать.У наших групп этого, к сожалению, нет. Они либо подражают уже сложившимся западным образцам, втупую их снимая и копируя, либо играют некий усреднённый аккомпаниаторский говнорок. До людей как-то не доходит, что надо думать об оригинальности звукового полотна.

— Кстати, а на кого из флейтистов изначально равнялся Юрий?

Юрий Русланов: Как многие догадываются, я в своё время обслушался Яна Андерсона из JETHRO TULL. Сейчас он мне уже неинтересен. Я и сам стал по-другому играть, и музыка у меня другая. Из того наследия я иногда пою во флейту. Больше ничего. И есть ещё один чисто классический флейтист Джеймс Гэлвэй, у которого я наслух учился играть протяжные партии. Я видел его мастер-классы, и флейту выбирал по его рекомендациям. Это человек, на которого я смотрю с большим уважением.

…- На первом сингле было написано «Сергей Калугин und АРТЕЛЬ», а сам он назывался «Оргия Праведников». Это была подготовка публики к новому названию?

Юрий Русланов: Именно так. Тут ещё фишка такая, что зачастую первый альбом называется так же, как и группа, чтобы застолбить название. И здесь такая же отсылочка получилась.

…- У Сергея не самая типичная для подобной музыки манера пения. А не было попыток её изменить?

Сергей Калугин: Да, у меня есть целый ряд недостатков. Я криво пою, и мы над этим работаем. Я пытаюсь избавиться от недостатков, присущих этой манере, и приобрести некие достоинства. Занимался с педагогами. Причём очевидно, что мне с одной стороны не по силам, а с другой и не хочется запеть классическим роковым вокалом. Но если будет задача спеть что-то традиционным роковым вокалом, мне придётся вывернуться наизнанку, но сделать это.
Наши поклонники в Италии, Японии, Бразилии говорят, что с вокалом у нас всё здорово. Так ещё никто не делал. Они ценят что-то новое и интересное. А у нас обычно претензии: «Почему, собака, не поёшь, как Дикинсон???».

.

***
Интервью С. Калугина бразильскому прог-порталу Progshine:

Progshine: Прежде всего, о том, откуда пришла группа, куда, вы думаете, она движется, и какова обстановка и возможности развития в России для такой группы как Оргия праведников?

— Коротко ответить на этот вроде бы простой вопрос не получится. Оргия праведников принадлежит к поколению групп, возникших около 10 лет назад в разных странах мира. Я убежден, что это поколение явило миру нечто новое, некую неведомую ранее рок-музыке общность. Более того, я думаю, что наше поколение навсегда изменило сам облик рок-музыки. Точнее, присущий рок-музыке миф. Вряд ли эта революция осознаётся музыкальными критиками, поскольку возникшие в то время группы объединяет не единство музыкальных корней и вовсе не изобретение нового музыкального стиля (как было, например, при появлении панка или Новой Волны Британского Хэви-Метал). Напротив, корни у этих коллективов совершенно различны, и можно сказать, что каждая из этих групп являет собой новый, уникальный стиль. То есть, если смотреть на группы, о которых я говорю, с традиционной музыковедческой точки зрения, то ничего общего между ними обнаружить не удастся. Для того, чтобы понять, в чем заключается общность, о которой я говорю, придется смотреть намного шире. Речь идёт о единстве творческого метода. Единстве месседжа, упакованного в очень отличающиеся внешне оболочки. Но оболочки эти созданы по единым правилам, и вот это единство внешнего и внутреннего, единство месседжа и единство метода создания для него музыкально-поэтического «тела» и роднит такие разные проекты. Если конкретно — я говорю о таких группах как Rammstein, Muse, My Chemical Romance. Эти группы выдержали массу упрёков в безнадёжной вторичности, в том, что они хитрые спекулянты, успешно продающие находки, сделанные не ими, критики захлёбывались, перечисляя образцы, с которых эти артисты «содрали» свою музыку, имидж, идеологию. Их профетическому пафосу никто не верил, если не считать тысячные стадионы молодёжи с горящими глазами. А критики недоумевали: «Как можно верить этой клоунаде?».
Я позволю себе краткий экскурс в теорию искусства. Если искусство модерна можно обозначить избитой аллегорией – образом клоуна, рыдающего под смеющейся маской, если в искусстве постмодерна ситуация прямо противоположная – маска рыдает, а клоун под ней смеётся-потешается над легковерной публикой, то в творчестве перечисленных артистов мы сталкиваемся с совершенно новой ситуацией. Это отчаянное рыдание под маской, изображающей рыдание. Поэтому и не понимают критики, как можно верить такому. Они привыкли, что если маска рыдает – значит, над ними втайне смеются. Подозрения критиков вроде бы оправдывает поведение этих артистов вне сцены: они вовсе не напоминают классических суицидальных рок-героев того образца, какой восславил идиот Оливер Стоун в фильме «Доорз», опорочив (из лучших, конечно, побуждений; поэтому я и говорю, что Стоун – идиот, а не мерзавец) великого художника, мудрого, спокойного и очень взрослого человека Джима Моррисона. Наши же герои веселы, бодры, не корчат из себя звёзд, не дураки поесть и выпить и поржать над идиотской шуткой, умеют считать деньги и пр. Никто из них явно не собирается отстрелить себе башку как Кобэйн – так где же здесь рок? Где здесь фатум? Где искренность? Где единство жизни и сценического образа, к которому мы привыкли со времён Хендрикса и Джоплин? Почему они не хотят умирать нам на развлечение, а вместо этого спокойно потягивают пиво? Критики не понимают того, что рок давно повзрослел и вырос из юношеского романтизма как вырастают из детских штанишек. Мы имеем дело не с подростковой прыщавой депрессией, а с апокалиптическим отчаянием такого накала и такой мощи, что транслирующий эти состояния художник может себе позволить мирные обывательские радости и бодрость духа. Это всё не имеет значения. Это как игра в бадминтон на фоне ядерного взрыва – а что прикажете делать? В ужасе ползти в бомбоубежище и там подыхать, как животному, во мраке и духоте? Это недостойно. У нас есть несколько минут на глоток пива, удар ракетки и улыбку. Уходить нужно красиво.
Мы наблюдаем гибель европейской цивилизации, тот «Закат Европы» о котором писал Шпенглер. «There is a time for something biblical» – вот суть послания этих, таких разных художников. А метод, к которому они прибегают, един. Они объединяют всё самое яркое, самое запоминающееся и бьющее в глаза в том сегменте мировой культуры который способны охватить. Это метод постмодернистского коллажа – только под этим коллажем разожжён духовный огонь такой ярости, что на выходе мы получаем не бессильное крошево обломков времён и культур, а нерасторжимый сплав. Это алхимия, это «переплавление трупа в меч» (говоря языком даосских мистиков), это – искусство. Собственно, таким оно было во времена Джотто, Данте и Боттичелли – только мы об этом забыли. Посмотрите на «Rammstein» – в своём искусстве они сплавили всё самое яркое, что было в немецкой культуре. Наивный мелодизм и сентиментальность немецкой народной песни и немецкий металл в духе «Ассеpt», евродиско и левацкий театр Бертольда Брехта, электронную музыку типа «Kraftwerk» и немецких романтиков 19 века, рейнских мистиков и самое мерзкое в мире (и потому запоминающееся) немецкое садо-мазо-порно, Третий Рейх и экспрессионизм 20х, ставший мировым клише образ «безумного немецкого учёного» и тоталитарный рок в стиле югославских «Laibach», индастриал от «Einsturzende Neubauten» и немецкую сказку с её вервольфами и белоснежками… Я мог бы перечислять еще очень долго. Подобным же образом «Muse» творят свой безумный коктейль из Рахманинова, Sex Pistols, Queen, Nirvana, мелодики французского шансона в духе Charles Aznavour и саундтреков к компьютерным играм, прыгая от соула к Альбенису через классический блюз и постпанк… Предлагаю желающим самим проанализировать, что творят «My chemical Romance». Я думаю, что даже хорошо, что эти невероятно сложные культурные явления воспринимаются всеми, кроме их поклонников, как обычная и не самая интересная поп-музыка. (Работы этих музыкантов настолько безупречны, что кажутся очень простыми и незамысловатыми. Подобного эффекта в прошлом достигала только группа Queen, игравшая невероятно сложную и столь же многосоставную музыку, скрестившая в своем творчестве Верди и хард-рок, джаз и диско, Нижинского и Элвиса – и при этом их музыка воспринималась очень легко). В нашем мире торжествующей пошлости, наверное, только притворившись незамысловатым поп-явлением, подлинный художник и может достучаться до широкой аудитории. Мне музыка этих групп напоминает охотничье приспособление северных индейцев, когда пластину из китового уса закручивали в спираль, обливали на морозе водой, и получившуюся ледяную пилюлю обмазывали жиром. Волк или лиса глотали её, лёд в их желудке таял, и распрямившаяся пластина убивала зверя. Так и музыку этих групп многие проглотили как обычную масс-культуру, а она взорвалась у них внутри и изменила всё мироощущение.
Прости, Диего, за столь длинное вступление, но только теперь я могу ответить на вопрос, кто же мы такие, откуда и куда идём. Мы – то же самое явление, только родившееся в России, на русской почве. Мы – русский «Rammstein», русский «Muse» – при этом наша музыка не имеет почти ничего общего с этими группами, и, я думаю, теперь понятно, почему. Как и эти группы, мы объединили всё самое яркое, самое интересное, до чего смогло дотянуться наше восприятие, и – прежде всего – специфически русские темы и мотивы. О тех составляющих нашей музыки, которые очевидны любому, кто знает и любит мировой рок, здесь много писать не имеет смысла – ты сам в своё время проделал замечательный анализ нашего первого альбома и всё разглядел верно. Скажу честно, я 10 лет ждал подобного разбора нашей музыки от русских музыкальных критиков – и так и не дождался. Понадобился друг в Бразилии, чтобы русские музыканты увидели, что их понимают:). На нас повлияли King Crimson и Metallica, Dead Can Dance и Iron Maiden, Queen и Jethro Tull, Sepultura и Depeche Mode… Всех просто не перечислить. А ещё этническая музыка: кельтская и арабская, итальянская и китайская, испанская и немецкая, индийская и японская… Если же говорить о специфически русских мотивах, то здесь опять-таки придётся сделать длинное отступление – уж прости:). Впрочем, мне кажется, бразильскому читателю будет интересно – не так уж часто можно заглянуть изнутри в то, что творится в России.
Так вот, говоря о русских мотивах, я совершенно не имею в виду русскую этническую музыку и уж подавно – все эти «Kalinka-malinka», шедшие на экспорт во времена СССР и которые до сих пор можно слышать в русских ресторанах по всему миру. Видишь ли, как правило, то, что выдаётся повсеместно за русскую музыку, есть музыка балканских цыган, отсюда все эти «Mamushka» – танец братьев из «Семейки Адамс» и пр. Почему так получилось – отдельная тема, но сейчас нам важно узнать, что настоящая народная русская музыка совершенно не похожа на сложившееся представление. Желающие могут послушать записи ансамбля Покровского http://pokrovsky-ensemble.ru/rus/media/audio/, вот это настоящая русская народная музыка. На мой взгляд, она напоминает смесь кельтской и южноафриканской. Помимо ансамбля Покровского, в России есть множество прекрасных музыкантов, в том числе и играющих рок, которые в своём творчестве опираются на вот эти вот национальные «Roots bloody roots»… Я говорю о группах «Калинов Мост», Инне Желанной, группе «Альянс» и многих других. Наша же группа фактически ничем не обязана этому жанру.
Ещё есть традиция церковного пения, идущая из Греции, но получившая национальный колорит; такая музыка тоже многими воспринимается как русская. Вот это нам ближе, эти мотивы мы используем. Но куда чаще мы апеллируем к традиционной европейской культуре – и в текстах, и в музыке. Или к древней Азии. Долгое время нам казалось, что ничего сугубо национального нет в том, что мы делаем. Мы думали, что просто играем рок, пока в определённый момент вдруг не осознали, насколько наша музыка – вроде бы с формальной стороны напоминающая то итальянскую тарантеллу, то католический реквием, музыка, играющая мотивами арабскими и китайскими – на самом деле национальна. Просто мы следуем не крестьянской, а городской русской культурной традиции, сложившейся в последние 300 лет. Именно 300 лет назад русский царь Пётр Первый надумал превратить Россию в Европу. Он был сильно впечатлён Голландией и взял её за образец. В России все глобальные перемены происходят сверху и при этом совершенно тотально, власть не считается с жертвами и затратами, есть русская поговорка «Лес рубят – щепки летят», имеется в виду, что по сравнению с великой целью отдельная человеческая жизнь – щепка – ничего не значит. Так вот, Петр Первый начисто уничтожил всю самобытную русскую цивилизацию – архитектуру, костюмы, литературу, церковную традицию (он упразднил институт патриаршества и подчинил церковь себе, по английскому образцу), музыку, праздники – всё, абсолютно всё. Строить стали как в Европе, одеваться – как в Европе, вся национальная элита получала европейское образование. Собственно русская культура уцелела только в крестьянской среде. Это напоминало ситуацию с индейской культурой после прихода католиков-испанцев, только мы сами себе были и индейцами, и католиками. Такой вот весёлый у нас народ. Это была кровавая баня – несогласие народа приняло религиозный характер, бунт подавлялся жесточайшим образом. Так исчезла самобытная русская цивилизация. Можно было бы залезть ещё глубже в историю и рассказать о том, что изначально Россия и была Европой, но настоящую русскую Европу снесли татары и подражавшие татарам московские властители – но это слишком уведёт нас в сторону.
Так вот, после Петра в построенных Петром европейских городах, в среде получивших европейское образование людей начинает складываться совершенно новая культура – это культура заимствования и подражательства. Русские поэты очень полюбили писать стихи, которые так и называли: «Из Шиллера», «Из Гёте», «Из Байрона». А позже тот же метод был применён, когда русские посмотрели в сторону Азии – и стали появляться стихи «Из Хафиза», «Из индийской поэзии», «Из Ли-Бо». То есть эта была культура стилизации. (Забавно, что собственная исконная народная культура была для этих поэтов такой же экзотикой, как какая-нибудь китайская, под неё точно так же делали стилизации). Русские композиторы и живописцы учились в Италии – и если посмотреть непредвзято, то музыка Глинки очень напоминает музыку Россини. Конечно, в процессе стилизации многое переосмыслялось, и Глинка – не Россини, но именно благодаря такому подходу появился феномен, который позже назвали «открытостью русской души». Объектом культуры русских после Петра Первого стало осмысление чужих культур и игра с ними, русские оказались первыми постмодернистами в истории, лет за 150 до появления постмодерна. Изменилась церковная музыка – греческие распевы ушли в прошлое и в церквях стали петь на католический манер, иконы стали писать не по византийским канонам, а в духе итальянского Возрождения. Популярнейшим жанром музыки стал пришедший из Испании романс – в результате за 19 век романсов в России написано, наверное, больше, чем за всю историю Испании. Бывший поначалу уделом аристократов, романс спустился в массы городского населения и превратился в так называемый «городской романс» – народную музыку нового типа, ничего общего не имеющую с исконной народной культурой. А позже этот городской романс проник и в деревню и вытеснил остатки древнерусской музыкальной культуры. Смешавшись в южных портовых городах с еврейской музыкой, он породил так называемую «блатную», то есть музыку уголовников, очень популярную в современной России. И до сих пор жанр городского романса – в виде салонного романса, написанного композитором для интеллектуалов, или в виде уголовной песенки для народа – остаётся самым популярным в России жанром. В среде интеллигенции романс превратился в так называемую «самодеятельную песню», и стал сокрушительно популярен за последние 50 лет. Проводятся фестивали этой самой самодеятельной песни, на самом известном из которых – Грушинском фестивале – недавно побывало полтора миллиона человек, куда там Вудстоку. Ни один рок-фестиваль в России даже близко не может сравниться c Грушинским по посещаемости. С музыкальной точки зрения самодеятельная песня – явление очень наивное, люди поют свои стихи под гитару, на которой почти не умеют играть. Стихи эти могут быть хорошими или не очень, а вот музыкальные и гармонические решения, как правило, стандартны и примитивны (хотя в последнее время наметились позитивные изменения, люди стали больше обращать внимание на музыку и исполнение). Русский рок с момента своего появления поставил себя в оппозицию к этой музыке как жанру – но на самом деле недалеко от неё ушел. И если вслушаться, то композиции самых популярных рокеров России стоят на той же мелодике городского романса, что и песни самодеятельных авторов. Россия очень напоминает в этом смысле Францию, в которой не рок, а шансон был и остаётся самым популярным жанром. Русский романс и французский шансон – явления одного порядка, их мелодика различается, а функция в обществе – одна. И смысл термина один и тот же: ведь и шансон и романс – это одно и то же слово на разных языках, и означает оно просто песню. (Кстати, в последнее время в России наметилась традиция называть французским словом «шансон» ту самую музыку уголовников, которую я вскользь упомянул – самую популярную музыку в необразованной среде. Самая слушаемая в России радиостанция так и называется – «Радио Шансон», и передаёт она отнюдь не Эдит Пиаф.) В общем, романс пропитал собой всё в России, и деваться от него совершенно некуда. Рок до сих пор остаётся неким экзотическим жанром, уделом немногих – страна живёт и чувствует по-другому. И только те песни рокеров, в которых улавливается традиционная мелодика романса, могут рассчитывать на популярность всероссийского масштаба. Все иные жанры – от джаза до хардкора здесь выживают с большим трудом. В России хватает поклонников, приехавших со всей страны, чтобы набить спорткомплекс в день приезда «Slipknot» – но если бы «Slipknot» принялись играть здесь раз в месяц – через год на них приходило бы 200 человек. Здесь очень сомнительна шквальная популярность тяжёлой группы, люди в массе не резонируют такому саунду. Они хотят слушать незамысловатые слова на милую мелодию под гитару – а если с барабанами, то пусть эти барабаны не очень громко стучат:).
Так вот, о нас. Поначалу мы, как и все люди воспитанные на западном роке, только и делали, что клялись в ненависти к романсу вообще, и особенно – самодеятельной песне. Романс представлялся нам манерным и пошлым жанром, а самодеятельная песня – апофеозом бездарности музыкальной и поэтической. Мы гордо слушали Slayer и ходили в кожаных штанах, и это было круто. Мы чувствовали себя избранными и особенными. Но чем больше мы погружались в собственное творчество, тем очевиднее становилось – сколько бы мы ни пытались играть любимый нами Slayer, в конце-концов всё равно получается романс:). Мы могли грохотать сколь угодно яростно – а романс всё равно пёр из всех щелей. Нам хотелось быть тевтонски-яростными жёсткими перцами, а вместо этого мы, несмотря на все дисторшны и карданы на бочке, транслировали славянскую, почти женскую, нежность. В конце концов мы плюнули и смирились. В России есть пословица : «Сколько волка ни корми – он в лес смотрит». Бессмысленно пытаться сделать что-то, противоречащее твоей собственной природе. Вот и ответ на вопрос, что представляет собой наш стиль – это наше представление о мировом тяжёлом роке, насаженное на вертел русского романса. Или наоборот – романс, насаженный на вертел тяжелого рока, как вам больше нравится. Мы оказались первыми, кто сообразил, как можно сплавить воедино эти противоположные начала. Дело в том, что у русского романса, помимо испанских корней, есть черта, унаследованная от уничтоженной им русской народной песни. Эта черта – протяжность, ритмическая свобода. Русский романс – это прежде всего ad libitum. Поэтому с роком его очень трудно соединить, рок – музыка ритмически чёткая и жёсткая, а романс – это сплошные ферматы и ускорения, какие уж тут барабаны! При попытке прямой ритмизации от романса, от самого его духа просто ничего не остаётся. Остаются только чередующиеся примитивные гармонии – большая часть русского рока и есть такие жалкие поделки, недаром сами русские его прозвали «говнорок». Мы же, много увлекавшиеся арт-роком и прогрессивом, обнаружили, что если при аранжировке использовать множество скоростных и ритмически изысканных рисунков, характерных для какого-нибудь Dream Theater, но при этом накрыть их сверху протяжной мелодикой – создаётся впечатление того самого ad libitum, широкого дыхания русского романса.
Ещё одна находка – постоянное использование в фактуре аранжировки классической гитары. Мне кажется – до нас никто ещё не делал классическую гитару базовым инструментом в тяжёлой музыке. Идея эта была у нас изначально, ведь я по образованию – классический гитарист, но нам понадобилось 10 лет на то, чтобы такой саунд выразился полноценно. Потребовалась масса технических и исполнительских ухищрений, мы действовали методом проб и ошибок – и теперь наконец добились собственного уникального саунда. На новом альбоме он будет окончательно проявлен. Это тоже элемент стиля – ведь романсы чаще всего поют под гитару:). Мой, совершенно не характерный для рока и напротив – типичный для «самодеятельной песни» вокал – тоже элемент стиля. И серьёзное отношение к поэзии, тексту – одна из сторон жанра. Сознание русской интеллигенции, породившее «самодеятельную песню» – насквозь литературоцентрично, они прежде всего слушают текст, а на музыку почти не обращают внимания. Итак, в нашей музыке типично-русскими являются романсовая основа и наша открытость всем пластам мировой культуры, всем временам и стилям (спасибо Петру Первому!). Мы очень любим цитировать, прибегать к аллюзиям, стилизовать. На новом альбоме, например, мы в композиции «Школа Мудрости» соединили стилизацию под молодого Моцарта с панк-роком и немецкой студенческой застольной песней, получился этакий барокко-панк. Другая рок-группа, может, имя бы себе сделала, эксплуатируя такую находку, а для нас это просто шутка:). Ну и ещё одно, на сей раз не просто русское, а советское на нас влияние – это киномузыка времен СССР, музыка из тех фильмов и мультфильмов, которые мы смотрели, будучи детьми. При коммунистах для русского кино работало огромное количество талантливейших композиторов, это был их способ зарабатывать в ситуации, когда их «серьёзная» музыка совершенно никого не интересовала, и более того – за которую могли крепко наказать. Коммунисты не поощряли авангардные поиски на ниве симфонического искусства, а вот в кино композиторы могли работать спокойно. Да и фильмы были прекрасные, вот приедешь в Россию – я тебе их покажу, это очень специальное и очень отдельное явление в мировой культуре:).

…Progshine: Как выглядит процесс написания ваших песен?

— Первоначально мы в основном работали с тем материалом, что приносил я – к моменту прихода в группу у меня было написано большое количество песен. А в последние годы мы работаем, как и любая рок-группа. То есть песни рождаются в процессе группового творчества – один принёс мотив, другой предложил пульс, третий гармонию, четвёртый вдруг наложил на это скрипичный квартет, когда стало понятно, что вырисовывается – я пишу текст. Но самое главное – это тот импульс, который принёс тот, кто первоначально задал тему. Мы называем этот импульс ангелом – собственно, это и есть ангел. Важно понять, как зовут этого ангела, какую весть он несёт в этот мир. Вся дальнейшая деятельность напоминает построение дома для этого ангела, в котором ему предстоит жить. Можно выстроить дворец, можно хибару в три доски – это не важно, главное – чтобы дом ангелу понравилсяJ Вот, например группа «Doors» строила прекрасные дома для ангелов – 40 лет прошло, но ангелы всё ещё в них живут. А из песен многих других групп тех лет изначально жившие в них ангелы разлетелись, и теперь эти песни выглядят как археологическая древность, и только этим и интересны. Но «Doors» звучат так, как будто записались вчера, попив текилы с Tito & Tarantula! Это значит, что ангелы всё ещё здесь. Кстати, есть группы, строящие великолепные дворцы – а в них никаких ангелов нет и никогда не было, таких мертвых дворцов очень много в прогрессив-роке.

.

***
Из интервью с С. Калугиным на фестивале «Криптология — 2007»:

— Как рождаются Ваши песни: сначала текст, потом музыка или наоборот?

Сергей Калугин: Как правило — сначала музыка.

— Кто из известных музыкантов оказал влияние на Ваше творчество?

Сергей Калугин: King Crimson, Sepultura, Dead Can Dance, Юрий Наумов.

.

***
Из интервью с С. Калугиным, OSKOLKI № 9,Спб 1998:

— Куда в таком случае направлено Ваше творчество: наружу или «в себя»?

C. Калугин: У меня, скорее, это просто отходы мыслительной деятельности.

— Если это — отходы, то какая тогда сама мыслительная работа?

C. Калугин: Тут ничего нового: попытка осмысления реальности, попытка открыть для себя какие-то более глубокие пласты.

.

***
Из интервью с С. Калугиным, Одесса, 26.05.2010:

— Что есть вдохновение по Сергею Калугину?

— Это очень легко объяснить. Я мог бы сказать, что это — когда прилетел ангел. Но, можно сказать и проще. Вот представьте себе, что Вы закончили читать книгу и закрыли ее на последней странице, после чего у вас внутри возникает ощущение некой пустоты, но при этом в душе живет «точечно» ощущение, от прожитого только что произведения искусства. В этот момент, вы не вспоминаете ни героев книги, ни коллизий, которые с ними случились, просто есть это самое «точечное» ощущение, сильное живое впечатление от книги как таковой. Так вот, вдохновение это когда, к тебе приходит ниоткуда это точечное ощущение. Все получается с «точностью до наоборот». После чтения книги Вы получаете это ощущение, уже, post factum. А здесь, напротив, оно приходит сначала, потом начинаешь понимать, какая за этим ощущением может стоять идея, в каких образах можно ее подать. Затем пристегивается культурный контекст, необходимый для адекватного воплощения идеи, далее — возникает какой-либо сюжет и приходят конкретные слова. То есть, происходит своего рода «обратное нисхождение». Если это есть, то это вдохновение. Если нет, то это попытка придумать, что-либо из головы, а она всегда обречена.

.

***
Из интервью с С. Калугиным, Портал ShadeLynx.ru, сентябрь 2004 г.:

Калугин: …никогда, даже если мне по какой-либо причине страшно — страшно, как правило, по причине скудоумия, — не считаю вправе себе закрывать рот, и то, что я должен сказать — я говорю. И потом выясняется, что да — всё в порядке, так было надо. Никогда я себе барьеров никаких в этом не ставил.

Николай: Многим интересно, как вы пишете стихи, и подобно ли это тому, как описано в песне «Ступени»? Расскажите об этом.

Калугин: Хм.. Это очень похоже на то, вот знаешь как, ты прочитал некую книгу, да? Закрыл её, ты не помнишь ни одного слова в данный момент, когда ты её захлопнул, у тебя просто такое ощущение некое осталось от прочитанной книги. Вот тут то же самое, только в противоположном направлении. То есть сначала появляется некое «уууу». Именно появляется, потому что искусственно это вытащить невозможно. (Поэтому, наверное, я так и неплодовит.) Сначала появляется это ощущение, состояние, потом оно начинает спускаться, всё более и более уплотняясь, проходя через вот эти вот каббалистические сефироты. То есть сначала это ощущение оформляется в некую мысль общую, потом эта мысль оформляется в сюжет, потом этот сюжет оформляется в слова. И вот тут возникает некая фраза, и за неё, как за ниточку, начинает разматываться весь клубок. И на каком-то этапе неизбежно ждёт сюрприз, потому что выясняется, что это совершенно не о том, о чём ты предполагал сначала. И потом вокруг этого.. Иногда бывает, что появляется это ощущение вместе с мелодией какой-то, с интонацией музыкальной — две-три ноты. И параллельно разматывается тогда музыка и текст. А потом всё это приносится в группу, и опять-таки выясняется, что всё это не о том, о чём ты думал.

.

***
Из интервью с С. Калугиным, 2007?:

— Существует выражение «посланник – это послание». Вы отождествляете себя с Вашими песнями?

— Они все берутся не с потолка — это каким-то образом преломившийся жизненный опыт. И тут нет тайн и секретов, мы просто занимаемся искусством. И всегда, если искусство было подлинным, через него проникали некие более высокие порядки бытия. То есть, мы своего рода привратники – ленивые, нерадивые, но, если нам со скрипом удается отворить ворота, какой-то свет проходит через то, что мы делаем.

— Вы верите во вдохновение. Но, если текст не совпадает с вашим мировоззрением, вы его переделываете?

— Во вдохновение верить не надо, оно просто случается. Ни в коем случае не переделываю, потому что это совершенно пагубный путь: подтягивать творчество под мировоззрение — значит убить его. Если нечто рождается, нельзя препятствовать. Твое обыденное сознание может не вмещать того, что из тебя выходит, и может испугаться, но останавливаться нельзя.

.

***
Из интервью с С. Калугиным, газете «ПОДЗЕМНОЕ» №22, г.Ульяновск, …. г.:

— Цель творчества…

Сергей Калугин: Творчество — это то, к чему призван каждый человек, и это естественно. Но вычленить эту чистоту творчества -безумно сложная задача. То, что поднимало и несло — это, на самом деле, как конгломерат очень сложных и противоречивый энергий. С одной стороны -трансформаци половой энергии. Допустим, я — человек скромный, никогда не был любителем поухаживать за девицами, а тут вот вылезаешь на сцену, а они всей толпой стоят…. Выходит прикол: помимо того, что какие-то песни пишешь, это все еще используется как средство решить свои проблемы подобного плана. Кроме того, славолюбие, гордыня и так далее — масса всевозможного бреда вмешана в это дело. На каком-то этапе по мне еще ударили материальные соображения. Я, как какой-то папаша гобсек, трясущимися руками пересчитывал выручку после концерта. Более того, если я знаю, что концерт без выручки, мне в облом выходить на сцену. То есть, хрени дикое количество. Если бы я на данном этапе все это почистил, я бы, наверное, ответил четко и ясно.

.

***
Из интервью с С. Калугиным перед концертом 27 января 1998 в ЦДХ:

— Юрий Наумов утверждал, что у него на первом месте стоит музыка, а не текст. Как у Вас?

C. Калугин: У меня, пожалуй, философия. Это просто высказывание определённой идеи и облечение её в некую традиционную форму. В принципе, все мои вещи — это в разной степени стилизация. То есть для высказывания определённой мысли подбирается адекватная форма и потом уже по законам этой формы она воспроизводится как можно более аутентично.

.

***
Из интервью с С. Калугиным, январь 1995 г.:

— Для многих людей было приятно раскрыть книжечку (см. диск «Nigredo») и прочесть интересные стихи.

СК: Клево, что они более или менее читаются. Я ведь действительно плясал от литературы. Я очень здорово был раздавлен в свою время мыслью Высоцкого о том, что в данном виде творчества музыка играет вспомогательную роль. Я был совершенно русским человеком, то есть, человеком текста. И мыслил я себя предже всего как литератор. И только под влиянием Наумова я обратил внимание на музыку и начал как-то с этим делом разбираться. Я ведь с очень раннего возраста хаотически огромное количество литературы прочел и этим и жил, наверно. Собственно, по другому-то и нельзя… Я, как некий Максим Горький, всему лучшему в себе обязан книгам. А огромный груз прочитанного как под прессом полежал какое-то время и, как кислая капуста, пустил сок в виде всего этого дела.

— И в какой литературной традиции он пустил?

СК: В общем, конечно, я такая последняя отрыжка Серебряного века, наверное. (Ха-ха-ха!) Я ведь в свое время ощущал и себя, и тех, кто пытается что-то делать… Эти 70 лет революции — огромная рваная рана. На том краешке раны — сидит Серебряный век, а мы — на этом краю закипаем. Поэтому, естественно, что когда мы пытаемся эту рану затянуть и как-то перебрасываем нити, уцепляясь за время Серебряного века. Мы словно сшиваем, чтобы шрамик над этим всем образовался. И поэтому естественно, что самое близкое — это Серебряный век, чуть дальше — там уже сидит модерн. Мне близок романтизм, мне близок модерн. И одновременно с этим — некое очень здоровое фолковое начало. …Есть два у меня внутренних направления: солнечное и лунное. И если говорить о лунном направлении, то это как раз и есть романтизм и модерн. А, что касается солнечного, то — это очень здоровое и чистое фолковое мироощущение, освобожденное от всяких наворотов… И, надеюсь, что как раз в этом направлении я и буду двигаться. То есть, все эти завитушки отвалятся…

— Завитушки модерна?

СК: Да.

— А традиция?

СК: Вообще… может это моя претензия, но мне хотелось бы приблизиться к традициям средневекового мистериального искусства.

.

***
Из интервью с С. Калугиным, газета «Волжская коммуна», 18 ноября 2003:

— Когда вы используете средневековую символику, сочетания типа «алхимический брак» и т.д., всегда есть опасность, что за ними слушатель будет слышать просто слова, не чувствуя никакой связанной с ними реальности. Вы ощущаете это как проблему?

— Я ощущаю как проблему то, что мне нужно купить усилитель за 35 тысяч, а у меня их нет, и я в долгах как в шелках – вот это серьезная проблема. А все эти богатые символы, которые мы, бывает, используем — ну так дорогу осилит идущий. Любой желающий может пойти в книжный магазин и приобрести массу достойной и правильной литературы, желательно с грифом «академия наук СССР», а не ту ерунду, что продают в «Пути к себе» или в «Белых облаках», достаточно глубоко в эту тематику погрузиться и понять, что эти символы означают. А уж если он начнет при этом как-то практиковать религию, молиться, в случае если он христианин или мусульманин, медитировать, если он буддист, то эти символы сами перед ним раскроются. Если человек ленивый и не хочет этим заниматься, то, как говориться, его проблемы.

…- Вы писали в Интернете, что любая песня приходит из точки тишины. И о том, что для этого нужен особый способ жизни – вблизи этой точки. Вы помните момент, когда это первый раз с Вами случилось? Когда Вы поняли, что Вы – именно это, и Ваша судьба – жить так?

— Да я помню этот момент, это все достаточно просто и многократно описано в литературе. Как правило, первый момент дается как дар, а потом это дар отнимается и человек долгими годами идет к нему идет снова. Наверное, года 22 мне было. В результате достаточно мучительного внутреннего процесса был такой момент, когда на самом деле «осияло». Но я тут же все это профукал, потому что, когда этот дар дается, ты к нему совершенно не готов, у тебя куча непроработанной всякой чуши внутри. Побегал, побегал день другой третий – и кердык. А потом уже собственным трудом. Дали тебе ориентир – вот и иди. И чем дальше, тем прикольнее наблюдать, как сквозь это бытие начинает посверкивать.

.

***
Из интервью с С. Калугиным, из книги Анатолия Обыдёнкина «Произвольная космонавтика. Время колокольчиков, version 2.0», 2003:

— Многие считают твои песни излишне перегруженными сложной символикой, труднопонимаемыми. Насколько ты считаешь их адаптированными к восприятию среднего слушателя?

— Если я о чём и не задумываюсь в этой жизни, так это о восприятии среднего слушателя — мне абсолютно все равно. Могу сказать, что в песнях периода «Nigredo» и некоторое время после всё действительно построено на сложных символических рядах. Я не отказывался от этого и дальше, просто символы стали менее зашифрованы, более адаптированы, хотя у меня до сих пор всё из них, собственно, и состоит.
Я ставил перед собой простую задачу: максимально адекватно отразить некоторые внутренние процессы, что и получалось через некие ассоциативные цепочки. Если бы это можно было сказать простым незамороченным языком – я бы совершенно четко это сделал. Целенаправленно я ни над кем не глумился и в том, что делал, был честен.

– Можно как-то очертить рамки направления, в котором работаешь?

– Пока писал большие баллады, предпочитал называть их искусством нового синтеза. Смысл термина следующий: в течение долгих веков, вплоть до позднего средневековья, существовала некая цельная культура. В эпоху Возрождения она взорвалась и начала крутиться мелкими завитками – сначала перешла в барокко, затем, через классицизм, – в романтизм, последние завитки – модерн. Потом уже начался распад на атомарный уровень, когда пошли всякие авангардизмы, конструктивизмы и так далее. Всё это закончилось ташизмом, когда просто ляпали краски на холст, и постмодерном, когда остались лишь осколки предыдущих культур и люди хаотично их перемешивали, не зная, что с ними делать, потому что всё уже раздолбали и растоптали.
Мне кажется, объективное требование времени – осознание того, что пришла пора именно нового синтеза: брать весь объём мировой культуры и не бессмысленно с ним играть, как делают постмодернисты, а создавать некую новую цельность на религиозном стержне, чем, собственно, всегда и занималось искусство. Поэтому я именно так и называл то, что делаю.
Последнее время моя игра со стилями включает в себя и многие современные, в том числе всевозможные блюзики, джазики и так далее. Поэтому до конца упираться в этот новый синтез для меня не совсем правомочно: я сам не совсем понимаю, что со мной происходит.

– Ты упомянул о религиозности искусства…

– Конфессионально я православный христианин, но не свихнувшийся на этой почве человек. Вслед за Борхесом могу сказать, что «моя традиция – всё мироздание». Я открыт к восприятию иных культур, и это нормально.

.

***
Из интервью с С. Калугиным, Молодёжный православный миссионерско-просветительский журнал «Собрание» №7, ноябрь 2006 г:

— Позвольте задать часто задаваемый Вам вопрос, понимают ли всё то, что Вы хотите сказать Ваши слушатели?

— Ну, я же не эти люди и не могу за них ответить… 🙂 Я думаю, что всей полноты игры, которую мы играем, не понимаем даже мы сами. В нашей музыке и текстах много двойных и тройных смысловых пластов, но я встречал людей, которые довольно адекватно воспринимают наше творчество, хотя найти слушателя, который бы воспринял все в целом, сложно. Среди тех, кто знает, кто такой Дионисий Ареопагит вряд ли найдется тот, кто знает, кто такой Тони Левин, а среди тех и других вряд ли кто уследит за цитатами из разных авторов, вплоть до Есенина или Мао. Среди них мало кто уследит, что в нашей музыке здесь мы отсылаем к мессе си минор Баха, а здесь к пакистанским суфиям. Тем не менее, это и делает работу интересной. Когда база больше того, что видно реально, когда заметна только верхушка айсберга, сразу возникает ощущение, что имеешь дело с чем-то серьезным. Ведь и профессор Толкиен сначала создал все эти языки, страны и весь огромный background, а потом в качестве вершинки этого background`а появился „Властелин колец“. Кстати говоря, я очень четко чувствую, когда back ground равен тому, что я слышу, и мне всегда скучно слушать это. Всегда интересно, когда за конкретным произведением ты ощущаешь что-то большее.

.

***
Из интервью с С. Калугиным, газета «Крымская правда», №100(23963) от 03.06.2006:

— Вас можно назвать «умным» музыкантом: вы очень начитанный, в текстах информация в каждой строке. Скажите, это получается органично или же вы специально пытаетесь их напичкать?

— О, боже, да это же просто гумус, без него нельзя. Для поэтического творчества нужен огромный объём хаотических знаний. И благодаря комбинациям, которые вольным образом внутри этого заключаются, случаются песни.

— То есть у вас в текстах сплошные интертексты?

— Не только у меня, у любого поэта. Откуда взялось именно это слово — да, может, он прочитал его в 12 лет, листая книгу «Печное дело». Ты не можешь просто взять и писать от балды, с нуля, — будет пошлость, банальность. Тебе нужно проработать огромное количество музыкального материала, освоить правила этой игры. Искусство — это же набор правил и ограничений, нельзя делать всё, что хочешь.

— Я думала, наоборот!

— Тогда это будет не искусство, а хаос.

…Существует такое деление: непонятно о понятном — так пишут дураки. Непонятно о непонятном — это период нашего первого альбома «Nigredo», затем понятно о понятном — с этим понятно. И, наконец, самые крутые пишут понятно о непонятном — мы к этому уровню приближаемся. Наша задача — обрести ясность, не теряя сложности. Пока мы существуем как некий элитарный проект, считаем, что эта задача не выполнена.

.

***
Из интервью с С. Калугиным:

— Какие надежды связаны с появлением возможностей электрического звука, с возможностью делать новые аранжировки именно в этом ключе?

СК: Надежды большие, но я не знаю, насколько они оправдаются. Все, что мог сделать сам по себе один человек с гитарой, — этот потолок был взят, в общем. Он был исчерпан в качестве некого резерва, то есть в смысле людей, которым может быть интересен человек с гитарой, что бы он ни делал. Это достаточно узкий специфический круг. С появлением коллектива, во-первых сильно изменяются сами вещи , потому что аранжировочный гений группы «Артель», в общем-то, налицо. . С другой стороны, есть надежды, что намного большее число людей сможет на это отреагировать.

-Такая своего рода демократизация….

СК: В некотором роде демократизация. Но, с другой стороны, есть все, что было потенциально заложено в музыку. Когда я познакомился с «Артелью», они послушали эти песни и говорят: а ты тяжелым роком никогда не увлекался? Елки-палки, говорю, сколько лет! Это очень слышно, говорят, сейчас мы тебе покажем, что ты имел в виду, когда это писал. И сыграли… Я всю жизнь говорил, когда меня пытались зачислить в акустические рокеры: ребята, вы ошибаетесь, я не акустический музыкант…. У меня долгое время существовало как-то по отдельности: песни отдельно, классическая гитара отдельно, тяжелый рок, который я любил, отдельно, интеллектуальный рок и фолк — отдельно. Сейчас я, наконец, органичен. Мы уже смеемся, что играем теперь в стиле этно-трэш и т.д. Я всегда был уверен, что тяжелый звук- это форма, в которой может быть отражена большая культура. Но, к сожалению, таковой она являлась только… ну, у King Crimson; наверно вот -высшая категория. А так еще немного кто с тяжелым звуком глубоко работал…. В результате, не потеряв ни этнических, ни классических каких-то аллюзий, мы приобрели мощь тяжелого звука, к которому я всю жизнь тяготел…

.

***
Из интервью с ОРГИЕЙ ПРАВЕДНИКОВ, журнал IN ROCK, 2001:

— …Вам, как группе, уже два года, вышел альбом. Когда вы присоединялись к Калугину, то наверняка имели представление о том, чего хотите добиться…

Оргия Праведников: — Cкорее Серега к нам присоединился, а не мы к нему. Он пригласил нас в качестве аккомпанирующего состава, а в итоге мы его фактически «поглотили». Долгое время проект «СК и Артель» существовал как две целостные единицы, а потом перерос в «ОП». Но это не так важно, поскольку на альбоме нет вообще никаких имен! Даже указаний, кто на чем играл. Такое отсутствие персональности в искусстве очень полезно.

***
Из интервью с С. Калугиным, газета «Мир Зазеркалья» №21 (172), 10’2004 г.:

А.М.: Сергей, вы прошли путь от барда до лидера группы.

С.К.: Собственно я всегда ощущал себя нормальным рокером, а не бардом. Просто никак не удавалось найти музыкантов, которые адекватно бы со мной сотрудничали. К тому моменту, когда я начал выступать, в России сложилась достаточно самостоятельная культура акустического рока со своей идеологией. И в силу того, что играл и пел под гитару один, в сознании большого количества людей я оказался помещенным вот в эту рок-бардовскую нишу. Я себя к этому течению никогда не относил, поскольку для меня рок — это мощный звук, стадион, грандиозность и симфонизм. Выступаю же я года с 93-го. Песни начал писать лет в 16. Было несколько периодов. На начальном Высоцкий на меня сильно повлиял, и лет до 18 я очень усердно ему подражал. Потом познакомился с Юрием Наумовым и через несколько лет я записал вышедший в Бельгии альбом “Nigredo” с песнями, возникшими под воздействием его творчества. А потом началась «Оргия праведников», начался рок.

А.М.: Что вы вкладываете в это понятие? Говорят, что рок у нас давно умер.

С.К.: У меня вполне музыкантское представление о том, что такое рок: я слушал рок западный. В среде профессиональных музыкантов как-то априори считалось, что рока в России нет и быть не может. Но когда я услышал Наумова, сразу понял, как можно соединить серьёзную музыку с поэзией. Наумов играл сложно, богато, утонченно, и при этом у него были философские тексты, развернутые мощные композиции.
Притом я всегда думал, что акустическую гитару можно вплести в ткань тяжелого рока приблизительно на то место, куда обычно вставляются электронные клавиши. Клавиши я терпеть не могу, потому что в тяжелом роке они звучат очень сентиментально, неспроста гении вкуса – «Queen» их долгое время принципиально не использовали. Они использовали благородный инструмент рояль. Акустическая гитара могла бы выполнять такую рояльную функцию. Все крутили пальцем у виска, говоря, что это бессмысленная затея, и если бы эго было принципиально возможно, давно бы сделали. Я не унимался и а конце концов почти сломался, подумав, что это и впрямь нереально. А у «Артели» (арт-роковая группа, в которую я пришел пять лет назад и которая в результате превратилась в «Оргию праведников»), как выяснилось, был точно такой же бзик. Мы просто друг друга нашли.

…А.М.: А вечный спор о том, что рок и Церковь несовместимы?

С.К.: Если мы вспомним, что рок это просто разновидность культуры, то увидим, что спор этот очень давний. Он начался с первых веков христианства. И всегда одни высказывались против культуры как таковой, а другие утверждали ее высокую ценность. Не стоит думать, что это спор между двумя равновеликими позициями, скорее, это спор между разными уровнями одного понимания реальности. Поясню. Для думающего, но неверующего человека, культура — это высшая ценность. Но когда человек начинает жить религией, он понимает: есть что-то выше, чем культура. В результате у него может быть агрессивная реакция: то, что ему раньше казалось высшим, он начинает топтать как неоправдавшее надежд. Он отчаянно топчет свою прошлую. ограниченную точку зрения, не разбирая, было в ней что-то достойное или нет.
Классический случай выплескивания ребенка вместе с водой. Это в общем-то плебейство, но изжить его очень трудно. Как этап это возможно и допустимо, поэтому я спокойно и с пониманием смотрю на впавших в культурофобию и обскурантмзм. Но важно, чтобы человек не зафиксировался навсегда в таком положении, не отказался от дальнейшего развития, и тогда наш пациент через некоторое время возвращается, у него все встает на свои места. Богу — Богово, Кесарю — Кесарево, и восстание заканчивается. Увы, некоторые фиксируются на такой мракобесной точке и утверждают, что музыка и Церковь несовместимы. Как они могут быть несовместимы, если все искусство изначально — храмовое? И живопись нужна была, чтоб украшать храм, и музыка, чтоб петь в храме. Храм всегда был синтезом искусств, но в результате печального разделения на культуру светскую и церковную началась оппозиция. Мы дышим храмом, смотрим в сторону храма и стараемся разворачивать культурное движение опять-таки в храмовом направлении.

…А.М.: Считаете ли вы, что художник отвечает за то, что делает?

С.К.: Вы имеете в виду, должен ли художник париться на тему того, не спрыгнет ли кто-нибудь с крыши, начитавшись его книг? Нет. Любое действие в мире допускает разные толкования. 90% убийств совершается кухонными ножами, предназначенными для резки хлеба и капусты. А рукояткой пистолета можно колоть орехи. Впрочем, иногда и выстрелить не грех. Невозможно предусмотреть, как преломится то, что ты делаешь, в чьем-либо сознании. Ответственность лежит на том, кто таким образом прочел, а не на том, кто написал.
В искусстве главное — не солгать. И ответственность как раз в этом и заключается.

А.М.: Как создается песня?

С.К.: Да по-разному. Бывает, с музыки пишется, бывает, какая-то текстовая задумка. Обычно начинается с того, что кто-то что-то принес. Я принес текст, басист принес какую-то композицию. Мы начинаем с ней ковыряться, и всегда получается так, что любая задумка представляет собой некую философскую проблему. Пока мы ее не решим, композиция не случится. Поэтому создание песни (хотя наши песни и песнями назвать трудно), скорее это какие-то литературно-музыкальные экзерсисы) — это прежде всего длительный разговор в попытке хоть что-то понять. И если это понимание достигнуто, дальнейшее происходит быстро и слаженно.

.

***
Из интервью с С. Калугиным, журнал «Салон Audio Video» #10, 2000 г.:

— Александр Башлачев назвал рок-н-ролл «славным язычеством». А вы считаете рок-н-ролл религией?

Сергей Калугин: Нет, это просто искусство. Только в отличие от предыдущих его форм, здесь очень активно используется экстатика, что как раз характерно для архаических форм религии. И через это возникают эффекты, отождествляемые с религиозными.

Фартук, циркуль, мастерок — мы играем русский рок!

***
Пресс-конференция группы ОРГИЯ ПРАВЕДНИКОВ, 30 июля 2004:

Сергей Калугин: Соединение нежности акустики с мощью и симфонизмом тяжелого звука. И я еще хотел сказать, что рок давным-давно вырос. Это уже не молодежная музыка. Это серьезная культура. Поэтому мы оперируем пластами тяжелой музыки так же, как мы оперируем этнической музыкой, обращаемся и к барокко. Тяжелый рок в данном случае – просто один из инструментов.

.

***
Из интервью с С. Калугиным для журнала «Волшебная гора», VII выпуск, 1997:

— Посещает ли тебя ощущение вакуума в связи с тем, что твое творчество не проходит по разряду классической музыки или рока? С одной стороны, ты находишься в тесном контакте с этими жанрами, с другой — музыкальный стиль Сергея Калугина непросто определить, если не подыскивать ему трудно воспринимаемые большинством слушателей формулировки типа «алхимический рок» или «искусство нового синтеза».

С.К. Сейчас ощущения вакуума уже нет. Первоначально мне было свойственно огорчаться по этому поводу, но как теперь я понимаю это ощущение было слабостью. Просто принадлежность к какой-нибудь стае — возможность быстро и без проблем решить ряд вопросов чисто практического толка: аудитория, запись и т.д. Сейчас у меня есть своя аудитория, есть люди которые способны адекватно воспринимать мое творчество. Не ощущаю себя одиноким, потому, что люди подобные мне сейчас во всем мире поднимаются. Идет обращение к традиционным культурам, корням. Я просто один из солдат этого возрождения. Что касается определения чем же я занимаюсь, то наверное это все-таки искусство нового синтеза.

.

***
Из интервью с С. Калугиным, декабрь 1998 (Петрозаводск) — Январь 1999 (Москва):

— К какой музыкальной, поэтической традиции ты мог бы причислить свое творчество?

С.К.: Черт его знает! Однажды я назвал то, что я делаю, «искусством нового синтеза».

— ???

С.К.: На мой взгляд, это то, что приходит за постмодернизмом, у которого есть вся палитра мировой культуры, но нет ощущения, зачем всё это нужно. А вот сейчас появляются люди с достаточно серьёзным религиозным сознанием (и я один из них), которые также легко оперируют самыми различными культурными пластами, но при этом нанизывают их на какой-то очевидный духовный центр. И вот отсюда мое обращение к средневековой культуре, к класической культуре, к романтизму и т.д. Ну а последнее время я испытываю некое тяготение к простым формам, к рок-н-роллу, при этом стараясь вкладывать в них более серьёзное содержание, религиозное, например.

.

***
Из интервью с С. Калугиным:

Николай: Раз уж мы коснулись темы стиля – как вы бы назвали стиль, в котором сейчас играете?

Сергей: Никак, и даже не пытаюсь. Мы придумали, точнее, у нас образовался, оригинальный стиль, и по реакции людей, которые это слышали, это видно. Нет двух одинаковых мнений: одни говорят, что это Металлика с Джетро Таллом, другие говорят, что это Кинг Кримсон с Аквариумом… ну и так далее, и так далее, и так далее… То есть это всё в общем говорит о том, что при попытке как-то идентифицировать всё это дело, сравнивать с тем, другим, третьим, четвёртым, и однозначных мнений нет — это означает, что просто явился новый стиль. Ну мы так, смеха ради, его обозвали «Hard & Soft». Ну.. симфо-панком это тоже называли одно время, когда ещё толком играть у нас не получалось, мы играли очень сложно, но очень грязно, друг в друга не попадая — это был классический симфо-панк. Но сейчас мы играть вроде как научились нормально, поэтому вот так. Не совсем наше дело изобретать названия своему стилю, когда-нибудь оно образуется.

.

***
Из интервью с С. Калугиным, 14.12.2007:

— Как бы Вы сами сформулировали суть вашего творчества?

С.К.: То, что я делаю я сам называю Новым Синтезом. Я не единичный случай в этом отношении. В тече- ние последнего столетия мировой культурный процесс двигался в сторону все большей дисперсности. Единое поле культуры постепенно распадалось на более мелкие составляющие. Этот процесс нашел свой финал в постмодернизме. Сейчас же поднимается следующая волна. К этому течению принадлежат люди, которые ,как и постмодернисты, оперируют достаточно широким культурным пространством, но, в отличие от последних, имеют внутренний религиозный стержень и делают это не в состоянии полной потерянности и непонимания происходящих явлений, а вокруг некой идеи. И начинает собираться новая мозаика . После того, как культура была разрушена, пришло время собирать камни.

.

***
Из интервью с С. Калугиным, FUZZ 8 2007:

Сергей Калугин: …У нас в России группы в основном играют стиль. Взгляни на объявления у вас в журнале: “Группа, играющая грандж, ищет гитариста”, “ищем басиста, играющего фанк”… То есть никто не ищет новое слово в рок-музыке — люди встраиваются в некую струю, и у каждой струи есть свой маленький мирок. А у нас пафос в другом: мы всегда хотели делать что-то оригинальное, то, чего в мире еще нет. Зачем быть тысячной группой, играющей дэт или трэш? Поиск нового — это и есть искусство. Конечно, это искусство складывается из того, что наработано предыдущими художниками; конечно, у каждого из нас есть куча любимых групп, мы их изучали и разбирали… Но в конечном счете артист может быть интересен, только если в нем все это переплавилось. И получился либо эклектичный хаос, в котором ты нас заподозрила в рецензии на “Двери! Двери!”, либо прожитые влияния сплавились в некое уникальное единство. Как, например, у RAMMSTEIN, которые сплавили в своем творчестве металл, техно, евродиско, электронику а ля KRAFTWERK, Третий рейх, театр Бертольда Брехта, романтиков в духе Новалиса… Там вообще соединено все самое яркое, что было в германской культуре, причем без всякой этической оценки — от христианских мистиков до немецкой садо-мазо порнухи, гаже которой нет на свете, чем она и запоминается. И у каждого текста RAMMSTEIN по 8 уровней: их можно читать как садомазохистскую агитку, экспрессионистский манифест, произведение немецкого романтика, алхимический рецепт или мистический трактат. Я все это вижу в них… это наши братья, на самом деле. И такая же приблизительно история была с нами — другое дело, что мы долго высиживали это яйцо. И когда я понял, наконец, что мы творим, я очень смеялся.

.

***
Интервью с Сергеем Калугиным — ноябрь 2003 года:

Калугин: Что касается собственно музыки, то мнение, что она умирает — полная чушь. Скорее всего, так говорят люди, которые в какой-то момент сами умерли. Они перестали воспринимать что-то новое. Посмотреть полностью
Я спрашиваю такое говорящих: в каком же году, по вашему, умерла музыка? Когда называют год, говорю: «Прошу прощения, но только что вы назвали год, когда умерли сами». Рок-музыка стала взрослой, изжив подростковые комплексы. Превращается в серьёзную культуру
Смотрите: Rammstein в Германии синтезировал всё, что было в немецкой культуре от театра Бертольда Брехта, немецких романтиков, культуры III Рейха, евродиско, heavy metal и.т.д.
Разумеется, дух 1968 давно умер. Группы, которые приходят сейчас, другого духа. И мы другого духа. Приходит новая рыцарская культура иных корней, формально продолжающая оставаться рок-музыкой, но de facto — это иное явление культуры. Она не просто жива — она гипержива. Идёт взрыв именно групп, синтезировавших то, что было в их национальных культурах.

.

***
Из интервью с С. Калугиным, Деловая газета «Взгляд», 13.02.2008:

– Российскую культуру ты относишь к европейской?

– Конечно. Особенно это ярко проявилось в последние 300 лет после Петра. Но и до этого русская цивилизация была вариацией цивилизации византийской. Что тоже Европа. Хоть и пропитанная азиатчиной, но Европа. А уж после реформ Петра – конечно, это европейская цивилизация. С рядом своих очень характерных черт, но глубоко европейская. И поэтому для России сегодня внешние влияния так же болезненны, как и для всей остальной Европы.

– И в музыке?

– Я не вижу какой-то глубокой беды в музыкальной сфере. Музыканты и вообще люди искусства – это люди, понимающие, что искусству без Бога нельзя. У них есть внутренний базис, есть стержень, есть точка отсчета. Ну, я не имею в виду «искусство», которое прибивает к доске кружева или грязные носки ржавым гвоздем и пытается это продать за полтора миллиона долларов.

– Поп-культура тоже?

– Поп-культура, конечно, нет. То есть могут быть художники, которые используют наработки поп-культуры для художественного творчества, но чистая поп-культура – это сфера потребления и к искусству никакого отношения не имеет.
Поэтому в музыке как раз ситуация более-менее ничего. Я бы не стал столь мрачно смотреть на ситуацию, как Ревякин. Тем более говорить, что африканская ритмика погубила европейскую музыку, – ничего она не погубила.
В музыке, благодаря, может быть, первоначально наивным и смешным попыткам металлистов адаптировать жесткую ритмику к европейской симфонической традиции, это дало замечательные плоды. Сейчас европейская рок-музыка – чуть ли не последний оплот европейской культуры.
Музыке угрожает опасность не со стороны других художников. Художники разных народов и культур – это некая масонская ложа. Художник художника поймет. Опасность, скорее, со стороны имитаторов всех мастей и любителей извлекать прибыль из находок и идей действительно достойных творцов.

…– В музыке «Оргии праведников» …не слышно русских корней, зато слышно огромное количество тех же итальянских мотивов, чуть ли не бразильских мотивов, американской культуры.

– Чтобы ответить на этот вопрос, нужно ответить на вопрос, а что вообще из себя представляет русская культура. Я же воспитывался в музыкальном училище на советских учебниках, а советские учебники, если ты помнишь, они очень акцентировали в любом художнике, будь то Бетховен или Моцарт, национальные особенности.
Идея была такова. Каждый художник дожидается момента, когда в нем наконец пробудится национальное чувство, и тут-то, вдохновленный простой народной мелодией, он творит в полную силу, воплощает национальный дух, то есть самое ценное, что в нем есть.
Несмотря на тот идиотизм, с которым нам это все объяснялось, в такой постановке есть большая правда. Действительно, художник становится важен и ценен, когда он талантливо воплощает национальный дух.
Но в России удивительный феномен: пришел Петр и снес к едрене фене всю аутентичную русскую культуру. В том, что касается государства, искусств, образования во всех его проявлениях, он взял и привнес сюда совершенно сознательно культуру европейскую.
В результате получилась дикая вещь – элитой страны оказались воспитанные в тепличных условиях обеспеченные европейцы, зачастую эта самая элита очень крепко перемешивалась с аристократическими домами Европы, не говоря о том, что сами государи после Петра были почти чистокровными немцами.
И вот эта самая голова европейской такой элиты оказалась водружена на тело азиатской державы, жившей совершенно своими глубокими внутренними процессами, очень мало связанными с процессами, происходившими в элите. Но элита, тем не менее, пыталась эту страну построить по современному европейскому образцу.
И что в результате получили? Мы получили высокую культуру, для которой своя собственная народная национальная культура была такой же экзотикой, как культура Анголы.
Когда Пушкин писал «Руслана и Людмилу», для него это была такая же стилизация, как «Бахчисарайский фонтан». А собственно «своей» для него была культура европейская, от Эсхила до Байрона. Кто-то сказал, что вся послепетровская русская литература напоминает перевод неизвестного европейского оригинала. Такой культурный феномен.
В советские времена это вылилось в конечном итоге в то, что у нас получился лучший в мире Шерлок Холмс, мы лучше понимаем его, чем сами англичане. Самые лучшие в мире Карлсон, Винни-Пух, Мэри Поппинс (имею в виду сжатый перевод Заходера, а не дурацкий фильм).
Начитавшись этих всяких учебников, я ждал, когда же во мне проснутся мои национальные корни, я даже с ужасом этого ждал, что вот они проснутся и я разведу малину, оденусь в домотканое, отращу бороду и буду петь ай-лю-лю. А я что-то не пою и не пою.
То есть какие-то касания этой аутентичной русской культуры происходят, но не больше, чем культуры арабской. Потому что для меня она точно такая же игрушка, как культура арабская, я точно так же ее использую. И в какой-то момент я вдруг осознал, что мое творчество глубоко национально.
Вот именно в том, что я пою немецкие, итальянские, арабские и прочие песни, я абсолютно следую нашим классикам, которые именно так и поступали. Наши сокровища – это «Моцарт и Сальери», «Скупой рыцарь», все эти вариации на европейские темы. Вот сокровища русской литературы. И мы с нашей музыкой национальны в том смысле, в каком собственно нация возникла в России после Петра.

– А тебе самому нравится такая традиция? Может быть, пора появиться исконно национальной интеллигенции?

– Понимаешь, любое реконструкторство превращается в фарс. Ты же помнишь, как про Хомякова говорили, что он одевался настолько по-русски, что на рынке его принимали за турка.
Это сродни попыткам возродить язычество. Ну нет его в России – в Туве оно, может быть, еще сохранилось, но в России его нет, тысячу лет, как его загнули. Поэтому, как ни смешно, но единственная возможность прикоснуться к русскому язычеству существует только в православной церкви.
Именно она каким-то образом, уничтожая, но и принимая в себя – все эти Яблочные Спасы, – сохранила какие-то сосуды язычества, и через православную церковь они до нас дошли. За ее пределами ничего нет, и это невозможно возродить. И точно так же бессмысленно надеяться возродить какую-то исконно русскую цивилизацию.
Это примерно как в Англии сейчас пытаться друидов возрождать. Ага, спохватились через тысячу лет – какие друиды? В результате получится подделка и просто пошлятина. Вот у староверов эти корни до сих пор сохранились. Будь я из староверов, я бы их транслировал, имитировать это бессмысленно, у меня не получится.

– Я не пойму приоритеты. Если ты не старовер, не друид, не итальянский синьор, то какая разница, что переосмысливать? Уж лучше русское, казалось бы.

– Как ни смешно, с итальянскими синьорами у меня-то связь как раз прямая, в отличие от русского язычества. Очень просто – от меня к Серебряному веку, от Серебряного века к Пушкину, от Пушкина к Петру, от Петра к Европе. А в Европе собственно уже вот они.
Понимаешь, вечный крик русских художников и интеллигентов «Домой! Назад! В Италию!», он объясняется тем, что люди воспитаны в европейской культуре, а живут вне ее пределов.
Гоголь писал «Мертвые души», сидя в Италии. Только там русский художник себя ощущает наконец дома. С этим ничего невозможно поделать – вся его культурная традиция, в которой он воспитан, она корнями уходит в Европу.

– Как при этом ощущать себя русским?

– Нужно сначала найти некую точку отсчета, а потом уже от нее начинать строить. Будучи помещен туда, куда он долго и безысходно стремился, человек имеет возможность вздохнуть, вообще осознать, на каком он свете, вот тогда возникает: «А родился-то я в украинской деревне». Но пока он не осуществил своего хаджа в эту Мекку, он себя понять не может.
Русскому художнику действительно нужно понять свой главный корень, кто его сделал, откуда он, почему, и тогда уже возникает возможность как-то реагировать на реальность.

– А где твой корень?

– Италия, Германия. Прежде всего Италия. В меньшей степени Германия. Еще в меньшей степени Франция. В принципе, Европа в широком смысле. Испания тоже. Но прежде всего все-таки Италия, потому что Рим – это то, откуда есть пошла европейская цивилизация.

– Интересно соотнести с тем, что тебя как музыканта все видят по-своему. Ты потрясающе играешь на акустической гитаре какие-то вещи, не связанные с роком, даже русский романс. При этом где-то у тебя русский рок и едва ли не Sepultura слышна. Велик разброс, и при этом ты ищешь Мекку в Италии, влияние европейской цивилизации. Тогда почему такой разброс? Ведь, как известно, удар сильнее, когда наносится в одно место?

– Я просто не пытаюсь идти против себя. Тот же Пушкин не был однозначно устремлен в возлюбленную Италию, для него точно так же возлюбленную, как и для меня. Это та самая всемирность, о которой столько говорят, всеотзывчивость русской души.
Русский – результат такой странной истории – оказался способен воспринимать самые различные культуры и некоторым образом сплавлять их в себе и переплавлять. С одной стороны, Глинка – это, конечно же, итальянский композитор на сто процентов, с другой стороны, он писал свою музыку так, как ни один итальянец бы не написал.
И Пушкин то же самое, его «Маленькие трагедии» могли только в России возникнуть – таким образом, как и наша рок-музыка. И ничего тут удивительного. Именно та самая всеотзывчивость, которая одновременно и крест очень тяжелый. В принципе, нет культуры, которую бы я воспринимал как чужую. А за это спасибо России.

.

***
Из интервью с С. Калугиным, Философская газета, №3, 2001:

— Что Вы подразумеваете под попсой?

С.К.: Попса – это отсутствие творческого усилия, нетворческая эксплуатация находок других людей: для того, чтобы создать массу «хитов», достаточно взять золотую секвенцию и написать на неё пятьдесят композиций. В данном случае золотая секвенция берётся ради выкачивания денег. Смещение цели с цели на средство, когда средство ставится в качестве цели, – это и есть попса. Это перецентровка творца на приятное сопутствующее творчеству – деньги, славу.

— Как же быть с «искусством для народа», не понимающего и не принимающего песен плана «Чёрной луны», навевающих на него тоску?

С.К.: Совершенно ложное представление, что людям такие песни не нужны. Большая часть людей инертна, они сами не будут выбирать, их нужно вести. Что поделаешь, пассионариев – пять процентов, остальных – девяносто пять. Если не держать в руках эту пассивную массу (даже посредством цензуры) она начинает разлагаться. Начинает следовать низменным инстинктам. В советское время народ читал «Литературную газету», у неё был колоссальный тираж. Её читали все те, кто сейчас благополучно деградировал до «СПИД-инфо». Читали, потому что не было другого. Простой человек и сам рад тому, чтобы его погнали вперёд. В действительности ему противно от своей растлевающей дух неосознанности. Как-то в Останкино был эстрадный концерт, куда пригласили «Оргию праведников». Приехав туда, мы увидели полный зал зомби, смотрящих на сцену и спящих с открытыми глазами. На сцене бесы – мерзкие циркачи – транслируют гипноз: попсовые эстрадные попевки, дёшево звучащий рояль. И вдруг появляется новая группа – безумно трагический русский панк, гитара и гармонь. «И горели в танках деды, но колени не марали. И за Родину орали, и давили сук поганых!» (А. Прахов). И после этого всего зал вдохнул, как новорождённый. Все проснулись, словно ударило счастье. Что происходит?! И в момент всеобщего почти ликования врывается устроитель концерта и начинает орать: «Вы что сделали?! Вы всё сломали!» Это каркающий голос нечистой силы, который вещал через человека: «Всё сломали!» Оторвали вампира… Нам уже выступить не дали.

— Какие, на ваш взгляд, должны быть предприняты меры для дезинфекции искусства, дабы отделить попсу от творчества предельной глубины?

С.К.: Введение цензуры. Создание некой комиссии, которая занималась бы отсеиванием плевел от зёрен.

— Должна ли реально существовать иерархия жанров, стилей и так далее?

С.К.: Обязательно надо загнать фарс туда, где он должен находиться, – на площадь. Фарс должен быть под прессом. Почему средневековый фарс сейчас мы читаем и воспринимаем как высокое искусство? Потому что тогда все осознавали природу данного явления и его место в искусстве. Если сегодня мы закроем попсе вход в высокие слои и заставим петь для черни свою чернь, то слушатели разорвут на куски большинство из авторов, понимая, что их не способны по-настоящему развлечь. Всё – обман. Есть люди в этом жанре, которые, находясь под прессом, будут способны выдать новый фарс на уровне искусства.

— Разве истинно творческий человек не лоялен ко всем жанрам?

С.К.: Я лоялен к фарсу. Просто это и должно быть фарсом, а не издевательством над человеком. Мы живём во времена тотальной подмены. В нормальном традиционном обществе поклонения достойны, например, мореплаватели. Или солдат, совершивший подвиг, или учёный, что-то открывший. А сейчас прежде всего почитаем фигляр, который представил мореплавателя, врача… Не тот, кто совершил подвиг, а тот, кто изображает. Актёры тоже достойны уважения, но должна быть иерархия. Кто сейчас составляет свет, кто прирос к аристократам? Парикмахеры! Кутюрье! То, чему место на кухне, – сапожники, портные, – все они хороши на своём месте, но отвратительны в качестве высшего света. Соответственно вся эта шушера тащит представителей своей касты в искусство.

.

***
Из интервью с С. Калугиным, газета «Россiя»:

— Сергей, со стороны “Оргия праведников” напоминает некий рыцарский орден, который занимает по отношению к окружающему миру оборонительно — воинствующую позицию. Так ли это?

— По крайней мере, это близко к тому, как мы эту ситуацию видим изнутри. Нормы доступа в этот орден — четко не оформленные, но реальные — действительно существуют. Существует нигде не прописанный устав ордена, никак не оформленное посвящение в орден. И, в принципе, изначально слово “орден” возникало в наших разговорах. Это относится не только к членам группы. Доступ, в принципе, открыт. Примыкают к этому кругу наши ближайшие друзья и соратники, причем сами они зачастую являются участниками подобных же братских орденов.

— Каковы идейные позиции этого условного ордена?

— Я буду говорить достаточно истоптанные за последние десять лет слова, но в центре нашего мировоззрения стоит традиция. Мы вкладываем в это слово не новомодное толкование, а скорее то, которое можно встретить в книгах издания Академии наук СССР. Современный мир существует по извращенным, на наш взгляд, правилам, причем извращенным настолько, что если ты пытаешься действовать по иным законам, то получается, что весь мир идет в ногу, а ты — нет. Мы имеем достаточно нахальства, чтобы это признать: мы идем в ногу, весь мир — нет. Для нас важно, прежде всего, честное отношение к своему делу. Это база для традиционного уклада. И искусство является в таком случае религиозной практикой. Причем это не обязательно искусство в привычном понимании. Можно на гитаре играть, а можно и табуретки делать. Известные мастера, особенно исламской или китайской традиции, демонстрируют нам такое отношение к делу: вспомните персидские ковры или китайскую каллиграфию. В нормальном традиционном обществе все было таковым. Отсюда наш девиз: “Свобода в служении”. Главный принцип – не врать. И самое интересное, что достаточно просто-напросто начать действовать по этому правилу, и ты по факту уже оказываешься в таком разрыве с установками современного мира, что волей-неволей твой орден будет превращаться в военно-монашеский.

.

***
Сергей Калугинъ’s Journal, 11.01.2011:

— Сергей, вы одно время очень любили рассуждать о прямой связи искусства и религии — не хотите ли продолжить тему? Любое ли искусство является или должно являться религиозным? И как вы относитесь к понятию (и явлению, если оно, по-вашему, существует) «христианский рок»?

Калугин:  — Думаю, что это бредовое явление. Исскуство и есть религия, то есть в буквальном переводе «восстановление связи». Если эта связь не восстановлена, то и искусства нет. Связь с демоническими пространствами не даёт искусства, потому, что в них нет любви.А искусство — это всегда история любви. А Бог и есть Любовь. Поэтому если факт искусства состоялся, то он уже будет нести в себе божественную искру. А если нет — то хоть обцитируся Писания , обвесься крестами и иконами, ничего христианского в этом не будет. Будет одно демоническое шуршание. Дьявол — обезьяна Бога. Большинство групп «христанского рока» вот так и обезьянничают. Есть отличная серия Южного Парка под названием «Chistian Rock Hard» . Всем рекомендую к просмотру.

.

***
Интервью с ОРГИЕЙ ПРАВЕДНИКОВ в клубе «Точка», Москва, 18.06.2010:

— Мы уже затрагивали вопросы видеоряда, игры со зрителем. В ОРГИИ ПРАВЕДНИКОВ вы несёте ответственность за тексты. Скажите, а вы любите играть со слушателем словами, запутывать?

Сергей Калугин: Нет. Зачем? Я говорю о простых и достаточно понятных вещах, по крайней мере, в последние годы. По молодости я был многословен, мне требовалось большое количество слов, чтобы попытаться объяснить, что же я имею в виду. Теперь же я, слава Богу, много старше, и мне достаточно употребить несколько простых слов для того, чтобы донести суть послания до слушателя. Поэтому сознательно я ничего не запутываю, но я люблю играть с образами, с культурными контекстами. Люблю сочетать на первый взгляд несочетаемое — это касается не только текстов, но и музыки.

.

***
Интервью с Сергем Калугиным:
http://161ab.ru/overview.php?interview=orgia_pravednikov_sergey_kalugin

— Этапы творчества… Ты можешь их как-либо обозначить?

— Конечно. Первый этап, это когда я начал писать песни, пытаясь подражать Высоцкому. Он продолжался примерно лет так до 19-ти. Потом я услышал Юру Наумова, очень сильно впечатлился и когда, в конечном счете, я понял что же он такое делает, я онемел и несколько лет не мог ничего писать. Потом начался второй период, вещей, написанных под непосредственным воздействием Наумова. Это длинные такие сложные гитарные инструментальные композиции с навороченными текстами. Собственно, эти песни потом вошли в альбом «Nigredo». Следующий этап был тогда, когда я совершенно неожиданно для себя начал писать очень простые песни. Я всю жизнь терпеть не мог Майка Науменко. Мне казалось — что за бытяга, надо о возвышенном… И вот, совершенно неожиданно, я стал писать какие-то матершинные рокнроллы на три аккорда, городские романсы.. тоже на три банальных аккорда. А потом, все это переросло в то, что эти два начала объединились, стали появляться вещи, соединяющие в себе легкость восприятия, но, с другой стороны, содержащие сложные как философскую смысловую, так и музыкальную подкладки. Такие, например, вещи, как «Сицилийский виноград», «Хуанхэ» и так далее. В общем-то, в этом состоянии я и пребываю… Да, но вот совсем недавно, с альбомом «Для тех, кто видит сны», начался все-таки новый, очередной этап. Мне окончательно перестала быть интересна поэзия в принципе, меня заинтересовала… Хм.. а может и наоборот — поэзия впервые передо мной раскрылась. Меня заинтересовал ее «магический» аспект. То есть когда ты не просто пишешь поэтические тексты, а когда ты произносишь некие «слова с властью», которые способны «прошибить стену». Вот, собственно, эксперименты такого рода в большом количестве содержатся в последних работах.

.

***
Интервью с ОРГИЕЙ ПРАВЕДНИКОВ, 21.10.2016:
http://www.weekend.com.ua/gorod/orgija-pravednikov-v-kieve_gorod.htm

— Те, кто знаком с творчеством группы, знают, что одна из ее главных фишек — соединение того, что, казалось бы, объединить никак нельзя (это видно даже по названию). В их песнях смешиваются эпохи, жанры, мировоззрения. Тем не менее, такие комбинации выглядят парадоксальными только на первых взгляд.

— Сергей: наша музыка так же полистилистична и поликультурна, как и текстовая составляющая. Просто с текстами это чуть более очевидно, потому что меньше людей хорошо разбираются в музыке, а начитанных людей достаточно много, и они видят все эти влияния и корни. Очень редко слушатель может в полном масштабе оценить игру, которую мы затеяли, с музыкальной точки зрения, философской и текстуальной. Если человек знает рок-музыку, не факт, что он хорошо знает классику, если он знает классику, он мог не читать философов, а если читал философов, он может в богословии не шарить, а если в богословии шарит, не обязательно знает рок-музыку и стихи Уолта Уитмена. С другой стороны, это неважно, это технические аспекты. Самое главное – мы хотим со всеми поделиться радостью. А то, что мы делаем красивую изощренную упаковку – ну нравится нам строить готические соборы из слов и звуков!

.

***
Ответы группы ОРГИЯ ПРАВЕДНИКОВ на закрытом прослушивании альбома «Время будить королей» в клубе «16 тонн». NEWSmuz.com. 20.09.2020.:
https://newsmuz.com/news/2020/orgiya-pravednikov-eto-nash-luchshiy-albom-45426

(Можно ли назвать песнями композиции «Оргии Праведников»)

— Мы не занимаемся песнями. От слова совсем. Мы занимаемся литературно-музыкальными композициями. Это наш профиль. Если они случайно становятся похожими на песню — это не особо планировалось. Мы производим синтез литературы и музыки, а на создание песни мы не претендуем. Если это вдруг получилось — получилось случайно. И это хорошо, наверное.

…(О миссии)

— Весь смысл культуры в том, чтобы создавать объекты, которые превышают уровень сознания современников. Для того, чтобы расширить его. А создавать объекты культуры, которые равновелики сознанию современников, — это для того, чтобы просто купить себе «Феррари». Нам это неинтересно. Мы просто меняем мир.

(О стихотворном противостоянии эстетики Калугина поэзии XIX века)

— Линия Тредиаковского — Ломоносова была альтернативной линией развития русского языка, которая сдохла. Я как некий последний воин мертвой земли отстаиваю Ломоносова и Тредиаковского против линии XIX века, условно линии Баркова, это очень старый конфликт. Я древний вампир, я разбираюсь с ребятами, которые умерли 300 лет назад. Оппонирую именно им. На эту платформу осознанно или неосознанно вставали и другие художники, например Гиппиус. Я про эту свою борьбу никогда ранее не говорил. Борьба против линии Баркова, из которого вырос Пушкин. Я люблю Пушкина, и даже воспроизводил его дыхание в песне «Возвращение в Неаполь». Но это воспроизведение возможно только тогда, когда Пушкин примыкал к линии Тредиаковского. Вообще много кто спился и умер внутри этого конфликта. Да, я балуюсь таким образом. Я отстаиваю альтернативную версию развития русского литературного языка. Это — мое хобби.

.

***
Из интервью с Сергеем Калугиным. 19.10.2020:
https://vk.com/@personpage-samoi-bolshoi-trudnostu-bylo-popast-mokroi-gubkoi-v-lico-kom

— Расскажите про всех участников Вашей группы. Кто за что ответственен в ней?

— Леха — композиция. Тема — гармония. Юра — мелодия. Саня — ритм. Я — философия.

_______________________________________________________________________

<<< Вернуться на главную страницу группы ОРГИЯ ПРАВЕДНИКОВ

<<< Вернуться на страницу «Дискография группы ОРГИЯ ПРАВЕДНИКОВ»

<<< Вернуться на страницу «Песни группы ОРГИЯ ПРАВЕДНИКОВ по алфавиту»

Автор и координатор проекта «РОК-ПЕСНИ: толкование» — © Сергей Курий