Автор статьи: Сергей Курий
Рубрика «Культовые Сказки»
«Они были друзьями. Часто встречались. Любили говорить друг с другом.
Один — автор солидных толстых романов. Другой — сказочник.
Юрий Герман.
Евгений Шварц.
Однажды я был свидетелем такого разговора:
— Хорошо тебе, Женя, фантазируй и пиши, что хочешь. Ты же сказочник!
— Что ты, Юра, я пишу жизнь. Сказочник — это ты».
(И. Игин)
Если найдется человек, которому кажется, что он не знаком с творчеством Евгения Львовича Шварца, переубедить его не стоит никакого труда. Достаточно лишь произнести: «Я не волшебник, я только учусь», или «Какое сказочное свинство!»…
Не спешите приписывать эти крылатые выражения Шарлю Перро, в ЕГО «Золушке» этого нет и в помине. Зато есть в знаменитой советской экранизации 1947 года, сценарий к которой написал Евгений Шварц, изрядно преобразивший, а точнее сказать — обогативший классический сюжет. Также он поступил и в сценарии по «Снежной Королеве» Андерсена.
К этому можно добавить «Сказку о потерянном времени» про малолетних разгильдяев, превратившихся в старичков. Это уже не «римейк», а самое, что ни на есть, собственное произведение Шварца. Как и «Обыкновенное чудо», и «Убить дракона», которые, благодаря режиссеру Марку Захарову, известны практически всем.
«Легкая душа»
«Я прожил жизнь свою неправо,
Уклончиво, едва дыша,
И вот — позорно моложава
Моя лукавая душа.
Ровесники окаменели,
И как не каменеть, когда
Живого места нет на теле,
Надежд на отдых нет следа.
А я всё боли убегаю,
Да лгу себе, что я в раю.
Я все на дудочке играю,
Да тихо песенки пою.
Упрекам внемлю и не внемлю.
Все так. Но твердо знаю я:
Недаром послана на землю
Ты, легкая душа моя».
(Е. Шварц)
Когда маленького Женю спросили, кем он хочет быть, тот выпалил: «Романистом!», после чего сильно смутился. Родители посмеялись и, когда Женя дорос до Евгения, отправили его в Москву изучать перспективную профессию юриста. В том, что будущего юриста занесло в сказочники, на самом деле нет ничего необычного. Подобную карьеру сделали и другие несбывшиеся юристы — Шарль Перро, братья Гримм, Гофман и, надо сказать, сказки оказались значительно перспективнее. К тому же Шварц умел с легкостью менять как города, так и профессии. Он вообще утверждал, что у него «душа легкая» и даже немного этого стыдился (как бы люди подобный оптимизм и игривость по отношению к жизни за легкомыслие не приняли).
В бурные годы революции и гражданской войны Шварц не находит ничего лучшего, как предаться актерскому ремеслу — сначала в Ростове-на-Дону, затем в Петрограде. Вскоре он начинает потихоньку внедряться в желанную литературную среду, по собственному выражению Шварца, «от избытка уважения на цыпочках, робко улыбаясь…». Люди искусства казались ему «небожителями», и даже обретя славу Шварц боялся назвать себя святым словом «Писатель».
Впрочем, вначале никто Шварца, как писателя, всерьез не воспринимал. Но в «среду» приняли. Да и как не принять? Такие люди, как Женя — балагур, весельчак, шутник — нужны в любой «среде» и в любой компании. Первое «литературное крещение» Шварц проходил в роли секретаря желчного автора «Айболита» — знаменитого Корнея Чуковского. Через какое-то время наш герой оказывается уже в Донецке, где пишет фельетоны и статьи в разнообразные шахтерские журналы и газеты. А в 1924 году возвращается в Петроград (вернее, уже Ленинград), чтобы начать работу в редакции детской литературы Госиздата, под руководством другой знаменитости — Самуила Маршака.
Работники детской редакции оказались во многом людьми такими же «легкими», поэтому Шварц чувствовал здесь себя, как рыба в воде. Особенно он сошелся с Николаем Олейниковым и Николаем Заболоцким, примыкавшим к литературного течению ОБЭРИУ. Так как течение сие властями не шибко привечалось, многие ОБЭРИУты зарабатывали себе на жизнь работой в детской литературе (и, надо сказать, обогатили ее замечательными произведениями). Хотя, измучившись ролью «детского литератора», Даниил Хармс (видимо, в сердцах) в конце концов написал, что «давить детей, конечно, нехорошо, но что-то же надо с ними делать». Шварц и Олейников не были столь мрачны. Они беззаботно веселили детей в журналах «Чиж» и «Еж», в свободное же от работы время забавляли редакцию.
Друзья Шварца вспоминали, как он еще подростком изображал заседание суда… собачьим лаем: и никто не путался — вот лает прокурор, вот адвокат. Так и посетители детской редакции вполне могли увидеть в перерыве Шварца и Олейникова, разгуливающих по коридору на четвереньках («решили поиграть в «верблюдов»). Популярным развлечением этих двух затейников было и «публичное ухаживание» за секретарем редакции детских журналов Генриеттой Давыдовной, в процессе которого каждый из ухажеров пытался дискредитировать другого (преимущественно в стихотворной форме).
«Я влюблен в Генриетту Давыдовну,
А она в меня, кажется, нет —
Ею Шварцу квитанция выдана,
Мне квитанции, кажется, нет.Ненавижу я Шварца проклятого,
За которым страдает она!
За него, за умом небогатого,
Замуж хочет, как рыбка, она.Дорогая, красивая Груня,
разлюбите его, кабана!
Дело в том, что у Шварца в зобу не…
Не спирает дыхания, как у меня.Он подлец, совратитель, мерзавец —
Ему только бы женщин любить…
А Олейников, скромный красавец,
Продолжает в немилости быть.Я красив, я брезглив, я нахален,
Много есть во мне разных идей.
Не имею я в мыслях подпалин,
Как имеет их этот индей![1]Полюбите меня, полюбите!
Разлюбите его, разлюбите!»
К сожалению, большинство стихотворных экспромтов Шварца не сохранилось (на то они и экспромты). Вот лишь один из характерных образцов его поэзии:
«Я не пишу больших полотен —
Для этого я слишком плотен,
Я не пишу больших поэм,
Когда я выпью и поем».
В конце 1920-х годов у Шварца наконец-то вышел сборник детских стихов «Рассказы старой балалайки», чуть позже стали появляться пьесы, тоже по преимуществу детские. Однако, всё это было не совсем то. Легкая, жизнерадостная, ироничная и вместе с тем глубоко романтическая натура Шварца никак не могла найти удачную форму для своего проявления.
Получилось так, что эту форму «нашёл» для Шварца Николай Акимов — режиссер только что образовавшегося Театра комедии. Именно Акимов в 1934 году заказывает нашему герою «пьесу на современную тему», и именно во многом благодаря Акимову Шварц создает четыре великие сказки-пьесы, обессмертившие его имя — «Голый король», «Тень», «Дракон» и «Обыкновенное чудо».
Николай Павлович Акимов.
Взрослые сказки
«…Вы меня попрекали тем, что я детский драматург;
приехав сюда, я решил оправдаться. Как Вы справедливо
заметили, разговоры о детской драматургии меня
радуют столь же мало, как Вас разговоры о том, что
Вы хороший художник, который зачем-то режиссирует.
А Вы меня раза три обозвали детским драматургом,
сами Вы детский драматург, милостивый государь!».
(Из письма Е. Шварца Н. Акимову, 1938 г.)
«Мы сделали из этой сказки музыкальную комедию,
понятную даже самому взрослому зрителю».
(Е. Шварц «Золушка»)
Это было идеальное предложение, идеальная форма, в которой Шварц мог проявить все свои таланты и жизненный опыт: работу в театре, любовь к сказке, искрометный юмор и серьезность поднимаемых проблем. «Взрослая сказка на современные темы» — что могло быть лучше и «легче»…
Первой такой сказкой стала пьеса «Голый король» (1934). Формально она представляла собой своеобразную авторскую компиляцию трех известных сказок Андерсена — «Новое платье короля», «Свинопас» и «Принцесса на горошине». Идейно пьеса была направлена против, набиравшего силу, германского фашизма.
«Камердинер. …Вы арийцы?
Генрих. Давно».«Король. …Говорите родословную, но короче.
Ученый. Слушаю, ваше величество. Когда Адам…
Король. Какой ужас! Принцесса еврейка?
Ученый. Что вы, ваше величество!
Король. Но ведь Адам был еврей?
Ученый. Это спорный вопрос, ваше величество. У меня есть сведения, что он был караим».«Принцесса. Это очень тяжело — жить в чужой стране. Здесь все это… ну как его… мили… милитаризовано… Все под барабан. Деревья в саду выстроены взводными колоннами. Птицы летают побатальонно».
Ну а, по сути, «Голый король» стал настоящим прорывом в отечественной сказочной литературе и драматургии, оригинальным экспериментом по «оживлению» старых сказочных архетипов. В своих пьесах Шварц показал, как современны и актуальны могут быть проверенные веками сюжеты. Показал, что в сказках, которые считались «детским чтивом», заложены важнейшие нравственные вопросы и решаются серьезнейшие жизненные проблемы. Первым и основным достоинством сказок Шварца лично я считаю умение отойти от детского «сюсюканья», коснуться важного и серьезного, не исказив при этом чистоту и наивность духа сказки, привнести в сказку черты повседневности и узнавания и при этом не разрушить ощущение чудесного. Поэтому во «взрослых» сказках нашего героя всегда есть что-то «детское», а в «детских» — «взрослое».
Н. Акимов:
«…Когда Шварц написал свою сказку для детей «Два клена», оказалось, что взрослые тоже хотят ее смотреть.
Когда он написал для взрослых «Обыкновенное чудо» — выяснилось, что эту пьесу, имеющую большой успех на вечерних спектаклях, надо ставить и утром, потому что дети непременно хотят на нее попасть…
Я думаю, что секрет успеха сказок Шварца заключен в том, что, рассказывая о волшебниках, принцессах, говорящих котах, о юноше, превращенном в медведя, он выражает наши мысли о справедливости, наше представление о счастье, наши взгляды на добро и зло. В том, что его сказки — настоящие современные актуальные пьесы».Е. Шварц:
«Я никак не мог допустить, что можно сесть за стол, выбрать себе стилистический прием, а завтра заменить его другим. Я, начисто лишенный дара к философии, не верующий в силу этого никаким теориям в области искусства, — чувствовал себя беспомощным, как только на литературных вечерах, где мне приходилось бывать, начинали пускать в ход весь тогдашний арсенал наукоподобных терминов. Но что я мог противопоставить этому? Нутро, что ли? Непосредственность? Душевную теплоту?.
…Это не от привычки к детским пьесам я заставляю героев говорить несколько наивно. Это — результат уверенности моей в том, что люди так и говорят».
Погрузиться в мир сказок Шварца проще простого — уж больно узнаваемы большинство из его персонажей. Это и самодур-король, который обвиняет в своем самодурстве «дурную наследственность», и министр-администратор, которому должен весь королевский двор («Обыкновенное чудо»), и мачеха, сетующая на то, что «королевство маленькое — негде развернуться» и грозящая королю (!) своими «знакомствами» («Золушка»). Здесь людоед вполне может работать в ломбарде оценщиком, а принцессу можно увидеть на соседнем балконе («Тень»).
Е. Шварц:
«Например, король. Вы легко угадаете в нем обыкновенного квартирного деспота, хилого тирана, ловко умеющего объяснять свои бесчинства соображениями принципиальными. …В сказке сделан он королем, чтобы черты его характера дошли до своего естественного предела».Е. Шварц «Голый Король»:
«Первый министр. Зачем я в первые министры пошел? …Я чувствую — худо кончится сегодняшнее дело. Дураки увидят короля голым. Это ужасно! Это ужасно! Вся наша национальная система, все традиции держатся на непоколебимых дураках. Что будет, если они дрогнут при виде нагого государя? …Пышность — великая опора трона! Был у меня друг, гвардейский полковник. Вышел он в отставку, явился ко мне без мундира. И вдруг я вижу, что он не полковник, а дурак! Ужас! С блеском мундира исчез престиж, исчезло очарование».
Однако это не означает, что сказки превращаются в обычные сатирические фельетоны или бытовые пародии. Да, многие отрицательные персонажи приземлены, но ведь все положительные герои остаются «сказочными», как писал Шварц, «лишенными бытовых черт сегодняшнего дня». И уж действительно по-сказочному сильными, чистыми и прекрасными остаются чувства и поступки героев. Из этого отнюдь не следует вывод, что они возможны лишь в сказке. Мне кажется, Шварц, наоборот, показал, что все негативное — мелко, изменчиво и преходяще, его нужно заново увидеть в каждой эпохе. Зато добро, милосердие, отвага, любовь — и есть то вечное, что так кристально ясно хранят сказки, вне зависимости от их «актуальности».
Е. Шварц:
«Как уживаются столь разные люди в одной сказке? А очень просто. Как в жизни».
Несмотря на внешнюю ясность и простоту пьес Шварца, их отличает глубокое понимание человеческой психологии.
С. Цимбал:
«Я не встречал в своей жизни людей, которые столь же ясно и предметно, как он, столь же определенно и зримо представляли бы себе одновременно и силу человека, и его слабость, красоту и уродство, значительность и мизерность».
Кстати, «игра» между добром и злом ведется по-честному. Писатель не ограничивается утверждением: «Он или она — плохие». Это не отвлеченное зло, ибо даже вредные короли выглядят у него вполне человечно, а законченные злодеи и негодяи рассуждают весьма убедительно и обоснованно. Как и в жизни. Только в отличие от жизни эти рассуждения ничуть их не оправдывают. Если читатель разделяет эти постулаты, то автоматически оказывается в весьма неприятной компании.
Е. Шварц «Дракон»:
«Бургомистр. Хорош сын. Совершенно забыл, как тяжко болен его бедняга отец. (Кричит.) О люди, люди, возлюбите друг друга! (Спокойно.) Видишь, какой бред.
Генрих. Ничего, ничего, папа. Это пройдет».Е. Шварц «Обыкновенное Чудо»:
«Администратор. Приходите к амбару. Мне ухаживать некогда. Вы привлекательны, я привлекателен — чего же тут время терять? В полночь. У амбара. Жду. Не пожалеете.
…Хозяйка. Вы сумасшедший?
Администратор. Что вы, напротив! Я так нормален, что сам удивляюсь.
Хозяйка. Ну, значит, вы просто негодяй.
Администратор. Ах, дорогая, а кто хорош? Весь мир таков, что стесняться нечего. Сегодня, например, вижу: летит бабочка. Головка крошечная, безмозглая. Крыльями — бяк, бяк — дура дурой! Это зрелище на меня так подействовало, что я взял да украл у короля двести золотых. Чего тут стесняться, когда весь мир создан совершенно не на мой вкус. Береза — тупица, дуб — осел. Речка — идиотка. Облака — кретины. Люди — мошенники. Все! Даже грудные младенцы только об одном мечтают, как бы пожрать да поспать. Да ну его! Чего там в самом деле? Придете?».
Министр-администратор в к-ф Марка Захарова «Обыкновенное Чудо».
Ну и конечно, истинное украшение сказок Шварца — простой и вместе с тем весьма изысканный юмор. Приведем всего лишь несколько отрывков. Такими «перлами» просто усеяны все его сказки (как взрослые, так и детские).
Е. Шварц «Голый Король»:
«Первая придворная дама. И вообще он ведет себя неприлично. Он держит вас за руку!
Принцесса. Что же тут неприличного! Если бы он держал меня за ногу…
Первая придворная дама. Умоляю вас, молчите. Вы так невинны, что можете сказать совершенно страшные вещи».«Король. …Завтра же я отдам тебя замуж за соседнего короля.
Принцесса. Ни за что!
Король. А кто тебя спрашивает!
Принцесса. Я ему выщиплю всю бороду!
Король. Он бритый.
Принцесса. Я ему выдеру все волосы!
Король. Он лысый.
Принцесса. Тогда я ему выбью зубы!
Король. У него нет зубов. У него искусственные зубы.
Принцесса. И вот за эту беззубую развалину ты отдаешь меня замуж!
Король. Не с зубами жить, а с человеком».Е. Шварц «Дракон»:
«Бургомистр. В магазине Мюллера получена свежая партия сыра. Лучшее украшение девушки — скромность и прозрачное платьице. На закате дикие утки пролетели над колыбелькой. Вас ждут на заседание городского самоуправления, господин Ланцелот.
Ланцелот. Зачем?
Бургомистр. Зачем растут липы на улице Драконовых Лапок? Зачем танцы, когда хочется поцелуев? Зачем поцелуи, когда стучат копыта? Члены городского самоуправления должны лично увидеть вас, чтобы сообразить, какое именно оружие подходит к вам больше всего, господин Ланцелот».Е. Шварц «Обыкновенное Чудо»:
«Король. Во мне вдруг проснулся дед с материнской стороны. Он был неженка. Он так боялся боли, что при малейшем несчастье замирал, ничего не предпринимал, а все надеялся на лучшее. Когда при нем душили его любимую жену, он стоял возле да уговаривал: потерпи, может быть все обойдется!»
Король в к-ф Марка Захарова «Обыкновенное Чудо».
И ещё. В сказках Шварца, даже таких мрачных, как «Тень» или «Дракон» неизбежен счастливый конец. Правда Акимов считал, что первые акты пьес удаются Шварцу не в пример лучше последних. Так, видимо, посчитал и Захаров, отменив счастливую концовку «Дракона» Шварца в своем фильме «Убить дракона». Если в пьесе были изображены два обличья «дракона» — дракон как внешнее зло и дракон в душах искалеченных им людей, то в фильме «дракон» начинает проглядывать и в самом главном положительном герое — Ланцелоте. Не думаю, что Шварцу понравился бы такой финал.[2]
Е. Шварц «Детство»:
«В это же время обнаружился мой ужас перед историями с плохим концом. Помню, как я отказался решительно дослушать сказку о Дюймовочке. Печальный тон, с которого начинается сказка, внушил мне непобедимую уверенность, что Дюймовочка обречена на гибель. Я заткнул уши и принудил маму замолчать, не желая верить, что все кончится хорошо. Пользуясь этой слабостью моей, мама стала из меня, мальчика и без того послушного ей, совсем уже веревки вить. Она терроризировала меня плохими концами. Если я, к примеру, отказывался есть котлету, мама начинала рассказывать сказку, все герои которой попадали в безвыходное положение. «Доедай, а то все утонут». И я доедал».Е. Шварц «Тень»:
«Доктор. В народных преданиях о человеке, который потерял тень, в монографиях Шамиссо и вашего друга Ганса-Христиана Андерсена говорится, что…
Ученый. Не будем вспоминать о том, что там говорится. У меня всё кончится иначе».
Судьба «взрослых» сказок Шварца была не менее драматична, чем судьба его героев. Уже «Голый король» был запрещен после первой постановки. Но настоящие страсти разгорелись вокруг следующих пьес Шварца и Акимова — «Тень» и «Дракон».
Вредные сказки
«Ланцелот. В пяти годах ходьбы отсюда, в Черных горах, есть
огромная пещера. И в пещере этой лежит книга, исписанная
до половины. …Кто пишет? Мир! Горы, травы, камни, деревья,
реки видят, что делают люди. Им известны все преступления
преступников, все несчастья страдающих напрасно. От ветки
к ветке, от капли к капле, от облака к облаку доходят до пещеры
в Черных горах человеческие жалобы, и книга растет. Если бы
на свете не было этой книги, то деревья засохли бы от тоски, а
вода стала бы горькой. Для кого пишется эта книга? Для меня».
(Е. Шварц «Дракон»)
«Правдоподобием не связан, а правды больше».
(Е. Шварц)
Хотя Шварц позднее и выступил против поиска аллегорий и подтекстов в своих сказках, подтексты стали вычитывать сразу и, как обычно, совсем не там, где предполагал автор. Думаю, что если бы Евгению Львовичу в то время сказали, что на самом деле он не просто сказочник, а «борец» против советской системы, это бы его не только удивило, но и по-настоящему напугало. Никаких особенно крамольных мыслей по поводу советского строя Шварц, судя по дневникам и воспоминаниям, не имел, товарища Сталина, как и многие в то время, считал великой и уважаемой личностью.
Конечно, он не мог не замечать, как куда-то «исчезают» его друзья и знакомые — Олейников, Хармс, Заболоцкий, но, как и многие, считал это каким-то дьявольским недоразумением, страшной ошибкой, связанной с «негодяями», затесавшимися во власть. Свое отношение к этому Шварц выразил в меткой фразе, сказанной в кругу друзей, по поводу очередных перестановок в верхних эшелонах: «А вы, друзья, как ни садитесь, только нас не сажайте».
Никакого антисоветского «шифра» писатель в свои сказки не закладывал. Смешно, но даже там, где аллегории были, по мнению Шварца, ясны, чиновники вычитывали что-то совершенно другое. Или не другое?
В тревожном 1940 году состоялась постановка пьесы «Тень», где Шварц воспользовался сюжетной завязкой еще одной сказки Андерсена о том, как человек и его тень поменялись местами. Некие чиновники от искусства попытались её запретить из-за слишком смелой сатиры. Акимову пришлось даже оправдываться, что Доктор из «Тени» не имеет никакого отношения к советским врачам, а Цезарь Борджиа — к Союзу писателей. Режиссер объяснял, что пьеса создана для борьбы «с пережитками капитализма», что она показывает «конфликт творческого начала с паразитическим». И действительно, читая «Тень» непредвзятым глазом, чувствуешь, насколько именно эта сказка Шварца актуальна для времени, в котором мы живём. Бесстыдная продажная пресса (даже кичащаяся своим откровенным бесстыдством), равнодушные сытые «служители муз», тесно связанные с преступным миром и торгашами, стоящими у власти. И вся эта «кунсткамера» высокомерно называет себя «элитой», «настоящими людьми»…
Евгений Шварц на репетиции спектакля «Тень».
«Женщина. …Он ужасно беспокойный человек. Он хочет нравиться всем на свете. Он раб моды. Вот, например, когда в моде было загорать, он загорел до того, что стал черен, как негр. А тут загар вдруг вышел из моды. И он решился на операцию. Кожу из-под трусов — это было единственное белое место на его теле — врачи пересадили ему на лицо.
Ученый. Надеюсь, это не повредило ему?
Женщина. Нет. Он только стал чрезвычайно бесстыден, и пощечину он теперь называет просто — шлепок».«Молодой человек. Я подслушивал. Вам нравится моя откровенность? Все ученые — прямые люди. Вам должно это нравиться. …А я вам нравлюсь?
Юлия. Не отвечайте. Если вы скажете «да» — он вас будет презирать, а если окажете «нет» — он вас возненавидит.
Молодой человек. …Разрешите представиться: Цезарь Борджиа.
Ученый. Просто я сам читал ваши критические и политические статьи в здешней газете.
Цезарь Борджиа. Они имеют успех. Но всегда кто-нибудь недоволен. Выругаешь человека, а он недоволен. Мне бы хотелось найти секрет полного успеха. Ради этого секрета я готов на все. Нравится вам моя откровенность?».«Мажордом. Он самый богатый делец в стране. Соперники страшно ненавидят его. И вот один из них в прошлом году пошел на преступление. Он решился отравить господина министра финансов.
Помощник. Какой ужас!
Мажордом. Не огорчайся прежде времени. Господин министр финансов вовремя узнал об этом и скупил все яды, какие есть в стране.
Помощник. Какое счастье!
Мажордом. Не радуйся прежде времени. Тогда преступник пришел к господину министру финансов и дал необычайно высокую цену за яды. И господин министр поступил вполне естественно. Министр ведь реальный политик. Он подсчитал прибыль и продал негодяю весь запас своих зелий. И негодяй отравил министра. Вся семья его превосходительства изволила скончаться в страшных мучениях. И сам он с тех пор еле жив, но заработал он на этом двести процентов чистых. Дело есть дело. Понял?».«Ученый. …В каждом человеке есть что-то живое. Надо его за живое задеть — и все тут.
Доктор. Ребенок! Я их лучше знаю. Ведь они у меня лечатся.
Ученый. А чем они больны?
Доктор. Сытостью в острой форме.
Ученый. Это опасно?
Доктор. Да, для окружающих.
Ученый. Чем?
Доктор. Сытость в острой форме внезапно овладевает даже достойными людьми. Человек честным путем заработал много денег. И вдруг у него появляется зловещий симптом: особый, беспокойный, голодный взгляд обеспеченного человека. Тут ему и конец. Отныне он бесплоден, слеп и жесток».
Кадр из к-ф «Тень» 1971 г.
И вот в эту сытую разложившуюся «элиту» проникает наглый новичок, а на самом деле просто Тень, сбежавшая от Ученого. «Элита» пытается использовать его в своих целях, но «выскочка» сам использует их, чтобы стать единоличным диктатором, взяв в жены безвольную разочарованную во всем принцессу (этакая легитимность власти). Что это напоминает, если учесть год создания пьесы? Конечно же, приход к власти Гитлера, поддержанный капиталистами и бюргерами, которые в результате сами попали под его безраздельную власть.
«Тень», наверное, одна из самых мрачных сказок Шварца, в которой показано, как цинизм, сытость и равнодушие разлагают души даже не окончательно испорченных людей. И Доктор, и Юлия Джули иногда вполне искренне хотят помочь Ученому. В отличие от жертв следующей пьесы «Дракон», они прекрасно все понимают, но… боятся. Боятся потерять даже минимум — свои привилегии, боятся, что Ученый «проиграет».
«Юлия. Неужели вы думаете, что он может победить?
Аннунциата. Мне все равно.
Юлия. Вы неправы. Вы девочка еще. Вы не знаете, что настоящий человек — это тот, кто побеждает… Ужасно только, что никогда не узнать наверняка, кто победит в конце концов».
Кадр из к-ф «Тень» 1971 г.
И Ученый проигрывает — его казнят. Но, казня оригинал, Тень сама лишается головы, потому что, уничтожая все лучшее, власть в результате уничтожает саму себя.
«Ученый. С одной стороны — живая жизнь, а с другой — тень. Все мои знания говорят, что тень может победить только на время».
«Пьетро. (шепотом). Знаешь, что я тебе скажу: народ живет сам по себе!
Капрал. Да что вы!
Пьетро. Можешь мне поверить. Тут государь празднует коронование, предстоит торжественная свадьба высочайших особ, а народ что себе позволяет? Многие парни и девки целуются в двух шагах от дворца, выбрав уголки потемнее. В доме номер восемь жена портного задумала сейчас рожать. В королевстве такое событие, а она как ни в чем не бывало орет себе! Старый кузнец в доме номер три взял да и помер. Во дворце праздник, а он лежит в гробу и ухом не ведет. Это непорядок!».«Ученый. …Да, Аннунциата. Мне страшно было умирать. Ведь я так молод! …Но я пошел на смерть, Аннунциата. Ведь, чтобы победить, надо идти и на смерть. И вот я победил».
Н. Акимов:
«…сто лет, отделяющие Шварца от Андерсена, повлияли на развязку этой истории. Если торжество тени логично и неизбежно для Андерсена, то Шварц может согласиться только на временное ее торжество».
Кадр из к-ф «Тень» (1971).
Если «Тень» повествовала о «сытых душах» элиты, то следующая пьеса Шварца — «Дракон» — говорила о более страшном —»перекроенных душах» всего народа.
Костяк её сюжета традиционен. Странствующий рыцарь Ланцелот забредает в город, находящийся под четырехсотлетним владычеством Дракона, которому жители каждый год отдают в жены самых красивых девушек (они быстро погибают «от омерзения»). Рыцарь готов вызвать Дракона на поединок. Но что это? Его начинают отговаривать не только «лучшие люди города», но и сама Эльза. Оказывается, люди привыкли жить с Драконом, мало того — они не представляют, как будут жить без Дракона («…единственный способ избавиться от драконов — это иметь своего собственного»). Как и в «Тени», даже сочувствующие Ланцелоту горожане не могут открыто выступить против Дракона — очень уж сильно они его боятся и даже по-своему «любят». Ланцелот оказывается практически один, его помощь вроде бы никому и не нужна.
«Шарлемань. …Он так добр! …Когда нашему городу грозила холера, он по просьбе городского врача дохнул своим огнем на озеро и вскипятил его. Весь город пил кипяченую воду и был спасен от эпидемии.
Ланцелот. Давно это было?
Шарлемань. О нет. Всего восемьдесят два года назад. Но добрые дела не забываются.
Ланцелот. А что он еще сделал доброго?
Шарлемань. Он избавил нас от цыган.
Ланцелот. Но цыгане — очень милые люди.
Шарлемань. Что вы! Какой ужас! Я, правда, в жизни своей не видал ни одного цыгана. Но я еще в школе проходил, что это люди страшные».«Ланцелот. …Кот, она очень славная девушка. Что это? Кот! Она улыбается? Она совершенно спокойна! И отец ее весело улыбается. Ты обманул меня?
Кот. Нет. Самое печальное в этой истории и есть то, что они улыбаются».«Бургомистр. …Кто вас просит драться с ним?
Ланцелот. Весь город этого хочет.
Бургомистр. Да? Посмотрите в окно. Лучшие люди города прибежали просить вас, чтобы вы убирались прочь!
Ланцелот. Где они?
Бургомистр. Вон, жмутся у стен. Подойдите ближе, друзья мои».«3-я подруга. Подумать только! Если бы не этот приезжий, дракон давно бы уже увел Эльзу к себе. И мы сидели бы спокойно дома и плакали бы».
Тем не менее, и в самом городе находятся своеобразные «партизаны-подпольщики», которые давно ждали героя, и которому они вручают волшебное оружие (официально же горожане «вооружают» Ланцелота тазиком, подносиком и справкой о том, что «копье находится в ремонте»).
В конце концов, Дракон повержен, а полуживой Ланцелот куда-то пропадает (считается, что он умер). Но, уничтожив внешнее зло, рыцарь не уничтожил зло внутреннее, не вылечил души, искалеченные Драконом. Поэтому, когда Ланцелот возвращается в город, он видит, что ничего не изменилось, теперь властителем стал «выздоровевший» Бургомистр (до этого успешно прикидывающийся сумасшедшим). Именно его считают победителем Дракона и отдают в жены Эльзу. Вот тут-то Ланцелот понимает, что истребить причину зла мало, надо искоренить и его последствия.
«Дракон. …Мои люди очень страшные. Таких больше нигде не найдешь. Моя работа. Я их кроил.
Ланцелот. И все-таки они люди.
…Дракон. Если бы ты увидел их души — ох, задрожал бы. …Убежал бы даже. Не стал бы умирать из-за калек. Я же их, любезный мой, лично покалечил. Как требуется, так и покалечил. Человеческие души, любезный, очень живучи. Разрубишь тело пополам — человек околеет. А душу разорвешь — станет послушней, и только. Нет, нет, таких душ нигде не подберешь. Только в моем городе. Безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души. Знаешь, почему бургомистр притворяется душевнобольным? Чтобы скрыть, что у него и вовсе нет души. Дырявые души, продажные души, прожженные души, мертвые души».«Генрих. Год назад самоуверенный проходимец вызвал на бой проклятого дракона. Специальная комиссия, созданная городским самоуправлением, установила следующее — покойный наглец только раздразнил покойное чудовище, неопасно ранив его. Тогда бывший наш бургомистр, а ныне президент вольного города героически бросился на дракона и убил его, уже окончательно, совершив различные чудеса храбрости. …Чертополох гнусного рабства был с корнем вырван из почвы нашей общественной нивы. …Благодарный город постановил следующее: если мы проклятому чудовищу отдавали лучших наших девушек, то неужели мы откажем в этом простом и естественном праве нашему дорогому избавителю!».
«Генрих. Но позвольте! Если глубоко рассмотреть, то я лично ни в чем не виноват. Меня так учили.
Ланцелот. Всех учили. Но зачем ты оказался первым учеником, скотина такая? …Эй вы, Миллер! Я видел, как вы плакали от восторга, когда кричали бургомистру: «Слава
тебе, победитель дракона!».
1-й горожанин. Это верно. Плакал. Но я не притворялся, господин Ланцелот.
Ланцелот. Но ведь вы знали, что дракона убил не он.
1-й горожанин. Дома знал… — а на параде…».
Судьба постановки «Дракона» начиналась вполне счастливо. Все аллегории казались авторам ясными. Все официальные инстанции пьесу утвердили фактически без правок. В 1944 году в Москве Театр Комедии впервые показывает «Дракона» на сцене. После чего испуганный председатель Комитета по делам искусств Б. Храпченко говорит, что ТАКОЕ показывать советскому народу негоже. Акимов, Шварц и их друзья (Н. Погодин, И. Эренбург, С. Образцов) спасали пьесу как могли, объясняли, что Ланцелот — это советский народ, Дракон — фашизм (чего только стоит одна фраза Дракона: «Когда я начну — не скажу. Настоящая война начинается вдруг»), а Бургомистр — США, которые за счет СССР пытаются примазаться к победе над Драконом.
Н. Акимов:
«На протяжении двух лет работы исторические события давали новую пищу для развития темы. Задержка открытия второго фронта, сложная игра западных стран, стремившихся добиться победы над германским фашизмом с непременным условием максимального истощения советских сил, говорили о том, что и после победы над Гитлером в мире возникнут новые сложности, что силы, отдавшие в Мюнхене Европу на растерзание фашизму и вынужденные сегодня сами от него обороняться, не стремятся к миру на земле и могут впоследствии оказаться не меньшей угрозой для свободы человечества.
Так родилась в этой сказке зловещая фигура Бургомистра, который, изображая собою в первом акте жертву Дракона, приписывает себе победу над ним, чтобы в третьем акте полностью заменить собою убитого Ланцелотом угнетателя города».
Тогда Шварца стали убеждать переделать пьесу так, чтобы все было ясно — где СССР, где США. Переделывать Шварц ничего не стал (это просто бы убило сказку), и «Дракона» однозначно запретили.
И. Эренбург:
«Евгений Львович шутя говорил: «Знаете, почему запретили «Дракона»? Освобождает город некий Ланцелот, который заверяет, что он дальний родственник знаменитого рыцаря, возлюбленного королевы Геньевры. Вот, если бы вместо него я показал бы Тита Зяблика, дальнего родственника Алеши Поповича, все было бы легче…».
В 1944 году вышла даже рецензия с красноречивым заголовком «Вредная сказка». В результате чиновники-«перестраховщики» сами подложили себе свинью, сами дали заподозрить себя в «грехах», осуждаемых в «Драконе», сами присвоили пьесе титул «неугодной сказки». Как говорил О. Уайльд, «Калибан узрел себя в зеркале и разозлился». С развенчанием «культа личности» у советской интеллигенции отныне не возникало сомнений по поводу, кто такой Дракон. Акценты сказки сместились на противоположные. То, что пугало чиновников отныне стало постулатом для антисталински настроенной прослойки. Недаром, возобновленная в 1962 году, постановка «Дракона» вызвала у зрителей вполне ожидаемые ассоциации и снова была запрещена.[3] Если бы Шварц узнал о подобном восприятии, он бы весьма удивился.
Кадр из к-ф «Убить дракона» 1988 г.
Р. Фрумкина:
«…На другой день после посещения Хрущевым знаменитой выставки в Манеже мы с мужем были на утреннем спектакле в студенческом театре МГУ на Никитской. Давали «Дракон» Шварца. В антракте вся публика осталась на местах, шурша свежими газетами. У меня было острое ощущение, что когда мы выйдем, нас уже будет поджидать вереница закрытых фургонов с надписями «Хлеб».Беседа с Н. Аловерт, 2001 г., Иван Толстой, радио «Свобода»:
«Сначала его в 40-х годах запретили, за то, что он был естественно антисталинский, а потом, когда во время оттепели Акимов его возобновил, его вновь на моих глазах запретили, потому что он был естественно вообще антисоветский — антихрущевский. Там была, например, такая страшная сцена. Там шел бой Ланселота с Драконом, совершенно сказочная история со сказочными огромными зелеными головами, которые одна за другой умирали, говоря ему: «Мы оставляем тебе мертвые души». И постепенно все погружалось во мглу. Выбегал народ. Сначала они выползали, не веря тому, что это могло произойти. Потом оживлялись. Сцена заполнялась буквально всеми артистами, которые только могли выйти на сцену. И они, постепенно понимая, что произошло, начинают танцевать почти Карманьолу. Было такое впечатление, что просто французская революция. И после этого на сцену выходит сын бургомистра Генрих и говорит: «Молчать! За распространение слухов отрубаем голову без права замены этой казни штрафом». И вся массовка приседала. Вот это надо было видеть. Они приседали просто как балетные танцовщики на сцене. И потихоньку на этих согнутых ногах уходили со сцены. Вот ничего более страшного я в своей жизни не видала.
…И так же как в последнем акте, когда, наконец, попадала власть бургомистру, выстраивались все его чиновники поперек сцены, и бургомистр выходил широким шагом на сцену, выходил Суханов абсолютно лысый в клоунском наряде. Вот за это, я думаю, спектакль в конце концов и сняли. Это была такая пародия на Хрущева — выходил Хрущев один к одному. Суханов еще и был похож на Хрущева. И шел по сцене, лицемеря и говоря всякие жестокие вещи».
Вот, собственно, и все, чего добились власти своими запретами. Однако, просто сказать, что подобные ассоциации возникли у зрителей на пустом месте, было бы не совсем верным. Сказки Шварца, как и любые настоящие талантливые произведения искусства, касаются вечных проблем и ценностей. Да, Шварц многое приблизил к нам: его персонажи говорят как обычные люди, их характеры — это (часто более резко очерченные) характеры обычных людей, которых мы встречаем в жизни. Но сама схема сказки, сами проблемы, поднимаемые в ней, не принадлежат конкретной эпохе или стране. И каждый волен находить в ней то, что близко именно ему, именно здесь, именно сейчас. Ведь лесть остается лестью, жестокая власть — жестокой властью, ложь — ложью.
Афиша к к-ф «Убить дракона» 1988 г.
Е. Шварц «Голый Король»:
«Первый министр. Ваше величество! Вы знаете, что я старик честный, старик прямой. Я прямо говорю правду в глаза, даже если она неприятна. Я ведь стоял тут все время, видел, как вы, откровенно говоря, просыпаетесь, слышал, как вы, грубо говоря, смеетесь, и так далее. …Позвольте мне сказать вам прямо, грубо, по-стариковски: вы великий человек, государь!…
Король. Поди сюда, правдивый старик. (Растроганно.) Дай я тебя поцелую. И никогда не бойся говорить мне правду в глаза. Я не такой, как другие короли. Я люблю правду, даже когда она неприятна».«Первый министр. Ведь король! Поймите: король — и вдруг так близко от вас. Он мудрый, он особенный! Не такой, как другие люди. И этакое чудо природы — вдруг в двух шагах от вас. Удивительно! А?».
Е. Шварц «Дракон»:
«…Генрих. Слушайте коммюнике городского самоуправления. Бой близится к концу. Противник потерял меч. Копье его сломано. В ковре-самолете обнаружена моль, которая с невиданной быстротой уничтожает летные силы врага. Оторвавшись от своих баз, противник не может добыть нафталина и ловит моль, хлопая ладонями, что лишает его необходимой маневренности. Господин дракон не уничтожает врага только из любви к войне. Он еще не насытился подвигами и не налюбовался чудесами собственной храбрости…
Голова Дракона с грохотом валится на площадь.
Бургомистр. Коммюнике! Полжизни за коммюнике!…
Генрих. Прослушайте обзор событий! …Итак, я начинаю. Един бог, едино солнце, едина луна, едина голова на плечах у нашего повелителя. Иметь всего одну голову — это человечно, это гуманно в высшем смысле этого слова. Кроме того, это крайне удобно и в чисто военном отношении. Это сильно сокращает фронт. Оборонять одну голову втрое легче, чем три.Третья голова Дракона с грохотом валится на площадь.
Взрыв криков. Теперь все говорят очень громко.1-й горожанин. Долой дракона!
2-й горожанин. Нас обманывали с детства!
1-я горожанка. Как хорошо! Некого слушаться!».
В 1940-х годах в Драконе и Бургомистре видели Гитлера и Запад, в 1960-х — Сталина и Хрущева. А в конце 1980-х Марк Захаров в своем фильме «Убить дракона» придал Бургомистру явные черты Брежнева. Дракона он вообще показал в трех обличьях — милитаризованном, шоуменском и экзотично-самурайском, а особый упор сделал на погромах, которые устроил народ после избавления от Дракона под радостные возгласы «Свобода!».
На самом же деле место Дракона, горожан, Тени или Министра-администратора всегда вакантно для того, кто скажет «все люди — свиньи», «нас так учили» или что «единственный способ избавиться от драконов — это иметь своего собственного».
Вечные сказки
«В сказке очень удобно укладываются рядом обыкновенное и
чудесное и легко понимаются, если смотреть на сказку как на
сказку. Как в детстве. Не искать в ней скрытого смысла.
Сказка рассказывается не для того, чтобы скрыть, а для того, чтобы
открыть, сказать во всю силу, во весь голос то, что думаешь».
(Е. Шварц «Обыкновенное чудо»)
Когда говорят о тяжелой судьбе «взрослых» сказок Шварца, может сложиться впечатление, что советская власть просто жить писателю не давала, а всё написанное тут же запрещала. Конечно, это не так. Творчество Евгения Львовича отнюдь не ограничивалось вышеназванными пьесами. Он был довольно успешным детским драматургом. Его «Красная шапочка» не сходила с театральных подмостков с 1937-го, а «Снежная королева» с 1939-го года. Во время войны, как ценного работника культуры, Шварца вместе с театром Акимова эвакуировали из блокадного Ленинграда в места более спокойные.
После войны — в 1947 г. — на экраны вышла суперпопулярная «Золушка» с Я. Жеймо, а в 1957 году — знаменитый «Дон Кихот» с Н. Черкасовым. Оба советских «блокбастера» были сняты по сценарию Шварца. В последние годы жизни писатель был популярен, уважаем и, мягко говоря, не беден. Он имел превосходную квартиру в Ленинграде, дачу в знаменитом Комарово и даже собственный автомобиль (это в 1950-х-то годах!).
Над своей последней «взрослой» сказкой Шварц работал чрезвычайно долго, еще с 1944 года. За это время она поменяла уйму названий — «Медведь», «Веселый волшебник», «Безумный бородач», «Непослушный волшебник», пока писатель не нашел более емкое и точное — «Обыкновенное чудо».
Это была, наверное, самая личная, самая лирическая из всех его сказок. И неудивительно — ведь повествовала она о Любви. Мало того — в этой сказке под масками Хозяина-Волшебника и его Хозяйки-жены впервые неприкрыто проглянули автобиографические черты, что подтверждалось и характером Волшебника, и посвящением пьесы Екатерине Ивановне Шварц.
«Хозяин. Таким уж я на свет уродился. Не могу не затевать, дорогая моя, милая моя. Мне захотелось поговорить с тобой о любви. Но я волшебник. И я взял и собрал людей и перетасовал их, и все они стали жить так, чтобы ты смеялась и плакала. Вот как я тебя люблю. Одни, правда, работали лучше, другие хуже, но я уже успел привыкнуть к ним. Не зачеркивать же! Не слова — люди».
Любовь в пьесе явлена в самых разных ипостасях. Это и зрелая любовь Волшебника и его жены, и юношеская противоречивая любовь Медведя и Принцессы.
«Медведь. Вы три дня гнались за мной?
Принцесса. Да! Чтобы сказать, как вы мне безразличны. Знайте, что вы для меня все равно что… все равно что бабушка, да еще чужая! И я не собираюсь вас целовать! И не думала я вовсе влюбляться в вас. Прощайте! …Вы так обидели меня, что я все равно отомщу вам! Я докажу вам, как вы мне безразличны. Умру, а докажу!»
Кадр из к-ф «Обыкновенное Чудо».
Это и по глупости утерянная любовь-воспоминание хозяина трактира Эмиля, и даже эгоистичная отцовская любовь капризного Короля.
Кадр из к-ф «Обыкновенное Чудо».
Кстати, одна из самых тонких по психологизму сцен, это когда Король отказывается даже слушать плохие вести о состоянии здоровья дочки, боясь потерять ее, и одновременно сам себя успокаивает, предпочитая не смотреть правде в глаза:
«Король. Не смейте показывать ее (записку о том, что принцесса при смерти — С.К.) мне! Я не желаю! Я боюсь! Что это такое? Палача отняли, жандармов отняли, пугают. Свиньи вы, а не верноподданные. Не смейте ходить за мною! Не слушаю, не слушаю, не слушаю!».
Единственный, не подвластный любви (он же и самый отвратительный) персонаж сказки — Министр-администратор — мошенник и коммерсант.
«Администратор. Когда контрабандист ползет через пропасть по жердочке или купец плывет в маленьком суденышке по Великому океану — это почтенно, это понятно. Люди деньги зарабатывают. А во имя чего, извините, мне голову терять? То, что вы называете любовью, — это немного неприлично, довольно смешно и очень приятно. При чем же тут смерть?
…Нечего, сударыня, нечего смотреть на меня так, будто вы и в самом деле думаете то, что говорите. Нечего, нечего! Все люди свиньи, только одни в этом признаются, а другие ломаются. Не я презренный, не я злодей, а все эти благородные страдальцы, странствующие проповедники, бродячие певцы, нищие музыканты, площадные болтуны. Я весь на виду, всякому понятно, чего я хочу. С каждого понемножку — и я уже не сержусь, веселею, успокаиваюсь, сижу себе да щелкаю на счетах. А эти раздуватели чувств, мучители душ человеческих — вот они воистину злодеи, убийцы непойманные. Это они лгут, будто совесть существует в природе, уверяют, что сострадание прекрасно, восхваляют верность, учат доблести и толкают на смерть обманутых дурачков! Это они выдумали любовь. Нет ее! Поверьте солидному, состоятельному мужчине!»
Стержень пьесы — это своеобразно вывернутый наизнанку сюжет «Красавицы и чудовища». Если в старой сказке поцелуй влюбленной девушки превращает чудище в человека, то здесь — наоборот, по прихоти Волшебника именно поцелуй Принцессы должен вернуть прекрасного юношу в исходное состояние — превратит в Медведя.
Кадр из к-ф «Обыкновенное Чудо».
«Хозяин. …Как ты посмел не поцеловать ее?
Медведь. Но ведь вы знаете, чем это кончилось бы!
Хозяин. Нет, не знаю! Ты не любил девушку!
Медведь. Неправда!
Хозяин. Не любил, иначе волшебная сила безрассудства охватила бы тебя. Кто смеет рассуждать или предсказывать, когда высокие чувства овладевают человеком? Нищие, безоружные люди сбрасывают королей с престола из любви к ближнему. Из любви к родине солдаты попирают смерть ногами, и та бежит без оглядки. Мудрецы поднимаются на небо и ныряют в самый ад — из любви к истине. Землю перестраивают из любви к прекрасному. А ты что сделал из любви к девушке?
Медведь. Я отказался от нее.
Хозяин. Великолепный поступок. А ты знаешь, что всего только раз в жизни выпадает влюбленным день, когда все им удается. И ты прозевал свое счастье. Прощай. Я больше не буду тебе помогать. До чего довел… Я, весельчак и шалун, заговорил из-за тебя как проповедник».
И тем не менее чудо случается. Случается вопреки сказочным «законам природы», вопреки воле самого Волшебника. Мораль проста и прекрасна: именно сильные и чистые чувства по-настоящему сказочны, именно они творят чудеса. Золушка прекрасна и в золе, Щелкунчик — прекрасный принц, несмотря на чудовищную оболочку. Просто сказки позволяют это увидеть. «Не вера — от чудес, а чудо — от веры» — этот христианский принцип подходит и к сказкам Шварца. И по мнению писателя увидеть эти чудеса можно и в обычной жизни. Стоит только захотеть.
«Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец. Слава безумцам, которые живут так, как будто они бессмертны, — смерть иной раз отступает от них».
Пьеса была поставлена в 1956 году, а в 1964 году экранизирована Э. Гариным. Однако первый фильм как-то не запомнился, зато настоящим явлением стал фильм «Обыкновенное чудо» 1978 года, который сам режиссёр Марк Захаров считает своей первой киноудачей.
Некоторые любопытные факты из истории к/ф «Обыкновенное чудо»:
— К началу съемок исполнитель роли Волшебника Олег Янковский оказался в реанимации. «Будущее мое темное, — сказал актер. — Снимайте без меня». «Другого Волшебника я не представляю» — твердо заявил Захаров и терпеливо ждал, пока Янковский поправится.
— Евгений Леонов на роль Короля согласился неохотно. И не потому, что роль не нравилась, просто ему предстояла поездка в Германию. Пришлось все сцены с Королем снять всего за 10 дней.
— Евгению Симонову на роль Принцессы Захаров брать не хотел. А согласился под давлением общественности лишь, когда увидел, как хорошо она смотрится в мужском платье. Кстати, Симонова до сих пор убеждена, что это её самая известная роль.
— Текст сценария этой вроде бы совершенно «аполитичной» сказки тоже подвергли небольшой цензуре. А именно: выбросили фразу «Стареет наш королёк», а также то место, где Охотник говорит, что он пишет книги, чтобы все это не вызывало ненужных ассоциаций с одним стареющим писателем-орденоносцем, а по совместительству — Генеральным секретарем ЦК КПСС.
Итак, мечта Шварца сбылась, да еще как сбылась! Его сказки смотрят и дети, и взрослые. Они по-прежнему актуальны. И при этом по-настоящему чело-ВЕЧНЫ. По-моему, каламбур удался… А вы как считаете?
Е. Шварц «Дракон»:
«Ланцелот. …Мысли мешаются. Что-то… что-то я не договорил. Эй, вы! Не бойтесь. Это можно — не обижать вдов и сирот. Жалеть друг друга тоже можно. Не бойтесь! Жалейте друг друга. Жалейте — и вы будете счастливы! Честное слово, это правда, чистая правда, самая чистая правда, какая есть на земле. Вот и все. А я ухожу. Прощайте».Е. Шварц:
«Человек ждет событий, ясно выраженных указаний, чистого цвета и полного счастья. Начитанный, мечтательный человек!
Все в мире замечательно и великолепно перепутано. Это же форменная ткань. Это такой ковер, что хоть плачь. Но начитанный и мечтательный человек обижается, ловит мир на противоречиях, устает от сложностей и засыпает. Он плюет на этот ковер. Он себе его не так представлял. Он вообще не верит, что на свете есть вещи, достойные внимания, то есть, ясно выраженные.
Но они есть, о мечтательный человек! Правда, концы и начала замечательных вещей прячутся в серединах и продолжениях других замечательных вещей.
Правда, очень легко человеку сбиться, но есть один чудесный способ не сбиваться. Я продам тебе этот способ, о мечтательный человек. На, бери его. Вот он: смотри.
Смотри. Вот и все. Смотри — и все. Смотри, даже когда хочется щуриться. Смотри, даже когда обидно. Смотри, даже когда непохоже.
Помни — мир не бывает не прав. То, что есть, то есть. Даже если ты ненавидишь нечто в мире и хочешь это нечто уничтожить — смотри. Иначе ты не то уничтожишь. Вот. Понятно?»
ПРИМЕЧАНИЯ:
1 — «Иудей» — ответил Шварц на вопрос о национальности, когда заполняли его анкетные данные. «Индей» — записал инспектор.
2 — Я долго размышлял над довольно интересной концовкой к/ф и всё-таки со временем решил, что она довольно надуманна и противоречит духу сказок Шварца. Чтобы Дракон проник в души горожан, потребовалось целых 400 лет. Когда же он успел подчинить себе Ланцелота, по задумке автора человека твердого и цельного? А захаровский Ланцелот больше напоминает эдакого рефлексирующего нервного интеллигента — дитя своей эпохи.
3 — Стоит сказать, что этот запрет не был настолько строгим. «Дракона» продолжали осторожно ставить, хотя это и было рискованно: например, в кукольном театре С. Образцова, или в постановке В. Беляковича 1981 г. (студия «Наш дом»).
Автор: Сергей Курий
Впервые опубликовано в журнале «Твоё Время» №1 2005 (июнь)