Рубрика «Параллельные переводы Льюиса Кэрролла»
<<< пред. | СОДЕРЖАНИЕ | след. >>>
Рис. Harry Furniss (1889).
ОРИГИНАЛ на английском (1889):
CHAPTER 8.
A RIDE ON A LION.
The next day glided away, pleasantly enough, partly in settling myself in my new quarters, and partly in strolling round the neighbourhood, under Arthur’s guidance, and trying to form a general idea of Elveston and its inhabitants. When five o’clock arrived, Arthur proposed without any embarrassment this time—to take me with him up to ‘the Hall,’ in order that I might make acquaintance with the Earl of Ainslie, who had taken it for the season, and renew acquaintance with his daughter Lady Muriel.
My first impressions of the gentle, dignified, and yet genial old man were entirely favourable: and the real satisfaction that showed itself on his daughter’s face, as she met me with the words «this is indeed an unlooked-for pleasure!», was very soothing for whatever remains of personal vanity the failures and disappointments of many long years, and much buffeting with a rough world, had left in me.
Yet I noted, and was glad to note, evidence of a far deeper feeling than mere friendly regard, in her meeting with Arthur though this was, as I gathered, an almost daily occurrence—and the conversation between them, in which the Earl and I were only occasional sharers, had an ease and a spontaneity rarely met with except between very old friends: and, as I knew that they had not known each other for a longer period than the summer which was now rounding into autumn, I felt certain that ‘Love,’ and Love alone, could explain the phenomenon.
«How convenient it would be,» Lady Muriel laughingly remarked, a propos of my having insisted on saving her the trouble of carrying a cup of tea across the room to the Earl, «if cups of tea had no weight at all! Then perhaps ladies would sometimes be permitted to carry them for short distances!»
«One can easily imagine a situation,» said Arthur, «where things would necessarily have no weight, relatively to each other, though each would have its usual weight, looked at by itself.»
«Some desperate paradox!» said the Earl. «Tell us how it could be. We shall never guess it.»
«Well, suppose this house, just as it is, placed a few billion miles above a planet, and with nothing else near enough to disturb it: of course it falls to the planet?»
The Earl nodded. «Of course though it might take some centuries to do it.»
«And is five-o’clock-tea to be going on all the while?» said Lady Muriel.
«That, and other things,» said Arthur. «The inhabitants would live their lives, grow up and die, and still the house would be falling, falling, falling! But now as to the relative weight of things. Nothing can be heavy, you know, except by trying to fall, and being prevented from doing so. You all grant that?»
We all granted that.
«Well, now, if I take this book, and hold it out at arm’s length, of course I feel its weight. It is trying to fall, and I prevent it. And, if I let go, it fails to the floor. But, if we were all falling together, it couldn’t be trying to fall any quicker, you know: for, if I let go, what more could it do than fall? And, as my hand would be falling too—at the same rate—it would never leave it, for that would be to get ahead of it in the race. And it could never overtake the failing floor!»
«I see it clearly,» said Lady Muriel. «But it makes one dizzy to think of such things! How can you make us do it?»
«There is a more curious idea yet,» I ventured to say. «Suppose a cord fastened to the house, from below, and pulled down by some one on the planet. Then of course the house goes faster than its natural rate of falling: but the furniture—with our noble selves—would go on failing at their old pace, and would therefore be left behind.»
«Practically, we should rise to the ceiling,» said the Earl.
«The inevitable result of which would be concussion of brain.»
«To avoid that, «said Arthur, «let us have the furniture fixed to the floor, and ourselves tied down to the furniture. Then the five-o’clock-tea could go on in peace.»
«With one little drawback!’, Lady Muriel gaily interrupted.
«We should take the cups down with us: but what about the tea?»
«I had forgotten the tea,» Arthur confessed. «That, no doubt, would rise to the ceiling unless you chose to drink it on the way!»
«Which, I think, is quite nonsense enough for one while!» said the Earl. «What news does this gentleman bring us from the great world of London?»
This drew me into the conversation, which now took a more conventional tone. After a while, Arthur gave the signal for our departure, and in the cool of the evening we strolled down to the beach, enjoying the silence, broken only by the murmur of the sea and the far-away music of some fishermen’s song, almost as much as our late pleasant talk.
We sat down among the rocks, by a little pool, so rich in animal, vegetable, and zoophytic —or whatever is the right word—life, that I became entranced in the study of it, and, when Arthur proposed returning to our lodgings, I begged to be left there for a while, to watch and muse alone.
The fishermen’s song grew ever nearer and clearer, as their boat stood in for the beach; and I would have gone down to see them land their cargo of fish, had not the microcosm at my feet stirred my curiosity yet more keenly.
One ancient crab, that was for ever shuffling frantically from side to side of the pool, had particularly fascinated me: there was a vacancy in its stare, and an aimless violence in its behaviour, that irresistibly recalled the Gardener who had befriended Sylvie and Bruno: and, as I gazed, I caught the concluding notes of the tune of his crazy song.
The silence that followed was broken by the sweet voice of Sylvie.
«Would you please let us out into the road?»
«What! After that old beggar again?» the Gardener yelled, and began singing :—
«He thought he saw a Kangaroo
That worked a coffee-mill:
He looked again, and found it was
A Vegetable-pill
‘Were I to swallow this,’ he said,
‘I should be very ill!'»
«We don’t want him to swallow anything,» Sylvie explained.
«He’s not hungry. But we want to see him. So Will you please—»
«Certainly!» the Gardener promptly replied. «I always please.
Never displeases nobody.
There you are!» And he flung the door open, and let us out upon the dusty high-road.
We soon found our way to the bush, which had so mysteriously sunk into the ground: and here Sylvie drew the Magic Locket from its hiding-place, turned it over with a thoughtful air, and at last appealed to Bruno in a rather helpless way. «What was it we had to do with it, Bruno? It’s all gone out of my head!»
«Kiss it!» was Bruno’s invariable recipe in cases of doubt and difficulty.
Sylvie kissed it, but no result followed.
«Rub it the wrong way,» was Bruno’s next suggestion.
«Which is the wrong way?», Sylvie most reasonably enquired.
The obvious plan was to try both ways.
Rubbing from left to right had no visible effect whatever.
From right to left— «Oh, stop, Sylvie!» Bruno cried in sudden alarm.
«Whatever is going to happen?»
For a number of trees, on the neighbouring hillside, were moving slowly upwards, in solemn procession: while a mild little brook, that had been rippling at our feet a moment before, began to swell, and foam, and hiss, and bubble, in a truly alarming fashion.
«Rub it some other way!» cried Bruno. «Try up-and-down! Quick!»
It was a happy thought. Up-and-down did it: and the landscape, which had been showing signs of mental aberration in various directions, returned to its normal condition of sobriety with the exception of a small yellowish-brown mouse, which continued to run wildly up and down the road, lashing its tail like a little lion.
«Let’s follow it,» said Sylvie: and this also turned out a happy thought. The mouse at once settled down into a business-like jog-trot, with which we could easily keep pace. The only phenomenon, that gave me any uneasiness, was the rapid increase in the size of the little creature we were following, which became every moment more and more like a real lion.
Soon the transformation was complete: and a noble lion stood patiently waiting for us to come up with it. No thought of fear seemed to occur to the children, who patted and stroked it as if it had been a Shetland-pony.
«Help me up!» cried Bruno. And in another moment Sylvie had lifted him upon the broad back of the gentle beast, and seated herself behind him, pillion-fashion. Bruno took a good handful of mane in each hand, and made believe to guide this new kind of steed. «Gee-up!’, seemed quite sufficient by way of verbal direction: the lion at once broke into an easy canter, and we soon found ourselves in the depths of the forest. I say ‘we,’ for I am certain that I accompanied them though how I managed to keep up with a cantering lion I am wholly unable to explain. But I was certainly one of the party when we came upon an old beggar-man cutting sticks, at whose feet the lion made a profound obeisance, Sylvie and Bruno at the same moment dismounting, and leaping in to the arms of their father.
«From bad to worse!» the old man said to himself, dreamily, when the children had finished their rather confused account of the Ambassador’s visit, gathered no doubt from general report, as they had not seen him themselves. «From bad to worse! That is their destiny. I see it, but I cannot alter it. The selfishness of a mean and crafty man—the selfishness of an ambitious and silly woman—- the selfishness of a spiteful and loveless child all tend one way, from bad to worse! And you, my darlings, must suffer it awhile, I fear. Yet, when things are at their worst, you can come to me. I can do but little as yet—»
Gathering up a handful of dust and scattering it in the air, he slowly and solemnly pronounced some words that sounded like a charm, the children looking on in awe-struck silence:—
«Let craft, ambition, spite,
Be quenched in Reason’s night,
Till weakness turn to might,
Till what is dark be light,
Till what is wrong be right!»
The cloud of dust spread itself out through the air, as if it were alive, forming curious shapes that were for ever changing into others.
«It makes letters! It makes words!» Bruno whispered, as he clung, half-frightened, to Sylvie. «Only I ca’n’t make them out! Read them, Sylvie!»
«I’ll try,» Sylvie gravely replied. «Wait a minute—if only I could see that word—»
«I should be very ill!’, a discordant voice yelled in our ears.
«Were I to swallow this,’ he said,
‘I should be very ill!'».
.
____________________________________________________
Глава восьмая
СКАЧКИ НА ЛЬВЕ
Следующий день пролетел очень быстро, в приятных хлопотах. Часть дня ушла на обустройство на новом месте, а другую заняла прогулка — с Артуром в роли провожатого — по окрестностям. Я пытался составить представление об Эльфстоне и его обитателях. Когда пробило пять пополудни, Артур предложил — на этот раз без всякого смущения — отправиться вместе с ним во Дворец, чтобы представить меня графу Эйнсли, который проводит здесь лето, и возобновить знакомство с его дочерью — леди Мюриэл.
Первое впечатление от этого благородного, величественного и вместе с тем радушного человека оказалось как нельзя более благоприятным: а та искренняя радость, которая вспыхнула на лице его дочери, когда она встретила меня словами: «Какой приятный сюрприз!», весьма кстати смягчили во мне последние остатки сердечных неудач и разочарований прежних лет, и во мне проснулось желание еще побороться с этим коварным миром.
Однако я заметил — и был очень рад этому — проявление куда более глубокого, чем обычная дружба, чувства в том, как она поздоровалась с Артуром, хотя встречались они, как я понял, почти каждый день, и беседа между ними, невольными участниками которой стали мы с графом, отличалась удивительной откровенностью и доверительностью, которые встречаются очень и очень редко, и то между старыми друзьями. Между тем мне было известно, что они познакомились совсем недавно, этим летом, которое еще только начинает клониться к осени, и я решил для себя, что объяснением этой странной близости может служить только Любовь, и ничто иное.
— Как было бы удобно, — со смехом заметила леди Мюриэл, а propos моих сетований насчет того, что ей приходится относить чашку чая графу, сидевшему в противоположном углу зала, — если бы чашка чая была совсем невесомой! Возможно, тогда дамам позволялось бы переносить их — ну хотя бы на небольшие расстояния!
— Нетрудно представить себе ситуацию, — отозвался Артур, — когда тела вообще лишены веса друг относительно друга, хотя каждый из них сам по себе и сохраняет свой собственный вес.
— Да, парадокс, ничего не скажешь! — произнес граф. — Объясни, как такое может быть. Мы в этом ничего не смыслим.
— Ну, допустим, этот дом, такой, каков он есть, вдруг поднимется на высоту несколько миллиардов миль над землей, и ему ничто не будет мешать: упадет он на нашу планету или нет?
Граф кивнул.
— Разумеется, хотя на это может уйти несколько веков.
— А чай там тоже будут подавать в пять вечера? — спросила леди Мюриэл.
— Да, и все прочее тоже, — отвечал Артур. — Обитатели дома будут жить обычной жизнью, взрослеть и умирать, а дом все еще будет падать, падать и падать! А теперь что касается относительного веса тел. Как вам известно, ни одно тело не имеет веса, за исключением тех, которые стремятся упасть и не могут. Вам все понятно?
Мы отвечали утвердительно.
— Хорошо. А теперь, если я возьму эту книгу и буду держать ее в вытянутой руке, я, разумеется, почувствую ее вес. Но если мы все будем падать, никто не сможет падать быстрее, чем остальные; в самом деле, что еще мы сможем делать, кроме как падать? Так вот, если моя рука будет падать с той же скоростью, что и книга, то книга никогда не выпадет из нее. И никогда не упадет на падающий пол!
— Да, представляю себе! — отозвалась леди Мюриэл. — Но нам остается лишь воображать себе все это! А как мы можем это проверить?
— Знаете, мне в голову пришла одна курьезная мысль, — вставил я. — А что, если к дому снизу привязать канат и тянуть его за этот канат на землю? Ведь тогда скорость движения дома будет выше, чем ускорение свободного падения, тогда как мебель — да и наши собственные персоны — будут падать с прежней скоростью и, таким образом, останутся далеко позади…
— Это означает, что мы взлетим под потолок, — заявил граф. — И неизбежным следствием этого будет сотрясение мозга.
— Чтобы избежать этого, — заметил Артур, — давайте прикрепим мебель к полу, а сами покрепче привяжем друг друга к креслам. И тогда мы сможем, как обычно, пить чай в пять часов вечера.
— Одно небольшое уточнение! — весело прервала его леди Мюриэл. — Нам придется крепко держать в руках чашки. А что же будет с чаем?
— Да, о чае я и забыл, — вздохнул Артур. — Ну, он, само собой, взлетит под потолок — пока вы как-нибудь его не выпьете!
— Ну, я думаю, чепухи на сегодня вполне довольно, — заметил граф. — Кстати, какие новости привез нам джентльмен из достославного града Лондона?
Я начал рассказывать последние новости, и беседа стала еще более непринужденной. Когда же Артур знаком показал мне, что нам пора, и мы, после душной комнаты окунувшись в вечернюю прохладу, побрели по берегу, наслаждаясь тишиной, нарушаемой лишь шорохом волн да доносившейся издалека старинной рыбачьей песней, не меньше, чем нашей странной беседой, затянувшейся допоздна.
Мы уселись на камни вокруг бухточки, до такой степени кишевшей всевозможными формами животной, растительной и зоофитной — или как там она называется — жизни, что я углубился в ее изучение, а когда Артур заявил, что нам пора возвращаться домой, я попросил оставить меня одного — понаблюдать за обитателями берега.
Между тем рыбачья песня раздавалась все ближе и ближе; их лодка стояла у самого берега, и я бы еще долго наблюдал за тем, как они выгружают на берег свой улов, если бы микрокосм, копошившийся у моих ног, не напомнил о себе более настойчивым образом.
Меня буквально заворожил огромный старый краб: в его манере двигаться, раскачиваясь из стороны в сторону, в пристальном взгляде выпученных глаз и в бесцельной стремительности движений было нечто, что напомнило мне Садовника, с которым подружились Сильвия и Бруно; и я, наклонившись, даже разобрал заключительные ноты мелодии его безумной песни.
Наступила тишина, которую прервал звонкий голосок Сильвии: «Не будете ли вы столь любезны позволить нам пройти?»
— Что-о? Опять за тем старым Нищим? — проворчал Садовник и запел:
Он думал — кофемолку вновь
Всласть крутит Кенгуру.
Он пригляделся — то была
Пилюля из куру.
Приняв ее, он прошептал: —
Я тотчас же умру!
Илл. Harry Furniss (1889).
— Мы вовсе не хотим, чтобы он что-нибудь принял, — пояснила Сильвия. — Он совсем не голоден. Мы просто хотим повидаться с ним. Будьте так добры…
— Ну ладно! — согласился Садовник. — Я всегда поступаю по-доброму. Никогда никого не обижаю. Ну, проходите же! — С этими словами он распахнул калитку, и мы вышли на пыльную дорогу.
Мы быстро добрались до куста, который столь загадочным образом опускался в землю. Сильвия достала из тайника волшебный медальон, задумчиво повертела его в руках и с беспомощным видом обратилась к Бруно:
— Что же мне с ним делать, Бруно, а? У меня все вылетело из головы!
— Поцелуй его! — Таков был неизменный совет Бруно в случае сомнения или затруднения.
Сильвия послушно поцеловала медальон, но это ничего не дало.
— Попробуй потереть его наоборот, — опять посоветовал Бруно.
— Как это наоборот? — удивленно спросила Сильвия. Она собиралась потереть его и так и сяк.
Она потерла медальон слева направо. Результата не было.
Тогда она потерла справа налево.
— Стой, стой, Сильвия! — испуганно воскликнул Бруно. — Погляди, что творится!
Оказалось, что деревья, высившиеся на склоне соседнего холма, начали медленно, одно за другим, подниматься вверх, а маленький ручеек, мирно журчавший у наших ног, вдруг принялся бурлить, пениться, шипеть и брызгаться во все стороны, так что даже стало жутко.
— Потри его как-нибудь по-другому! — воскликнул Бруно. — Попробуй вверх-вниз! Скорее!
Как оказалось, это была удачная мысль. Вверх-вниз сразу же подействовало: ландшафт, на котором появились было признаки умственного расстройства в различных направлениях, вернулся к своему обычному здравому состоянию — за исключением маленькой желтовато-бурой мышки, которая продолжала по-прежнему, словно сумасшедшая, сновать взад-вперед по дороге, помахивая хвостом, словно львенок.
— Пойдем-ка за ней, — проговорила Сильвия. Эта мысль оказалась как нельзя более удачной. Вскоре мышка перешла на неторопливый бег, так что мы вполне поспевали за ней. Единственное, что меня несколько озадачило, — это быстрое, буквально на глазах, превращение крошечной зверюшки, которая с каждым мигом все больше и больше походила на настоящего льва.
Вскоре превращение окончилось, и перед нами предстал благородный лев, терпеливо поджидавший нас. Дети при виде его не испытывали ни малейшего страха; они подошли и принялись гладить его, словно это был не лев, а шотландский пони.
— Подсади меня! — воскликнул Бруно.
Сильвия тотчас помогла ему усесться на широкой спине благородного зверя и сама уселась позади брата на манер амазонки. Бруно мигом запустил руки в роскошную гриву льва, намереваясь править своим удивительным скакуном.
— Н-но-о! — воскликнул он, и этого оказалось вполне достаточно; лев сразу понял, куда ему мчаться, пустился в галоп, и вскоре мы очутились в дремучем лесу. Я говорю «мы», потому что я, разумеется, сопровождал детей, хотя и сам не смогу объяснить, как мне удалось не отставать от льва. Я был рядом с ними в тот самый момент, когда мы примчались к домику старика Нищего. Лев почтительно опустился возле его ног, а Сильвия и Бруно мигом спрыгнули на землю и бросились в объятия отца.
— Из огня да в полымя! — задумчиво проговорил старик сам с собой, когда дети закончили свой сбивчивый рассказ о визите Посла; они, разумеется, рассказывали с чужих слов, потому что сами его не видели. — Из огня да в полымя! Такова ваша судьба. Я все вижу, но ничего не в силах изменить. Эгоистичность хитрого и коварного мужчины, самовлюбленность амбициозной и лукавой женщины, эгоизм избалованного, себялюбивого ребенка — все это ведет к одному концу: из огня да в полымя! Боюсь, что и вам, дорогие мои, не миновать страданий на этом пути. А когда вам станет совсем невыносимо, вы можете обратиться ко мне. Я всегда помогу вам…
Наклонившись, он взял горсть пыли и развеял ее по ветру, медленно и строго произнося слова, звучавшие как заклинание. В наступившей тишине дети изумленно глядели на него.
Пусть зависть, злоба и вражда
В ночи погаснут без следа,
Пусть станет силою беда,
Пускай во тьме горит звезда,
Пусть ложь исчезнет навсегда!
Облачко пыли, как живое, повисло в воздухе; в нем замелькали причудливые тени, перетекавшие одна в другую.
— Смотрите, буквы! А вот и слова! — прошептал Бруно, в испуге прижавшись к Сильвии. — Жаль, что я не могу разобрать их! Прочти их, Сильвия!
— Попробую, — отвечала девочка. — Подожди минутку; может быть, мне удастся разобрать вон то слово…
«Я тотчас же умру!» — вдруг зазвучал в наших ушах знакомый хриплый голос.
«Приняв ее, — он прошептал, —
Я тотчас же умру!».
.
____________________________________________________
Перевод Андрея Москотельникова (2009):
ГЛАВА VIII
Верхом на Льве
Следующий день пробежал достаточно приятным образом, частью в хлопотах по моему устройству на новой квартире, частью в обходе окрестностей под предводительством Артура и в попытках получить общее представление об Эльфстоне и его жителях. А когда подошло время пятичасового чая, Артур предложил — на этот раз уже безо всяких колебаний — вдвоём заглянуть в «Усадьбу», с тем чтобы я мог познакомиться с графом Эйнсли, снимающим её на сезон, и возобновить приятельские отношения с его дочерью леди Мюриел.
Моё первое впечатление от благородного, величественного и вместе с тем радушного старика было самым благоприятным; а то неподдельное удовольствие, что разлилось по лицу его дочери, встретившей меня словами: «Вот уж воистину нежданная радость!», совершенно сгладило все следы круговерти личных неудач и разочарований долгих лет, и нанесло сокрушительный удар по огрубелой корке, сковавшей мою душу.
Но я отметил, и отметил с удовлетворением, свидетельство более глубокого чувства, чем простое дружеское расположение, в её обращении к Артуру — хотя его визиты, как я понял, происходили чуть не ежедневно, — и их беседа, в продолжение которой граф и я только иногда вставляли своё слово, протекала на редкость легко и непосредственно, как бывает лишь при встрече очень старых друзей; а поскольку я знал, что они-то знакомы друг с другом не дольше, чем длится это лето, уже переходящее в осень, то у меня сложилось убеждение, что данный феномен можно объяснить Любовью и только ею.
— Вот было бы здорово, — со смехом заметила леди Мюриел — в ответ, кстати, на моё настоятельное предложение избавить её от труда пронести через всю комнату чашку чая графу, — если бы чашки с чаем вообще ничего не весили! Тогда, возможно, дамам позволялось бы иногда носить их не очень далеко!
— Легко можно вообразить ситуацию, — сказал Артур, — когда вещи с неизбежностью будут лишены веса друг относительно друга, хотя каждый предмет при этом будет обладать своим обычным весом, если рассматривать его самого по себе.
— Какой-то безнадёжный парадокс! — сказал граф. — Объясните же нам, как это возможно. Мы никогда сами не догадаемся.
— Вообразите, что этот дом, весь полностью, поместили на высоте нескольких биллионов миль над планетой, и поблизости нет никакого возмущающего фактора — такой дом ведь станет падать на планету?
Граф кивнул:
— Конечно. Хотя, чтобы упасть, ему понадобится несколько столетий.
— И пятичасовый чай тоже будет всё это время падать? — спросила леди Мюриел.
— И чай, и всё остальное, — ответил Артур. — Обитатели этого дома будут жить себе поживать, расти и умирать, а дом будет падать, падать и падать. Но взглянем на относительный вес предметов в нём. Ничто, как вы понимаете, не сможет быть в нём тяжёлым, за исключением той вещи, которая попытается упасть, и ей в том помешают. Вы со мной согласны?
Мы все были согласны.
— Например, если я возьму эту книгу и буду держать её в вытянутой руке, я, разумеется, почувствую её вес. Она ведь стремится упасть, а я ей препятствую. Если бы не я, она упала бы на пол. Но если бы мы падали вместе, она не могла бы, скажем так, стремиться упасть быстрее меня, понимаете? Ведь даже отпусти я её — что ещё она могла бы делать, как не падать? Но так как моя рука падает тоже — и с той же скоростью, — книга никогда не оторвалась бы от руки, постоянно несущейся в этой гонке бок о бок с ней. И она никогда не смогла бы настигнуть падающий пол![1]
— По-моему, это ясно, — сказала леди Мюриел. — Но когда думаешь об этом, начинает кружиться голова! Как вы можете доводить нас до такого?
— Предлагаю ещё более любопытное рассуждение, — отважился вставить я. — Представьте себе, что снизу к такому дому привязали верёвку, и некто, находящийся на планете, потянул за другой конец. В этом случае дом двигается быстрее, чем его естественная скорость падения, но вот вся мебель — с нашими персонами — продолжает падать в своём прежнем темпе, поэтому отстаёт.
— Фактически, мы вознесёмся к потолку, — сказал граф. — Нас неминуемо ждёт сотрясение мозга.
— Чтобы этого не случилось, — сказал Артур, — нам нужно закрепить мебель на полу, а самим привязаться к креслам. Тогда наше чаепитие пройдёт спокойно.
— С одной небольшой неприятностью, — весело перебила леди Мюриел. — Чашки-то мы будем держать при себе, но как быть с чаем?
— Про чай-то я и забыл, — признался Артур. — Уж он улетит к потолку, это точно, если только вы не пожелаете выпить его по пути!
— Ну уж это, я думаю, совершенно невозможная штука — выпить чашку чая залпом! — отозвался граф. — А какие новости привёз нам этот джентльмен из необъятного мира, называемого Лондоном?[2]
Беседа приняла более светский характер. Спустя некоторое время Артур подал мне знак, что пора прощаться, и в вечерней прохладе мы побрели к побережью, наслаждаясь тишиной, нарушаемой лишь шёпотом моря да отдаленной песней какого-то рыбака, а в равной мере и нашей поздней задушевной беседой.
По дороге мы присели среди скал у тихой заводи, такой богатой по части животной, растительной и зоофитической — или как там её правильно назвать — жизни, что я весь ушёл в её изучение, и когда Артур предложил вернуться домой, я попросился остаться на некоторое время здесь, чтобы понаблюдать и поразмышлять в одиночестве.[3]
Песня рыбака послышалась ближе и ясней, когда его лодка достигла причала, и я бы непременно спустился к берегу посмотреть, как он будет выгружать свой улов, если бы микрокосм у моих ног не возбуждал моё любопытство ещё сильнее.
Особенно восхищал меня один древний краб, который без устали таскался из стороны в сторону по заводи; взгляд его был рассеян, а в поведении сквозило бесцельное неистовство, неотвязно вызывающее в памяти образ Садовника, сделавшегося приятелем Сильвии и Бруно, и, продолжая всматриваться в краба, я даже уловил концовку его безумной песни.
Последовавшая затем тишина была нарушена нежным голоском Сильвии:
— Будьте любезны, выпустите нас на дорогу.
— Что? Опять вдогонку за этим старым нищим? — вскричал Садовник и запел:
«Он думал — это у плиты
Возилась Кенгуру.
Он присмотрелся — нет, ведро
Под сор и кожуру.
Сказал он: “Я не стану есть
Такого поутру!”»
— Но мы не собираемся никому давать есть, — объяснила Сильвия. — Тем более отбросы. Просто нам нужно повидать его. Пожалуйста, будьте любезны…
— Конечно! — быстро отозвался Садовник. — Я всегда любезен. Всегда и всех люблю. Вот, идите! — И он распахнул калитку, открыв нам доступ в пыль большой дороги.
Вскоре мы отыскали путь к знакомым кустам, которые таким чудесным образом пригнулись в тот раз к земле. Здесь Сильвия извлекла на свет свой Волшебный Медальон, задумчиво покрутила его в руке и в конце концов беспомощно обратилась к Бруно:
— А что мы должны с ним сделать, Бруно, чтобы он заработал? У меня всё вылетело из головы!
— Потри его с лева, — предложил Бруно.
— А где у него лево? — Недоумение Сильвии было вполне извинительным. Но тут она догадалась, что стоило бы попытаться потереть как слева направо, так и справа налево.
Трение слева направо не дало никакого результата.
А справа налево…
— Стой, стой, Сильвия! — тревожно воскликнул Бруно. — Что-то начинается!
Ряд деревьев, стоящих у ближнего холма, медленно двинулся вверх по склону, шествуя торжественной процессией, в то время как неширокий мелкий ручеёк, мирно журчавший у наших ног минутой раньше, принялся плескаться, пениться и пугающе набухать пузырями.
— Потри по-другому! — закричал Бруно. — Потри вверх-вниз! Быстрее!
Это была счастливая мысль. Трение вверх-вниз сделало своё дело. Местность, начавшая было выказывать признаки умственного расстройства в разных видах, вернулась к своему нормальному состоянию сдержанности — за исключением маленькой жёлто-коричневой мышки, продолжавшей дико метаться по дороге и хлеставшей хвостиком, словно маленький лев.
— Давай пойдём за ней, — сказала Сильвия; и это тоже была счастливая мысль. Мышка сразу же припустила деловой рысцой, под которую мы с лёгкостью подстроились. Меня беспокоила лишь одна странность: маленький зверёк, за которым мы следовали, быстро увеличивался в размерах и с каждым мгновением всё больше делался похожим на настоящего льва.
Вскоре превращение полностью завершилось, и вот уже на дороге стоял благородный Лев, терпеливо ожидая, когда мы нагоним его, чтобы двинуться дальше. Дети, казалось, не испытывали ни малейшего страха, они похлопывали и поглаживали Льва, будто тот был всего лишь шотландским пони.
— Помоги залезть! — крикнул Бруно. Не заставляя просить себя дважды, Сильвия подсадила его на широкую спину благородного зверя, после чего сама уселась позади брата на дамский манер. Бруно схватил каждой рукой по доброму клоку львиной гривы и стал похож на заправского всадника, правящего невиданным конём.
— Но-о! — этой команды оказалось достаточно, чтобы Лев немедленно припустил лёгким галопом, и вскоре мы оказались в лесной чаще. Я говорю «мы», потому что я, похоже, сопровождал их, хотя как именно ухитрился не отстать от галопирующего Льва, совершенно не могу объяснить. Но я точно был вместе с детьми, когда мы наскочили на место, где старик нищий рубил хворост; у его ног Лев сделал низкий почтительный поклон, и в этот момент Сильвия и Бруно спрыгнули на землю, чтобы тот час же броситься в объятья старика.
— От плохого к худшему, — задумчиво пробормотал старик, когда дети закончили весьма сбивчивый рассказ про визит Посла, о котором они, несомненно, узнали из официального сообщения, ведь их-то никто Послу не представил. — От плохого к худшему! Их намерения ясны. Всё вижу, но ничего не могу изменить. Себялюбие низкого и могущественного человека, себялюбие честолюбивой и глупой женщины, себялюбие злобного и не ведающего иной любви ребёнка — путь для них один: от плохого к худшему. И я опасаюсь, что вам, мои дорогие, придётся ещё долго всё это сносить. Однако, если дела пойдут хуже некуда, вы можете приходить ко мне. Пока ещё я могу сделать немногое…
Схватив пригоршню пыли и рассеивая её по воздуху, он медленно и торжественно произнёс несколько слов, прозвучавших как заклинание, в то время как дети, благоговейно замерев, не сводили с него глаз:
«Пусть же Злобы снежный ком
Нарастает с каждым днём —
Встретит зло в себе самом,
Затрещит по швам кругом,
Задохнётся Кривда в нём;
Засияет полночь Днём!»
Облако пыли распростёрлось в воздухе и, словно живое, стало принимать разные забавные очертания, непрестанно сменяющиеся одно другим.
— Оно делает буквы! Оно делает слова! — в страхе прошептал Бруно, уцепившись за Сильвию. — Только я не могу прочесть! Прочитай их, Сильвия!
— Сейчас попробую, — смело ответила Сильвия. — Подожди-ка, дай мне как следует рассмотреть это слово…
— Я не стану есть! — ворвался в наши уши неприятный голос.
«Сказал он: “Я не стану есть
Такого поутру!”».
.
|
ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА: [1] Этот свободно (а дальше — и несвободно) падающий дом есть не что иное, как усложнённый вариант мысленного эксперимента, который в следующем столетии назовут лифтом Эйнштейна. В статье о Кэрролле Честертон пишет: «Подозреваю, что лучшее у Льюиса Кэрролла написано не взрослым для детей, но учёным для учёных… Он не только учил детей стоять на голове, он учил стоять на голове и учёных». (См. Кэрролл Л. Приключения Алисы в Стране чудес. Сквозь зеркало и что там увидела Алиса, или Алиса в Зазеркалье. М., 1978. Пер. Н. Демуровой. Стр. 238.) [2] На этом заканчивается первый из многочисленных учёных разговоров, которые не раз ещё развлекут читателя этого романа. Такие разговоры были совершенно в духе времени, а ведь «Сильвия и Бруно» — это именно роман в духе времени, даже по форме (точно так же формально, с двумя параллельными планами бытия, сказочным и реальным, выстроен роман Джорджа Макдональда «Фантасты»), викторианский до самой ничтожной запятой. В структуре «Сильвии и Бруно» такие разговоры занимают неслучайное место, но упоминаются и в иных сочинениях той эпохи — мимоходом, как нечто привычное, вроде обедов или чаепитий. В качестве примера можно напомнить читателю краткий эпизод из огромного романа «Мидлмарч» Джордж Элиот. Здесь характерно, что принимающая участие в сценке Доротея Кейсобон всего час или два назад испытала сильнейшее нравственное потрясение. И тем не менее ей, приглашённой отобедать в дружеский дом, удаётся найти облегчение от невесёлых мыслей. «Вечер прошёл в оживлённой беседе, и после чая Доротея обсуждала с мистером Фербратером, каковы могут быть нравы и обычаи существ, беседующих между собой посредством усиков и, быть может, способных созывать парламент и проводить в нём реформы» (книга VIII, глава LXXX; пер. И. Гуровой и Е. Коротковой). Излишне и пояснять, что подобные разговоры зачастую затрагивали самые насущные темы — в данном случае билль о реформе. (В «Окончании истории» читатель встретит очень похожий разговор — также на «биологическую» тему.) [3] Итак, рассказчик всё ещё обуреваем, как, возможно, выразился бы сам Кэррол, Научным Поиском. С физики его внимание внезапно переключается на биологию, и такой переход совершенно неслучаен. Жизнь зоофитов здесь и ботаника несколько далее, к концу первой части, — два самых, пожалуй, популярных в ту эпоху предмета учёного обсуждения в научных кругах и светского разговора на учёные темы среди широкой публики. С исследования зоологии морских беспозвоночных, с систематики моллюсков, кишечно-полостных и оболочников во время плавания к берегам Австралии в 1846-1850 годах на судне «Рэттлснейк» начал свою научную деятельность Гексли (несколько ранее, ещё до поступления на медицинское отделение при Черинг-кросской лечебнице, Гексли наобум взялся участвовать в публичном (!) конкурсе по ботанике и получил серебряную медаль). Герберт Спенсер, прослушав блистательный доклад Гексли об океанских гидроидных на съезде Британской ассоциации в 1852 году, использовал кое-какие из приведённых в нём фактов в своей работе «Теория популяции, выведенная из общего закона плодовитости у животных», в которой впервые было высказано знаменитое суждение: «Ибо в обычных условиях безвременно погибают те, в ком меньше всего способности к самосохранению, а отсюда с неизбежностью следует, что выживают и дают продолжение роду те, в ком способность к самосохранению проявляется с наибольшей силой, то есть отборная часть поколения» (цитата по: Ирвин У. Указ. изд., с 39). Из последующих публикаций следует выделить популярную, но тщательно иллюстрированную книгу «Главк, или Сокровища прибрежных вод» 1855-го года (переиздания следовали ещё и в XX веке), автор которой, Чарльз Кингсли, с улыбкой, но и не видя способа уклониться, приводящий в ней Спенсерову максиму «выживает сильнейший» — впоследствии создатель других знаменитых викторианских сказочных повестей (из которых известнейшая — «Дети воды»!) и литератор социалистического толка. А Дарвин даже опережал названных авторов: его вторая, вышедшая после «Путешествия натуралиста на корабле „Бигль“», книга (1842), была посвящена строению и распределению коралловых рифов, а в 1848 году Дарвин приступил к работе над фундаментальным трудом об усоногих рачках, одна своеобразная группа которых попалась ему на чилийском побережье ещё во время плавания на «Бигле». Эта работа длилась восемь лет, в течение которых препарирование рачков «сделалось в семье Дарвина чем-то до такой степени привычным и неизбежным, что один из малышей, рождённый на свет, когда работа была в самом разгаре, спросил об одном из их соседей: „А где он режет рачков?“» (см. Ирвин. У. Указ. изд., с. 86), и, по словам крупнейшего английского ботаника Джозефа Гукера, превратила Дарвина из наблюдателя-натуралиста, собирателя коллекций жучков, костей, камней и проч., в собственно учёного-естествоиспытателя. . |
____________________________________________________
Пересказ Александра Флори (2001, 2011):
ГЛАВА 8. ВЕРХОМ НА ЛЬВЕ
Следующий день протекал неспешно и приятно. Я осваивался в своих новых пенатах, прогуливался вместе с Артуром по окрестностям и составлял первое впечатление об Эльфилде и его туземцах. Когда пробило пять, Артур предложил сходить с ним на раут в один из лучших домов: свести знакомство с графом Эшли (с его дочерью мы отчасти познакомились: это и была Леди Мюриэл Орм).
Добродушный старик Граф понравился мне сразу, и, конечно, его красавица дочь, встретившая меня словами: «Вот уж чего не ожидала!», тоже пролила елей мне на сердце. Я был совершенно примирен не только с ней — так бесцеремонно оставившей меня, но и с целым миром, который нанес столько ударов по моему самолю-бию. Если в этом мире есть Леди, подобные Мюриэл Орм, значит, он не так уж вульгарен.
Но что мне понравилось больше всего: Леди и Артур без малейшей натянутости завели дружескую беседу, в которой мы с Графом довольствовались скромной ролью слушателей. Я знал, что не виделись они целое лето, и нашел лишь одно объяснение такой долгой разлуке: любовь, и только любовь.
— А замечательно было бы, — мечтательно произнесла Леди Мюриэл, когда я заметил, что не совсем удобно носить чай Графу через весь зал, — если бы у чайных чашек не было никакого веса. Тогда можно было бы отправлять чай на небольшие расстояния прямо по воздуху.
— Представляю себе! — откликнулся Артур. — У каждой вещи по отдельности есть масса, а по отношению друг к другу — нет веса.
— Это какой-то нонсенс, — заявил Граф. — Не объясните ли вы, как это возможно? Впрочем, я все равно не пойму.
— Хорошо, попробую, — сказал Артур. — Допустим, ваш дом парит над землей, но за несколько миллионов миль от нее. Как вы думаете, он упадет на землю?
Граф кивнул:
— Может быть, через несколько сотен лет?
— И все это время будет продолжаться наш файф-о-клок? — Леди Мюриэл трудно было отказать в остроумии.
— Не только! — ответил Артур. — Люди жили бы себе, старились и умирали, а дом всё это время находился бы в свободном падении — падал бы и падал… Теперь насчет веса предметов. Когда они падают, они пребывают в невесомости. Попытайтесь представить себе это.
Мы попытались.
— Вот я беру книгу и держу ее на ладони. Сейчас у нее, конечно, есть вес, я его ощущаю. Она стремится упасть, но моя ладонь не дает. Но если я уроню книгу, она полетит на пол. А если мы оба выпадем из окна, то окажемся на земле одновременно. Но если я буду падать, держа книгу на ладони, относительно земли мы не будем обладать весом, но я буду ощущать вес книги относительно меня.
— Мне это все яснее ясного, — сказала Леди Мюриэл. — И все-таки у меня голова… Все-таки она кружится.
— Позвольте все же вопрос, — это я рискнул вклиниться в ученую беседу. — Очень хорошо, что ваш гипотетический дом пребывает в свободном падении. Но вдруг какой-то демон возьмет да и привяжет с нему снизу канат и потянет за другой конец, находясь на земле. Как тогда быть с нашим очаровательным чаепитием? Ведь дом будет падать уже с ускорением, а скорость падения предметов внутри дома останется прежней.
— Боюсь, что все мы ударимся головой о потолок, — предположил Граф. — И хорошо, если обойдется сотрясением мозга.
— Выход один, — сказал Артур, — закрепить все предметы: стол на полу, чашки на столе и так далее. Тогда мы по-прежнему сможем наслаждаться нашим файф-о-клоком.
— С одним уточнением, — очаровательно улыбнулась Леди Мюриэл. — Если вы еще закрепите чай.
— Про чай я забыл, — признался Артур. — Он, конечно, выплеснется из чашек, как из водомета, но вы можете попытаться поймать его ртом — это еще интереснее. Зависит от скорости…
— Ах, оставимте этот предмет, — сказал Граф. — Что слышно в большом лондонском свете?
Я присоединился к беседе, и она таким образом вошла в тра-диционное русло. Через некоторое время мы с Артуром откланялись и пошли домой берегом моря. Был замечательный прохладный вечер. Тишину нарушали только рокот моря и доносившиеся издалека песни рыбаков, а мы вели занимательную беседу. Потом Артур ушел, а я еще на некоторое время задержался на берегу затона, привлеченный подводным видом.
Рыбацкая песня зазвучала как будто ближе и отчетливей: баркас причалил к берегу. Я был не прочь пойти посмотреть, как они выгружают улов, но маленький подводный мир притягивал сильнее. Казалось, будто капля из-под микроскопа Левенгука чудесно увеличилась и открылся ее диковинный мир. Я загляделся на старого краба, сновавшего по дну, и это мельтешение без видимой цели напомнило мне о Садовнике, который помог Сильви и Бруно. Я даже вспомнил мотив его безумной песни.
Внезапно тишину нарушил нежный голос Сильви:
— Откройте нам, пожалуйста, дорогу.
— Куда это вы собрались? Опять к этому старому оборванцу? — воскликнул Садовник и заголосил:
— Он думал, добрый крокодил
Ему пирог несет.
Разул глаза — а это был
Из овощей компот.
— Такая гадость, — он сказал, —
Мне не полезет в рот!
— Нет, мы не собираемся его кормить, — сказала Сильви. — Он уже не голоден. Просто мы хотели бы с ним пообщаться. Пожалуйста, будьте так добры…
— Конечно! — ответил Садовник. — Я так добр, так добр… На меня еще никто не обижался. Извольте! — и он отворил калитку.
Мы скоро нашли тот самый кустарник, который так загадочно ушел под землю. Здесь Сильви достала магический медальон, повертела его в руках и печально вздохнула:
— Какой от него толк! Я ведь понятия не имею, что с ним делать.
У Бруно был один главный рецепт на все случаи жизни:
— Поцелуй его!
Сильви сделала такую попытку, но ничего не добилась.
— Тогда потри, — сказал Бруно после некоторого размышления.
— Что именно? — резонно спросила Сильви.
Она не поняла: то ли потереть медальон, то ли что-то потереть медальоном. Решила попробовать оба способа. Сначала она потерла медальон слева направо — безрезультатно. Попробовала потереть справа налево.
— Стой, Сильви! — вдруг закричал Бруно, охваченный внезапной тревогой.
— В чем дело?
Деревья на ближнем пригорке яростно заколыхались, а ручеек, мирно журчавший у наших ног, вдруг забурлил, запузырился и зашипел, словно в нем текло оливковое масло, которое начало закипать.
— Потри в другом направлении! — крикнул Бруно. — Вверх и вниз!
Эта идея оказалась более удачной. Взбесившаяся было природа мгновенно успокоилась и впала в другую крайность. Всё замерло: и листья, и ручей, и облака. Только на дороге мелькало какое-то желтоватое животное с длинным хвостом — то ли крупная мышь, то ли мелкий лев.
— Пойдем следом за этим, — предложила Сильви.
И вновь идея оказалась удачной. «Мышь» замедлила свой бег, и мы смогли без особого труда следовать за ней, не теряя ее из виду. Слегка беспокоило, то, что животное медленно но верно росло на глазах — и вот уже увеличилось до размеров настоящего льва. Вскоре метаморфоза полностью завершилась, и перед нами возник благородный огнегривый лев. Он остановился и ждал, когда мы подойдем. Ничего похожего на опасение мы не испытывали. Дети приблизились и гладили его, словно шотландского пони.
— Помоги-ка мне! — крикнул Бруно.
В следующий миг он с помощью Сильви оседлал мышастого льва. Или лошадного, если вам больше нравится. За Бруно пристроилась Сильви. Он вцепился его гриву милейшего животного и завопил: «Иго-го!». Он, собственно, не знал, как нужно управлять такими существами, но этого оказалось достаточно. Лев взял легкий галоп, и мы вскоре оказались в чащобе. Я постоянно говорю «мы», хотя сопровождал их пешком — вернее, бегом (если вы помните, простым смертным нельзя пользоваться Королевским Путем). Почему я не отставал от галопирующего льва — сам не понимаю. В конце концов, мы настигли старого Нищего, перед котором лев за-мер в глубоком почтении, а Сильви и Бруно очутились на руках своего отца.
— Ситуация развивается от плохого к худшему, — заключил Старик, когда дети рассказали ему о визите Посла (хотя что они такого могли рассказать!). — От плохого к худшему. Это злой рок. Я все вижу, но ничего не могу изменить. Эгоизм корыстного и без-дарного человека, эгоизм привередливой и глупой женщины, эгоизм их злобного отродья — всё это может развиваться в одном направле-нии: от плохого к худшему. Боюсь, дорогие мои, вам придется некоторое время с этим мириться. Но когда станет невмоготу, приходите. Я всегда смогу вам кое-чем помочь, — правда, сейчас немногим. Он собрал горсть пыльцы, развеял ее в воздухе, а потом медленно и торжественно произнес слова, которые дети выслушали с благоговейным молчанием:
— Пусть лукавство, амбиция и злость остынут в ночи Разума, чтобы слабое стало сильным, темное — светлым, неправое — правым.
В облаке пыльцы возникли какие-то смутные образы, которые постоянно изменялись, как в театре теней.
— Смотри, в воздухе возникают какие-то буквы! Даже слова! — прошептал Бруно. — Только я не могу их разобрать. Прочти, пожалуйста, Сильви.
— Попробую, — сказала она. — Минутку…
— МНЕ БУДЕТ ОЧЕНЬ БОЛЬНО! — раздался какой-то резкий Голос. — Я должен этим переболеть.
— МНЕ БУДЕТ ОЧЕНЬ БОЛЬНО!
.
____________________________________________________
***