Рубрика «Параллельные переводы Льюиса Кэрролла»
<<< пред. | СОДЕРЖАНИЕ | след. >>>
Рис. Harry Furniss (1889).
ОРИГИНАЛ на английском (1889):
CHAPTER 20.
LIGHT COME, LIGHT GO.
Lady Muriel’s smile of welcome could not quite conceal the look of surprise with which she regarded my new companions.
I presented them in due form. «This is Sylvie, Lady Muriel. And this is Bruno.»
«Any surname?» she enquired, her eyes twinkling with fun.
«No,» I said gravely. «No surname.»
She laughed, evidently thinking I said it in fun; and stooped to kiss the children a salute to which Bruno submitted with reluctance: Sylvie returned it with interest.
While she and Arthur (who had arrived before me) supplied the children with tea and cake, I tried to engage the Earl in conversation: but he was restless and distrait, and we made little progress. At last, by a sudden question, he betrayed the cause of his disquiet.
«Would you let me look at those flowers you have in your hand?»
«Willingly!» I said, handing him the bouquet. Botany was, I knew, a favourite study of his: and these flowers were to me so entirely new and mysterious, that I was really curious to see what a botanist would say of them.
They did not diminish his disquiet. On the contrary, he became every moment more excited as he turned them over. «These are all from Central India!» he said, laying aside part of the bouquet. «They are rare, even there: and I have never seen them in any other part of the world. These two are Mexican—This one—» (He rose hastily, and carried it to the window, to examine it in a better light, the flush of excitement mounting to his very forehead) «—-is. I am nearly sure —but I have a book of Indian Botany here—» He took a volume from the book-shelves, and turned the leaves with trembling fingers. «Yes! Compare it with this picture! It is the exact duplicate! This is the flower of the Upas-tree, which usually grows only in the depths of forests; and the flower fades so quickly after being plucked, that it is scarcely possible to keep its form or colour even so far as the outskirts of the forest! Yet this is in full bloom! Where did you get these flowers?» he added with breathless eagerness.
I glanced at Sylvie, who, gravely and silently, laid her finger on her lips, then beckoned to Bruno to follow her, and ran out into the garden; and I found myself in the position of a defendant whose two most important witnesses have been suddenly taken away. «Let me give you the flowers!» I stammered out at last, quite ‘at my wit’s end’ as to how to get out of the difficulty. «You know much more about them than I do!»
«I accept them most gratefully! But you have not yet told me—» the Earl was beginning, when we were interrupted, to my great relief, by the arrival of Eric Lindon.
To Arthur, however, the new-comer was, I saw clearly, anything but welcome. His face clouded over: he drew a little back from the circle, and took no further part in the conversation, which was wholly maintained, for some minutes, by Lady Muriel and her lively cousin, who were discussing some new music that had just arrived from London.
«Do just try this one!» he pleaded. «The music looks easy to sing at sight, and the song’s quite appropriate to the occasion.»
«Then I suppose it’s
‘Five o’clock tea!
Ever to thee
Faithful I’ll be,
Five o’clock tea!»‘
laughed Lady Muriel, as she sat down to the piano, and lightly struck a few random chords.
«Not quite: and yet it is a kind of ‘ever to thee faithful I’ll be!’ It’s a pair of hapless lovers: he crosses the briny deep: and she is left lamenting.»
«That is indeed appropriate!» she replied mockingly, as he placed the song before her.
«And am I to do the lamenting? And who for, if you please?»
She played the air once or twice through, first in quick, and finally in slow, time; and then gave us the whole song with as much graceful ease as if she had been familiar with it all her life:—
«He stept so lightly to the land,
All in his manly pride:
He kissed her cheek, he pressed her hand,
Yet still she glanced aside.
‘Too gay he seems,’ she darkly dreams,
‘Too gallant and too gay
To think of me—poor simple me—-
When he is far away!’‘I bring my Love this goodly pearl
Across the seas,’ he said:
‘A gem to deck the dearest girl
That ever sailor wed!’
She clasps it tight’ her eyes are bright:
Her throbbing heart would say
‘He thought of me—he thought of me—-
When he was far away!’The ship has sailed into the West:
Her ocean-bird is flown:
A dull dead pain is in her breast,
And she is weak and lone:
Yet there’s a smile upon her face,
A smile that seems to say
‘He’ll think of me he’ll think of me—-
When he is far away!‘Though waters wide between us glide,
Our lives are warm and near:
No distance parts two faithful hearts
Two hearts that love so dear:
And I will trust my sailor-lad,
For ever and a day,
To think of me—to think of me—-
When he is far away!'»
The look of displeasure, which had begun to come over Arthur’s face when the young Captain spoke of Love so lightly, faded away as the song proceeded, and he listened with evident delight. But his face darkened again when Eric demurely remarked «Don’t you think ‘my soldier-lad’ would have fitted the tune just as well!»
«Why, so it would!» Lady Muriel gaily retorted.
«Soldiers, sailors, tinkers, tailors, what a lot of words would fit in! I think ‘my tinker-lad sounds best. Don’t you?»
To spare my friend further pain, I rose to go, just as the Earl was beginning to repeat his particularly embarrassing question about the flowers.
«You have not yet—’
«Yes, I’ve had some tea, thank you!» I hastily interrupted him.
«And now we really must be going. Good evening, Lady Muriel!»
And we made our adieux, and escaped, while the Earl was still absorbed in examining the mysterious bouquet.
Lady Muriel accompanied us to the door. «You couldn’t have given my father a more acceptable present!» she said, warmly. «He is so passionately fond of Botany. I’m afraid I know nothing of the theory of it, but I keep his Hortus Siccus in order. I must get some sheets of blotting-paper, and dry these new treasures for him before they fade.
«That won’t be no good at all!» said Bruno, who was waiting for us in the garden.
«Why won’t it?» said I. «You know I had to give the flowers, to stop questions?
«Yes, it ca’n’t be helped,» said Sylvie: «but they will be sorry when they find them gone!»
«But how will they go?»
«Well, I don’t know how. But they will go. The nosegay was only a Phlizz, you know. Bruno made it up.»
These last words were in a whisper, as she evidently did not wish Arthur to hear. But of this there seemed to be little risk: he hardly seemed to notice the children, but paced on, silent and abstracted; and when, at the entrance to the wood, they bid us a hasty farewell and ran off, he seemed to wake out of a day-dream.
The bouquet vanished, as Sylvie had predicted; and when, a day or two afterwards, Arthur and I once more visited the Hall, we found the Earl and his daughter, with the old housekeeper, out in the garden, examining the fastenings of the drawing-room window.
«We are holding an Inquest,» Lady Muriel said, advancing to meet us: «and we admit you, as Accessories before the Fact, to tell us all you know about those flowers.»
«The Accessories before the Fact decline to answer any questions,» I gravely replied. «And they reserve their defence.»
«Well then, turn Queen’s Evidence, please! The flowers have disappeared in the night,» she went on, turning to Arthur, «and we are quite sure no one in the house has meddled with them. Somebody must have entered by the window—»
«But the fastenings have not been tampered with,» said the Earl.
«It must have been while you were dining, my Lady,» said the housekeeper.
«That was it, said the Earl. «The thief must have seen you bring the flowers,» turning to me, «and have noticed that you did not take them away. And he must have known their great value—they are simply priceless!» he exclaimed, in sudden excitement.
«And you never told us how you got them!» said Lady Muriel.
«Some day,» I stammered, «I may be free to tell you. Just now, would you excuse me?»
The Earl looked disappointed, but kindly said «Very well, we will ask no questions.»
«But we consider you a very bad Queen’s Evidence,» Lady Muriel added playfully, as we entered the arbour. «We pronounce you to be an accomplice: and we sentence you to solitary confinement, and to be fed on bread and butter. Do you take sugar?»
«It is disquieting, certainly,» she resumed, when all ‘creature-comforts’ had been duly supplied, «to find that the house has been entered by a thief in this out-of-the-way place. If only the flowers had been eatables, one might have suspected a thief of quite another shape—»
«You mean that universal explanation for all mysterious disappearances, ‘the cat did it’?» said Arthur.
«Yes,» she replied. «What a convenient thing it would be if all thieves had the same shape! It’s so confusing to have some of them quadrupeds and others bipeds!»
«It has occurred to me,» said Arthur, «as a curious problem in Teleology— the Science of Final Causes,» he added, in answer to an enquiring look from Lady Muriel.
«And a Final Cause is—?»
«Well, suppose we say—the last of a series of connected events—each of the series being the cause of the next—for whose sake the first event takes place.»
«But the last event is practically an effect of the first, isn’t it? And yet you call it a cause of it!»
Arthur pondered a moment. «The words are rather confusing, I grant you,» he said. «Will this do? The last event is an effect of the first: but the necessity for that event is a cause of the necessity for the first.»
«That seems clear enough,» said Lady Muriel. «Now let us have the problem.»
«It’s merely this. What object can we imagine in the arrangement by which each different size (roughly speaking) of living creatures has its special shape? For instance, the human race has one kind of shape—bipeds. Another set, ranging from the lion to the mouse, are quadrupeds. Go down a step or two further, and you come to insects with six legs—hexapods—a beautiful name, is it not? But beauty, in our sense of the word, seems to diminish as we go down: the creature becomes more—I won’t say ‘ugly’ of any of God’s creatures—more uncouth. And, when we take the microscope, and go a few steps lower still, we come upon animalculae, terribly uncouth, and with a terrible number of legs!»
«The other alternative,» said the Earl, «would be a diminuendo series of repetitions of the same type. Never mind the monotony of it: let’s see how it would work in other ways. Begin with the race of men, and the creatures they require: let us say horses, cattle, sheep, and dogs we don’t exactly require frogs and spiders, do we, Muriel?»
Lady Muriel shuddered perceptibly: it was evidently a painful subject.
«We can dispense with them,» she said gravely.
«Well, then we’ll have a second race of men, half-a-yard high—»
«—who would have one source of exquisite enjoyment, not possessed by ordinary men!» Arthur interrupted.
«What source?» said the Earl.
«Why, the grandeur of scenery! Surely the grandeur of a mountain, to me, depends on its size, relative to me? Double the height of the mountain, and of course it’s twice as grand. Halve my height, and you produce the same effect.»
«Happy, happy, happy Small!» Lady Muriel murmured rapturously.
«None but the Short, none but the Short, none but the Short enjoy the Tall!»
«But let me go on,» said the Earl. «We’ll have a third race of men, five inches high; a fourth race, an inch high—»
«They couldn’t eat common beef and mutton, I’m sure!» Lady Muriel interrupted.
«True, my child, I was forgetting. Each set must have its own cattle and sheep.»
«And its own vegetation,» I added. «What could a cow, an inch high, do with grass that waved far above its head?»
«That is true. We must have a pasture within a pasture, so to speak. The common grass would serve our inch-high cows as a green forest of palms, while round the root of each tall stem would stretch a tiny carpet of microscopic grass. Yes, I think our scheme will work fairly well. And it would be very interesting, coming into contact with the races below us. What sweet little things the inch-high bull-dogs would be! I doubt if even Muriel would run away from one of them!»
«Don’t you think we ought to have a crescendo series, as well?» said Lady Muriel. «Only fancy being a hundred yards high!
One could use an elephant as a paper-weight, and a crocodile as a pair of scissors!»
«And would you have races of different sizes communicate with one another?» I enquired. «Would they make war on one another, for instance, or enter into treaties?»
«War we must exclude, I think. When you could crush a whole nation with one blow of your fist, you couldn’t conduct war on equal terms. But anything, involving a collision of minds only, would be possible in our ideal world—for of course we must allow mental powers to all, irrespective of size. «Perhaps the fairest rule would be that, the smaller the race, the greater should be its intellectual development!»
«Do you mean to say,» said Lady Muriel, «that these manikins of an inch high are to argue with me?»
«Surely, surely!» said the Earl. «An argument doesn’t depend for its logical force on the size of the creature that utters it!»
She tossed her head indignantly. «I would not argue with any man less than six inches high!» she cried. «I’d make him work!»
«What at?» said Arthur, listening to all this nonsense with an amused smile.
«Embroidery!» she readily replied. «What lovely embroidery they would do!»
«Yet, if they did it wrong,» I said, «you couldn’t argue the question. I don’t know why: but I agree that it couldn’t be done.»
«The reason is,» said Lady Muriel, «one couldn’t sacrifice one’s dignity so far.»
«Of course one couldn’t!» echoed Arthur. «Any more than one could argue with a potato. It would be altogether—excuse the ancient pun—infra dig.!»
«I doubt it,» said I. «Even a pun doesn’t quite convince me.»
«Well, if that is not the reason,» said Lady Muriel, «what reason would you give?»
I tried hard to understand the meaning of this question: but the persistent humming of the bees confused me, and there was a drowsiness in the air that made every thought stop and go to sleep before it had got well thought out: so all I could say was «That must depend on the weight of the potato.»
I felt the remark was not so sensible as I should have liked it to be. But Lady Muriel seemed to take it quite as a matter of course. «In that case—» she began, but suddenly started, and turned away to listen. «Don’t you hear him?» she said. «He’s crying. We must go to him, somehow.»
And I said to myself «That’s very strange. I quite thought it was Lady Muriel talking to me. Why, it’s Sylvie all the while!» And I made another great effort to say something that should have some meaning in it. «Is it about the potato?»
.
____________________________________________________
Глава двадцатая
ЛЕГКО ПРИХОДИТ — ЛЕГКО И УХОДИТ
Леди Мюриэл приветливо улыбнулась нам, но ей все же не удалось скрыть тень удивления, мелькнувшую в ее улыбке при виде моих спутников.
Я представил их ей в полном соответствии с этикетом:
— Это Сильвия, леди Мюриэл. А это — Бруно.
— Это фамилии. А как их зовут по имени? — спросила она; глаза у нее так и сверкали.
— Видите ли, — отвечал я, — это и есть имена.
Она засмеялась, очевидно думая, что я собираюсь подшутить над ней, и принялась целовать детей — приветствие, на которое Бруно с готовностью подставил щечки, а Сильвия отвечала таким же нежным поцелуем.
Пока леди Мюриэл и Артур (который успел приехать раньше меня) подали детям чай и печенье, я попытался заговорить с Графом, но тот почему-то был безучастным и весьма рассеянным, так что мои попытки не увенчались особым успехом. Наконец его неожиданный вопрос объяснил мне причину столь странной нелюбезности.
— He позволите ли взглянуть на ваш букет?
— О, сделайте одолжение! — отвечал я, протягивая ему букет. Насколько мне было известно, любимым занятием хозяина была ботаника, а цветы казались мне такими загадочными и таинственными, и я ужасно хотел услышать мнение знатока о них.
Увы, растерянность Графа не исчезла и тогда, когда он взял букет в руки. Наоборот, разглядывая его со всех сторон, он был просто поражен, и его волнение с каждой минутой становилось все сильней и сильней.
— Ну, эти наверняка из Центральной Индии! — проговорил он, откладывая часть цветов в сторону. — А эти — огромная редкость даже там; я никогда и нигде не видел ничего подобного… Эти два — из Мексики, а этот… — Он с нетерпением схватил цветок и поднес его к окну; лицо его так и горело от волнения. — …Я почти уверен, но на всякий случай у меня здесь под рукой Ботанический справочник по растениям Индии… — С этими словами он взял с полки огромный том и принялся дрожащими пальцами перелистывать страницы. — Да, так и есть! Точь-в-точь, верно? Это цветок анчара, который обычно растет только в непроходимых джунглях. Любопытно, что цветок, едва распустившись, вянет и меняет цвет настолько быстро, что его невозможно донести хотя бы до опушки леса. А этот в полной красе! Скажите пожалуйста: где вы раздобыли эти сокровища? — с жадным интересом обратился он ко мне.
Я взглянул на Сильвию; та, не проронив ни слова, приложила пальчик к губам, а затем, поманив Бруно за собой, выбежала в сад. Я нежданно-негаданно очутился в положении защитника, который вдруг лишился двух самых главных свидетелей.
— Позвольте преподнести вам цветы! — наконец (на худой конец) проговорил я, чтобы хоть как-то выйти из неловкого положения. — Вы ведь разбираетесь в них куда лучше, чем я!
— Весьма признателен вам за подарок! Однако вы еще не рассказали мне… — начал было Граф, но в этот момент, к огромному моему облегчению, наш разговор прервался, ибо появился Эрик Линдон.
Артура, насколько я заметил, появление этого гостя вовсе не обрадовало. Его лицо сразу же помрачнело, и он, немного отодвинувшись на своем кресле, более уже не принимал участия в разговоре, который поддерживали теперь леди Мюриэл и ее смазливый кузен. Они обсуждали какие-то новые ноты, которые только что привезли из Лондона.
— Ну, спой хоть эту! — умоляюще проговорил кузен. — Мелодия здесь как будто совсем простенькая, а слова как нельзя более подходят к случаю.
— Значит, это нечто вроде:
Вечерний чай
Сулит нам рай!
Так закипай,
Вечерний чай! —
засмеялась леди Мюриэл и, усевшись за фортепьяно, взяла несколько аккордов.
— Не совсем: это скорее из серии «Только с тобой я счастлива в жизни земной!» Здесь говорится о разлученных влюбленных: он бороздит морские пучины, а она ждет его и печалится.
— Ну, тогда это и вправду подходит! — насмешливо бросила она, кладя перед собой ноты на пюпитр. — Так, значит, мне предстоит страдать? Но о ком, позвольте узнать?
Она дважды проиграла мелодию: сперва в быстром темпе, затем — в медленном и, наконец, спела всю песню целиком с той непринужденной легкостью, которая так удивительно шла ей:
По трапу гордо он сбежал,
Прославленный моряк,
И руку девичью пожал
Небрежно, просто так.
«Он слишком горд! — Печаль и грусть
На сердце ей легли. —
Чтоб помнить о таких, как я,
В неведомой дали!»
«Привез тебе из-за морей
Бесценный жемчуг я:
Пусть всех затмит красой своей
Любимая моя!»
Она взяла — и из очей
Слезинки потекли:
«Он думал, думал обо мне
В неведомой дали!»
Корабль на запад улетел
На крыльях парусов.
Она ж — одна: ее удел
Печален и суров.
Но вместо слез ее глаза
Сияньем расцвели:
«Он помнит, помнит обо мне
В неведомой дали!»
Девятый вал меж нами встал,
Но нам не страшен ад;
И до конца верны сердца:
Они любовь хранят.
Морячка, знаю я, всегда,
Пускай года прошли,
Вздохнет: «Он не забыл меня
В неведомой дали!»
Выражение неудовольствия, появившееся было на лице Артура, когда молодой капитан так небрежно заговорил о любви, постепенно улетучилось, пока мой друг слушал песню, а под конец он даже заулыбался. Однако его физиономия опять помрачнела, когда Эрик с улыбкой заметил:
— А вам не кажется, что на мелодию лучше ложится не «морячка», а «офицерша»?
— Почему бы и нет! — весело отозвалась леди Мюриэл. — Офицеры, моряки, лудильщики, портные… боже, сколько всяких умных слов, которые тоже отлично ложатся на мелодию! Знаете, а на мой взгляд, лучше всего звучит «лудильщица»! Как по-вашему, а?
Чтобы спасти бедного Артура от новых страданий, я собрался было увести его, но Граф, видя, что я встал, опять повторил ужасно занимавший его вопрос о цветах:
— Но вы же еще не….
— Нет-нет, я уже напился чаю, благодарю вас! — поспешно прервал я его. — А сейчас нам пора домой. Приятного вечера, леди Мюриэл! — Мы с Артуром откланялись и вышли, а Граф тем временем был поглощен изучением таинственного букета.
Леди Мюриэл проводила нас до дверей.
— Право, лучшего подарка моему отцу просто невозможно придумать! — с сердечной теплотой сказала она. — Он просто без ума от ботаники. Боюсь, что я плохо разбираюсь в теории этой почтенной науки, но стараюсь поддерживать его Hortus Siccus[10] в полном порядке. Теперь мне придется запастись большими листами папиросной бумаги и засушить для него эти новые сокровища, пока они еще не завяли.
— Ну, мне это не нравится! — заявил Бруно, ждавший нас в саду.
— Почему это? — отвечал я. — Видишь ли, мне пришлось отдать ему букет, чтобы прекратить дальнейшие расспросы.
— Да, теперь уж ничего не поделаешь, — вздохнула Сильвия, — но они ужасно расстроятся, когда обнаружат, что цветы исчезли!
— И как же они исчезнут?
— Я этого и сама пока что не знаю. Знаю только, что исчезнут, и все. Понимаете, этот букетик тоже был всего лишь «Плизз», и сделал его Бруно.
Последние слова она произнесла шепотом, по-видимому не желая, чтобы Артур услышал их. Впрочем, риск этого был не слишком велик: он почти не обращал внимания на детей молча шагая с каким-то отрешенным видом, и когда они на опушке леса попрощались и исчезли, он принял это за наваждение, не более того.
Букет, как и обещала Сильвия, исчез, и когда через пару дней мы с Артуром опять навестили хозяев Дворца, мы нашли Графа с дочерью и пожилую экономку не в саду, а в гостиной. Они внимательно осматривали петли и запоры на окнах.
— Мы проводим дознание, — пояснила леди Мюриэл, поздоровавшись с нами, — советуем вам, как свидетелям по этому делу, сообщить нам все, что вам известно о цветах.
— Пока не изложена суть дела, свидетели вправе отказаться давать показания, — важно возразил я. — К тому же они имеют право на защиту.
— Советую вам выдать сообщников и стать на сторону обвинения! Видите ли, ночью цветы исчезли, — продолжала она, повернувшись к Артуру, — между тем мы совершенно уверены, что никто из домашних не мог их похитить. Видимо, кто-то проник через окно…
— Но все петли и запоры на своих местах, — заметил Граф.
— Возможно, это случилось, когда вы обедали, госпожа, — вставила экономка.
— Так оно и было, — отозвался Граф. — Вор, вероятно, видел, что вы вошли в дом с цветами, — Граф повернулся в мою сторону, — а затем заметил, что вышли вы без них. Он наверняка знал, что они стоят огромных денег. Да что там — они просто бесценны! — взволнованно добавил он.
— А вы так и не сказали, откуда они у вас! — заметила леди Мюриэл.
— Как-нибудь, — отвечал я, — я выберу время и все расскажу вам. А пока прошу извинить мое молчание.
Граф был явно разочарован, но тем не менее любезно произнес:
— Ладно, не будем вас ни о чем расспрашивать.
— Увы, мы вынуждены признать, что вы очень плохо помогаете следствию, — шутливо заметила леди Мюриэл, когда мы вошли в беседку. — Должна предупредить вас, что, если так пойдет и дальше, мы запрем вас в отдельную залу и посадим на хлеб и… масло. Не угодно ли вам сахару? Видите ли, это очень неприятно, — заметила она, когда на столе появились всевозможные угощения, — вдруг узнать, что в доме побывал вор. И где же. Здесь, в столь уединенном месте… Если вор принял цветы за нечто съедобное, мы вправе предположить, что это было какое-то другое существо…
— Вы имеете в виду общепринятое объяснение всевозможных таинственных происшествий: «Кто это сделал? Кошка»? — спросил Артур.
— Именно, — отвечала она. — Право же, это так банально, что все воры выглядят одинаково. Зато если хотя бы некоторые из них принадлежат к четвероногим и прочим …ногим, это — совсем другое дело!
— Мне приходилось сталкиваться, — заметил Артур, — с одной курьезной проблемой телеологии — науки о Высших Причинах, — пояснил он в ответ на удивленный взгляд леди Мюриэл.
— И Высшая Причина состоит в том, что?..
— Возьмем такой пример. Существует некая последовательность событий, каждое из которых является побудительной причиной последующего. Так вот, первое из них и случается затем, чтобы смогли произойти все остальные?
— Но ведь последнее событие практически всегда есть следствие первого, не так ли?
Артур на мгновение задумался.
— Уверяю вас, слова иной раз могут только запутать все дело, — заметил он. — Понимаете? Последнее событие есть следствие первого, но необходимость последнего и есть побудительная причина необходимости первого.
— Как будто все понятно, — отозвалась леди Мюриэл. — Тем не менее проблема остается.
— Дело вот в чем. Какой объект мы обычно представляем себе, или — грубо говоря — каково характерное отличие каждого вида живых существ? Например, человек — существо двуногое. Другие существа, начиная с мыши и кончая львом, — четвероногие. Спускаясь еще ниже по ступенькам эволюции, мы встретим насекомых, у которых шесть лапок, то есть шестиногих. Красивое имя, не правда ли? Но когда мы спускаемся еще ниже, красота — в нашем понимании этого слова — просто исчезает. Существа становятся более — не дерзну назвать ужасным ни одно из Божьих творений — неуклюжими. А если взять микроскоп и спуститься еще на несколько ступенек, нашим глазам предстанут жутко неуклюжие созданьица, обладающие невероятным множеством ножек!
— Есть и другой путь, — проговорил Граф. Это — последовательность вариаций одного и того же вида, расположенных diminuendo[11]. Не беда, что это кажется однообразным: посмотрим, как оно действует. Начнем с человека; далее — домашние животные, ну, скажем, лошади, коровы, овцы и собаки… Лягушек и пауков в расчет принимать не будем, верно, Мюриэл?
Леди Мюриэл резко вздрогнула; по-видимому, упоминание о них было ей неприятно.
— Обойдемся без них, — с досадой отвечала она.
— Отлично. А теперь возьмем другую расу людей, ростом этак в пол-ярда[12]…
— …которая будет обладать неиссякающим источником радости, недоступной для обычных людей! — прервал его Артур.
— Каким еще источником? — переспросил Граф.
— Вообразите себе великолепие этой картины! Вся величественность горы, на мой взгляд, зависит от ее величины по сравнению со мной. Умножьте высоту горы в два раза, и она станет вдвое громаднее. Разделите мой рост пополам, и вы получите тот же эффект.
— О, бесконечно счастливые Малыши! — с улыбкой проговорила леди Мюриэл. — Никто, кроме Коротышек, никто, кроме Коротышек, никто, кроме Коротышек, не сумеет оценить Верзилу!
— Если позволите, я продолжу, — заметил Граф. — Возьмем третью расу, ростом в пять дюймов[13], и четвертую, рост которой — всего-навсего дюйм…
— Но они же, готова поручиться, не смогут питаться обычной говядиной и бараниной! — вставила леди Мюриэл.
— Верно, дочь моя, я было и забыл. Итак, у каждой расы должны быть соответствующие коровы и овцы.
— И такую же растительность, — добавил я. — Что сможет поделать корова ростом в дюйм с травой, покачивающейся где-то высоко у нее над, головой?
— Совершенно верно. У нас для них должно быть, так сказать, пастбище на пастбище. Обычная трава будет для наших коровок-дюймовочек чем-то вроде пальмового леса, а вокруг корней обычной травы должен зеленеть ковер микроскопических травинок. Я полагаю, наша модель покажет себя как нельзя лучше. Это ведь весьма любопытно — вступать в контакт с низшими расами. Боже, какими очаровательными будут эти бульдоги вполдюйма! Думаю, леди Мюриэл вряд ли захочется спасаться от них бегством!
— А что, если появятся и вариации, расположенные crescendo?[14] — проговорила леди Мюриэл. — Как забавно встретить существо ростом футов этак сто! Такому слон покажется пресс-папье, а крокодил — жалкими ножницами!
— И как же ваши расы будут общаться друг с другом? — спросил я.
— Ну, война, я думаю, исчезнет раз и навсегда. Когда ты можешь одним ударом кулака уничтожить целый народ, трудно говорить о военном паритете. Но все остальное, в том числе и интеллектуальные прения, будет вполне допустимо в нашем идеальном мире, ибо мы просто обязаны позволить всем, независимо от их роста, проявить свои интеллектуальные возможности. Возможно, оптимальное правило будет заключаться в том, что чем меньше раса, тем выше ее интеллектуальное развитие!
— Ты хочешь сказать, — удивилась леди Мюриэл, — что эти человечки величиной с дюйм смогут спорить со мной?
— Именно так! — отвечал Граф. — Ведь логическая сила аргументов и доводов не зависит от роста того, кто их выдвинул!
В ответ леди недоверчиво покачала головой:
— Не стану я ничего доказывать человечку ростом меньше шести дюймов! — воскликнула она. — Я просто заставлю его работать, и все!
— И что же он будет делать?
— Вышивать! — тотчас парировала леди. — Представляете, какая тонкая вышивка у него получится!
— Ну а если они ошибутся? — возразил я, — Как вы им докажете, что они неправы? Я не утверждаю, что они непременно ошибутся, но просто говорю, что это невозможно.
— Все дело в том, — отвечала леди Мюриэл, — чтобы не уронить собственного достоинства.
— Разумеется, это главное! — отозвался Артур. — Ведь это все равно что спорить с картофелиной. Это уж точно будет — прошу прощения за невольный каламбур — удар ниже пояса!
— Не согласен, — заметил я. — Меня не убедил даже твой каламбур.
— Ну, если уж это для вас не аргумент, — заметила леди Мюриэл, — что же тогда может убедить вас?
Я попытался понять смысл ее вопроса: мне мешало назойливое жужжание пчел. Кроме того, в воздухе веяло какой-то странной дремотой, повергающей в сон любую мысль, прежде чем она успеет дойти до сознания. Я мог только сказать:
— Вероятно, все зависит от веса картофелины…
Сказав это, я почувствовал, что моя реплика не возымела ожидаемого действия. Но леди Мюриэл, по-видимому, все же поняла ее.
— В таком случае… — начала она, но затем резко умолкла и прислушалась. — Вы слышите? — сказала она. — Он плачет. Надо поспешить к нему!
— Очень странно! — сказал я себе. — Я думал, что со мной говорит леди Мюриэл. А это, оказывается, Сильвия! — Я опять попытался сказать что-нибудь глубокомысленное. — А как же быть с картофелиной?
ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА: 10 — Гербарий (лат.) 11 — Diminuendo (муз.) — по нисходящей. 12 — Ярд — мера длины = 91,44 см. Таким образом, пол-ярда составляет 45,72 см. 13 — Дюйм = 2,54 см, 5 дюймов — 12,7 см. 14 — Crescendo (муз.) — по восходящей. . |
.
____________________________________________________
Перевод Андрея Москотельникова (2009):
ГЛАВА XX
На Нет и Суда нет
Леди Мюриел не смогла совершенно укрыть за улыбкой приветствия того удивления, с которым она разглядывала моих новых друзей. Я представил их по всей форме.
— Это Сильвия, леди Мюриел. А это — Бруно.
— А фамилии есть? — спросила она, и в её глазах засверкали весёлые огоньки.
— Нет, — веско ответил я. — Фамилий нет.
Она рассмеялась — она подумала, что я её разыгрываю; и склонилась одарить детишек поцелуями — ритуал, которому Бруно подчинился с неохотой, а что до Сильвии, так она вернула долг с процентами.
И пока леди Мюриел, которой помогал Артур (пришедший ранее), готовила детям чай и нарезала пирог, я пытался занять графа разговором; однако он был невнимателен и рассеян, и дело не двигалось. Наконец внезапным вопросом он выдал причину своего беспокойства (истинный английский джентльмен, он, видимо, долго с собой боролся).
— Не позволите ли взглянуть на цветы, что у вас в руке?
— С удовольствием! — сказал я, передавая ему букет. Я отлично знал, что Ботаника — его страсть, а эти цветы казались такими необычными и загадочными, что мне самому было интересно узнать мнение ботаника.
Его беспокойство нимало не ослабело. Наоборот, граф что ни секунда, то более возбуждался, разглядывая букет со всех сторон.
— Всё это цветы из Центральной Индии! — промолвил он, откладывая часть цветов в сторону. — Это очень редкие цветы даже для тех мест, и я никогда не встречал их в других частях света. Эти два — из Мексики, а этот… — он вскочил и подбежал с цветком к окну, чтобы обследовать его при лучшем освещении, и даже кожа на его лбу ходуном заходила от возбуждения, — этот, я готов поклясться… Но у меня же имеется книга по Индийской Флоре… — Тут он снял с полки том и дрожащими пальцами стал перелистывать страницы. — Так и есть! Сравните его сами с этим рисунком! Копия! Это цветок анчара, который обычно растёт в самой чаще, а его цветы, стоит их сорвать, так быстро вянут, что не успеваешь даже выйти из лесу, а они уже совершенно потеряли свой вид и цвет! А этот ещё сохраняет всю свою свежесть! Где вы раздобыли эти цветы? — спросил он, едва способный от волнения говорить.
Я взглянул на Сильвию, которая ни словом мне не ответила, но с тревожным видом приложила палец к губам, затем движением головы приказала Бруно следовать за ней и выбежала в сад. Я почувствовал себя подсудимым, у которого внезапно дали дёру два самых важных свидетеля.
— Позвольте мне подарить вам эти цветы, — промямлил я наконец, совершенно не видя выхода из тупика. — Вы всё равно лучше в них разбираетесь.
— Принимаю с величайшей благодарностью! Но вы так и не ответили мне… — решился было настаивать граф, но тут его прервало, к моему несказанному облегчению, появление Эрика Линдона.
А вот что до Артура, то его настроение, как я заметил, с появлением новоприбывшего отнюдь не улучшилось. Его лицо потемнело, он несколько подался назад из нашего кружка и больше не принимал участия в разговоре, который в последующие минуты всецело принадлежал леди Мюриел и её бодрому кузену — а обсуждали они кое-какие новые музыкальные сочинения, только-только дошедшие из Лондона до этих мест.
— Попробуй-ка вот это, — попросил Эрик. — Ноты, на первый взгляд, не слишком сложные, а сама песня как нельзя лучше подходит к случаю.
— Тогда это наверно вот какая песня:
Чаепитье в пять часов
Так люблю, что нету слов!
Выпить я всегда готов
Чашку чая в пять часов! —
со смехом говорила леди Мюриел, садясь за пианино и пробегая пальцами пару-другую аккордов.
— Не совсем, эта песня на старую тему «вечно верна, вечно одна». Про несчастную влюблённую парочку: он пересекает солёные воды, она оплакивает своё одиночество.
— Подходящая к случаю, ничего не скажешь, — поддразнила она его, в то время как он ставил перед ней ноты. — Я, значит, оплакиваю одиночество? И кто же это меня так разобидел, позвольте спросить?
Она разок-другой проиграла мелодию, сначала бегло, потом помедленнее, и наконец исполнила перед нами саму песню, притом с такой элегантной непринуждённостью, словно знала её с детских лет:
«Сошёл он с трапа как герой,
Удачами богат,
К её щеке приник щекой,
Она же прячет взгляд.
Молчит она — “Кому нужна
Чреда моих скорбей?
Неужто он любил меня,
Плывя за семь морей?”
“Тебе жемчужину я вёз,
Пересекал моря —
Узнай же свет глубинных звёзд,
Любимая моя!”
Суёт в ладонь, в глазах — огонь,
А сердце шепчет ей:
“Любил меня, любил меня,
Плывя за семь морей!”
Сверкает искрами в глаза
Прибрежная волна;
Вдали сокрылись паруса,
И вновь она одна.
Но, боль поглубже затая,
Верна мечте своей —
“Любя меня, любя меня,
Поплыл за семь морей!
Меж ним и мной простор морской,
Но не порвалась нить;
И нет помех сближенью тех,
Кто может так любить.
Готова ждать, любовь храня,
Немало лет и дней —
Любя меня, любя меня,
Плывёт он средь морей!”»
Выражение неудовольствия, которое появилось на Артуровом лице, стоило молодому капитану в таком легкомысленном тоне заговорить о Любви, во время исполнения песни совершенно исчезло, и слушал он с видимым восхищением. Но лицо его вновь потемнело, когда Эрик с притворной скромностью промолвил:
— Я же говорил: подходит к случаю — ведь и я капитан.
Желая прекратить мучения моего друга, я поднялся, чтобы откланяться, тем более что граф снова начал свои в высшей степени обременительные расспросы насчёт цветов: «Вы ещё не…»
— Нет, нет, благодарю, чаю с меня достаточно! — поспешно отозвался я. — Нам и в самом деле пора идти. Доброго вечера, леди Мюриел! — Мы распрощались и сбежали, пока граф неотрывно рассматривал свой букет.
Леди Мюриел проводила нас до дверей.
— Вы не представляете, какой приятный подарок сделали моему отцу, — с теплотой в голосе сказала она. — Он страстный ботаник. Сама я, боюсь, ничего не понимаю в этой науке, но содержу его Сухой Сад в полном порядке. И сейчас я должна буду подготовить несколько листов промокательной бумаги, чтобы засушить его новые сокровища, пока они не начали вянуть.
— Это нисколечко не поможет, — сказал Бруно, поджидавший нас в саду.
— Почему не поможет? — спросил я. — Знаешь ли ты, что я вынужден был подарить букет, чтобы пресечь расспросы?
— Пользы от этого никакой, — подтвердила Сильвия. — Они только огорчатся, когда увидят, что цветы исчезли.
— Как, исчезли?
— Не знаю, как. Но они исчезнут. Наша няня, и та оказалась всего лишь Помелом — помните, та, которую Бруно соорудил?
Последние слова она произнесла шёпотом, не хотела, видимо, чтобы Артур слышал. Но этого можно было не опасаться; маловероятно, чтобы он вообще замечал детей — шагал себе, молчаливый и отсутствующий, и когда на опушке леса дети торопливо попрощались с нами и побежали прочь, он, казалось, пробудился от сна наяву.
Букет исчез, как Сильвия и предсказывала, и когда пару дней спустя мы с Артуром вновь посетили Усадьбу, то нашли графа с дочерью в саду, где они вместе со старой экономкой обследовали задвижки на окне гостиной.
— Ведём следствие, — сообщила леди Мюриел, поспешив нам навстречу. — И позволяем вам, как Соучастникам до События Преступления, выложить всё, что вы знаете об этих цветах.
— Соучастники до События Преступления на вопросы отвечать отказываются, — внушительно проговорил я. — И они оставляют за собой право на защиту.
— Так-так. Требуем назвать Сообщников с целью облегчить свою участь. Цветы исчезли ночью, — сказала она, обращаясь к Артуру, — и мы совершенно уверены, что никто в доме к ним не притрагивался. Похититель должен был влезть в окно…
— Но задвижки не повреждены, — сказал граф.
— Это случилось, должно быть, когда вы ужинали, миледи, — сказала экономка.
— Вот именно, — согласился граф. — Вор, скорее всего, видел, как вы несли букет, — обернулся он ко мне, — и обратил внимание, что вы не уносили его. Он, вероятно, понимал огромную ценность цветов — а они просто бесценны! — Граф явно начинал горячиться.
— К тому же вы так и не сказали нам, где вы их взяли, — напомнила леди Мюриел.
— Когда-нибудь, — промямлил я, — меня, возможно, освободят от запрета рассказывать. А пока извините меня, ладно?
Граф едва имел силы скрыть разочарование за вежливостью:
— Ничего не поделаешь, оставим расспросы.
— И запомним, что облегчить свою участь вы не пожелали, — добавила леди Мюриел, когда мы входили в беседку. — Мы обвиняем вас в соучастии, и мы приговариваем вас к одиночному заключению. На хлебе и… масле. Сахару хотите?
— Но всё же это довольно неуютно, — продолжала она, когда «земные блага» были как подобает расставлены на столе, — знать, что в доме побывал вор — места у нас всё-таки глухие. Вот если бы цветы были чем-то съестным, можно было бы заподозрить воришку совершенно иного рода…
— Вы имеете в виду это универсальное объяснение всех загадочных исчезновений — «кошка съела»? — спросил Артур.
— Да, — ответила она. — Как было бы удобно, если бы все воришки имели один и тот же облик! Это так всё запутывает, когда одни из них четвероногие, а другие двуногие!
— Я вижу в этом, — сказал Артур, — любопытную проблему из области Телеологии… науки о Конечной Причине, — добавил он в ответ на вопросительный взгляд леди Мьюриел.
— И что же такое эта ваша Конечная Причина?
— Скажем так: последнее событие из ряда событий, связанных одно с другим, когда каждое предыдущее событие ряда является причиной последующего, ради которого, собственно, и имело место самое первое событие.
— Но тогда последнее событие фактически является следствием самого первого, не так ли? А вы называете его причиной!
Артур на минуту задумался.
— Допускаю, что слова немного сбивают с толку, — произнёс он. — Дело тут вот в чём. Последнее событие является следствием первого, однако необходимость наступления этого последнего события есть причина необходимости появления первого.
— Вполне понятно, по-моему, — сказала леди Мюриел. — И как это применить к нашему случаю?
— Очень просто. Какую цель, по нашим понятиям, может иметь тот порядок вещей, согласно которому всякое живое существо определённого размера (грубо говоря) имеет определённый облик? Взять, например, человеческое племя; его представители — двуногие существа. Другая совокупность живых существ, начиная львом и заканчивая мышью, четвероноги. Спускаемся ещё на шаг или два, и видим насекомых с шестью ногами — гексаподов, красивое название, правда? Но красота, в нашем смысле слова, на глазах пропадает, чем дальше мы идём вниз: существа становятся всё более… Не хочу сказать «отвратительными», всё-таки Божье творение, но более чуждыми. А когда мы берём микроскоп и спускаемся ещё на несколько шагов ниже, то находим тварей ужасно нескладных и с ужасным количеством ног!
— Можно придумать альтернативу, — сказал граф. — Ряд из повторяющихся diminuendo [64] особей одного и того же типа. Оставим пока вопрос о скучном однообразии такой последовательности, просто давайте взглянем, как это действует. Начнём с человеческих существ и тех животных, в которых они имеют нужду — лошадей, коров, овец и собак — ведь пауки и лягушки нам не слишком-то нужны; верно, Мюриел?
Леди Мюриел аж передёрнуло — слишком болезненным был предмет.
— Обойдёмся как-нибудь, — со знанием дела ответила она.
— Так вот, получим вторую человеческую расу, высотой в пол-ярда…
— …у которой будет один источник возвышенного наслаждения, которого лишены обычные люди, — вмешался Артур.
— Какой источник? — спросил граф.
— Ну как же — величественность ландшафта! Судите сами: величественность горы — для меня — зависит от её размера по отношению ко мне. Удвойте высоту горы, и величественности ей тоже прибавится вдвое. Уменьшите наполовину меня — эффект будет таким же.
— Счастлив, счастлив Малышок! — захлопала в ладоши леди Мюриел. — Лишь тот, кто мал, лишь тот, кто мал, понять Высот величье смог [65]!
— Но позвольте продолжить, — сказал граф. — Дальше у нас будет третья раса людей, пять дюймов высотой; четвёртая раса, в один дюйм…
— Они не смогут питаться обычной говядиной или бараниной, сам посуди! — вмешалась леди Мюриел.
— Верно, дочка, я и забыл. Каждая такая раса должна иметь собственных коров и овец.
— И собственную растительность, — добавил я. — Разве управится корова высотой в дюйм с травой, что колышется у неё над рогами?
— И то правда. У нас должны быть пастбища, так сказать, на пастбищах. Обычная трава послужит нашим дюймовым коровам этаким пальмовым лесом, в то время как вокруг каждого высокого стебля расстелется крохотный коврик микроскопический травки. Думаю, такая схема будет действовать превосходно. Наш контакт с низшими расами окажется прелюбопытным! Какими милашками должны быть бульдоги высотой в дюйм! Думаю, что даже Мюриел при виде их не сбежит.
— А ты не думаешь, что нам следует также иметь ряд crescendo [66]? — спросила леди Мюриел. — Только представь человека в сто ярдов высотой! Ему понадобится слон в качестве пресс-папье и крокодил вместо пары ножниц!
— А ваши расы столь разных размеров будут друг с другом общаться? — спросил я. — Скажем, воевать или заключать договоры?
— Войны, я думаю, нам следует исключить. Когда вы способны одним махом стереть в порошок целый народ, вы не можете вести войну на равных. Но вот стычки умов в нашем идеальном мире вполне будут возможны, ведь мы, разумеется, должны будем признать мыслительные способности у всех безотносительно к размеру. Наверно, честнейшим правилом будет такое: чем меньше раса, тем сильнее её умственное развитие!
— Не хочешь ли ты сказать, — спросила леди Мюриел, — что эти карлики ростом в дюйм способны будут перечить мне?
— Именно, именно! — воскликнул граф. — Ведь логическая сила доводов не зависит от роста существа, которое эти доводы высказывает.
Леди Мюриел с негодованием замотала головой.
— Я не стану вступать в пререкания ни с кем, в ком меньше шести дюймов росту! — воскликнула она. — Я лучше посажу его за работу!
— За какую работу? — спросил Артур, с улыбкой восхищения слушая эту нелепицу.
— За вышивание! — не моргнув глазом, ответила леди Мюриел. — Какая прелестная вышивка будет у них получаться!
— Однако если они сделают что-нибудь не так, — сказал я, — то вы не сможете им ничего доказать. Не знаю почему, но согласен с вами: сделать это будет совсем нелегко.
— А вот почему, — ответила она. — Нельзя же настолько поступаться своим достоинством.
— Конечно нельзя, — эхом откликнулся Артур. — Точно бьёшь, простите за каламбур, ниже пояса. Своего, собственного. Как с картошиной пререкаешься!
— Не уверен, — сказал я. — Даже буквально понятые каламбуры меня не убеждают.
— Ну хорошо, если это не причина, — сказала леди Мюриел, — то какова она должна быть по-вашему?
Я изо всех сил попытался понять смысл её вопроса, но меня всё время отвлекало неотвязное жужжание какой-то пчелы, а в воздухе разливалась такая дремотность, что каждая мысль застревала на полпути, да и поворачивала восвояси спать; потому всё, что я смог из себя выдавить, ограничилось словами: «Это должно зависеть от веса картошины».
Я-то чувствовал, что моё замечание не настолько осмысленно, как мне бы хотелось. Однако леди Мюриел восприняла его как натуральный ответ на свой вопрос.
— В таком случае… — начала она, но внезапно смолкла и обернулась, прислушиваясь. — Вы его не слышите? — спросила она. — Он плачет. Надо выяснить, в чём дело.
А я сказал себе: «Как странно! Я был совершенно уверен, что это леди Мюриел со мной разговаривает. Но это всё время была Сильвия!» И я сделал ещё одно тяжкое усилие сказать что-нибудь, что имело хотя бы какой-нибудь смысл:
— Что-то случилось с картошиной?
ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА: 64 — Здесь: постепенно уменьшаясь (ит.). 65 — Леди Мюриел переиначивает Первый припев из пиндарической оды Джона Драйдена «Пир Александра, или Власть музыки. Ода ко дню св. Цецилии» (1697; на сюжет оды написаны два крупных произведения Генделя — «Праздник Александра» и «Ода ко дню св. Цецилии»): Счастлив, счастлив наш герой! 66 — Здесь: постоянно увеличивающихся (существ) (ит.) . |
____________________________________________________
Пересказ Александра Флори (2001, 2011):
ГЛАВА 20. БОЛЬШИЕ И МАЛЕНЬКИЕ
Улыбка Леди Мюриэл не могла не совершенно завуалировать некоторое удивление во взгляде при появлении моих новых знакомых.
Я представил их по всей форме:
— Это Сильви, Леди Мюриэл. А это — Бруно.
— А фамилия? — спросила она с задорными искорками в глазах.
— Фамилии нет, — серьезно ответил я. — Увы.
Она засмеялась, очевидно, полагая, что это сказано в шутку, и наклонилась поцеловать детей. Бруно встретил ее приветствие без особой радости, а Сильви свой поцелуй возвратила с процентами.
В то время как она и Артур, пришедший со мной, принялись потчевать детей чаем с пирогом, я попробовал занять Графа разговором. Но он был рассеян, и беседа наша далеко не продвинулась. Наконец он задал неожиданный вопрос, приоткрывший причину его озабоченности:
— Вы позволите мне рассмотреть ваши цветы?
— Охотно! — я вручил ему букет. Насколько мне известно, Граф был эрудированным флористом, чего нельзя сказать обо мне. Я не имел ни малейшего понятия об этих цветах и был рад возможности узнать о них побольше у знатока.
Но цветы не успокоили Графа, а, напротив, привели в сильнейшее возбуждение. Перебрав их, Граф вынес заключение:
— Вот эти — из Центральной Индии, но и там встречаются довольно редко!.. Эти два — из Мексики… Этот… (Он порывисто под-нялся и подошел к окну, чтобы разглядеть букет на свету.) Я почти не сомневаюсь, но лучше справиться в книге по индийской ботани-ке. (Граф снял книгу с полки и раскрыл ее.) Да, в точности, вот посмотрите иллюстрацию. Это цветок анчара — дерева, растущего в глуши девственных лесов. Цветок увядает очень быстро — вы не успеете даже выйти из леса, — а этот сохранился в таком великолепном состоянии — можно сказать, у него цветущий вид. Откуда это всё у вас? — добавил он, затаив дыхание.
Я оглянулся на Сильви. Она прижала палец к губам, затем поманила Бруно, и оба они вышли в сад. Я оказался в нелепом положении ответчика, внезапно брошенного на произвол судьбы двумя главными свидетелями.
— Позвольте подарить их вам, — я неловко попытался выйти из неловкого положения. — Всё равно вы разбираетесь в них лучше меня.
— Благодарю вас, — молвил Граф. — Но вы не ответили. Откуда у вас эти цветы?
К счастью, в это время появился Эрик Линдон. Я сказал: к счастью, но с этом вряд ли согласился бы Артур. Он тут же помрачнел, стушевался и не принимал никакого участия в завязавшейся тут же беседе. Эрик и Леди Мюриэл обсуждали новую музыку, вошедшую в моду в Лондоне.
— Нет, вы послушайте! — осуждающе заявил Эрик. — Теперь любому кажется, что музыку сочинять легко и что ее можно приспособить к любому случаю.
— Например, так:
О файф-о-клок, о файф-о-клок!
Его любой воспеть бы мог! —
засмеялась Леди Мюриэл, взяв несколько аккордов на фортепьяно.
— Это, конечно, чересчур, — ответил Эрик. — Они предпочитают религиозную тематику. Но в принципе правильно. А еще они обожают жестокие романсы о любви. Один из них — это плач о двух злосчастных любовниках, которые переплывают океан — а он такой огромный и глубокий…
— Кошмар! — воскликнула Леди Мюриэл, которая, видимо, поняла своего друга слишком буквально. — А вы не могли бы воспроизвести этот плач?
— Плач?!! — возмутился Эрик. — Нет, этого я не мог бы воспроизвести при всем желании. Но если хотите, я могу передать сюжет, если вы, конечно, подыграете.
Он напел мотив, который Леди Мюриэл подхватила с такой легкостью, словно играла его всю жизнь.
Пока молодой капитан пел о любви, Артур был мрачен, по окончании же романса он выразил явное восхищение. Но он омрачился опять, когда Эрик спросил:
— А не находите ли вы, что если бы молодой человек был не матросом, а капитаном, вышло бы еще интереснее?
Впрочем, Леди сказала нечто утешительное:
— Ах, какая разница! Капитан, матрос или, скажем, судовой врач — любого из них можно было бы подставить в песню — разве что пришлось бы поработать над текстом.
Спасая своего друга от дальнейших неприятных впечатлений, я хотел было подняться, но тут Граф возобновил свой щекотливый вопрос насчет цветов:
— Так вы не хотите…
— Благодарю вас, я не хочу больше чаю, — поспешно ответил я. — И вообще, нам уже пора. До свидания, Граф. До свидания, господа.
Мы ретировались, а Граф погрузился в исследование таинственного букета.
Леди Мюриэл проводила нас.
— Вы не представляете, — с благодарностью сказала она, — какой вы сделали подарок отцу. Флористика — его хобби. Конечно, для меня это — темный лес, но я обычно делаю гербарии. Сейчас мне нужно взять гигроскопическую бумагу, прежде чем эти сокровища увянут.
— Не надо было этого делать, — хмуро сказал Бруно, ожидавший в саду.
— У меня не было другого выхода, — сказал я. — Иначе он бы не отстал.
— Все равно, — молвила Сильви, — это не поможет. Цветы исчезнут через некоторое время.
— Каким образом?
— Не знаю, да это и не важно. Они исчезнут, и все. Это же был только пшик. Вы же знаете, его сделал Бруно.
Последние слова она произнесла шепотом — видимо, чтобы Артур не услышал. И, похоже, зря. Артур, который как будто вовсе не замечал детей, сразу насторожился.
Цветы исчезли, как и предупреждала Сильви. Через день или два мы навестили Графа с дочерью и нашли их вместе со старой домоправительницей в саду и рассматривали подоконник.
— Мы ведем следствие, — пояснила Леди Мюриэл. — Поэтому вас мы будем рассматривать как свидетелей, так что позвольте снять с вас показания относительно цветов.
— Свидетели отказываются снимать с себя что бы то ни было иначе как в присутствии адвоката, — серьезно сказал я.
— Хорошо, — сказала она, обернувшись к Артуру, — тогда я послушайте показания Королевы. Цветы исчезли ночью, и мы уверены, что никто из домашних к этому не причастен. Зато мы допускаем, что кто-то влез в окно…
— Однако ставни утром были закрыты, — возразил Граф.
— А если это было во время обеда, Леди? — спросила домоправительница.
— Это возможно, — согласился Граф. — Вор, должно быть, видел, что вы пришли сюда с букетом, а ушли без него. И он, видимо, понимал их ценность — вернее, бесценность! — воскликнул он в сильнейшем волнении.
— Но вы так и не объяснили, откуда взяли их, — заметила Леди Мюриэл.
— Я когда-нибудь расскажу, — смущенно пообещал я. — Вы проявите ко мне снисхождение?
Граф был явно разочарован, но любезно ответил:
— Очень хорошо, вопросы отложим до лучших времен…
Но мы не освобождаем вас от роли свидетеля преступной Королевы, — игриво добавила Леди Мюриэл. — Мы объявляем вас сообщником и приговариваем к домашнему аресту. А питаться вы бу-дете только сэндвичами. Нужен ли вам сахар?
Обеспечив таким образом мне комфортабельное заключение, она серьезно сказала:
— Конечно, странно, как вор попал в такое уединенное место. Конечно, если рассматривать цветы с гастрономической точки зрения, то придется изменить и взгляд на вора.
— Вы подразумеваете то универсальное объяснение всех таин-ственных исчезновений, которое называется «кошка виновата»? — спросил Артур.
— Да, — ответила она. — Это было бы очень удобным объяснением, но если бы все воры были одинаковыми. Но, к сожалению, существуют животные о четырех и животные о двух ногах!
— Я размышлял на ту же тему, — сказал Артур. — Это любопытная проблема телеологии — науки о конечных целях, — добавил он в ответ на вопросительный взгляд Леди Мюриэл.
— И конечная цель?..
— Допустим, в ряду взаимосвязанных событий находится та-кое, которым обусловлены все и к которому они стремятся. Это будет и конечная цель, и причина этих событий.
— Но предыдущее событие ведь тоже может причиной последующего, не так ли?
Артур долго обдумывал этот момент:
— Слова, конечно, часто запутывают суть дела. Как бы вам объяснить? Причина и следствие взаимообусловлены.
— Тогда с этим все ясно, — сказала Леди Мюриэл. — Но сформулируйте проблему.
— А проблема вот в чем. Мы можем по взаимному уговору рассмотреть соотношение, грубо говоря, размера живого существа и количество его опорных конечностей. У человека две ноги. Некото-рое количество животных — условно говоря, от льва до мыши — обладает четырьмя лапами. Спуститесь ниже по эволюционной лестнице — и вы наткнетесь на шестиногих насекомых (кстати, красивое слово — насекомое: на, секомое! Не плох каламбур<8>?). За ними сле-дуют паукообразные, с их восьмью лапками. И в самом низу мы наблюдаем микроскопические существа, у которых количество ног увеличивается, не побоюсь этого слова, до безобразия. Оно нарастает crescendo.
— Да, — сказал Граф, — но в pendant можно представить diminuendo: уменьшение повторений одного и того же типа существ. Не думайте об однообразии, сосредоточьтесь на вариациях. Начнем с людей и животный, которые приносят ему пользу: лошадей, рогатого скота, овец и собак, потом перейдем к тварям, которые совсем ему не нужны — к лягушкам и паукам. Мы ведь можем обойтись без них, Мюриэл?
Леди Мюриэл содрогнулась.
— Я думаю, что без них мы обойтись можем, — ответила она с какой-то особо прочувствованной искренностью.
А теперь вообразите особую расу людей, ростом не более по-луярда…
— … для которых возможны радости, недоступные простым смертным, — не удержался Артур.
— Какие же? — не понял Граф.
— Например, особое наслаждение красотами природы. Согласитесь, что гора производит на меня впечатление, которое прямо пропорционально ее высоте. Чем выше гора, тем грандиознее впечатление. А для таких маленьких людей любая гора вдвое эффектнее, чем для нас.
— Маленькие счастливцы! — воскликнула в восторге Леди Мюриэл:
Кто всех меньше в мире, тот
Видит больше всех красот!
— Но позвольте мне продолжить, — сказал Граф. — Можно представить и третью расу людей, ростом в пять дюймов, и четвертую — не более дюйма…
— Им не потребуются даже полезные нам животные, — сказала Леди Мюриэл. — Они точно не смогут есть, как мы, говядину и ба-ранину, я больше чем уверена!
— Да, я забыл это уточнить, дитя мое, — согласился Граф. — У каждого из них свои овцы, коровы и так далее, соответствующего размера.
— И свои растения, — добавил я. — Должны же эти коровки чем-то питаться. А то наша трава будет для них как девственный лес из древовидных папоротников.
— Совершенно верно. Требуется, так сказать, пастбище в пастбище. Обычную траву будут щипать наши обыкновенные коровы, а карликовые коровки, или, если хотите, коровы-лилипуты, будут питаться не травой, а травкой. Такая получается схема — согласитесь, довольно правдоподобная. Да, было бы интересно, если бы мы вошли в контакт с низшими расами — разумеется, низшими не в уничижительном смысле, я имею в виду только рост. Представляете, какие там были бы карликовые бульдоги! Я сомневаюсь, что даже моя дочь испугалась бы их.
Леди Мюриэл проигнорировала последнее замечание:
— А ты представляешь, какие открываются любопытные возможности? Использовать слона как пресс-папье, а крокодила как ножницы — что только позволит воображение.
— А как вы думаете, — осторожно спросил я, — существа различных рас мирно сосуществуют или ведут войну?
— Последнее было бы прискорбно, — сказал Граф. — Ведь если вы в состоянье уничтожить целую нацию одним щелчком, то необходимо исключить малейшую опасность конфликта. Кроме того, я допускаю, что интеллектуальные способности не зависят от размеров мыслящего существа. Хотя не исключено, что зависят, причем обратно пропорционально: чем меньше голова, тем выше умственное развитие. Уж если ломать с ними копья, то лучше в дискуссиях.
— Ты хочешь сказать, — с недоумением спросила Леди Мюриэл, — что я должна вступать в переговоры с какими-то лилипутами?
— Только так! — заявил отец. — И никак иначе. Их аргументы могут оказаться не хуже твоих.
Но юная аристократка только с негодованием задрала нос:
— Я не стала бы разговаривать с существом менее шести дюймов! Я бы его использовала!
— Для чего? — спросил Артур, с иронической улыбкой слушая этот вздор.
— Для вышивания! — нашлась она. — И будьте уверены, очень успешно.
— А если и не очень успешно, — сказал я, — вы бы все равно были бессильны это исправить. Не знаю почему, но я так думаю.
— А потому, — отрезала Леди Мюриэл, — что я почла бы ниже своего достоинства общаться с карликами.
— Вы бы предпочли общаться с кроликами? — спросил Артур. — В смысле — подопытными, извините за выражение.
— Это, может быть, и остроумно, — сказал я. — Только не слишком убедительно.
— Допустим, дело не в этом, — согласилась Леди Мюриэл. — В чем же оно тогда, по-вашему?
Я попытался обдумать этот вопрос, но пчелы своим нудным жужжанием отвлекали меня. Как будто в самом воздухе была разлита сонливость, и даже мысли мои впадали в дремотное оцепенение. Что я мог сказать? Какую-нибудь глупость вроде: «Это зависит от длины ушей «кролика»».
Но я понимал, что подобный ответ не так остроумен, как хотелось бы. Но тут Леди Мюриэл сама избавила меня от необходимости отвечать. Она прислушалась и произнесла:
— Слышите — кто-то плачет? Мы должны ему помочь. Идемте.
— Странно! — подумал я — и вот почему: я думал, что разговариваю с Леди Мюриэл, а это была Сильви. И мне пришлось сделать над собой немалое усилие, чтобы переключиться. И я спросил:
— Итак, что вы говорили насчет кролика?
.
ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА: 8) Из «Клима Самгина». . |
____________________________________________________
***