Рубрика «Параллельные переводы Льюиса Кэрролла»
<<< пред. | СОДЕРЖАНИЕ | след. >>>
Рис. Harry Furniss (1889).
ОРИГИНАЛ на английском (1889):
CHAPTER 2.
L’AMIE INCONNUE.
As we entered the breakfast-saloon, the Professor was saying «—and he had breakfast by himself, early: so he begged you wouldn’t wait for him, my Lady. This way, my Lady,» he added, «this way!» And then, with (as it seemed to me) most superfluous politeness, he flung open the door of my compartment, and ushered in «—a young and lovely lady!» I muttered to myself with some bitterness. «And this is, of course, the opening scene of Vol. I. She is the Heroine. And I am one of those subordinate characters that only turn up when needed for the development of her destiny, and whose final appearance is outside the church, waiting to greet the Happy Pair!»
«Yes, my Lady, change at Fayfield,» were the next words I heard (oh that too obsequious Guard!), «next station but one.» And the door closed, and the lady settled down into her corner, and the monotonous throb of the engine (making one feel as if the train were some gigantic monster, whose very circulation we could feel) proclaimed that we were once more speeding on our way. «The lady had a perfectly formed nose,» I caught myself saying to myself, «hazel eyes, and lips—» and here it occurred to me that to see, for myself, what «the lady» was really like, would be more satisfactory than much speculation.
I looked round cautiously, and—was entirely disappointed of my hope. The veil, which shrouded her whole face, was too thick for me to see more than the glitter of bright eyes and the hazy outline of what might be a lovely oval face, but might also, unfortunately, be an equally unlovely one. I closed my eyes again, saying to myself «—couldn’t have a better chance for an experiment in Telepathy! I’ll think out her face, and afterwards test the portrait with the original.»
At first, no result at all crowned my efforts, though I ‘divided my swift mind,’ now hither, now thither, in a way that I felt sure would have made AEneas green with envy: but the dimly-seen oval remained as provokingly blank as ever—a mere Ellipse, as if in some mathematical diagram, without even the Foci that might be made to do duty as a nose and a mouth. Gradually, however, the conviction came upon me that I could, by a certain concentration of thought, think the veil away, and so get a glimpse of the mysterious face—as to which the two questions, «is she pretty?» and «is she plain?», still hung suspended, in my mind, in beautiful equipoise.
Success was partial—and fitful—still there was a result: ever and anon, the veil seemed to vanish, in a sudden flash of light: but, before I could fully realise the face, all was dark again. In each such glimpse, the face seemed to grow more childish and more innocent: and, when I had at last thought the veil entirely away, it was, unmistakeably, the sweet face of little Sylvie!
«So, either I’ve been dreaming about Sylvie,» I said to myself, «and this is the reality. Or else I’ve really been with Sylvie, and this is a dream! Is Life itself a dream, I wonder?»
To occupy the time, I got out the letter, which had caused me to take this sudden railway-journey from my London home down to a strange fishing-town on the North coast, and read it over again:-
«DEAR OLD FRIEND,
«I’m sure it will be as great a pleasure to me, as it can possibly be to you, to meet once more after so many years: and of course I shall be ready to give you all the benefit of such medical skill as I have: only, you know, one mustn’t violate professional etiquette!
And you are already in the hands of a first-rate London doctor, with whom it would be utter affectation for me to pretend to compete. (I make no doubt he is right in saying the heart is affected: all your symptoms point that way.) One thing, at any rate, I have already done in my doctorial capacity—secured you a bedroom on the ground-floor, so that you will not need to ascend the stairs at all.
«I shalt expect you by last train on Friday, in accordance with your letter: and, till then, I shalt say, in the words of the old song,
‘Oh for Friday nicht! Friday’s lang a-coming!’
«Yours always,
«ARTHUR FORESTER.
«P.S. Do you believe in Fate?»
This Postscript puzzled me sorely. «He is far too sensible a man,» I thought, «to have become a Fatalist. And yet what else can he mean by it?» And, as I folded up the letter and put it away, I inadvertently repeated the words aloud. «Do you believe in Fate?»
The fair ‘Incognita’ turned her head quickly at the sudden question.
«No, I don’t!» she said with a smile. «Do you?»
«I—I didn’t mean to ask the question!» I stammered, a little taken aback at having begun a conversation in so unconventional a fashion.
The lady’s smile became a laugh—not a mocking laugh, but the laugh of a happy child who is perfectly at her ease. «Didn’t you?» she said. «Then it was a case of what you Doctors call ‘unconscious cerebration’?»
«I am no Doctor,» I replied. «Do I look so like one? Or what makes you think it?»
She pointed to the book I had been reading, which was so lying that its title, «Diseases of the Heart,» was plainly visible.
«One needn’t be a Doctor,» I said, «to take an interest in medical books. There’s another class of readers, who are yet more deeply interested—»
«You mean the Patients?» she interrupted, while a look of tender pity gave new sweetness to her face. «But,» with an evident wish to avoid a possibly painful topic, «one needn’t be either, to take an interest in books of Science. Which contain the greatest amount of Science, do you think, the books, or the minds?»
«Rather a profound question for a lady!» I said to myself, holding, with the conceit so natural to Man, that Woman’s intellect is essentially shallow. And I considered a minute before replying. «If you mean living minds, I don’t think it’s possible to decide. There is so much written Science that no living person has ever read: and there is so much thought-out Science that hasn’t yet been written. But, if you mean the whole human race, then I think the minds have it: everything, recorded in books, must have once been in some mind, you know.»
«Isn’t that rather like one of the Rules in Algebra?» my Lady enquired. («Algebra too!» I thought with increasing wonder.) «I mean, if we consider thoughts as factors, may we not say that the Least Common Multiple of all the minds contains that of all the books; but not the other way?»
«Certainly we may!» I replied, delighted with the illustration. «And what a grand thing it would be,» I went on dreamily, thinking aloud rather than talking, «if we could only apply that Rule to books! You know, in finding the Least Common Multiple, we strike out a quantity wherever it occurs, except in the term where it is raised to its highest power. So we should have to erase every recorded thought, except in the sentence where it is expressed with the greatest intensity.»
My Lady laughed merrily. «Some books would be reduced to blank paper,
I’m afraid!» she said.
«They would. Most libraries would be terribly diminished in bulk.
But just think what they would gain in quality!»
«When will it be done?» she eagerly asked. «If there’s any chance of it in my time, I think I’ll leave off reading, and wait for it!»
«Well, perhaps in another thousand years or so—»
«Then there’s no use waiting!», said my Lady. «Let’s sit down.
Uggug, my pet, come and sit by me!»
«Anywhere but by me!» growled the Sub-warden. «The little wretch always manages to upset his coffee!»
I guessed at once (as perhaps the reader will also have guessed, if, like myself, he is very clever at drawing conclusions) that my Lady was the Sub-Warden’s wife, and that Uggug (a hideous fat boy, about the same age as Sylvie, with the expression of a prize-pig) was their son. Sylvie and Bruno, with the Lord Chancellor, made up a party of seven.
«And you actually got a plunge-bath every morning?» said the Sub-Warden, seemingly in continuation of a conversation with the Professor. «Even at the little roadside-inns?»
«Oh, certainly, certainly!» the Professor replied with a smile on his jolly face. «Allow me to explain. It is, in fact, a very simple problem in Hydrodynamics. (That means a combination of Water and Strength.) If we take a plunge-bath, and a man of great strength (such as myself) about to plunge into it, we have a perfect example of this science. I am bound to admit,» the Professor continued, in a lower tone and with downcast eyes, «that we need a man of remarkable strength. He must be able to spring from the floor to about twice his own height, gradually turning over as he rises, so as to come down again head first.»
«Why, you need a flea, not a man!» exclaimed the Sub-Warden.
«Pardon me,» said the Professor. «This particular kind of bath is not adapted for a flea. Let us suppose,» he continued, folding his table-napkin into a graceful festoon, «that this represents what is perhaps the necessity of this Age—the Active Tourist’s Portable Bath. You may describe it briefly, if you like,» looking at the Chancellor, «by the letters A.T.P.B.»
The Chancellor, much disconcerted at finding everybody looking at him, could only murmur, in a shy whisper, «Precisely so!»
«One great advantage of this plunge-bath,» continued the Professor, «is that it requires only half-a-gallon of water—»
«I don’t call it a plunge-bath,» His Sub-Excellency remarked, «unless your Active Tourist goes right under!»
«But he does go right under,» the old man gently replied. «The A.T. hangs up the P. B. on a nail—thus. He then empties the water-jug into it—places the empty jug below the bag—leaps into the air—descends head-first into the bag—the water rises round him to the top of the bag—and there you are!» he triumphantly concluded. «The A.T. is as much under water as if he’d gone a mile or two down into the Atlantic!»
«And he’s drowned, let us say, in about four minutes—»
«By no means!» the Professor answered with a proud smile. «After about a minute, he quietly turns a tap at the lower end of the P. B.—all the water runs back into the jug and there you are again!»
«But how in the world is he to get out of the bag again?»
«That, I take it,» said the Professor, «is the most beautiful part of the whole invention. All the way up the P.B., inside, are loops for the thumbs; so it’s something like going up-stairs, only perhaps less comfortable; and, by the time the A. T. has risen out of the bag, all but his head, he’s sure to topple over, one way or the other—the Law of Gravity secures that. And there he is on the floor again!»
«A little bruised, perhaps?»
«Well, yes, a little bruised; but having had his plunge-bath: that’s the great thing.»
«Wonderful! It’s almost beyond belief!» murmured the Sub-Warden.
The Professor took it as a compliment, and bowed with a gratified smile.
«Quite beyond belief!» my Lady added—meaning, no doubt, to be more complimentary still. The Professor bowed, but he didn’t smile this time. «I can assure you,» he said earnestly, «that, provided the bath was made, I used it every morning. I certainly ordered it—that I am clear about—my only doubt is, whether the man ever finished making it. It’s difficult to remember, after so many years—»
At this moment the door, very slowly and creakingly, began to open, and Sylvie and Bruno jumped up, and ran to meet the well-known footstep.
.
____________________________________________________
Глава вторая
L’AMIE INCONNUE [3]
Когда мы вошли в кабинет для завтраков, Профессор заявил, что и он тоже уже позавтракал рано утром и просит вас, госпожа, не ждать его. Да, именно так, госпожа, добавил он, именно так! Затем он с чрезмерной (как мне показалось) учтивостью распахнул дверь в мою комнату, пропуская вперед «юную и прелестную госпожу». Я со вздохом проворчал себе под нос: «Это, конечно, пролог первого тома. Она — Героиня. А я — всего лишь один из второстепенных персонажей, которые нужны только для исполнения ее предназначения и появляются в последний раз у стен церкви, встречая и приветствуя счастливую чету!»
«Да, госпожа, пересадка в Фэйфилде, — таковы последние слова, которые я услышал (ах, этот чересчур подобострастный проводник!), — это через одну станцию». Дверь закрылась, дама села на свое место в уголке, и только монотонный гул машины (вызывавший ощущение, будто вагон — это некое громадное чудище, и мы слышим, как кровь пульсирует в его жилах) напоминал о том, что мы едем в нужном направлении. «А у этой дамы удивительно изящный носик, — поймал я себя на этих словах, — и глаза как у газели, и губы…» — и вообще мне подумалось, что хотя бы раз увидеть, какова на самом деле эта дама, куда лучше всяких предположений.
Я осторожно огляделся вокруг, но, увы, меня ждало полное разочарование. Вуаль, полностью закрывавшая ее лицо, оказалась слишком густой, позволяя видеть лишь блеск ее глаз да изящный абрис того, что могло быть прелестным овалом личика, а могло и оказаться далеким от совершенства… Я закрыл глаза, сказав себе: «А не попробовать ли устроить нечто вроде сеанса телепатии?! Я мысленно представлю ее личико, а затем сравню портрет с оригиналом».
Поначалу мои старания оказались безуспешными, хотя я «устремлял свой мысленный взор» то туда, то сюда, так что Эней мог бы позеленеть от зависти. Но, увы, загадочный овал по-прежнему оставался вызывающе бледным, напоминая скорее эллипс на математической схеме, даже без фокальных точек, где можно было бы предположить носик или рот. Однако постепенно я пришел к убеждению, что путем активной концентрации мысли можно откинуть вуаль и увидеть загадочное лицо — ибо в моем мозгу витали, уравновешивая один другого, два вопроса: «а она миленькая?» и «а вдруг она дурнушка?»
Увы, особого успеха я не добился: правда, вуаль в конце концов стала на миг исчезать в лучах слепящего света, но прежде чем я успевал разглядеть черты лица, все вновь погружалось во тьму. С каждой новой вспышкой лицо все больше и больше приобретало черты детской невинности; и когда я наконец представил, что вуаль исчезла совсем, передо мной возникло прелестное личико Сильвии!
— Так, значит, либо мне приснилась Сильвия, — сказал я себе, — и я проснулся. Либо я и вправду был рядом с Сильвией, а это всего лишь сон! А может быть, и вся жизнь — не более чем сон?
Чтобы скоротать время, я достал из кармана то самое письмо, которое заставило меня неожиданно отправиться из моего уютного лондонского дома в рискованную поездку по железной дороге в скромный рыбацкий городок на северном побережье, и принялся перечитывать его:
«Мой дорогой старый друг,
мне доставило бы огромную радость — если ты только сможешь выбраться — повидаться с тобой после стольких лет. Разумеется, я готов предоставить в твое распоряжение все те медицинские знания и навыки, которыми я располагаю, но ты сам знаешь, что не следует пренебрегать профессиональным этикетом! А ты ведь находишься в руках первоклассного лондонского доктора, состязаться с которым было бы с моей стороны непростительной самонадеянностью. (У меня нет сомнений, что он прав, утверждая, что у тебя больное сердце: все симптомы указывают на это.) Но у меня по крайней мере остается одно скромное медицинское средство — поселить тебя в комнате на первом этаже, чтобы тебе не приходилось подниматься по лестницам.
Я буду ждать тебя с последним поездом в пятницу, как сказано в твоем письме, а на прощанье скажу словами старинной песенки: «Ах, ночь на пятницу! Скорей бы пятница пришла!»
Неизменно твой
Артур Форестер
P.S. Скажи, ты веришь в судьбу?»
Постскриптум весьма меня озадачил. «Он слишком рассудительный человек, — подумал я, — чтобы вдруг стать фаталистом. И все же — что бы это могло значить? Я сложил письмо и убрал его в карман, невольно повторяя вслух последние слова: «Скажи, ты веришь в судьбу?»»
Прекрасная «Incognita», услышав этот вопрос, тотчас обернулась ко мне.
— Нет, не верю, — с улыбкой отвечала она. — А вы?
— Я… я вовсе не хотел задавать этот вопрос! — смущенно пролепетал я, удивленный, что наш разговор с ней начался столь необычным образом.
Улыбка дамы перешла в легкий смех — не насмешливо-издевательский, а именно смех счастливого ребенка, смеющегося от чистого сердца.
— Не хотели? — повторила она. — Ну, тогда это тот случай, который доктора называют «бессознательной работой мозга».
— Я вовсе не медик, — возразил я. — Неужели я похож на доктора? Что вас натолкнуло на такую мысль?
Вместо ответа она указала на книгу, которую я только что читал. Книга лежала так, что ее название — «Болезни сердца» — можно было легко прочесть.
— Вовсе не обязательно быть врачом, — возразил я, — чтобы интересоваться книгами по медицине. Существует обширный круг читателей, не менее глубоко интересующихся…
— Вы имеете в виду пациентов? — прервала она мои разглагольствования; мягкое сострадание придало ее личику особое очарование. — Впрочем, — продолжала она, явно стараясь уклониться от болезненной для меня темы, — не обязательно быть ни тем, ни другим, чтобы проявлять интерес к научным книгам. Как вы думаете, в чем заключено больше научных знаний: в книгах или в разуме?
«Просто поразительный для дамы вопрос!» — подумал я про себя, придерживаясь мнения, что по сравнению с мужским интеллект у женщин развит слабее. Прежде чем ответить, я сделал небольшую паузу.
— Если вы имеете в виду разум живых людей, думаю, ответить будет весьма затруднительно. Существует столько записанных научных знаний, что ни одна живая душа не сможет прочесть их; но не меньше существует и мысленных знаний, которые никогда и никем не были записаны. Но если вы имеете в виду весь род человеческий в целом, то я полагаю, что разум богаче: ведь все, что говорится в книгах, рано или поздно будет усвоено разумом. Согласны?
— Выходит, это что-то вроде одного из законов алгебры? — отозвалась моя попутчица. («Ба! Она и алгебру знает!» — подумал я со все возрастающим удивлением.) — Я хотела сказать, что если рассматривать мысли как некие факторы, то почему нельзя сказать, что наименьшее общее кратное всей совокупности разума заключает в себе и все книги на свете, но только в другой форме?
— Разумеется, можно! — отвечал я; пример показался мне весьма удачным. — Боже, какая грандиозная вещь у нас получилась бы, — продолжал я задумчивым тоном, не столько говоря, сколько размышляя вслух, — если бы нам удалось применить этот закон ко всем книгам! Видите ли, стараясь найти наименьшее общее кратное, мы отбрасываем все величины, за исключением тех случаев, когда они имеют максимальное значение. Точно так же нам придется отбрасывать и всякую записанную мысль, за исключением формулировок, в которых она выражена наиболее полно.
Моя попутчица мягко засмеялась.
— Боюсь, что в таком случае от иных книг останутся одни чистые страницы! — проговорила она.
— Так и будет. Фонды большинства библиотек уменьшатся во много раз. Но зато представьте себе, как они выиграют от этого в качестве!
— И когда же это произойдет? — с любопытством спросила Госпожа. — Если есть хоть какая-то вероятность, что это случится еще При моей жизни, я перестану читать и стану с нетерпением ожидать!
— Нет, это произойдет не раньше чем через тысячу лет…
— Ну, тогда незачем и ждать! — вздохнула Госпожа. — Давайте-ка посидим. Уггуг, мальчик мой, иди и посиди со мной.
— Только под моим присмотром! — загремел Вице-губернатор. — Этот маленький негодник всегда норовит опрокинуть свой кофе!
Хочу напомнить (впрочем, читатель, наверное, уже и так догадался, если, конечно, он столь же скор на заключения, как и я сам), что моя Госпожа была женой Вице-губернатора, а Уггуг (ленивый толстый мальчишка примерно тех же лет, что и Сильвия, с каким-то поросячьим выражением) — их сыном. Таким образом, вместе с Сильвией, Бруно и Канцлером за столом собралось семь человек.
— И что же, вы в самом деле каждое утро погружались в глубокую ванну? — спросил Вице-губернатор, как бы продолжая разговор с Профессором. — Как? Неужели даже в плохоньких провинциальных гостиницах?
— О да, разумеется, разумеется! — с улыбкой отвечал Профессор. — Позвольте мне все объяснить. Это, в сущности, очень простая задачка по гидродинамике (это слово соединяет в себе понятия «вода» и «сила».) Если мы возьмем глубокую ванну и крепкого, сильного мужчину (вроде меня), способного погрузиться в нее, мы получим превосходный пример по гидродинамике. Должен вам сказать, — продолжал Профессор, понизив голос и скромно потупив глаза, — что для этого потребуется мужчина исключительной силы. Он должен быть способен подпрыгнуть на высоту вдвое выше его собственного роста, перекувырнуться в полете и нырнуть вниз головой.
— Ну, тогда вам лучше поискать блоху, а не мужчину! — заметил Вице-губернатор.
— Прошу прощения, — отвечал Профессор. — Эта ванна не приспособлена для блох. Предположим, — продолжал он, складывая на уголке скатерти красивый фестон, — что это — незаменимая потребность нашего века: складная ванна активного туриста. Если угодно, обозначим ее сокращенно, — тут он взглянул на Канцлера, — буквами СВАТ.
Канцлер, донельзя смущенный тем, что на него все смотрят, смог лишь пробормотать в ответ едва слышным шепотом:
— Очень хорошо!
— Огромным достоинством этой глубокой ванны, — продолжал Профессор, — является то, что для ее заполнения требуется всего полгаллона воды.
— Какая же это глубокая ванна, — заметил Вице-губернатор, — если в нее даже не сможет погрузиться ваш активный турист?
— Сможет, еще как сможет, — мягко возразил пожилой джентльмен. — AT (то есть активный турист) вешает СВ (складную ванну) на гвоздь — вот так. Затем он выливает в нее кувшин воды, ставит кувшин под ней, подпрыгивает вверх, ныряет вниз головой в ванну, уровень воды поднимается до краев: раз — и готово! — торжествующим тоном проговорил он. — Таким образом, AT сможет нырнуть в нее куда глубже, чем погрузившись на добрую милю в пучину Атлантики!
— И утонет, ну, скажем, через четыре минуты…
— Ни в коем случае! — с гордой улыбкой отвечал Профессор. — Примерно спустя минуту он аккуратно открывает кран на дне СВ, и вода мигом сливается обратно в кувшин. Вот и все!
— Но как же он тогда сможет выбраться из этого мешка?
— А это, — торжественно отозвался Профессор, — самая любопытная часть всего изобретения. Там, с внутренней стороны СВ, устроены петли для пальцев, нечто вроде лестницы, только не столь удобно. И когда AT выберется из мешка, ему останется только вытащить оттуда голову и как-нибудь перевернуться. Закон гравитации поможет ему в этом. Минута — и он опять стоит на ногах!
— Весь в синяках и ссадинах, не так ли?
— Пожалуй, но самую капельку… Зато он примет глубокую ванну, а это — большое дело.
— Просто удивительно! В это почти невозможно поверить! — пробурчал Вице-губернатор. Профессор принял это за комплимент и поклонился с признательной улыбкой.
— Да, это что-то невероятное! — вставила Госпожа куда более благожелательным тоном. Профессор опять поклонился, но на этот раз почему-то не улыбнулся.
— Уверяю вас, — серьезным тоном произнес он, — что, если только эта ванна будет готова, я каждое утро буду погружаться в нее. Я даже заказал ее — в этом у меня нет сомнений, — но я сомневаюсь, что мастер закончил ее. Теперь, когда прошло столько лет, очень нелегко вспомнить…
В этот момент дверь медленно, со скрипом приотворилась; Сильвия и Бруно, услышав знакомые шаги, вскочили и бросились к ней.
.
|
ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА: 3 — Незнакомый друг (франц.) . |
____________________________________________________
Перевод Андрея Москотельникова (2009):
ГЛАВА II
В поезде с незнакомкой
Входя в столовую, я услышал последние слова Профессора:
— А позавтракал он в одиночестве, ранним утром; поэтому просил не ждать его, миледи. Сюда, миледи, — добавил он, — сюда!
И затем с совершенно (как мне показалось) чрезмерной угодливостью он распахнул двери моего вагона и провозгласил [17]:
— Молодая и очаровательная леди!
Я проворчал про себя: «Вот и начальная сцена первого акта. Она — Героиня. А я — всего лишь один из второстепенных персонажей, что подворачиваются только для лучшего раскрытия её роли, и чей финальный выход произойдёт у врат церкви, чтобы в общем хоре поприветствовать Счастливую Пару».
— Не забудьте, миледи, у вас пересадка в Фейфилде, — услышал я вслед за тем. (Ох уж этот раболепный Страж!) — Всего через одну станцию.
Дверь закрылась, и вошедшая уселась в уголке, а монотонная вибрация машины (как бы от кровообращения какого-то гигантского чудовища, у которого мы находились во чреве) возвестила, что мы вновь устремились в дорогу.
— Нос у этой леди непременно идеальной формы, — ни с того ни с сего пробормотал я, — глаза газели, а губы… — Тут я словно встряхнулся: зачем рассуждать попусту, как «леди» выглядит, если проще посмотреть собственными глазами.
Украдкой я окинул её взглядом, но ничего этим не достиг. Сеточка вуали, скрывавшая лицо, была слишком густой, чтобы я мог увидеть нечто большее, чем блеск сверкавших глаз и неясные очертания того, что должно было быть приятным овалом лица, но могло ведь с равной вероятностью оказаться и не столь приятным. Я снова прикрыл глаза и сказал себе: «Зато отличная возможность поупражняться в Телепатии! Я додумаю её лицо, а когда подвернётся случай, сравню свой портрет с оригиналом».
Поначалу мои усилия не увенчались успехом, хотя моя «быстрая мысль» неистово «заметалась то туда, то сюда» — Эней, и тот, мне кажется, позеленел бы от зависти [18]. Однако едва различимый овал оставался всё так же будоражаще недоступен для взора — простой эллипс, как на обычном математическом чертеже, даже без обозначения фокусов, которые служили бы намёком на нос и рот. Но во мне зрело убеждение, что при достаточной концентрации мысли я сумею проникнуть взором по-за вуаль и добраться им до загадочного лица, в отношении которого два вопроса: «Красива ли она?» и «Не дурнушка ли?» — неизбывно висели в моём мозгу эдакими приятными противовесами.
Успех оказался лишь частичным — и отрывистым, — однако кое-что у меня получалось: вуаль то и дело пропадала во внезапных вспышках света; и всё-таки не успевал я полностью охватить лицо взглядом, как его вновь заволакивала дымка. При каждом таком проблеске это лицо, казалось, приобретало всё больше детскости и невинности, и когда я, наконец, совершенно выбросил вуаль из головы, ошибиться было невозможно — передо мной оказалось ясное личико маленькой Сильвии!
— Ага, либо Сильвия мне только снится, и такова действительность, либо Сильвия действительно со мною рядом, и таково сновидение! Не сновидение ли сама Жизнь, хотел бы я знать?
Чтобы чем-то заняться, я развернул письмо, которое и побудило меня предпринять это внезапное путешествие по железной дороге из моего лондонского дома в незнакомый рыбацкий городок на Северном побережье; и я перечёл следующие строки:
«Мой дорогой, мой милый друг!
Уверен, что тебе, так же как и мне, доставит удовольствие встреча после стольких лет разлуки; я, конечно же, постараюсь, чтобы ты извлёк пользу из тех познаний в медицине, которыми я обладаю, не нарушая, как ты понимаешь, профессиональной этики! Тебя ведь уже прибрал к рукам первоклассный лондонский врач, соревноваться с которым для меня было бы крайне лицемерно. (Я не сомневаюсь в правоте его утверждения, что у тебя нелады с сердцем — все симптомы указывают на это.) Но вот на что, во всяком случае, вполне хватит моих медицинских способностей: ты будешь обеспечен покойной спальней в цокольном этаже, чтобы тебе совсем не пришлось взбираться по лестницам.
Буду ждать твоего прибытия последним поездом в пятницу, как ты и писал в своём письме, а до того напомню тебе слова старой детской песенки: “Как пятница долго тянется! Я не играю, жду!” [19]
Всегда твой Артур Форестер.
P.S. Веришь ли ты в Судьбу?»
Этот постскриптум весьма меня озадачил. «Он же в высшей степени рассудителен, — подумал я, — чтобы быть Фаталистом. Но тогда с чего вдруг такой вопрос?» Я сложил письмо и, кладя его рядышком, неосторожно повторил вслух:
— Веришь ли ты в Судьбу?..
Прекрасная «Инкогнита» быстро повернула голову в ответ на внезапный вопрос.
— Нет, не верю, — сказала она с улыбкой. — А вы?
— Я… Простите, я вовсе не хотел задать вопроса, — пробормотал я, слегка ошеломлённый необычным, не принятым началом разговора.
Улыбка девушки перешла в смех — не в насмешку, но в смех счастливого, никого не стесняющегося ребёнка.
— Вот как? — сказала она. — Тогда это тот случай, который вы, врачи, называете «неосознаваемой деятельностью мозга».
— Я не врач, — отозвался я. — Я похож на врача? Почему вы так решили?
Она указала на книгу, которую я некоторое время перед тем читал, а потом положил рядом с собой названием вверх, так что каждый желающий мог прочесть: «Болезни сердца» [20].
— Не нужно быть врачом, — сказал я, — чтобы интересоваться книгами по медицине. Есть ещё одна категория читателей, кто даже больше интересуется…
— Вы говорите о пациентах? — прервала она, а выражение нежной жалости придало её лицу новое очарование. — Но, — продолжала она с очевидным желанием избежать этого, возможно, болезненного предмета, — ведь совсем не нужно быть врачом или пациентом, чтобы интересоваться книгами по Науке. Как вы думаете, где содержится больше Научных Познаний, в книгах или в умах?
«Весьма глубокий вопрос для девушки!» — сказал я самому себе, памятуя, со свойственным Мужчине самомнением, что Женский интеллект большей частью поверхностен. Перед тем, как ответить, я с минуту размышлял.
— Если вы говорите о живущих умах, то, думаю, определить это невозможно. Ведь так много записанного Знания, о котором не прочёл ни один живущий, и столько Постигнутого, которое пока ещё не записано. Но если вы имеете в виду все человеческие поколения сразу, то я полагаю, что в умах больше, ведь всё, что написано в книгах, должно же было быть у кого-то в уме, правда?
— Звучит, будто какое-то Правило Алгебры, — отозвалась миледи. («И Алгебра сюда же!» — подумал я с возрастающим изумлением.) — В самом деле, если мы будем рассматривать мысли как множители, нельзя ли утверждать, что Наименьшее Общее Кратное всех умов содержит всё то, что написано в книгах, а обратное неверно?
— Именно так! — ответил я, восхищённый её примером. — Как было бы здорово, — продолжил я мечтательно, скорее думая вслух, чем сознательно поддерживая беседу, — если бы мы могли приложить это правило к книгам! Как вам известно, при нахождении Наименьшего Общего Кратного мы вычёркиваем переменную, где бы она ни появилась, за исключением того члена, в котором она достигает наивысшего значения. Так что мы должны будем вычеркнуть каждую записанную мысль, кроме того высказывания, в котором эта мысль выражена с наибольшей силой.
Миледи весело рассмеялась.
— Боюсь, некоторые книги уменьшатся до чистого листа бумаги! — сказала она.
— Верно. Большинство библиотек резко сократятся в объёме. Но только подумайте, как они выиграют в качестве [21]!
— Когда же такое произойдёт? — нетерпеливо спросила девушка. — Знать бы, что это случится в моё время, я бы подождала читать!
— Ну, возможно через тысячу лет…
— Тогда и ждать незачем, — сказала миледи. — Давайте сядем. Уггуг, лапочка, иди ко мне [22]!
— Только от меня подальше! — прорычал Под-Правитель. — Маленький негодник каждый раз ухитряется развернуть свой кофе!
Я сразу догадался (а читатель, вероятно, догадался ещё раньше, если, подобно мне, он достаточно ловок в извлечении выводов), что миледи была супругой Под-Правителя, а упомянутый Уггуг (отвратительный толстый мальчишка того же возраста, что и Сильвия, форменный поросёнок обликом) был их сыночек. Сильвия и Бруно вместе с Лордом-Канцлером довершали компанию собравшихся за столом, коих в совокупности было семеро.
— И вы действительно каждое утро принимали глубокую ванну? — спросил Под-Правитель, по-видимому продолжая с Профессором какой-то разговор. — Даже в маленьких придорожных гостиницах?
— Ну, разумеется! — отозвался Профессор с улыбкой на весёлом лице. — Сейчас объясню. На самом деле это очень простая задача Гидродинамики. Так называется наука, трактующая о соединении Воды и Силы. Возьмём бассейн для ныряния и человека большой силы (вроде меня), собирающегося глубоко нырнуть, и у нас будет превосходный пример из этой науки. Должен признать, — продолжал Профессор, понизив голос и потупив очи, — что для этого нужен человек значительной силы. Ведь ему предстоит подпрыгнуть с пола на высоту вдвое против своего роста, и в полёте перевернуться, чтобы войти в воду головой вперёд.
— Ну, так для этого нужна блоха, а не человек! — воскликнул Под-Правитель.
— Позвольте! — возмутился Профессор. — Этот частный вид ванн не предназначен для блох. Уверяю вас, — продолжал он, складывая свою салфетку изящным фестоном, — эта вещь есть истинная необходимость нашего века — Купальная Лохань Активного Деятеля. Вкратце её, если хотите, можно обозначить, — он взглянул на Канцлера, — буквами КЛАД.
Канцлер, здорово смутившийся под обращёнными на него со всех сторон взглядами, только и смог, что робко пробормотать:
— Точно так!
— Одно большое преимущество именно такой глубокой ванны, — продолжал Профессор, — заключается в том, что она требует всего лишь полгаллона воды…
— Я не назвал бы это глубокой ванной, — заметил Его Под-превосходительство, — если только ваш Активный Деятель не собирается ещё и уйти под землю.
— Нет, только под воду, — спокойно ответил пожилой джентльмен. — АД вешает КЛ на гвоздь — вот так. Затем он выливает в неё кувшин воды, ставит пустой кувшин под ванный мешок, затем взвивается в воздух и опускается головой вперёд в ванный мешок; вода изливается вокруг него, заполняя мешок доверху — и готово! — заключил он с видом победителя. — АД сможет пробыть под водой так долго, словно он на пару миль погрузился вглубь Атлантического океана.
— И через пять минут он захлебнётся.
— Ничуть! — откликнулся Профессор, самодовольно улыбаясь. — Примерно через минуту он спокойно отвернёт пробку в нижней части КЛ — и вся вода выльется назад в кувшин: снова готово!
— Но как же он выберется из мешка назад?
— А это, говорю я вам, — ответил Профессор, — составляет самую прекрасную часть всего изобретения. На внутренней стороне ПВ есть такие петельки для пальцев, по которым можно подняться наверх, вроде как по лестнице, только, возможно, с немного большими усилиями; и к тому времени, как АД вылезет из мешка весь (кроме головы), он уже сможет перевернуться — тем или иным способом, Закон Тяготения уж поработает над этим. И вот он снова на полу.
— И слегка ушибленный?
— Ну да, слегка ушибленный, но зато принявший свою глубокую ванну — вот ведь что важно.
— Чудесно! Это почти невероятно! — пробормотал Под-Правитель. Профессор воспринял эти слова как комплимент и поклонился с благодарной улыбкой.
— Совершенно невероятно! — добавила миледи, намереваясь, очевидно, перещеголять супруга в любезности. Профессор поклонился и ей, но на этот раз без улыбки.
— Уверяю вас, — серьёзно сказал он, — что если только моя ванна была изготовлен, я принимал её каждое утро. Я совершенно точно уверен, что заказал её; единственное, в чём я сомневаюсь, это сделали её в конце концов или не сделали. Не могу вспомнить, после стольких-то лет…
В этот момент дверь начала очень медленно и скрипуче растворяться, и Сильвия с Бруно, вскочив, бросились навстречу хорошо знакомому им звуку шагов.
.
|
ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА: 17 — Здесь повествование совершает первый скачок между планами романного бытия: теперь рассказчик уже не в Запределье — то есть, не в сказке, — а в привычной для себя викторианской действительности. А вот с точки зрения коренных обитателей Запределья рассказчик переносится из их родного мира в Сказочную страну. 18 — Отсылка к поэме Вергилия, где тот описывал раздумья не раз охваченного заботами Энея выражением, которое С. Ошеров перевёл как «мечется быстрая мысль, то туда, то сюда устремляясь». Вергилий — любимый писатель Кэрролла, и читатель ещё не раз встретит цитаты из него в сочинениях нашего автора. 19 — Переводчик, в свою очередь, позволил себе воспользоваться строчкой из одного детского стихотворения, написанного в 60-е годы прошлого века (автор — Ирина Токмакова). 20 — В книге «Льюис Кэрролл и его мир» Дж. Падни рассказывает со слов первого биографа Кэрролла и его племянника Стюарта Коллингвуда, что в своей квартире в колледже Христовой Церкви Кэрролл собрал обширную медицинскую библиотеку, которой не погнушался бы и настоящий врач. Толчком собиранию книг, продолжает Падни, послужило потрясение, испытанное Кэрроллом, когда он наблюдал приступ эпилепсии у студента. «Я благодарен судьбе, что в ту минуту проходил мимо, — писал он, — и получил возможность быть полезным в этих чрезвычайных обстоятельствах. Я понял, насколько беспомощным делает нас невежество, и дал себе слово прочитать какую-нибудь книгу о непредвиденных обстоятельствах, что, мне кажется, следует сделать каждому». Начал Кэрролл с книги «Советы оказавшимся в непредвиденных обстоятельствах». По завещанию Кэрролла его библиотека перешла к его племяннику БертрамуКоллингвуду, ставшему профессором физиологии в больнице «Сент-Мери» в Паддингтоне; там в тридцатые годы прошлого века открылось детское отделение имени Льюиса Кэрролла. (См. Падни Дж. Льюис Кэрролл и его мир. М., 1982. Пер. В. Харитонова. С. 66—68.) 21 — С этим рассуждением удивительно перекликается замечание одного прекрасного стилиста и литературного редактора о том времени, когда она училась литературному мастерству у своего старшего товарища и коллеги. «Труднее всего мне давалась та краткость, ясность и сдержанность слога, которой требовал от меня Самуил Яковлевич [Маршак]. Для того, чтобы выражать мысли и чувства кратко, надо научиться выражать их сильно, а я этого совсем не умела. Насколько я понимаю теперь, Самуил Яковлевич хотел уберечь меня от размашистого фельетонного красноречия. Помню, тогда, работая рядом с ним, я впервые начала понимать, что сделать страницу короче — это чаще всего вовсе не означает, что надо то или другое место попросту зачеркнуть; нет, это означает, что надо найти для мысли более сильное выражение» (Лидия Чуковская. Избранное. М., «Вече», 2011. С. 547). 22 — Рассказ вновь обращается к сказке, в точности к тому мгновению, когда от неё оторвался (то есть к мгновению сразу после фразы «А позавтракал он в одиночестве, ранним утром; поэтому просил не ждать его, миледи», см. начало этой главы).
|
____________________________________________________
Пересказ Александра Флори (2001, 2011):
ГЛАВА 2. L’AMIE INCONNUE
Когда мы вошли в столовую, Профессор сообщил: «Он сказал, что уже завтракал, и просил его не ждать, Миледи. Да, Миледи, именно это он просил передать». И затем, с излишней, на мой взгляд, учтивостью, бросился открывать дверь моего… купе. Именно так: я почему-то оказался в купе. И вошел туда не один. «Юная и прекрасная леди! — пробормотал я не без горечи. — Это напоминает любовный роман, самое начало. Она, конечно, — Героиня. А я просто — лицо без речей, которое возникает при необходимости в поворотные моменты ее судьбы, а в финале мелькает возле храма в толпе, приветствующей молодоженов».
«Да, леди, — донеслось до моих ушей, — перемены в Кривляндии… Вот сюда, леди, прошу вас… (Как он предупредителен, этот Кондуктор!) До следующей станции поезд идет без остановок».
Дверь закрылась, и леди устроилась в уголке. В этот момент монотонная вибрация машины (как если бы мы находились в утробе ползущего мегалозавра) дала знать, что мы продолжаем свой вояж.
«А у леди совершенная форма носа, — поймал я себя на мысли. — Глаза светло-карие, а губы…». Тут мне пришло в голову, что лучше было бы не гадать, на что похожи ее губы, а просто посмотреть. Я украдкой оглянулся на нее и был разочарован. Сквозь плотную вуаль на ее лице ничего невозможно было различить. Только две яркие точки — ее глаза — и еще нечто овальное: это могло оказаться милым лицом — или чем-то совсем не милым. Я снова зажмурился и подумал: «Тоже мне — выбрал время для физиогномических наблюдений! Лучше я выдумаю это лицо, а потом, при более благоприятных условиях, сравню портрет с оригиналом».
Но мои попытки ни к чему не привели, хотя мысли в голове сновали туда-сюда с такой скоростью, что даже Фигаро позеленел бы от зависти. Белое овальное по-прежнему взывало о прояснении. Хотя, в сущности, это был обыкновенный эллипс. Я мог бы даже выразить его математически, если бы захотел. Мог бы начертить этот овал, а также нарисовать его — даже дети без труда рисуют такие фигуры на заборе.
Постепенно я додумался до того, что можно путем мысленной концентрации сорвать вуаль (мысленно, разумеется) и мельком вообразить таинственное лицо, по отношению к которому два вопроса — красиво ли оно? и некрасиво ли оно? — приятно уравновешивали друг друга в моем сознании. Но вряд ли я нуждался именно в этом. Иногда, в моменты озарений, казалось, что вуаль действительно исчезает, но вместе с ней исчезало и лицо. При каждом таком озарении оно представлялось детски-невинным — совсем как у Сильви. «Одно из двух, — подумал я. — Или я наяву думал о Сильви вдалеке от нее, или мы были рядом, но во сне. Впрочем, может быть, жизнь — и есть сон?».
Чтобы скоротать время, я вынул письмо, автор которого приглашал меня в это незапланированное путешествие по железной дороге от Лондона до неведомого рыбачьего городка на северном побережье. Я стал перечитывать письмо:
«Дорогой друг! Я был бы рад встретиться с Вами после стольких лет разлуки. А может быть, я могу быть Вам полезен и как врач — конечно, Вы сами понимаете, не нарушая профессиональной этики. Вас уже лечит первоклассный лондонский врач, состязаться с которым было бы для меня совершенным безумием (не сомневаюсь, что Вы — очень сердечный больной: все Ваши симптомы указывают на это). Одно, во всяком случае, могу Вам рекомендовать как доктор: соблюдайте строжайший постельный режим. И переселитесь в цокольный этаж: Вам не следует утомлять себя хождениями по лестнице — если Вы, конечно, вообще сможете двигаться. Но это мы обсудим при встрече. А пока жду Вас в пятницу с последним экспрессом. И, как поется в старинной песенке, «до свидания».
Искренне Ваш АРТУР ФОРЕСТЕР.
P.S. Верите ли Вы в судьбу?»
Что мне больше всего понравилось — так это постскриптум. «Что бы это значило? — недоумевал я. — Мой юный друг слишком благоразумен, чтобы впасть в настоящий фатализм».
Я сложил письмо, при этом повторив вслух: «Верите ли Вы в судьбу?». Моя Инкогнито обернулась на этот внезапный вопрос.
— Нет, — улыбнулась она. — А вы?
— Я… я не хотел ни о чем спрашивать, это получилось машинально, — я был смущен тем, что не по своей воле затеял философский диспут, и теперь попытался его свернуть.
Улыбка Леди перешла в смех, не саркастический, а беззаботный, как у ребенка:
— Не хотели? Машинально? Вот это казус! По-моему, так это называется у вас, докторов?
— Почему же у нас? — удивился я. — Чем же я похож на доктора?
Она указала на книгу у меня в руках — под названием «Сердечные муки».
Я сказал:
— Ну, не обязательно быть доктором, чтобы читать подобную литературу. Ею интересуются и многие другие.
— Вы имеете в виду больных? — в ее голосе прозвучало живейшее сострадание. Но она тут же переменила болезненную тему. — Впрочем, не обязательно относиться к какой-то определенной группе людей, чтобы интересоваться наукой. А как, по-вашему, где умещается больше научных сведений: в книгах или в голове?
«Слишком глубокомысленный вопрос для леди!» — подумал я не без тщеславия, ибо считал естественным превосходство мужско-го интеллекта над женским, поверхностным. Я размышлял над ответом целую минуту, потом сказал:
— Если вы имеете в виду сознание человека, то его положение безнадежно. В мире столько ученых книг, что никакой человек не в состоянии прочитать их, и, в то же время, существует столько научных теорий, что никто не в силах записать их. Но если говорить о человечестве в целом, я полагаю, что все, написанное в книгах, ко-гда-нибудь кому-нибудь в голову да приходило.
— По-моему, это какой-то закон высшей математики, — вмешалась леди.
«Эта дама еще и про высшую математику слыхала!» — мое изумление возрастало все больше.
— Если допустить, что мысль — это слагаемое, — сказала Леди, — то можно ли сказать, что среднее арифметическое всех сознаний содержит все, что есть во всех книгах?
— Конечно, можно, — ответил я, в восторге от этого примера, и мечтательно продолжал, скорее просто размышляя вслух: — Это было бы грандиозно! Попробуем развить нашу аллегорию книг и математики. Допустим, вы чертите график: синусоиду — это будет содержание книги, а среднее арифметическое смысла каждой главы приходится на экстремальные точки, в которых график функции достигает максимального значения и меняет свое направление. Потом можно стереть график и оставить только эти точки — и точно так же можно свести содержание любой книги к ее резюме.
Леди очаровательно засмеялась:
— Вероятно, при таком подходе содержание многих книг сведется к чистой бумаге.
— Возможно, — согласился я. — Большинство библиотек от этого только выиграло бы.
— Как вы думаете, это может произойти уже при моей жизни? — спросила собеседница. — Если да, я перестала бы читать в ожидании столь прогрессивных времен.
(Почему-то она сказала это каким-то странным, неприятным голосом. Полно, да она ли это была?!)
— Не знаю, сударыня, — честно ответил я. — Разве что в будущем тысячелетии…
— Тогда нет смысла ждать, — разочарованно заключила Миледи. — Жаборонок, золотко, приближься.
— О нет! — прорычал Отправитель. — Что угодно, только пусть не приближается! Этот enfant terrible так и норовит опрокинуть на меня свой кофе!
Я догадался (и читатели, наверное, тоже), что Миледи была супругой Отправителя, а Жаборонок — их сыном. Это был ровесник Сильви — омерзительно жирный парень, напоминающий свинью-копилку.
— И вы действительно берете ванну каждое утро? — тем временем спросил у Профессора Отправитель.
— О да! — просиял Профессор. — Постоянно беру ее с собой. Я рад, что вы затронули эту замечательную проблему гидродинамики, то есть сочетания воды и силы. Это в переводе с греческого. Сейчас я, с вашего позволения, разовью данную тему. Итак, берем ванну и погружаем в нее тело. Для максимальной чистоты эксперимента представьте себе человека исключительной силы, — Профессор потупил глаза и понизил голос, — допустим, меня — тем более что меня вам представить легче всего. Представьте существо, способное взять барьер вдвое выше его роста да еще перекувырнуться в воздухе: оно — существо — делает сальто-мортале и возвращается вниз головой…
— Тогда для идеальной чистоты эксперимента легче представить блоху, — предложил Отправитель.
— Извините! — возразил Профессор. — Эти Портативные Ванны приспособлены не для блох, а только для людей. Это позволяет предполагать, — продолжал он, делая из своей салфетки фестон, — что наступает эпоха Портативных Ванн для Гидродинамичных Туристов. Если вам угодно, — обратился он к Лорду-Канцлеру, — назовем их П. В. для Г. Т.
Все уставились на Лорда-Канцлера, а тот, слегка раздосадованный, застенчиво пробормотал: «Отчего бы не назвать?».
— Громадное преимущество П.В. над обыкновенной, — говорил Профессор, все больше воодушевляясь, — в том, что для нее требу-ется не более полугаллона воды.
— Я бы не стал утверждать, — заметил Отправитель, — что П.В. предназначена именно для Г.Т., пока он не войдет в нее.
— Но он в нее входит, — скромно сказал старый Джентльмен. — Г.Т подвешивает свою П.В. и выливает в нее из кувшина полгаллона воды, внизу располагает пустой кувшин и открывает слив. Затем подпрыгивает, переворачивается в воздухе и погружается в кувшин вниз головой. Вода выплескивается, и, полагаю, вы не станете от-рицать, что Гидродинамичный Турист оказывается под водой. С тем же успехом, — триумфально завершил Профессор, — он мог бы оказаться под водами Атлантического океана.
— Вы еще скажите, — съязвил Отправитель, — что он мог бы даже утонуть минуты через четыре.
— А вот этого я не скажу! — воскликнул Профессор. — Он никогда не сможет утонуть через четыре минуты! Потому что вода под действием Гравитации стекает назад в кувшин.
— Но ведь ваш Гидродинамичный Турист должен как-то выбраться из кувшина?
— Разумеется! — кивнул Профессор. — И это самый остроумный момент во всем изобретении. Когда вода сливается в кувшин, голова автоматически выталкивается из воды под действием Архимедовой Силы! Кроме того, по краям Ванны предусмотрены специальные ручки. Турист берется за них, опрокидывает Ванну и под действием уже упомянутой Гравитации оказывается на полу.
— А он не покалечится, когда выпадет из Ванны? — поинтересовался Отправитель.
— Ну, разве что самую малость, — признал Профессор. — Но все равно Портативная Ванна — это просто чудо техники.
— И, как во всякое чудо, в это остается только поверить, — сказал Отправитель.
Профессор предпочел расценить это как тонкий комплимент и, улыбаясь, грациозно поклонился.
— Да, только поверить — больше ничего не остается, — сказала Миледи — еще более комплиментарно.
Профессор опять поклонился, но уже без улыбки:
— Уверяю вас, я все это проделываю каждое утро. Единствен-ное, в чем я сомневаюсь, что человеку может надоесть ежедневно делать это.
В этот момент тихонько заскрипела дверь…
.
____________________________________________________
***