Рубрика «Параллельные переводы Льюиса Кэрролла»
<<< пред. | СОДЕРЖАНИЕ | след. >>>
Рис. Harry Furniss (1889).
ОРИГИНАЛ на английском (1889):
CHAPTER TWO
LOVE’S CURFEW
`FAYFIELD Junction! Change for Elveston!’
What subtle memory could there be, linked to these commonplacewords, that caused such a flood of happy thoughts to fill my brain? I dismountedfrom the carriage in a state of joyful excitement for which I could notat first account. True, I had taken this very journey, and at the samehour of the day, six months ago; but many things had happened since then,and an old man’s memory has but a slender hold on recent events: I sought`the missing link’ in vain. Suddenly I caught sight of a bench—the onlyone provided on the cheerless platform—with a lady seated on it, and thewhole forgotten scene flashed upon me as vividly as if it were happeningover again.
`Yes,’ I thought. `This bare platform is, for me, richwith the memory of a dear friend! She was sitting on that very bench, andinvited me to share it, with some quotation from Shakespeare—I forgetwhat. I’ll try the Earl’s plan for the Dramatization of Life, and fancythat figure to be Lady Muriel; and I wo’n’t undeceive myself too soon!’
So I strolled along the platform, resolutely `making-believe'(as children say) that the casual passenger, seated on that bench, wasthe Lady Muriel I remembered so well. She was facing away from me, whichaided the elaborate cheatery I was practising on myself: but, though Iwas careful, in passing the spot, to look the other way, in order to prolongthe pleasant illusion, it was inevitable that, when I turned to walk backagain, I should see who it was. It was Lady Muriel herself!
The whole scene now returned vividly to my memory; and,to make this repetition of it stranger still, there was the same old man,whom I remembered seeing so roughly ordered off, by the Station-Master,to make room for his titled passenger. The same, but `with a difference’:no longer tottering feebly along the platform, but actually seated at LadyMuriel’s side, and in conversation with her! `Yes, put it in your purse,’she was saying, `and remember you’re to spend it all for Minnie. And mindyou bring her something nice, that’ll do her real good! And give her mylove!’ So intent was she on saying these words, that, although the soundof my foot-step had made her lift her head and look at me, she did notat first recognize me.
I raised my hat as I approached, and then there flashedacross her face a genuine look of joy, which so exactly recalled the sweetface of Sylvie, when last we met in Kensington Gardens, that I felt quitebewildered.
Rather than disturb the poor old man at her side, sherose from her seat, and joined me in my walk up and down the platform,and for a minute or two our conversation was as utterly trivial and commonplaceas if we were merely two casual guests in a London drawing-room. Each ofus seemed to shrink, just at first, from touching on the deeper interestswhich linked our lives together.
The Elveston train had drawn up at the platform, whilewe talked; and, in obedience to the Station-Master’s obsequious hint of`This way, my Lady! Time’s up!’, we were making the best of our way towardsthe end which contained the sole first-class carriage, and were just passingthe now-empty bench, when Lady Muriel noticed, lying on it, the purse inwhich her gift had just been so carefully bestowed, the owner of which,all unconscious of his loss, was being helped into a carriage at the otherend of the train. She pounced on it instantly. `Poor old man!’ she cried.`He mustn’t go off, and think he’s lost it!’
`Let me run with it! I can go quicker than you!’ I said.But she was already half-way down the platform, flying (`running’ is muchtoo mundane a word for such fairy-like motion) at a pace that left allpossible efforts of mine hopelessly in the rear.
She was back again before I had well completed my audaciousboast of speed in running, and was saying, quite demurely, as we enteredour carriage, `and you really think you could have done it quicker?’
`No, indeed!’ I replied. `I plead «Guilty» of gross exaggeration,and throw myself on the mercy of the Court!’
`The Court will overlook it—for this once!’ Then hermanner suddenly changed from playfulness to an anxious gravity.
`You are not looking your best!’ she said with an anxiousglance. `In fact, I think you look more of an invalid than when you leftus. I very much doubt if London agrees with you?’
`It may be the London air,’ I said, `or it may be thehard work—or my rather lonely life: anyhow, I’ve not been feeling verywell, lately. But Elveston will soon set me up again. Arthur’s prescription—he’smy doctor, you know, and I heard from him this morning—is «plenty of ozone,and new milk, and pleasant society»!’
`Pleasant society?’ said Lady Muriel, with a pretty make-believeof considering the question. `Well, really I don’t know where we can findthat for you! We have so few neighbours. But new milk we can manage. Doget it of my old friend Mrs. Hunter, up there, on the hill-side. You mayrely upon the quality. And her little Bessie comes to school every day,and passes your lodgings. So it would be very easy to send it.’
`I’ll follow your advice with pleasure,’ I said; `andI’ll go and arrange about it to-morrow. I know Arthur will want a walk.’
`You’ll find it quite an easy walk—under three miles,I think.’
`Well, now that we’ve settled that point, let me retortyour own remark upon yourself. I don’t think you’re looking quite yourbest!’
`I daresay not,’ she replied in a low voice; and a suddenshadow seemed to overspread her face. `I’ve had some troubles lately. It’sa matter about which I’ve been long wishing to consult you, but I couldn’teasily write about it. I’m so glad to have this opportunity!’
`Do you think,’ she began again, after a minute’s silence,and with a visible embarrassment of manner most unusual in her, `that apromise, deliberately and solemnly given, is always binding—except, ofcourse, where its fulfilment would involve some actual sin?’
`I ca’n’t think of any other exception at this moment,’I said. `That branch of casuistry is usually, I believe, treated as a questionof truth and untruth—‘
`Surely that is the principle?’ she eagerly interrupted.`I always thought the Bible-teaching about it consisted of such texts «lienot one to another»?’
`I have thought about that point,’ I replied; `and itseems to me that the essence of lying is the intention of deceiving. Ifyou give a promise, fully intending to fulfil it, you are certainly actingtruthfully then; and, if you afterwards break it, that does not involveany deception. I cannot call it untruthful.’
Another pause of silence ensued. Lady Muriel’s face washard to read: she looked pleased, I thought, but also puzzled; and I feltcurious to know whether her question had, as I began to suspect, some bearingon the breaking off of her engagement with Captain (now Major) Lindon.
`You have relieved me from a great fear,’ she said; `butthe thing is of course wrong, somehow. What texts would you quote, to proveit wrong?’
`Any that enforce the payment of debts. If A promisessomething to B, B has a claim upon A. And A’s sin, if he breaks his promise,seems to me more analogous to stealing than to lying.’
`It’s a new way of looking at it—to me,’ she said; `butit seems a true way, also. However, I wo’n’t deal in generalities, withan old friend like you! For we are old friends, somehow. Do you know, Ithink we began as old friends?’ she said with a playfulness of tone thatill accorded with the tears that glistened in her eyes.
`Thank you very much for saying so,’ I replied. `I liketo think of you as an old friend,’ (`—though you don’t look it!’ wouldhave been the almost necessary sequence, with any another lady; but sheand I seemed to have long passed out of the time when compliments, or anysuch trivialities, were possible).
Here the train paused at a station, where two or threepassengers entered the carriage; so no more was said till we had reachedour journey’s end.
On our arrival at Elveston, she readily adopted my suggestionthat we should walk up together; so, as soon as our luggage had been dulytaken charge of—hers by the servant who met her at the station, and mineby one of the porters—we set out together along the familiar lanes, nowlinked in my memory with so many delightful associations. Lady Muriel atonce recommenced the conversation at the point where it had been interrupted.
`You knew of my engagement to my cousin Eric. Did youalso hear—‘
`Yes,’ I interrupted, anxious to spare her the pain ofgiving any details. `I heard it had all come to an end.’
`I would like to tell you how it happened,’ she said;`as that is the very point I want your advice about. I had long realizedthat we were not in sympathy in religious belief. His ideas of Christianityare very shadowy; and even as to the existence of a God he lives in a sortof dreamland. But it has not affected his life! I feel sure, now, thatthe most absolute Atheist may be leading, though walking blindfold, a pureand noble life. And if you knew half the good deeds—‘ she broke off suddenly,and turned away her head.
`I entirely agree with you,’ I said. `And have we notour Saviour’s own promise that such a life shall surely lead to the light?’
`Yes, I know it,’ she said in a broken voice, still keepingher head turned away. `And so I told him. He said he would believe, formy sake, if he could. And he wished for my sake, he could see things asI did. But that is all wrong!’ she went on passionately. `God cannot approvesuch low motives as that! Still it was not I that broke it off. I knewhe loved me; and I had promised; and—‘
`Then it was he that broke it off?’
`He released me unconditionally.’ She faced me again now,having quite recovered her usual calmness of manner.
`Then what difficult remains?’
`It is this, that I don’t believe he did it of his ownfree will. Now, supposing he did it against his will, merely to satisfymy scruples, would not his claim on me remain just as strong as ever? Andwould not my promise be as binding as ever? My father says «no»; but Ica’n’t help fearing he is biased by his love for me. And I’ve asked noone else. I have many friends—friends for the bright sunny weather; notfriends for the clouds and storms of life; not old friends like you!’
`Let me think a little,’ I said: and for some minuteswe walked on in silence, while, pained to the heart at seeing the bittertrial that had come upon this pure and gentle soul, I strove in vain tosee my way through the tangled skein of conflicting motives.
`If she loves him truly,’ (I seemed at last to grasp theclue to the problem) `is not that, for her the voice of God? May she nothope that she is sent to him, even as Ananias was sent to Saul in his blindness,that he may receive his sight?’ Once more I seemed to hear Arthur whispering`What knowest thou, O wife, whether thou shalt save thy husband?’ and Ibroke the silence with the words `If you still love him truly—‘
`I do not!’ she hastily interrupted. `At least—not inthat way. I believe I loved him when I promised; but I was very young:it is hard to know. But, whatever the feeling was, it is dead now. Themotive on his side is Love: on mine it is—Duty!’
Again there was a long silence. The whole skein of thoughtwas tangled worse than ever. This time she broke the silence. `Don’t misunderstandme!’ she said. `When I said my heart was not his, I did not mean it wasany one else’s! At present I feel bound to him; and, till I know I am absolutelyfree, in the sight of God, to love any other than him, I’ll never eventhink of any one else—in that way, I mean. I would die sooner!’ I hadnever imagined my gentle friend capable of such passionate utterances.
I ventured on no further remark until we had nearly arrivedat the Hallgate; but, the longer I reflected, the clearer it became tome that no call of Duty demanded the sacrifice—possibly of the happinessof a life—which she seemed ready to make. I tried to make this clear toher also, adding some warnings on the dangers that surely awaited a unionin which mutual love was wanting. `The only argument for it, worth considering,’I said in conclusion, `seems to be his supposed reluctance in releasingyou from your promise. I have tried to give to that argument its full weight,and my conclusion is that it does not affect the rights of the case, orinvalidate the release he has given you. My belief is that you are entirelyfree to act as now seems right.’
`I am very grateful to you,’ she said earnestly. `Believeit, please! I ca’n’t put it into proper words!’ and the subject was droppedby mutual consent: and I only learned, long afterwards, that our discussionhad really served to dispel the doubts that had harassed her so long.
We parted at the Hall-gate, and I found Arthur eagerlyawaiting my arrival; and, before we parted for the night, I had heard thewhole story—how he had put off his journey from day to day, feeling thathe could not go away from the place till his fate had been irrevocablysettled by the wedding taking place: how the preparations for the wedding,and the excitement in the neighbourhood, had suddenly come to an end, andhe had learned (from Major Lindon, who called to wish him good-bye) thatthe engagement had been broken off by mutual consent: how he had instantlyabandoned all his plans for going abroad, and had decided to stay on atElveston, for a year or two at any rate, till his newly-awakened hopesshould prove true or false; and how, since that memorable day, he had avoidedall meetings with Lady Muriel, fearing to betray his feelings before hehad had any sufficient evidence as to how she regarded him. `But it isnearly six weeks since all that happened,’ he said in conclusion, `andwe can meet in the ordinary way, now, with no need for any painful allusions.I would have written to tell you all this: only I kept hoping from dayto day that—that there would be more to tell!’
`And how should there be more, you foolish fellow,’ Ifondly urged, `if you never even go near her? Do you expect the offer tocome from her?’
Arthur was betrayed into a smile. `No,’ he said, `I hardlyexpect that. But I’m a desperate coward. There’s no doubt about it!’
`And what reasons have you heard of for breaking off theengagement?’
`A good many,’ Arthur replied, and proceeded to countthem on his fingers. `First, it was found that she was dying of—something;so he broke it off. Then it was found that he was dying of—some otherthing; so she broke it off. Then the Major turned out to be a confirmedgamester; so the Earl broke it off. Then the Earl insulted him; so theMajor broke it off. It got a good deal broken off, all things considered!’
`You have all this on the very best authority, of course?’
`Oh, certainly! And communicated in the strictest confidence!Whatever defects Elveston society suffers from, want of information isn’tone of them!’
`Nor reticence, either, it seems. But, seriously, do youknow the real reason?’
`No, I’m quite in the dark.’
I did not feel that I had any right to enlighten him;so I changed the subject, to the less engrossing one of `new milk’, andwe agreed that I should walk over, next day, to Hunter’s farm, Arthur undertakingto set me part of the way, after which he had to return to keep a businessengagement.
.
____________________________________________________
Глава вторая
КУРАНТЫ ЛЮБВИ
«Станция Фэйрфилд! Пересадка на Эльфстон!»
Боже, какой нежной оказалась моя бедная память при звуках этих — самых заурядных — слов! Она вызвала во мне бурный всплеск счастливых воспоминаний, заполнивших без остатка весь мой мозг! Я вышел из вагона, испытывая приятное возбуждение, причину которого и сам поначалу не мог понять. В самом деле, я отправился в поездку в тот же день и час, что и полгода назад; с тех пор в жизни случилось множество событий, а стариковская память — это всего лишь ветхое вместилище самых последних происшествий. Я тщетно пытался восстановить в памяти «недостающее звено». Неожиданно для себя я заметил скамейку — одну-единственную на всю эту негостеприимную платформу. На скамейке сидела леди, и в моей памяти вновь живо представилась давняя сцена.
«Да-да, — подумал я. — Эта пустынная платформа полна для меня самыми добрыми воспоминаниями о дивной подруге! Она тоже сидела на этой самой скамье и любезно предложила мне присесть, процитировав что-то такое из Шекспира — увы, забыл, что именно». Я попытался воплотить в жизнь идею Графа о драматическом взгляде на Жизнь и подумал, что эта фигурка вполне могла бы быть леди Мюриэл… Впрочем, мне ужасно не хотелось так скоро обмануться в своих ожиданиях!..
Тем не менее я быстрым шагом зашагал по платформе, чтобы убедиться «своими собственными глазами» (как говорят дети), а вдруг эта случайная пассажирка на платформе и есть незабвенная леди Мюриэл! Леди сидела отвернувшись в противоположную сторону, что еще более интриговало меня; но, когда я огляделся вокруг, чтобы продлить приятную иллюзию, леди внезапно повернулась ко мне, и я тотчас узнал ее. Это и в самом деле была леди Мюриэл!
В моей памяти живо представилась та самая давняя сцена; рядом, словно воскрешая и продолжая минувшее, сидел тот же старик, которого — о, я хорошо это запомнил! — так грубо прогнали с платформы, чтобы освободить место для титулованного пассажира. Все то же самое, за исключением одной детали: старик на этот раз не плелся по платформе, а сидел рядом с леди Мюриэл и о чем-то с ней разговаривал! «Да-да, уберите ее в свой кошелек, — говорила леди, — и не забудьте истратить ее за здоровье Минни! А когда будете ей что-нибудь покупать, выберите что-нибудь нужное и полезное! И еще передайте ей, что я ее помню и люблю!» — Говоря это, она была настолько увлечена, что, хотя звук моих шагов и заставил ее поднять голову и обернуться, она узнала меня не сразу.
Подойдя, я приподнял шляпу, и на ее очаровательном лице тотчас заиграла знакомая радостная улыбка, которая до такой степени напомнила мне личико Сильвии, когда я в последний раз видел ее в Кенсингтон-гарден, что я не смог скрыть удивления.
О, леди и не подумала намекнуть старику, что он здесь лишний. Напротив, она тотчас встала и пошла рядом со мной по платформе. Разговор наш, продолжавшийся минуты две-три, был совершенно банальным и, что называется, ни о чем, напомнив мне разговор двух незнакомых друг с другом гостей в какой-нибудь светской гостиной в Лондоне. Мы оба умело сдерживали себя, не касаясь тем, действительно интересовавших и сблизивших нас когда-то.
Пока мы беседовали, к платформе подошел эльфстонский поезд; станционный смотритель закричал: «Пожалуйте сюда, госпожа! Пора!», и мы с леди поспешили к дальнему концу поезда, где красовался один-единственный вагон первого класса. Проходя мимо опустевшей скамьи, леди Мюриэл заметила, что на ее сиденье лежал тот самый кошелек, в который старик так бережно положил подарок леди. Сам владелец кошелька, не подозревая о своей потере, осторожно, с помощью других пассажиров, поднимался в поезд. Леди мигом схватила кошелек.
— Бедный старик! — воскликнула она. — Нет, нельзя допустить, чтобы он вот так уехал и потом всю жизнь жалел об этой потере!
— Давайте лучше я сбегаю! Я бегаю быстрее! — крикнул я.
Но леди уже была на полпути к вагону; она летела (слово «бежала» слишком медленно для этого движения, напоминающего полет фей) по платформе, оставив меня далеко позади.
Не успел я отдышаться после отчаянного рывка, как она уже вернулась обратно. Когда же вошли в свой вагон и уселись, леди с улыбкой спросила:
— Вы и в самом деле считаете, что бегаете быстрее меня?
— Нет, разумеется, нет! — отвечал я. — Я признаю себя виновным и покорно повергаюсь к стопам Двора, умоляя о прощении!
— Двор вас прощает — на этот раз! — При этих словах в ее голосе вместо шутливой игривости послышалась искренняя печаль.
— Да, вид у вас далеко не блестящий! — заметила она. — Право, когда вы уезжали от нас, вы казались куда бодрее. Думаю, Лондон не самое подходящее место для вас.
— Видимо, всему виной лондонский воздух, — заметил я, — а может, слишком упорный труд или моя одинокая жизнь; как бы там ни было, в последнее время я и впрямь чувствую себя неважно. Но Эльфстон, надеюсь, скоро поставит меня на ноги. Артур — он как-никак мой врач, вы же знаете — предписывал мне «побольше озона, свежее молоко и приятное общество»!
— Приятное общество? — переспросила леди Мюриэл, словно отказываясь верить собственным ушам. — Ну, не знаю, сможем ли мы подыскать вам такое общество в нашем бедном городишке! У нас ведь так мало соседей. А что касается молока — можете на нас положиться. Его поставляет нам моя старая приятельница миссис Хантер; ее домик — там, на склоне холма. О качестве молока можете не беспокоиться. Малышка Бесси, дочка миссис Хантер, каждый день бегает в школу как раз мимо окон вашей комнаты. Она и будет вашей молочницей.
— Буду рад последовать вашим советам, — отвечал я, — и завтра же распоряжусь на сей счет. А что касается прогулок — Артур, насколько я знаю, большой любитель бродить пешком.
— Да, прогулка самая приятная — что-нибудь около трех миль.
— А теперь позвольте мне ответить вам любезностью на любезность. Мне кажется, вы тоже выглядите не блестяще.
— Увы, это правда, — отвечала она упавшим голосом. По ее лицу пробежала тень печали. — В последнее время мне пришлось пережить немало неприятностей. Об этом я как раз и собиралась посоветоваться с вами, но так и не решилась написать вам. Так что я очень рада такой удачной возможности!
— Как вы думаете, — заговорила она после небольшой паузы, делая над собой усилие, что было совершенно непривычным для нее, — является ли обещание, данное наедине, обязательным раз и навсегда — разумеется, за исключением тех случаев, когда его исполнение влечет за собой явный грех?
— В данном случае трудно говорить о каких-то исключениях, — отвечал я. — На мой взгляд, эта область юриспруденции была и остается исключительно вопросом правды и неправды…
— Но имеет ли это принципиальное значение? — нетерпеливо прервала меня она. — Когда я размышляю об учении Библии, мне всегда приходят на память изречения типа «не лжесвидетельствуй».
— Я тоже думал об этом, — отвечал я, — и на мой взгляд, сущность лжи состоит в том, чтобы обмануть кого-то. Если же вы даете обещание, намереваясь исполнить его, вы поступаете по чести. И если вы впоследствии все же вынуждены нарушить свое обещание, то это не связано с сознательным обманом. Я лично не считаю это намеренной ложью.
Опять наступила долгая пауза. Лицо леди Мюриэл было странно непроницаемым: на нем мелькнула тень радости и сомнения. Мне ужасно не терпелось узнать, связан ли этот вопрос (как я начал подозревать) с разрывом отношений с капитаном (точнее — уже майором) Линдоном или нет.
— Вы избавили меня от тяжкого бремени опасений, — проговорила она. — Но в любом случае это нехорошо. Не могли бы вы припомнить какое-нибудь место, осуждающее за это?
— О, подойдет любое, где говорится о том, что долги надо платить. Если А обещал что-то В, В вправе иметь претензии к А. И если А нарушит свое обещание, его грех гораздо ближе к воровству, чем к лжи.
— О, это для меня совершенно новый взгляд, — проговорила леди, — и он мне кажется весьма убедительным. Впрочем, мне не хочется вдаваться в излишние подробности с такими старыми друзьями, как вы! Ведь мы с вами старые друзья, не так ли? Знаете, мне кажется, наши отношения начались с того, что мы сразу стали старыми друзьями! — проговорила она шутливым тоном, чтобы скрыть слезы, блестевшие в ее глазах.
— Благодарю вас за добрые слова, — отвечал я. — Мне очень приятно считать вас своим старым другом («Хотя вы выглядите совсем молодо!» — непременно добавил бы я, беседуя с любой другой дамой; но мы с леди Мюриэл чувствовали, что для нас время комплиментов и тому подобных банальностей давно прошло).
Поезд остановился на какой-то станции, и в вагон вошло трое пассажиров. Поэтому до самого конца поездки мы не проронили больше ни слова.
По приезде в Эльфстон леди охотно приняла мое предложение прогуляться пешком, и мы, отправив багаж: ее — со слугой, встречавшим леди на станции, а мой — с одним из носильщиков, — зашагали по знакомым улочкам, воскрешавшим в моей памяти столько приятных воспоминаний. Леди Мюриэл предложила вернуться к нашему разговору — к тому самому моменту, когда нам пришлось прервать его.
— Вам, конечно, известно о моей помолвке с кузеном Эриком. А вы слышали?..
— Да-да, — прервал я ее, чтобы избавить от страданий, которые мог причинить ей рассказ о печальных подробностях этого дела. — Я слышал, что с этим все кончено.
— Мне хотелось бы рассказать, как было дело, — заметила леди, — поскольку это и есть та самая тема, о которой я хотела бы с вами посоветоваться. Я давно заметила, что мы расходимся с ним во взглядах на религиозную жизнь. Его христианские идеалы слишком туманны, да и само бытие Божие он относит куда-то к области грез и фантазий. Но на его жизни это никак не сказывалось! Я убедилась, что даже полный атеист, вслепую блуждающий по свету, может вести самую чистую и благородную жизнь. А если вспомнить, что добрые дела… — Тут она резко умолкла и порывисто отвернулась.
— Абсолютно с вами согласен, — проговорил я. — Разве мы не помним обетование Спасителя о том, что такая жизнь непременно приведет к свету?
— Да-да, я помню об этом, — упавшим голосом отвечала леди, по-прежнему отвернувшись от меня. — Я говорила ему об этом. А он отвечал, что готов уверовать ради меня. Да, ради меня он пытался смотреть на вещи моими глазами. Но все это ложь! — взволнованно продолжала она. — Бог не принимает подобных побуждений! И все же причиной разрыва была не я. Я знала, что он любит меня, я дала обещание, и вот…
— Так, значит, он сам пошел на разрыв?
— Он освободил меня от обещания. — Леди повернулась ко мне; к ней опять вернулось ее привычное спокойствие.
— Тогда в чем же трудность?
— В том, что он, как мне кажется, сделал это не по доброй воле. Допустим, он поступил не по своей воле, а лишь для того, чтобы развеять мои сомнения. Разве в таком случае не остаются в силе все его претензии ко мне? А мое обещание? Оно ведь тоже сохраняет всю свою силу! Правда, отец говорит, что нет; но я никак не могу избавиться от мысли, что он сказал это только из любви ко мне. А больше спросить мне просто некого. О, у меня полно приятелей и подруг, с которыми так весело прогуляться в солнечную погоду; но нет друзей на пасмурные дни, нет старых друзей — таких, как вы!
— Позвольте мне подумать, — проговорил я. Несколько минут мы шли молча. Я, чувствуя, что мое сердце переполнено состраданием к этой чистой и благородной душе, никак не мог разобраться в путанице самых противоречивых порывов.
«Если она действительно любит его (наконец-то мне удалось найти ключ к этой злосчастной теме), почему же она не слышит в этом глас Божий? Может, она не верит, что послана ему, как был послан Анания слепцу Саулу, чтобы послужить ему очами». Мне опять показалось, что я слышу шепот Артура: «Что знаешь ты, о женщина, что думаешь спасти мужа своего?» И я прервал молчание теми же самыми словами: «Если вы действительно его любите…»
— Увы, нет! — взволнованно прервала она меня. — Во всяком случае — не в такой мере. Когда я давала ему обещание, мне казалось, что люблю; но я была тогда слишком молода и не умела разобраться в собственных чувствах. А теперь во мне всякое чувство к нему умерло. Так что Любовь можно считать причиной нашего сближения только с его стороны; с моей же — всего лишь Долг!
Опять наступило долгое, томительное молчание. Мои мысли окончательно запутались. Тем временем леди сама нарушила молчание:
— Только не поймите меня превратно! — сказала она. — Если я говорю, что мое сердце не принадлежит ему, это не значит, что я отдала его кому-то еще! Пока еще я ощущаю себя связанной с ним, но, когда почувствую, что совершенно свободна пред очами Божьими и могу полюбить другого мужчину, я никогда больше не погляжу ни на кого — в этом смысле, разумеется. Нет, я скорее умру! — Я с удивлением взглянул на нее, не подозревая, что в душе моей приятельницы могут кипеть столь бурные страсти.
Я счел за благо промолчать, и мы подошли к воротам Дворца. Чем дольше я размышлял, тем яснее мне становилось, что никакой зов Долга не стоит такой жертвы — а речь шла о счастье всей жизни, — которую она готова была принести. Я попытался донести эту мысль до ее сознания, добавив несколько предостережений о тех опасностях, которые угрожают брачному союзу, лишенному взаимной любви.
— На мой взгляд, единственный серьезный аргумент, на который стоит обращать внимание, — заметил я, — это его нежелание сразу же освободить вас от данного обещания. Я долго размышлял над этим аргументом и пришел к выводу, что он никак не влияет на окончательное решение вашего кузена. Я убежден, что вы совершенно свободны и вправе поступать как вам угодно.
— Весьма вам признательна, — серьезным тоном произнесла леди. — Поверьте, я говорю искренне! Мне никак не удавалось найти точные слова! — И тема, по обоюдному согласию, была снята с повестки дня. И лишь через какое-то время я понял, что эта беседа помогла леди окончательно развеять сомнения, так долго мучившие ее.
У ворот мы простились, и я отправился к Артуру, с нетерпением ожидавшему моего возвращения. А вечером, что называется на сон грядущий, я узнал все подробности этой истории: как он со дня на день откладывал свой отъезд, инстинктивно чувствуя, что просто не может уехать отсюда до тех пор, пока судьба не решит окончательно вопрос о свадьбе; как велись приготовления к свадьбе, и испытал неизъяснимое волнение, когда все вдруг прекратилось и он узнал (кстати сказать, от самого майора Линдона, пожелавшего проститься с ним), что помолвка по обоюдному согласию расторгнута; как он тотчас отказался от всех своих планов уехать на край света и решил остаться в Эльфстоне на год-другой, пока не исполнятся или не развеются окончательно его новые надежды; и как он с того самого достопамятного дня решил избегать всяких встреч с леди Мюриэл, опасаясь задеть ее чувства, пока не получит доказательства того, что она с уважением относится к нему.
— С тех пор прошло уже около шести недель, — заметил он в заключение, — и мы начали встречаться и видеться как прежде, избегая мучительных воспоминаний. Я все собирался написать тебе, но откладывал, со дня на день ожидая ответа, чтобы рассказать о более важных новостях!
— Да откуда же им взяться, более важным, болван ты этакий, — проворчал я, — если ты даже не повидался с ней? Ты что, приглашения от нее ожидал, что ли?
Артур смущенно улыбнулся.
— Да нет, конечно, — отвечал он. — Этого ожидать я не вправе. Просто я безнадежный трус, ты ведь знаешь!
— И что же ты слышал насчет причин расторжения помолвки?
— Да причины самые разные, — отвечал Артур, загибая пальцы на руке. — Во-первых, оказалось, что она красится чем-то таким; и помолвку расторг он. Затем выяснилось, что он тоже красится… чем-то другим; и от помолвки отказалась она. Потом обнаружилось, что майор — завзятый картежник, и помолвку расторг уже Граф. Затем Граф чем-то обидел или даже оскорбил его, и от помолвки отказался сам майор. Главное, что она расторгнута, а все остальное — чепуха!
— Надеюсь, ты узнал об этом из надежного источника, не так ли?
— О да, разумеется! Я узнал это под строжайшим секретом! Если эльфстонское общество и страдает от недостатка чего-то, то уж никак не от недостатка скандальных слухов!
— Да и не от скрытности тоже. Нет, если говорить всерьез, тебе действительно известны настоящие причины разрыва?
— Нет конечно. Я могу лишь догадываться.
Я почувствовал себя не вправе делиться секретами с ним и счел за благо переменить тему, заведя речь о том, где мне достать хорошего молока. Мы решили, что завтра мне надо сходить на ферму к Хантерам. Артур обещал проводить меня: ему, видите ли, по пути. А потом он опять займется своими будничными делами.
.
____________________________________________________
Перевод Андрея Москотельникова (2009):
ГЛАВА II
Благовест Любви
— Железнодорожный узел Фейфилд! Пересадка на Эльфстон!
Что за смутные воспоминания, связанные с этими простыми словами, вызвали наплыв радостных мыслей, захлестнувших моё сознание? Из вагона я выбрался в счастливом возбуждении, причина которого мне самому вначале была непонятна. Да, раньше я уже проделал точно такое же путешествие и в такое же самое время суток шесть месяцев назад, но ведь с тех пор столько всего произошло, а память старика слабо удерживает недавние события, поэтому напрасно я искал это «недостающее звено». Внезапно мой взгляд упал на скамью — единственную на этой унылой платформе — и на сидящую на ней девушку; тут-то и вспыхнула в моём мозгу забытая сцена, да так живо, словно всё повторилось вновь.
«Вот и ответ, — подумал я. — Эта убогая платформа полна для меня памяти о той давней встрече! Она сидела на этой самой скамье и приглашала меня присесть рядышком цитатой из «Гамлета»… Забыл, какой. А что если применить графский метод Драматизации Жизни — представить Жизнь эдакой Пьесой, вообразив, будто эт0а фигура принадлежит леди Мюриел, да подольше не возвращаться к действительности!»
И я зашагал вдоль платформы, изо всей силы воображая («понарошку», как говорят дети), что обыкновенная пассажирка, сидящая на скамье, не кто иная как леди Мюриел, которую я при этом старательно вспоминал. Её лицо было повёрнуто в другую сторону, что только способствовало продуманному самообману, в котором я упражнялся, однако невзирая на всё моё старание тоже глядеть в другую сторону, чтобы продлить приятную иллюзию, мне неминуемо предстояло, дойдя до конца платформы и развернувшись идти назад, увидеть пассажирку в лицо. Это и была леди Мюриел!
Забытая сцена теперь живо предстала моей памяти, и чтобы сделать её повторение ещё более невероятным, рядом с ней оказался тот самый старик, которого, как я теперь припомнил, в первый раз грубо согнал со скамьи станционный смотритель, чтобы освободить место для титулованной приезжей. Тот, да «с отличием». Он уже не ковылял по платформе на дрожащих ногах, но как ни в чём не бывало сидел рядом с леди Мюриел и впридачу разговаривал с нею!
— Ну же, кладите в кошелёк, — говорила она, — и помните, что вы должны потратить это на Минни. Обязательно принесите ей что-нибудь полезное, что-нибудь по-настоящему нужное! И привет от меня! — Она произносила эти слова с таким увлечением, что хотя звук моих шагов заставил её поднять на меня глаза, в первую минуту она меня не признала.
Приблизившись, я приподнял шляпу, и тут её лицо осветилось неподдельной радостью, отчего мне тот час вспомнилось ясное личико Сильвии — там, на Кенсингтон-Гарденз. Я совершенно опешил. А она, вместо того чтобы побеспокоить бедного старичка, сидевшего рядом, сама вскочила со скамьи, и вот уже мы вдвоём принялись расхаживать взад-вперёд по платформе. Минуту-другую наша беседа была пустой и бессодержательной, словно мы были всего-навсего двумя случайными гостями, сошедшимися в заурядной лондонской гостиной; похоже было, что каждый из нас опасается задевать те скрытые в глубине нити, что связали наши жизни вместе.
Пока мы разговаривали, к платформе подкатил Эльфстонский поезд. Повинуясь подобострастному напоминанию станционного смотрителя («Сюда, миледи! Прошу поторопиться!»), мы направились в самый конец платформы, где находился единственный вагон первого класса. Когда мы поравнялись с опустевшей скамьёй, леди Мюриел заметила лежащий на ней кошелёк, в который недавно так тщательно был упрятан её дар. Владелец кошелька, совершенно не догадываясь о своей потере, влезал, поддерживаемый кондуктором, в вагон на другом конце поезда.
— Вот растяпа! — воскликнула она. — Неужто так и уедет, чтобы дома обнаружить пропажу!
— Давайте я возьму кошелёк и сбегаю к нему. У меня это получится быстрее.
Но она была уже на полпути к нему. Она летела («бежала» — слишком обыденное слово для её движений, подобных порханию феи) с такой стремительностью, что в любом случае безнадёжно оставила бы меня позади.
Вернулась она скорее, чем я закончил своё дерзкое хвастовство насчёт бега наперегонки, и пока мы взбирались в наш вагон, проговорила с притворной скромностью:
— Так вы считаете, что могли бы сделать это быстрее?
— Куда там! — ответил я. — Признаю себя виновным в преувеличении и отдаюсь на милость суда!
— Суд будет снисходителен — на этот раз! — Тут игривость в её поведении сменилась обеспокоенностью. — У вас неважный вид! Когда вы нас покидали, то вид у вас был здоровее. Подозреваю, что Лондон не пошёл вам на пользу.
— Должно быть, лондонский воздух виноват, — сказал я. — Или утомительная работа. Или моя слишком одинокая жизнь. Но как бы то ни было, а в последнее время я и впрямь чувствую себя неважно. Но Эльфстон мигом меня излечит. Предписания Артура таковы — а он, как вы понимаете, мой врач, и сегодня утром я получил от него весточку, — побольше озона, парное молоко и главное — приятное общество!
— Приятное общество? — сказала леди Мюриел с весёлым удивлением. — Уж и не знаю, где нам его для вас сыскать! На соседей мы небогаты. Но парное молоко мы вам раздобудем. У моей давней приятельницы миссис Хантер, что живёт на холме. Её дочь Бесси каждый день по дороге в школу проходит мимо вашего дома. Так что посылать вам молоко будет для них проще простого.
— С удовольствием последую вашему совету, — ответил я. — Завтра же схожу к ним и договорюсь. Да и Артуру, я-то знаю, не помешает прогулка.
— Прогулка будет нетрудна, вот увидите — не больше трёх миль.
— Что ж, раз мы решили этот вопрос, позвольте вернуть вам ваше замечание. На мой взгляд, у вас тоже не очень здоровый вид.
— Увы, это так, — тихо ответила она, и её лицо внезапно потемнело. — В последнее время мне пришлось нелегко. Я давно хотела посоветоваться с вами на этот счёт, но написать у меня рука не поднималась. И я так рада теперешней возможности!
— Считаете ли вы, — начала она после минутного молчания и с видимым замешательством, столь для неё нехарактерным, — что обещание, которое человек дал обдуманно и, в общем, официально, непременно нужно выполнить — за исключением, разве что, случаев, когда для этого требуется совершить что-нибудь откровенно низкое?
— И вправду, другие исключения на ум не приходят, — признался я. — По-моему, тут возможна единственная зацепка: искренне или нет давалось обещание…
— Но так ли это? — нетерпеливо перебила она меня. — Я всегда полагала, что учение Библии на этот счёт содержится в словах «не лгите друг другу».
— Я размышлял над этим вопросом, ответил я, — и мне видится, что сущность лжи заключается в намерении обмануть. Если вы даёте обещание с намерением неукоснительно его исполнить, тогда вы, конечно же, даёте его искренне, и если впоследствии вы нарушаете обещание, это не имеет никакого отношения к обману. Я бы не назвал такого человека лжецом.
Вновь на минуту воцарилось молчание. По лицу леди Мюриел трудно было разобрать, о чём она думает — мне казалось, что мой ответ пришёлся ей по душе, но одновременно вызвал новые вопросы; и мне страшно захотелось узнать, не связана ли её озабоченность (как я уже заподозрил) с разрывом помолвки с капитаном (теперь майором) Линдоном.
— Вы сняли у меня с души тяжёлый груз, — призналась она, — но нарушать обещания всё-таки нехорошо. А вы можете привести какие-нибудь примеры?
— Да любые, где речь идёт о том, чтобы платить долги. Если один человек что-то пообещал другому, то этот второй имеет к первому иск. И низость, совершённая первым человеком, когда он нарушил своё обещание, скорее наводит на мысль о краже, чем о лжи.
— Это ново… для меня, во всяком случае, — сказала она, — но тоже кажется верным. Однако, не хочу рассуждать отвлечённо с таким старым другом как вы. А мы ведь старые друзья, по-своему. Вы знаете, мне кажется, что мы начали, как старые друзья! — добавила она тем весёлым тоном, который так не вязался со слезами, блестевшими у неё в глазах.
— От всей души благодарю вас за эти слова! — ответил я. — Мне ведь и самому всегда приятно было думать о вас, как о старом друге. — В случае любой другой девушки неизбежным было бы продолжение: «…хоть “старая” — это не про вас!» — однако мы с леди Мюриел давно оставили позади те времена, когда разговор следовало сдабривать комплиментами и прочими светскими банальностями.
Тут поезд остановился на какой-то станции, и в вагон вошли два-три пассажира, поэтому до самого конца путешествия мы больше не разговаривали.
По прибытии в Эльфстон леди Мюриел с готовностью приняла моё предложение пройтись пешком, а потому как только наш багаж оказался пристроен — её вещи подхватили слуги, дожидавшиеся леди Мюриел на станции, а мои какой-то носильщик, — мы сразу же отправились по знакомым тропинкам, связанным в моей памяти со столькими приятными приключениями. Леди Мюриел немедленно возобновила разговор с того самого места, на котором он был прерван.
— Вы ведь знаете: я была помолвлена с моим кузеном Эриком. А вот известно ли вам…
— Да, — перебил я, желая уберечь её от изложения болезненных подробностей. — Я слышал, что всё закончилось ничем.
— Мне хочется рассказать вам, как всё случилось, — продолжала она, — поскольку это и есть то дело, по которому я хотела просить у вас совета. Я давно поняла, что мы с ним не сходимся убеждениями. Его представления о христианстве довольно смутны, и даже по вопросу о существовании Бога он пребывает, я бы сказала, в полном тумане. Но это не отразилось на его жизни! Теперь-то я не отрицаю, что даже самый закоренелый атеист способен вести чистую и возвышенную жизнь, хотя бы и двигаясь наощупь. Если бы вы знали половину тех добрых дел… — она внезапно остановилась и отвернула голову.
— Полностью с вами согласен, — сказал я. — И разве наш Спаситель не обещал нам, что такая жизнь непременно приведёт к свету?
— Да, я знаю, — сказала она срывающимся голосом, всё ещё не поворачивая ко мне лица. — Я говорила ему то же самое. Он ответил, что непременно уверовал бы ради меня, если бы мог. И что он очень хотел бы, ради меня, увидеть всё моими глазами. Какая чушь! — с горячностью воскликнула она. — Разве стоят чего-то подобные мелочные побуждения? И потом, это вовсе не я расторгла помолвку. Я знала, что он меня любит, и я ему обещала, и…
— Так значит, это он расторг помолвку?
— Он вернул мне моё слово. — Тут она вновь взглянула мне в лицо, уже обретя прежнюю сдержанность манер.
— Тогда в чём же дело?
— А в том, что я не верю, будто он сделал это по доброй воле. Ну предположим, что он сделал это против воли, просто чтобы успокоить мои сомнения, — ведь в этом случае его притязания на меня остаются такими же законными, как и прежде? И разве освободилась я от данного мной слова? Отец говорит, что освободилась, но я боюсь, что он пристрастен из родительской любви. И спросить больше не у кого. У меня много друзей, друзей для светлого солнечного дня, а не таких, которые нужны, когда жизнь затягивается тучами и надвигается гроза; не таких старых друзей, как вы.
— Позвольте подумать, — сказал я, и некоторое время мы шли молча, пока, поражённый в самое сердце видом горчайшего испытания, которое пало на эту чистую и возвышенную душу, я напрасно искал выход из запутанного клубка конфликтующих мотивов.
«Если она искренне его любит, — вот я и ухватил, казалось, ключ к проблеме, — не есть ли это глас Господа, обращённый к ней? Может ли она не понимать, что послана ему как Анания был послан Саулу в его слепоте, чтобы тот мог прозреть?» И вновь мне почудилось, будто я слышу шёпот Артура: «Почему ты знаешь, жена, не спасёшь ли мужа?» И я нарушил молчание.
— Если только вы искренне его любите…
— Но я не люблю! — воскликнула она, не дав мне договорить. — По крайней мере, не в том смысле. Мне кажется, я любила его, когда давала обещание, но тогда я была ещё очень молода… это трудно объяснить. Но каково бы ни было моё чувство, оно теперь умерло. С его стороны побуждение — это Любовь, с моей же — Долг!
И вновь наступило молчание. Клубок мыслей запутался пуще прежнего. На этот раз тишину нарушила она.
— Поймите меня правильно. Когда я сказала, что моё сердце ему не принадлежит, я не имела в виду, что у меня есть кто-то другой. Я и сейчас чувствую себя связанной только с ним, и пока я не уверюсь, что долг больше не препятствует мне полюбить кого-либо другого, ни о ком я даже не помыслю — с этой точки зрения, я хочу сказать. Скорее умру!
Я и не предполагал, что мой нежный друг способна на такие страстные признания.
Больше я не позволял себе высказываться вслух, пока мы не подошли к воротам Усадьбы, однако чем дольше я размышлял, тем яснее мне виделось, что зов Долга вовсе не имеет права требовать какой-то жертвы — а особенно счастья всей жизни, — на которую она готова была пойти. Я попытался пояснее изложить ей свою точку зрения, добавив некоторые предостережения по поводу опасности, которая непременно подстерегала бы союз, коему недостаёт обоюдной любви.
— Единственный довод, который можно привести «за», — добавил я в конце, — так это предположительное сожаление вашего майора, когда он возвращал вам слово. Сейчас я мысленно придал этому аргументу самый полный вес, и мой вывод таков, что он не может повлиять на права сторон или отменить освобождение, которое он вам дал. Я убежден в том, что вы абсолютно свободны поступать так, как считаете в настоящее время правильным.
— Как я вам благодарна! — с порывом воскликнула она. — Поверьте мне! Не могу даже выразить! — И эта тема по общему согласию была закрыта; только много дней спустя мне стало ясно, что наша дискуссия и в самом деле помогла развеять сомнения, которые так долго отравляли ей жизнь.
У ворот Усадьбы мы расстались; Артура я нашёл нетерпеливо дожидающимся моего прибытия, и перед тем как мы разошлись по своим спальням, я услышал от него всю историю: как он откладывал отъезд со дня на день, чувствуя себя не в силах сняться с места, пока совершённое у него на глазах бракосочетание не решит его судьбу безвозвратно; как подготовка к свадьбе и волнения в округе внезапно прекратились и он услышал от майора Линдона (который зашёл к нему проститься), что помолвка расторгнута по обоюдному согласию; как он тот час же отказался от своего намерения ехать за море и решил остаться в Эльфстоне ещё год-другой, пока его вновь пробуждённые надежды не воплотятся в жизнь или не рухнут окончательно; и как с того памятного дня он стал избегать любых встреч с леди Мюриел из опасения выдать свои чувства прежде, чем у него появятся недвусмысленные свидетельства того, как она сама к нему относится. «Но вот уже скоро шесть недель, как всё случилось, — добавил он в заключение, — и теперь мы снова можем видеться как и раньше, словно ничего этого не было. Я бы рассказал тебе обо всём в письме, да только день ото дня всё надеялся, что мне будет больше о чём рассказать!»
— Да откуда же возьмётся больше, недотёпа, — с дружеской нежностью пожурил его я, — коли ты близко к ней не подходишь? Неужто ожидаешь, что она сама сделает тебе предложение?
Артур невольно улыбнулся.
— Нет, — сказал он, — этого я не жду. Но я неизлечимый трусишка. Теперь и сам это вижу!
— А причина, причина? Скажи, передавали тебе, по какой причине они расторгли помолвку?
— По многим причинам, — ответил Артур и принялся перечислять по пальцам. — Во-первых, выяснилось, что она вот-вот умрёт от… чего-то там, поэтому он расторг помолвку. Во-вторых, разведали, что он вот-вот умрёт от… чего-то другого, поэтому она расторгла помолвку. Затем всплыло, что майор — закоренелый картёжник, поэтому граф расторг помолвку. Далее… граф оскорбил его, поэтому майор расторг помолвку. Да, если всё перебрать, то какая уж тут помолвка!
— И всё это известно тебе из самых надёжных источников, не правда ли?
— О, конечно! И сообщено под строжайшим секретом! Эльфстоновское общество отнюдь не страдает от недостатка информации!
— И от сдержанности, я бы добавил. Нет, серьёзно, тебе известна настоящая причина?
— Я в полной темноте.
Вносить свет я чувствовал себя не вправе, поэтому перевёл разговор на менее захватывающий предмет — парное молоко, и мы сошлись на том, что завтра же утром я отправлюсь на ферму Хантера и Артур проводит меня часть пути, прежде чем вернуться к своим профессиональным обязанностям.
.
____________________________________________________
Пересказ Александра Флори (2001, 2011):
ГЛАВА ВТОРАЯ
СНОВА о ЛЮБВИ
– Фейфилд, узловая! Пересадка на Эльфилд!
Почему от этих обычных слов в душе моей встрепенулся рой светлых воспоминаний? Не знаю, но я вышел из вагона в радостном волнении. Всё как полгода назад, даже час тот же самый. И всё не так. Не войдешь в один поток дважды. И, кроме того, память старика устроена особым образом: она может установить четкую систему связей с событиями недавнего прошлого, но для этого нужно всего лишь связующее звено. Я поискал его, но тщетно. И вдруг мой взгляд упал на пустую скамейку – всё стало на свои места в магниевой вспышке памяти. И всё как будто вернулось в исходную точку.
«Да, – подумал я, – эта пустая для всех платформа для меня переполнена – ее заполняет память о дорогом для меня существе. Она сидела на этой скамейке и предложила мне сесть рядом. Она вспомнила какую-то цитату из Шекспира – только вот какую? Последуем примеру Графа и попробуем превратить жизнь в трагедию… то есть представить жизнь как драму и вообразить, что передо мной Леди Мюриэл. Надеюсь, это состояние не пройдет слишком быстро.
И я стал прогуливаться по платформе, «воображая», что случайная пассажирка на скамье – это и есть Леди Мюриэл. Она смотрела в другую сторону, и легко было обмануться, а я рад был обманываться. Я долго не решался посмотреть туда из опасения рассеять приятную иллюзию. Но нельзя было тянуть до бесконечности, и я осмелился. Это была она – Леди Мюриэл собственной персоной!
И тогда в моем сознании произошло то, чего я так добивался: восстановилась целиком вся сцена (вернее, создалась ее точная копия: ничто не повторяется буквально). Я даже начал искать взглядом старца, которого начальник станции грубо согнал со скамейки, обозвав «персоной нон грата», – чтобы освободить место для Леди Мюриэл. И я увидел его! Странно, что я не заметил его сразу. Что бы это значило? Да, всё было точно так же. Или почти так же, потому что сейчас он не ковылял по платформе, а сидел рядом с Леди Мюриэл, и она говорила ему: «Положите к себе в кошелек. Это для Минни. Сделайте для нее что-нибудь хорошее. И передайте, что я люблю ее». Она была занята чем-то своим и сначала не обратила на меня внимания. Услышав мои шаги, она, впрочем, обернулась, подняла голову, но не узнала меня.
Приблизившись, я приподнял шляпу, и лицо Леди просияло, опять напомнив мне личико Сильви, когда мы встретились в Кенсингтонском парке. И я вновь был изумлен этим сходством.
И, забыв про старого бедняка, она встала и начала прогуливаться со мной по платформе. С минуту или две мы вели обычную светскую беседу. Внутренне мы как будто съежились, держась настороже и не касаясь глубоких причин, которые связали нас.
Тем временем подошел поезд на Эльфилд, и начальник станции подобострастно намекнул: «Ваш поезд, леди!». Мы направились к вагону первого класса, как вдруг Леди Мюриэл, проходя мимо опустевшей скамьи, увидела кошелек, в который старец только что положил нечто, предназначенное для какой-то Минни. Между тем старик, ничего не подозревая, протискивался в вагон на противоположном конце платформы.
– Бедный старик! – воскликнула леди Мюриэл, бросаясь к нему. – Он забыл кошелек!
– Позвольте мне! – предложил я, полагая, что добегу быстрее. Но Леди была уже на середине платформы. Она летела на крыльях любви к ближнему. Простите за столь тривиальное сравнение, но слово «бег» не подходит, чтобы описать движение этой, извините за выражение, юной феи. Безнадежно было бы гнаться за ней. Она вернулась прежде, чем я успел осознать всё это.
Когда мы уже сидели в вагоне, Леди спросила:
– Вы действительно думали, что добежите быстрее?
– О нет! – вынужден был признать я. – Не ведал, что говорил. Обвиняемый умоляет о снисхождении.
– Суд принимает ваше ходатайство! – она вдруг стала серьезной. – Как ваше здоровье, сэр? Вы изменились со времени нашей последней встречи. Боюсь, лондонская жизнь не идет вам на пользу.
– Это всё лондонский смог, – ответил я. – Или чересчур усердная служба. Или просто одиночество. Так или иначе, вы правы, я в последнее время чувствовал себя не слишком хорошо. Но воздух Эльфилда возродит меня. Предписания Артура – он ведь мой врач, как вам известно, и я утром получил от него письмо… Так вот, его предписания: озон, парное молоко и приятное общество – неограниченно.
– Приятное общество? – переспросила Леди Мюриэл. – На этот счет ничего сказать не могу. В том смысле, что соседей у нас немного. Зато парное молоко вам обеспечено, и самого отменного качества. У моей старой подруги миссис Хантер – она живет по ту сторону холма – отличное молоко. Ее младшая дочь – малютка Бесс – ходит в школу как раз мимо вашего дома.
– С удовольствием воспользуюсь вашим советом, – сказал я. – Завтра же нанесу им визит. Думаю, что Артур возражать не будет.
– Прогулка вас не утомит, – добавила Леди. – Всего три мили.
– Вот и отлично. Этот пункт мы уладили. Теперь позвольте перенести ваше замечание на вас самих. У вас тоже не очень безмятежный вид, не так ли?
– Боюсь, что вы правы, – сказала она, понизив голос, и ее лицо вдруг затуманилось печалью. – У меня были некоторые неприятности в последнее время. Об этом я и хотела посоветоваться с вами, но писать не решалась. Хорошо, что появилась возможность поговорить.
Она помолчала минуту и продолжала, не без затруднения подбирая слова, и это было на нее не похоже:
– Как вы думаете, если клятва дана торжественно и при всех, обязательно ли ее исполнение во всех случаях, за исключением тех, когда это чревато грехом?
– По-моему, – предположил я, – в таких ситуациях нужно думать не о том или ином частном случае. Здесь важнее общая проблема правды и лжи…
– Которая и становится принципиальной? – прервала она с нетерпением. – Я много размышляла над учением о том, что ложь есть ложь при любых обстоятельствах.
– И я думал над этим, – сказал я. – Вы полностью повторили мысль беспокойного старика Иммануила. Но, по-моему, суть вопроса в намерении обмана. Если вы даете клятву, намереваясь ее исполнить, а потом отступаете от нее, то я могу назвать такой поступок дурным, то есть скорее не очень умным, но не могу назвать его коварным, то есть предполагающим ковы с вашей стороны.
Последовала долгая пауза. По лицу Леди Мюриэл невозможно было что-то понять определенно. Она как будто успокоилась, но не окончательно. И мне очень захотелось понять, вызваны ли ее сомнения расторжением помолвки с капитаном (а ныне майором) Линдоном.
– Вы сняли камень с моей души, – сказала она. – И всё-таки здесь есть обман, так или иначе. Вы могли бы подтвердить свое мнение какими-нибудь примерами?
– Пожалуйста – любыми примерами, когда не возвращают долги! Если А нечто обещал В, то А имеет перед В несомненные обязательства, нарушение которых я бы скорее квалифицировал как присвоение чужого имущества, нежели обман.
– Очень оригинальная идея, – сказала Леди. – И в ней что-то есть. Только уместны ли недомолвки между друзьями? Ведь вы – мой старый друг… то есть, мы с вами старые друзья… Но вы, надеюсь, не сочтете меня слишком старой? – кокетливо спросила она, пытаясь скрыть неловкость.
– О, конечно! – поддержал я этот тон. – Мы с вами – настолько старые друзья, насколько уместно говорить о возрасте с дамой.
В этот момент поезд остановился, в вагон вошли два или три пассажира, и мы, старые друзья, вынуждены были замолчать.
По прибытии в Эльфилд мы распорядились насчет багажа и двинулись по знакомым переулкам, связанным с очень приятными воспоминаниями. Леди Мюриэл вернулась к разговору на том самом месте, где он был прерван.
– Вы знаете о моих обязательствах перед кузеном Эриком. Думаю, что вы слышали…
– Да, – я не стал дожидаться окончания фразы, – я слышал об этом.
– Если вы не против, я объясню вам, как это получилось, – молвила она. – Мне необходимо знать ваше мнение. Ведь наши с Эриком религиозные взгляды совпадали не во всем. У него очень смутное представление о христианстве, и даже бытие Бога он считает условностью. Но это никак не влияет на его жизнь! Теперь я чувствую, что даже абсолютный атеист может не уступать верующему в честности и благородстве. И если вы вспомните половину добрых дел… – она осеклась и опустила глаза.
– Полностью согласен с вами, – поддержал я. – И разве Спаситель недостаточно ясно говорит, что именно добрые дела – это и есть добродетель?
– Да, хотела бы я верить, – потухшим голосом сказала она, не поднимая глаз. – И я говорила ему об этом. Он ответил, что ради меня попытался бы поверить во что угодно – что мне угодно, понимаете! Но ведь это неправильно! – воскликнула она с жаром. – Господь не может признавать столь легкомысленных побуждений. И всё-таки не я разорвала помолвку, понимаете! Я знала, что Эрик любит меня, и поэтому не отказалась от обещания.
– Так, значит…
– Это он без колебаний освободил меня от слова!
К ней вернулось обыкновенное спокойствие.
– Простите, но в чем же тогда ваши сомнения?
– Видите ли, я не уверена, что он сделал это добровольно. Может быть, он хотел избавить меня от мучительных колебаний? В таком случае можно ли считать его решение окончательным? И должна ли я считать свои обязательства неизменными? Отец говорит, что нет, но, может быть, он это делает из любви? Пока я ни с кем из друзей не советовалась. У меня много друзей, но они годятся для безоблачных дней, а для пасмурной и штормовой погоды необходимы такие люди, как вы.
– Мне надо подумать, – сказал я, и несколько минут мы шли молча.
С болью в сердце я размышлял о метаниях, которые суждены этой нежной и чистой душе, и тщился размотать клубок противоречивых мыслей.
«Если она его любит, – похоже, я ухватил ключевую мысль, – не считает ли она себя орудием Всевышнего? Может, она ему послана, как Анания – Саулу в слепоте его? И еще как будто послышался мне голос Артура: «Что ты такого знаешь, жена, если надеешься спасти мужа своего?». И я сказал:
– Если вы все еще его любите…
– О нет! – поспешно прервала она. – Во всяком случае, не так, как раньше. Из-за его взглядов на религию. Но разве можно меня осуждать за то, что я давала обещание: тогда я была слишком молода! В любом случае то прежнее чувство умерло. Что для него Любовь, то для меня – Долг!
Вновь воцарилась продолжительная тишина. Клубок мыслей запутался еще сильнее. Затем молчание прервала уже она:
– Только поймите меня правильно. Когда я сказала, что мое сердце не принадлежит ему, это не значит, что оно отдано кому-то другому. Сейчас я не чувствую себя абсолютно свободной, с христианской точки зрения, чтобы любить еще кого-нибудь – я имею в виду: любить по-настоящему. Я лучше умру!
Вот уж не предполагал, что моя юная подруга способна на такие страсти!
Я не решился что-нибудь сказать по этому поводу, и молчал, пока мы не дошли до Эшли-холла. Но чем дальше, тем яснее мне становилось, что никакое чувство долга не требовало той жертвы, на которую она решалась: отказаться от счастья жизни. И мне захотелось объяснить это и ей самой. Я также попробовал обратить ее внимание на опасности, неизбежно угрожающие взаимной любви.
– Единственный аргумент в пользу этого, – сказал я в заключение, – то, что майор освобождает вас от обещания, но, возможно, сам этого не желает. Я склонен придавать этому доводу решающее значение и думаю, что вам не следует преувеличивать серьезность его решения освободить вас. Но я верю, что вы вольны действовать так, как сочтете правильным.
– Я очень благодарна вам, – сказала она искренне. – Поверьте! Жаль, что я не могу это выразить.
Я охотно поверил ей, и впоследствии оказалось, что наш разговор рассеял сомнения, которые беспокоили ее так долго.
Мы простились у ворот Эшли-холла. Потом я встретил Артура, ожидавшего моего приезда. И до поздней ночи я слушал его историю: как он ежедневно откладывал поездку, чувствуя, что ему что-то мешает сделать это с легким сердцем, как он зашел к майору Линдону попрощаться и узнал от него, что помолвка по взаимному согласию расторгнута, как он воспламенился внезапной надеждой и, в свою очередь, немедленно отказался от своих закордонских планов и решил прочно осесть в Эльфилде на год или два, как он с того самого дня избегал встреч с Леди Мюриэл, опасаясь разоблачить свои чувства раньше времени – то есть до того момента, когда она сама сможет оценить его преданность.
– И так я живу надеждой последние шесть недель, – сказал он в заключение. – Хотя мы можем встречаться с Леди Мюриэл как обычно, безо всяких этих экивоков. Я написал бы вам обо всем этом, но так надеялся, что скоро смогу сообщить еще кое-что.
– Но как же вы на это могли надеяться, умник вы эдакий, – спросил я – впрочем, скорее дружеским тоном, – если вы не видитесь с ней? Вы полагаете, что она сама придет к вам и сделает предложение?
Артур улыбнулся:
– Нет, так далеко в своих ожиданиях я не захожу. Но я так… застенчив. Теперь мне это ясно.
– И каковы причины расторжения помолвки? Что вы знаете об этом?
– Много чего говорили, – и Артур принялся загибать пальцы. – Сначала она умирала от… чего-то, и он порвал с ней. Потом он умирал от чего-то другого, и она порвала с ним. Еще болтали, что Граф оскорбил его, и майор порвал с ними. В общем, всё кончилось.
– И вы полагаете, что всё это имело место?
– О, разумеется! Мне об этом сообщили по секрету. Конечно, у эльфилдского общества есть свои недостатки, но если оно что-то говорит по секрету, не сомневайтесь: так оно и есть.
– Или нет. Ну, а серьезно? Вы что-нибудь знаете наверняка?
– Отнюдь. Я в потемках.
Я не чувствовал себя вправе мучить его дальнейшими расспросами и заговорил о другом: Леди Мюриэл посоветовала завтра сходить на ферму Хантеров договориться насчет парного молока, и Артур сказал, что проводит меня, а сам вернется домой, потому что у него осталось одно важное дело.
.
____________________________________________________
***