Рубрика «Параллельные переводы Льюиса Кэрролла»
<<< пред. | СОДЕРЖАНИЕ | след. >>>
Рис. Harry Furniss (1889).
ОРИГИНАЛ на английском (1889):
Dreams, that elude the Maker’sfrenzied grasp—
Hands, stark and still, on adead Mother’s breast.
Which nevermore shall renderclasp for clasp,
Or deftly soothe a weeping Childto rest—
In suchlike forms me listethto portray
My Tale, here ended. Thou deliciousFay—
The guardian of a Sprite thatlives to tease thee—
Loving in earnest, chiding butin play
The merry mocking Bruno! Who,that sees thee,
Can fail to love thee, Darling,even as I?—
My sweetest Sylvie we must say`Good-bye!’
CHAPTER ONE
BRUNO’S LESSONS
DURING the next month or two my solitary town-life seemed,by contrast, unusually dull and tedious. I missed the pleasant friendsI had left behind at Elveston—the genial interchange of thought—the sympathywhich gave to one’s ideas a new and vivid reality: but, perhaps more thanall, I missed the companionship of the two Fairies—or Dream-Children,for I had not yet solved the problem as to who or what they were—whosesweet playfulness had shed a magic radiance over my life.
In office-hours—which I suppose reduce most men to themental condition of a coffee-mill or a mangle—time sped along much asusual: it was in the pauses of life, the desolate hours when books andnewspapers palled on the sated appetite, and when, thrown back upon one’sown dreary musings, one strove—all in vain—to people the vacant air withthe dear faces of absent friends, that the real bitterness of solitudemade itself felt.
One evening, feeling my life a little more wearisome thanusual, I strolled down to my Club, not so much with the hope of meetingany friend there, for London was now `out of town’, as with the feelingthat here, at least, I should hear `sweet words of human speech’, and comeinto contact with human thought.
However, almost the first face I saw there was that ofa friend. Eric Lindon was lounging, with rather a `bored’ expression offace, over a newspaper; and we fell into conversation with a mutual satisfactionwhich neither of us tried to conceal.
After a while I ventured to introduce what was just thenthe main subject of my thoughts. `And so the Doctor’ (a name we had adoptedby a tacit agreement, as a convenient compromise between the formalityof `Doctor Forester’ and the intimacy—to which Eric Lindon hardly seemedentitled—of `Arthur’) `has gone abroad by this time, I suppose? Can yougive me his present address?’
`He is still at Elveston—I believe,’ was the reply. `ButI have not been there since I last met you.’
I did not know which part of this intelligence to wonderat most. `And might I ask—if it isn’t taking too much of a liberty—whenyour wedding-bells are to—or perhaps they have rung, already?’
`No,’ said Eric, in a steady voice, which betrayed scarcelya trace of emotion: `that engagement is at an end. I am still «Benedickthe unmarried man».’
After this, the thick-coming fancies—all radiant withnew possibilities of happiness for Arthur—were far too bewildering toadmit of any further conversation, and I was only too glad to avail myselfof the first decent excuse, that offered itself, for retiring into silence.
The next day I wrote to Arthur, with as much of a reprimandfor his long silence as I could bring myself to put into words, begginghim to tell me how the world went with him.
Needs must that three or four days—possibly more—shouldelapse before I could receive his reply; and never had I known days dragtheir slow length along with a more tedious indolence.
To while away the time, I strolled, one afternoon, intoKensington Gardens, and, wandering aimlessly along any path that presenteditself, I soon became aware that I had somehow strayed into one that waswholly new to me. Still, my elfish experiences seemed to have so completelyfaded out of my life that nothing was further from my thoughts than theidea of again meeting my fairy-friends, when I chanced to notice a smallcreature moving among the grass that fringed the path, that did not seemto be an insect, or a frog, or any other living thing that I could thinkof. Cautiously kneeling down, and making an ex tempore cage of my two hands,I imprisoned the little wanderer, and felt a sudden thrill of surpriseand delight on discovering that my prisoner was no other than Bruno himself!
Bruno took the matter very coolly, and, when I had replacedhim on the ground, where he would be within easy conversational distance,he began talking, just as if it were only a few minutes since last we hadmet.
`Doos oo know what the Rule is,’ he enquired, `when oocatches a Fairy, withouten its having tolded oo where it was?’ (Bruno’snotions of English Grammar had certainly not improved since our last meeting.)
`No,’ I said. `I didn’t know there was any Rule aboutit.’
`I think oo’ve got a right to eat me,’ said the littlefellow, looking up into my face with a winning smile. `But I’m not prufficklysure. Oo’d better not do it wizout asking.’
It did indeed seem reasonable not to take so irrevocablea step as that, without due enquiry. `I’ll certainly ask about it, first,’I said. `Besides, I don’t know yet whether you would be worth eating!’
`I guess I’m deliciously good to eat,’ Bruno remarkedin a satisfied tone, as if it were something to be rather proud of.
`And what are you doing here, Bruno?’
`That’s not my name!’ said my cunning little friend. `Don’too know my name’s «Oh Bruno!»? That’s what Sylvie always calls me, whenI says mine lessons.’
`Well then, what are you doing here, oh Bruno?’
`Doing mine lessons, a-course!’ With that roguish twinklein his eye, that always came when he knew he was talking nonsense.
`Oh, that’s the way you do your lessons, is it? And doyou remember them well?’
`Always can ‘member mine lessons,’ said Bruno. `It’s Sylvie’slessons that’s so dreffully hard to ‘member!’ He frowned, as if in agoniesof thought, and tapped his forehead with his knuckles. `I ca’n’t thinkenough to understand them!’ he said despairingly. `It wants double thinking,I believe!’
`But where’s Sylvie gone?’
`That’s just what I want to know!’ said Bruno disconsolately.`What ever’s the good of setting me lessons, when she isn’t here to ‘splainthe hard bits?’
`I’ll find her for you!’ I volunteered; and, getting up,I wandered round the tree under whose shade I had been reclining, lookingon all sides for Sylvie. In another minute I again noticed some strangething moving among the grass, and, kneeling down, was immediately confrontedwith Sylvie’s innocent face, lighted up with a joyful surprise at seeingme, and was accosted, in the sweet voice I knew so well, with what seemedto be the end of a sentence whose beginning I had failed to catch.
`—and I think he ought to have finished them by thistime. So I’m going back to him. Will you come too? It’s only just roundat the other side of this tree.’
It was but a few steps for me; but it was a great manyfor Sylvie; and I had to be very careful to walk slowly, in order not toleave the little creature so far behind as to lose sight of her.
To find Bruno’s lessons was easy enough: they appearedto be neatly written out on large smooth ivy-leaves, which were scatteredin some confusion over a little patch of ground where the grass had beenworn away; but the pale student, who ought by rights to have been bendingover them, was nowhere to be seen: we looked in all directions, for sometime in vain; but at last Sylvie’s sharp eyes detected him, swinging ona tendril of ivy, and Sylvie’s stern voice commanded his instant returnto terra firma and to the business of Life.
`Pleasure first and business afterwards’ seemed to bethe motto of these tiny folk, so many hugs and kisses had to be interchangedbefore anything else could be done.
`Now, Bruno,’ Sylvie said reproachfully, `didn’t I tellyou you were to go on with your lessons, unless you heard to the contrary?’
`But I did heard to the contrary!’ Bruno insisted, witha mischievous twinkle in his eye.
`What did you hear, you wicked boy?’
`It were a sort of noise in the air,’ said Bruno: `a sortof a scrambling noise. Didn’t oo hear it, Mister Sir?’
`Well, anyhow, you needn’t go to sleep over them, youlazy-lazy!’ For Bruno had curled himself up, on the largest `lesson’, andwas arranging another as a pillow.
`I wasn’t asleep!’ said Bruno, in a deeply-injured tone.`When I shuts mine eyes, it’s to show that I’m awake!’
`Well, how much have you learned, then?’
`I’ve learned a little tiny bit,’ said Bruno, modestly,being evidently afraid of overstating his achievement. `Ca’n’t learn nomore!’
`Oh Bruno! You know you can, if you like.’
`Course I can, if I like,’ the pale student replied; `butI ca’n’t if I don’t like!’
Sylvie had a way—which I could not too highly admire—ofevading Bruno’s logical perplexities by suddenly striking into a new lineof thought; and this masterly stratagem she now adopted.
`Well, I must say one thing—‘
`Did oo know, Mister Sir,’ Bruno thoughtfully remarked,`that Sylvie ca’n’t count? Whenever she says «I must say one thing», Iknow quite well she’ll say two things! And she always doos.’
`Two heads are better than one, Bruno,’ I said, but withno very distinct idea as to what I meant by it.
`I shouldn’t mind having two heads,’ Bruno said softlyto himself: `one head to eat mine dinner, and one head to argue wiz Sylvie—doosoo think oo’d look prettier if oo’d got two heads, Mister Sir?’
The case did not, I assured him, admit of a doubt.
`The reason why Sylvie’s so cross—‘ Bruno went on veryseriously, almost sadly.
Sylvie’s eyes grew large and round with surprise at thisnew line of enquiry—her rosy face being perfectly radiant with good humour.But she said nothing.
`Wouldn’t it be better to tell me after the lessons areover?’ I suggested.
`Very well,’ Bruno said with a resigned air: `only shewo’n’t be cross then.’
`There’s only three lessons to do,’ said Sylvie. `Spelling,and Geography, and Singing.’
`Not Arithmetic?’ I said.
`No, he hasn’t a head for Arithmetic—‘
`Course I haven’t!’ said Bruno. `Mine head’s for hair.I haven’t got a lot of heads!’
`—and he ca’n’t learn his Multiplication-table—‘
`I like History ever so much better,’ Bruno remarked.`Oo has to repeat that Muddlecome table—‘
`Well, and you have to repeat—‘
`No, oo hasn’t!’ Bruno interrupted. `History repeats itself.The Professor said so!’
Sylvie was arranging some letters on a board—E—V—I—L.`Now, Bruno,’ she said, `what does that spell?’
Bruno looked at it, in solemn silence, for a minute. `Iknow what it doesn’t spell!’ he said at last.
`That’s no good,’ said Sylvie. `What does it spell?’
Bruno took another look at the mysterious letters. `Why,it’s «LIVE», backwards!’ he exclaimed. (I thought it was, indeed.)
`How did you manage to see that?’ said Sylvie.
`I just twiddled my eyes,’ said Bruno, `and then I sawit directly. Now may I sing the King-fisher Song?’
`Geography next,’ said Sylvie. `Don’t you know the Rules?’
`I think there oughtn’t to be such a lot of Rules, Sylvie!I thinks—‘
`Yes, there ought to be such a lot of Rules, you wicked,wicked boy! And how dare you think at all about it? And shut up that mouthdirectly!’
So, as `that mouth’ didn’t seem inclined to shut up ofitself, Sylvie shut it for him—with both hands—and sealed it with a kiss,just as you would fasten up a letter.
`Now that Bruno is fastened up from talking,’ she wenton, turning to me, `I’ll show you the Map he does his lessons on.’
And there it was, a large Map of the World, spread outon the ground. It was so large that Bruno had to crawl about on it, topoint out the places named in the `King-fisher Lesson’.
`When a King-fisher sees a Lady-bird flying away, he says»Ceylon, if you Candia!» And when he catches it, he says «Come to Media!And if you’re Hungary or thirsty, I’ll give you some Nubia!» When he takesit in his claws, he says «Europe!» When he puts it into his beak, he says»India!» When he’s swallowed it, he says «Eton!» That’s all.’
`That’s quite perfect,’ said Sylvie. `Now, you may singthe King-fisher Song.’
`Will oo sing the chorus?’ Bruno said to me.
I was just beginning to say `I’m afraid I don’t know thewords’, when Sylvie silently turned the map over, and I found the wordswere all written on the back. In one respect it was a very peculiar song:the chorus to each verse came in the middle, instead of at the end of it.However, the tune was so easy that I soon picked it up, and managed thechorus as well, perhaps, as it is possible for one person to manage sucha thing. It was in vain that I signed to Sylvie to help me: she only smiledsweetly and shook her head.
`King Fisher courted Lady Bird—
Sing Beans, sing Bones, sing Butterflies!
«Find me my match,» he said,
«With such a noble head—
With such a beard, as white as curd—
With such expressive eyes!»`»Yet pins have heads,» said Lady Bird—
Sing Prunes, sing Prawns, sing Primrose-Hill!
«And, where you stick them in,
They stay, and thus a pin
Is very much to be preferred
To one that’s never still!»`»Oysters have beards,» said Lady Bird—
Sing Flies, sing Frogs, sing Fiddle-strings!
«I love them, for I know
They never chatter so:
They would not say one single word—
Not if you crowned them Kings!»`»Needles have eyes,» said Lady Bird—
Sing Cats, sing Corks, sing Cowslip-tea!
«And they are sharp—just what
Your Majesty is not:
So get you gone—‘ tis too absurd
To come a-courting me!»‘
`So he went away,’ Bruno added as a kind of postscript,when the last note of the song had died away, `Just like he always did.’
`Oh, my dear Bruno!’ Sylvie exclaimed, with her handsover her ears. `You shouldn’t say «like»: you should say «what».’
To which Bruno replied, doggedly, `I only says «what!»when oo doosn’t speak loud, so as I can hear oo.’
`Where did he go to?’ I asked, hoping to prevent an argument.
`He went more far than he’d never been before,’ said Bruno.
`You should never say «more far»,’ Sylvie corrected him:`you should say «farther».’
`Then oo shouldn’t say «more broth», when we’re at dinner,’Bruno retorted: `oo should say «brother»!’
This time Sylvie evaded an argument by turning away, andbeginning to roll up the Map. `Lessons are over!’ she proclaimed in hersweetest tones.
`And has there been no crying over them?’ I enquired.`Little boys always cry over their lessons, don’t they?’
`I never cries after twelve o’clock,’ said Bruno: `’causethen it’s getting so near to dinner-time.’
`Sometimes, in the morning,’ Sylvie said in a low voice;`when it’s Geography-day, and when he’s been disobe—‘
`What a fellow you are to talk, Sylvie!’ Bruno hastilyinterposed. `Doos oo think the world was made for oo to talk in?’
`Why, where would you have me talk, then?’ Sylvie said,evidently quite ready for an argument.
But Bruno answered resolutely. `I’m not going to argueabout it, `cause it’s getting late, and there wo’n’t be time—but oo’sas ‘ong as everoo can be!’ And he rubbed the back of his hand across hiseyes, in which tears were beginning to glitter.
Sylvie’s eyes filled with tears in a moment. `I didn’tmean it, Bruno, darling!’ she whispered; and the rest of the argument waslost `amid the tangles of Ne?ra’s hair’, while the two disputantshugged and kissed each other.
But this new form of argument was brought to a suddenend by a flash of lightning, which was closely followed by a peal of thunder,and by a torrent of raindrops, which came hissing and spitting, almostlike live creatures, through the leaves of the tree that sheltered us.`Why, it’s raining cats and dogs!’ I said.
`And all the dogs has come down first,’ said Bruno: `there’snothing but cats coming down now!’
In another minute the pattering ceased, as suddenly asit had begun. I stepped out from under the tree, and found that the stormwas over; but I looked in vain, on my return, for my tiny companions. Theyhad vanished with the storm, and there was nothing for it but to make thebest of my way home.
On the table lay, awaiting my return, an envelope of thatpeculiar yellow tint which always announces a telegram, and which mustbe, in the memories of so many of us, inseparably linked with some greatand sudden sorrow—something that has cast a shadow, never in this worldto be wholly lifted off, on the brightness of Life. No doubt it has alsoheralded—for many of us—some sudden news of joy; but this, I think, isless common: human life seems, on the whole, to contain more of sorrowthan of joy. And yet the world goes on. Who knows why?
This time, however, there was no shock of sorrow to befaced: in fact, the few words it contained (`Could not bring myself towrite. Come soon. Always welcome. A letter follows this. Arthur.’) seemedso like Arthur himself speaking, that it gave me quite a thrill of pleasure,and I at once began the preparations needed for the journey.
.
____________________________________________________
Глава первая
УРОКИ БРУНО
Следующие месяцы моей уединенной жизни в городе резко отличались от недавней идиллии, оказавшись на редкость скучными и однообразными. Я лишился приятных собеседников, окружавших меня в Эльфстоне, с которыми я мог обмениваться раздумьями, — собеседников, чье благорасположение ко мне сделало мою жизнь полной и насыщенной. Но самое печальное — я лишился возможности общаться с двумя феями, или волшебными малышами, ибо я еще не решил для себя вопрос о том, кто или что такое они — эти малютки, чья шаловливая беззаботность заполнила мою жизнь каким-то волшебным — если не сказать магическим — сиянием.
В рабочее время, когда интеллектуальный уровень большинства людей, по моему глубокому убеждению, опускается до уровня механической кофемолки или утюга, время текло своим чередом. Зато в паузы между ними, в те блаженные часы, когда мы набрасываемся на книги и газеты, чтобы хоть немного утолить умственный голод, когда, возвращаясь к сладким воспоминаниям, стремимся — и, надо признать, тщетно — населить пространство вокруг нас милыми улыбками далеких друзей, горечь одиночества напоминала о себе особенно остро.
Как-то раз вечером, когда бремя жизни показалось мне еще более невыносимым, чем обычно, я отправился к себе в клуб — не столько в надежде встретить близких друзей, ибо Лондон в ту пору был «мертвым городом», сколько просто для того, чтобы услышать «сладостные звуки человеческой речи» и прикоснуться к биению свежей мысли.
Но, как оказалось, первым лицом, которое встретилось мне в клубе, оказалось лицо недавнего приятеля. Это был Эрик Линдон, с каким-то угрюмым видом перелистывавший газеты… Мы разговорились, и беседа доставила нам немалое удовольствие, которое мы и не пытались скрывать друг от друга.
Наконец я решил обратиться к теме, занимавшей меня более всего прочего.
— Надо полагать, Доктор (мы решили называть его так, ибо это составляло некий компромисс между формальным «доктор Форестер» и интимным — чего Эрик Линдон едва ли заслуживал — «Артур») уже отбыл за границу? Не могли бы вы указать мне его теперешний адрес?
— Я думаю, он по-прежнему в Эльфстоне, — последовал ответ. — Впрочем, я не был там с тех самых пор, когда мы в последний раз виделись с вами.
Я буквально не мог прийти в себя от изумления:
— А могу я спросить — не сочтите это за чрезмерное любопытство — ваши свадебные колокола уже прозвонили вам «Многая лета»?
— Нет, — спокойным, лишенным малейшего следа эмоций тоном отвечал Эрик. — С этим все кончено. Я по-прежнему «Бенедикт-холостяк».
После этих слов меня переполнила такая волна радости — еще бы, Артуру предоставляются все возможности для счастья! — что мое изумление помешало продолжению столь любопытной беседы, и я был только рад воспользоваться благовидным предлогом и откланялся.
На следующий же день я написал Артуру, отвесив ему такую кучу упреков за столь долгое молчание, что едва смог подобрать слова, чтобы попросить его тотчас же рассказать мне обо всех его делах, в том числе — сердечных.
Прежде чем я мог получить его ответ, должно было пройти дня три-четыре, а то и больше… Право, мне никогда еще не приходилось убеждаться в том, что дни могут ползти с такой неумолимой медлительностью!
Чтобы хоть как-то скоротать время, я отправился вечером в Кенсингтон-Гарден и, рассеянно бродя по его дорожкам, вскоре почувствовал, что меня охватило какое-то совершенно незнакомое чувство. Признаться, прежнее «феерическое» ощущение давно покинуло меня, и я мог ожидать чего угодно, только не встречи со своими друзьями-феями. Но вдруг в траве, окаймлявшей дорожку, я заметил крошечное существо, которое не было похоже ни на насекомое, ни на одно из знакомых мне созданий. Осторожно опустившись на колени и сложив ладони в виде ex tempore[19] клетки, я мигом поймал крошечное существо. Каково же было мое изумление и радость, когда я увидел, что на моей ладони восседал не кто иной, как Бруно собственной персоной!
Правда, сам он отнесся к такой встрече весьма прохладно, и, как только я опустил его на землю, чтобы ему было удобнее разговаривать со мной, обратился ко мне так, словно мы в последний раз виделись с ним каких-нибудь пять минут назад.
— Разве ты не знаете, что существует особое Правило, — воскликнул он, — на случай, когда вы без спроса берешь фею в руки?
(Увы, познания Бруно в английской грамматике с нашей последней встречи ничуть не улучшились.)
— Увы, нет, — признался я. — Я не знаком ни с какими правилами на сей счет.
— А я уж было подумал, что ты хотите меня съесть, — заметил малыш, с торжествующей улыбкой заглядывая мне в лицо. — Впрочем, я сам толком не знаю. Но впредь лучше не хватай меня без спроса.
Упрек и впрямь был вполне заслуженным, и я не нашелся, что и возразить крошке.
— Ладно, впредь обязательно буду тебя спрашивать, — проговорил я. — Кстати, я даже не знаю, можно ли тебя есть!
— Не сомневаюсь, что на самом деле я очень вкусный, — довольным тоном заметил Бруно, словно это и впрямь было нечто такое, чем можно гордиться.
— Но что ты здесь делаешь, Бруно?
— Меня зовут не так! — с возмущением воскликнул мой маленький друг. — Разве вы не знаешь, что меня зовут «О Бруно»?! Сильвия всегда обращается ко мне именно так, когда я отвечаю уроки.
— Ну, хорошо, хорошо. Что же ты здесь делаешь, О Бруно?
— Готовлю уроки, что же еще! — Малыш произнес это, вытаращив глазенки, что случалось с ним всякий раз, когда он понимал, что несет совершеннейшую чепуху.
— О, значит, у тебя такая манера готовить уроки, не так ли? И что же, ты так лучше их запоминаешь?
— Я всегда хорошо помню свои уроки, — отвечал Бруно. Не то что уроки Сильвии! Их запомнить ужасно трудно! — При мысли о них малыш даже вздрогнул и поежился, а затем забавно потер лоб кулачками. — Я еще не научился думать, вот они и не запоминаются! — в отчаянии вздохнул он. — Для них, наверное, нужен какой-нибудь двойной ум!
— А куда же подевалась Сильвия?
— Я и сам хотел бы знать это! — раздосадован но вздохнул Бруно. — Что толку задавать мне уроки, если она даже не удосужится объяснить мне самые трудные места?!
— Постараюсь отыскать ее и вернуть к тебе! — вызвался я. Поднявшись на ноги, я огляделся по сторонам, не видно ли где-нибудь под деревом Сильвии. Буквально через минуту я заметил, что в траве шевелится что-то странное, и, опустившись на колени, увидел прямо перед собой невинное личико Сильвии. При виде меня оно так и вспыхнуло от радости; а еще через миг я услышал хорошо знакомый сладкий голосок. Он произносил конец какой-то фразы, начало которой прошло мимо моих ушей.
— …и я думаю, что он уже кончил готовить уроки. Вот я и собираюсь к нему. А вы? Не хотите ли пойти со мной? Это совсем близко, с другой стороны дерева.
Для меня это «близко» составило несколько шагов, но у Сильвии это отняло немало сил, и мне пришлось идти очень медленно, чтобы не обогнать крохотное создание и, чего доброго, не потерять его из виду.
Найти письменные уроки Бруно оказалось проще простого: они, как оказалось, были аккуратно написаны на больших гладких листиках плюща, в беспорядке разбросанных на земле. Трава вокруг была повыщипана. Но самого бедного ученика, который, как следовало ожидать, должен был корпеть над ними, нигде не было видно. Мы внимательно огляделись вокруг; все было напрасно. Наконец острый взгляд Сильвии заметил брата, качавшегося на длинном стебельке плюща. Девочка тотчас строгим голосом приказала ему спуститься на terra firma[20], перестать шалить и заняться делом.
Илл. Harry Furniss (1889).
«Сперва — удовольствие, потом — дело» — таков, как мне показалось, был девиз этих крошечных существ; по крайней мере, при встрече они обменялись уймой поцелуев, прежде чем и впрямь заняться делом.
— Ну, Бруно, — требовательным тоном проговорила Сильвия, — разве я не говорила тебе, что ты должен сидеть и учить уроки до тех пор, пока не услышишь «хватит!»?
— Именно это я и услышал! — с лукавинкой в глазах возразил Бруно.
— И что же ты слышал, хитрый мальчишка?
— Это было похоже на дуновение ветерка, — отозвался малыш, — нечто вроде едва слышного звука. А вы случайно не слышали его, господин сэр?
— Ну, ладно, ладно. Но зачем же ты улегся спать на своих письменных работах, хитруля? — Бруно, надо признать, и впрямь улегся на самой большой «письменной работе», то бишь листке плюща, а другой скатал в трубочку и вместо подушки подложил под голову.
— Я и не думал спать! — глубоко обиженным тоном возразил Бруно. — Не успел я закрыть глазки, как оказалось, что меня будят!
— И сколько же тогда ты успел выучить, негодник?
— Самую капельку, — скромно и честно признался малыш, по-видимому не решаясь преувеличить собственные успехи. — Но больше я просто не смог!
— О Бруно! Все ты можешь, если только захочешь.
— Разумеется, могу, если захочу, — признал бедный мученик науки. — А если нет, то, ясное дело, нет!
У Сильвии имелся свой собственный ключ — от которого я, признаться, не в восторге — к решению логических хитросплетений Бруно. Она просто «переключала» братика на какую-нибудь другую тему или мысль; о, она мастерски владела этим искусством!
— Послушай, я должна сказать тебе одну вещь…
— А знаете, господин сэр, — глубокомысленно заметил Бруно, — Сильвия ведь не умеет считать. Если она говорит: «Я должна сказать тебе одну вещь», — я готов поклясться, что на самом деле она скажет целых две! Она всегда так делает!
— Две головы лучше одной, Бруно, — отозвался я, сам толком не понимая, с чего это мне вспомнилась эта пословица.
— Я и не думал, что можно обзавестись двумя головами, — задумчиво проговорил Бруно. — Одна голова будет обедать, а другая спорить с Сильвией… Здорово, а? Ведь это очень весело — иметь сразу две головы! Не так ли, господин сэр?
— Вне всякого сомнения, — заверил я его.
— А то Сильвия вечно перечит мне… — проговорил малыш серьезным, почти печальным тоном.
При таком новом обороте мысли глаза Сильвии так и вспыхнули от изумления, и все ее личико буквально излучало мягкую иронию. Но она предпочла промолчать.
— Может быть, мы поговорим об этом после того, как ты сделаешь уроки? — предложил я.
— Договорились, — со вздохом согласился Бруно, — при условии, что она не будет перечить.
— Тебе надо сделать всего три задания, — отвечала Сильвия. — Чтение, география и пение.
— А что же, арифметики нет? — спросил я.
— Арифметика — не для его головы…
— Так и есть! — воскликнул Бруно. — Для моей головы куда лучше подходят волосы! А заводить несколько голов я не собираюсь!
— …он не может запомнить таблицу умножения…
— Мне гораздо больше нравится история, — заметил Бруно. — Давай лучше повтори таблицу по истории Средних веков…
— Тогда повторяй и ты…
— Ну уж нет! — прервал ее Бруно. — История всегда повторяется. Сама. Так сказал Профессор!
Сильвия тем временем написала на доске несколько букв: Д-А-Р. — Ну-ка, Бруно, — окликнула она брата, — что здесь написано? Бруно уставился на доску и надолго задумался.
— Это слово не читается! — наконец отвечал он.
— Не говори чепухи! Еще как читается! — заметила Сильвия. — Итак, что же здесь написано?
Бедный малыш опять поглядел на таинственные буквы.
— И впрямь! Здесь написано «РАД!» — воскликнул он. — Задом наперед, погляди сама! (Я взглянул на доску: Бруно оказался прав.)
— И как ты только можешь читать задом наперед! — воскликнула Сильвия.
— Свожу оба глазика в одну точку, — отвечал Бруно. — Вот мне все сразу и видно. А теперь можно я спою песенку Зимородка? Ну пожалуйста!
— Сперва выучи географию, — строго вставила Сильвия. — Ты что, Правил не знаешь?
— Я думаю, Сильвия, что такой кучи Правил просто-напросто не может быть! А еще я думаю…
— Нет, ленивый негодник, Правил есть ровно столько, сколько нужно! Как ты только мог такое подумать, а? А ну, закрой рот!
Но поскольку ротик малыша упрямо не желал закрываться, Сильвии пришлось самой закрыть его обеими ручками и запечатать поцелуем, подобно тому, как мы запечатываем письмо сургучом.
— Ну вот, теперь Бруно больше болтать не будет, — продолжала девочка, повернувшись ко мне. — Хотите, я покажу вам Карту, по которой он учит уроки?
Перед нами возникла большая-пребольшая карта мира; девочка аккуратно расстелила ее на земле. Она была такой огромной, что Бруно приходилось ползать по ней, чтобы указывать места, упоминаемые в песенке Зимородка.
«Когда Зимородок увидел улетавшую Божью Коровку, он воскликнул: «Цейлон или Канадия!» А когда он поймал ее, он предложил: «Летим в Средиземье! Если вы Голландны или голодны, я угощу вас тарелочкой Кашмира!» Схватив ее когтями, он воскликнул «Европпа!» Взяв ее в клюв, он прошептал: «Вомнесуэла!» А проглотив ее, он произнес: «Съелль!»» Вот и все.
— Отлично, — отозвалась Сильвия. — Ну вот, теперь можешь петь свою песенку Зимородка!
— А ты поможете мне спеть припев? — обратился малыш ко мне.
Я собрался было сказать нечто вроде: «Боюсь, я не помню слов», но в этот момент Сильвия проворно перевернула карту, и я увидел, что на ее обороте записана вся песенка целиком. Это была и впрямь любопытная песенка: припев надо было петь не в конце каждого куплета, а как раз посередине его. Впрочем, мелодия была совсем простенькой, так что я мигом запомнил ее и подумал, что такой припев вполне по силам спеть и одному человеку. Напрасно я упрашивал Сильвию подпевать мне; в ответ она лишь улыбалась да качала головкой…
Увидел как-то Зимородок
Коровку Божью в небесах.
Какая милая головка,
Ну просто прелесть и плутовка!
А борода и подбородок,
А очи, ушки, просто ах!
И у булавки есть головка, —
Креветки, Крабы, Мошкара!
Они мелькают тут и там
На всех ветрах, по всем волнам —
Но им торчать на ней неловко,
Будь хоть она из серебра!Есть борода и у Улиток, —
Лягушки, Мушки и Шмели!
Они давно со мной дружны;
Они — большие молчуны:
Не молвят слова из-под пыток,
Хоть коронуй их в короли!
Ну, есть ушко и у иголки, —
Картошка, Кошка, Хмель лесной!
Она остра умом, а вы,
Твое Величество — увы!
Само собой — не будет толка
Тебе ухаживать за мной!
Илл. Harry Furniss (1889).
— И он улетел, — заметил Бруно в качестве своего рода постскриптума, когда умолкли последние звуки песенки. — Он всегда куды-нибудь улетает.
— О, милый мой Бруно! — воскликнула Сильвия, зажимая пальчиками уши. — Никогда не говори «куды»! Запомни: надо говорить «куда»!
На что Бруно отвечал:
— А или ы, какая разница? — И добавил что-то еще, но что именно, я так и не смог разобрать.
— И куда же он улетел? — спросил я, пытаясь перевести разговор на другую тему.
— О, далеко-далеко и даже более далее! Туда, где он никогда еще не бывал.
— Зачем ты говоришь «более далее»? — поправила его Сильвия. — Правильнее будет сказать «дальше».
— Тогда зачем же ты говоришь за обедом: «Еще хлебца»? — возразил Бруно. — Правильнее сказать «еще хлебальца», то есть чего-нибудь такого, что можно похлебать.
На этот раз Сильвия пропустила возражение братика мимо ушей и принялась скатывать Карту.
— На сегодня уроки окончены! — веселым голоском объявила она.
— А он не будет просить добавки? — заметил я. — Маленькие дети всегда просят добавки, особенно если речь идет об уроках, не так ли?
— Я никогда не поднимаю шум после двенадцати, — возразил Бруно, — особенно если дело идет к обеду.
— Иной раз бывает, особенно утром, — понизив голос, прошептала Сильвия, — когда предстоит урок по географии, а он каприз…
— Что это ты так разболталась, Сильвия, а? — резко прервал ее братик. — Неужто ты думаешь, что мир создан для того, чтобы без умолку болтать в нем!
— А где же мне в таком случае разговаривать? — спросила Сильвия, готовясь постоять за себя.
Но Бруно в этот раз был настроен мирно.
— Я вовсе не собираюсь с тобой спорить, потому что уже поздно, да и время не самое подходящее. Мне все равно! — С этими словами он потер кулачком глаза, из которых вот-вот готовы были брызнуть слезы.
Глаза девочки мигом наполнились слезами.
— Я не хотела расстроить тебя, милый! — прошептала она; а остальные доводы были рассыпаны «среди локонов милых кудрей» и обнаруживались постепенно, пока спорящие наперебой обнимались и целовались друг с другом…
Внезапно этот новый способ доказательства был прерван вспышкой молнии, за которой почти тотчас последовал удар грома, а через миг сквозь листья дуба, под которым мы укрывались, брызнули капли дождя, шипя и дрожа, словно крошечные живые существа.
— Льет как из ведра! Всех кошек с собаками перепугает!
— Ну, собаки давно уж убежали! — заметил Бруно. — Остались одни кошки!
В следующую минуту ливень прекратился столь же неожиданно, как и начался. Выйдя из-под ветвей дуба, я убедился, что гроза кончилась. Но когда я вернулся обратно, моих маленьких друзей и след простыл. Они исчезли вместе с грозой, и мне не оставалось ничего иного, как возвращаться домой.
Вернувшись, я обнаружил, что на столике меня ждет конверт того самого бледно-желтоватого цвета, который указывает на телеграмму и в памяти многих и многих, если не большинства из нас, всегда ассоциируется с нежданным горем или бедой — короче, чем-то таким, что отбрасывает столь мрачную тень, что никакому сиянию Жизни не по силам полностью развеять ее. Впрочем, он, без сомнения, многим из нас послужил и вестником радости; но этот конверт, скорее всего, принес грустную весть: человеческая жизнь вообще в куда большей степени состоит из печалей, чем из радостей. И все-таки мир вертится! На чем? Бог весть…
К счастью, на этот раз беда обошла меня стороной; в телеграмме было всего несколько слов («Все никак не мог заставить себя написать тебе. Приезжай скорей. Всегда рад тебе. Письмо пришлю следом. Артур».), но мне показалось, что я поговорил с самим Артуром. Это доставило мне немалую радость, и я тотчас же начал собираться в дорогу.
|
ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА: 19 — Ex tempore (лат.) — здесь: импровизированный. 20 — Terra firma (лат.) — твердая почва. . |
.
____________________________________________________
Перевод Андрея Москотельникова (2009):
Сны не даются суматошной хватке,
Но что же руки? неподвижны обе;
Не холят сына и не полют грядки,
А сложены на матушке во гробе…
Не так ли я пытаюсь понемножку
Рассказ к концу вести? О фея-крошка!
Хоть сорванец тебе не даст покою –
Всерьёз ты любишь, злишься понарошку
На братца Бруно! Кто, знаком с тобою,
Не влюбится, как сам я, невзначай?
Но здесь мы скажем Сильвии: «Прощай!».
ГЛАВА I
Бруно делает Уроки
В течение последующих двух месяцев я жил одними воспоминаниями, настолько невыносимо скучной и унылой казалась мне теперь моя одинокая городская жизнь. Я тосковал по милым моему сердцу друзьям, которых оставил в Эльфстоне, по нашим чаепитиям, во время которых мы неспешно рассуждали об учёных материях, по тому взаимопониманию, которое придавало рождавшимся при этом идеям живую и чёткую убедительность; но чаще всего я вспоминал свои встречи с двумя сказочными существами — а может, видениями из сна, ибо я так и не решил загадки, кем или чем те детишки были на самом деле, — чья непосредственная шаловливость волшебным светом озарила моё существование.
Сидение в конторе, которое, как я подозреваю, низводит большинство людей до умственного состояния кофемолки или стиральной доски, проходило своим чередом — именно в такие жизненные пробелы, в такие вот часы опустошения, когда пресыщенному аппетиту уже несносны книги и газеты и когда истомлённый унылой созерцательностью человек силится — причём безуспешно — населить пустое пространство милыми лицами отсутствующих друзей, горечь настоящего одиночества ощущается сильнее всего.
Однажды вечером, чувствуя себя особенно изнурённым такой жизнью, я прямо из конторы отправился в свой клуб — не то чтобы в надежде повидаться с кем-либо из приятелей, ибо весь Лондон к этому времени «переехал в деревню», но в предвкушении хотя бы услышать «сладкие слова человеческой речи» и принять участие в простом человеческом обмене мнениями.
Тем не менее, первый же человек, которого я там повстречал, оказался именно приятелем. Эрик Линдон развалясь сидел в кресле и с довольно-таки «скучным» видом читал газету. Мы тот час же предались беседе, даже не пытаясь скрывать обоюдного увлечения.
Спустя некоторое время я всё-таки отважился перейти к главному предмету, который завладел моими мыслями, стоило мне увидеть Эрика.
— А что же наш Доктор? — Это имя, принятое нами по молчаливому согласию, было удобным компромиссом между официальным «доктор Форестер» и фамильярным «Артур» — на последнее Эрик Линдон едва ли имел в моих глазах право. — К этому времени он, я полагаю, уже прибыл на новое место? Адрес его вам известен?
— Я думаю, он всё ещё в Эльфстоне, — ответил Эрик. — Только я не бывал там с тех пор, как мы с вами последний раз виделись.
Какой части этого сообщения было сильнее дивиться?
— А позвольте спросить — если только это не будет нескромностью с моей стороны, — когда же прозвенят для вас свадебные колокола? Или, быть может, они уже прозвенели?
— Нет, — отвечал Эрик ровным голосом, не выдающим и тени эмоций, — с тем соглашением покончено. Я всё ещё «Бенедикт-холостяк»[1].
Тут уж на меня нахлынули такие лучезарные мечты о возможности нового счастья для Артура, что дальше я всё равно не смог бы связно вести беседу, поэтому был рад первому же приличному предлогу, чтобы уединиться в тишине.
На следующий день я написал Артуру, сделав ему суровейший выговор за долгое молчание, который только смогло вывести моё перо, и потребовал, чтобы он без промедления написал мне, как у него обстоят дела.
Ответ должен был придти только через три или четыре недели, а вероятно и позже; никогда ещё дни мои не тащились от утра к вечеру с такой несносной медлительностью.
Однажды после полудня я, чтобы скоротать время, отправился на Кенсингтон-Гарденз[2] и, бесцельно бродя в парке по всем подворачивающимся дорожкам без разбору, вскоре почувствовал, что случайно забрёл на совершенно не знакомую мне тропку. К этому времени я и помнить не помнил ни о каких «наваждениях», и думать забыл о возможности встречи с моими сказочными друзьями. И вот, представьте себе, я замечаю маленькое существо, снующее в траве, окаймляющей мою тропинку. Это существо не походило на лягушку или насекомое, или какую-либо иную живую тварь, которую всякий узнает с первого взгляда. Осторожно опустившись на колени и сложив ладони крышечкой, я изловил непоседу — и тут же затрепетал от изумления и радости. Моим пленником оказался Бруно собственной персоной!
Бруно воспринял своё пленение совершенно хладнокровно, и когда я поставил его на землю возле себя, чтобы легче было с ним разговаривать, он тот час же затараторил, словно мы расстались всего несколько минут назад.
— Знаешь, какое Правило есть у тех, кто поймает Эльфа, пока Эльф сам не скажет, где прячется?
— Нет, — ответил я. — Я даже не знал, что существуют какие-то правила для ловцов Эльфов.
— По-моему, ты имеешь Правило меня съесть, — сказал малыш, с ухмылкой превосходства глядя на меня снизу вверх. Как и прежде, его словоупотребление слегка отличалось от общепринятых норм. — Только я не совсем проверен. Ты пока не ешь, мы лучше спросим.
Что ж, подумал я, весьма разумно — не совершать неотменимого поступка, особенно такого, пока не наведёшь справок.
— Разумеется, я сначала спрошу, — заверил я. — К тому же я ещё не знаю, стоит ли тебя вообще есть.
— Стоит, стоит, потому что я очень вкусный, — довоным тоном ответил Бруно, словно этим стоило гордиться.
— А что ты здесь делаешь, Бруно?
— Сейчас меня зовут не так! — заявил маленький проказник. — Ты что, не знаешь, что меня зовут «Ох, Бруно!»? Сильвия меня так всегда называет, когда я отвечаю уроки.
— Так что ты здесь делаешь, Ох, Бруно?
— Уроки делаю, что ж ещё! — Ответ сопровождался плутовским блеском глаз — как всегда, когда Бруно знал, что его ответ поставит собеседника в тупик.
— Ого, значит, вот как ты делаешь свои уроки? Наверно, так тебе лучше запоминается?
— Мои уроки легко поминаются, — сказал Бруно. — Вот уроки Сильвии, так те просто ужас как поминаются! — Он нахмурился, словно мучительно пытался что-то обмозговать, и постучал себе по лбу костяшками пальцев. — Не могу так сильно думать, чтобы их выучить! — в отчаянии признался он. — Тут, наверно, нужно думать вдвойне!
— А куда подевалась Сильвия?
— Хотел бы я это знать! — расстроено произнёс Бруно. — Что за польза сажать меня за уроки, когда она уходит и не может объяснить мне трудные места?
— Так я поищу её. — Встав с колен и склонясь пополам, я обошёл дерево, высматривая Сильвию в траве. Прошла всего минута, и вновь я заметил необычное существо, рыскающее среди травы. Опустившись на колени, я нос к носу столкнулся с бесхитростным личиком Сильвии, которое при виде меня осветилось радостным удивлением, и услышал так хорошо знакомый мне мелодичный голосок. Мне показалось, что это было окончанием предложения, начало которого я пропустил:
— …а сейчас, наверно, он должен уже выполнить все свои задания. Можно возвращаться к нему. Вы ведь пойдете со мной? Он с той стороны — надо только обойти вокруг дерева.
У меня на это потребовалась бы всего пара шагов, но для Сильвии путь был неблизок, поэтому каждый шаг я делал медленно-медленно, чтобы малютка не отстала и не потерялась из виду.
Найти задания Бруно было проще простого: они были написаны чётким почерком на широких и гладких листьях плюща, беспорядочно разбросанных на пятачке голой земли, с которого повыщипали всю траву, вот только нигде не было видно самого изнурённого школяра, который, вообще-то, в данную минуту должен был над ними корпеть; мы искали его тут и там, и долгое время безуспешно, пока, наконец, острые глазки Сильвии не высмотрели братца, раскачивающегося на усике плюща, и тогда она строгим голосом приказала ему немедленно возвращаться к terra firma[3] и заняться насущными делами.
— Теперь, Бруно! — укоризненно продолжала она. — Я разве не говорила, что тебе нужно заниматься уроками, пока не услышишь иное?
— А я сразу услышал иное! — заявил Бруно с озорным блеском в глазах.
— Да что же, озорник ты эдакий?
— Так, словно сотрясение воздуха, — ответил Бруно. — Словно его взболтали. Вы такое когда-нибудь слышали, господин сударь?
— Но спать всё равно на них не надо, маленький ты ленивец! — Ибо Бруно завернулся в самое большое «задание», а другое приспособил на манер подушки.
— Я не сплю, — ответил Бруно глубоко уязвлённым тоном. — Если я закрываю глаза, то это и говорит, что я просыпаюсь!
— Так, ну и сколько же ты выучил, говори!
— Я выучил такой крошечный кусочек, — скромно отвечал Бруно, явно опасаясь переоценить свои достижения. — Больше выучить я не мог!
— Ох, Бруно! Ты же знаешь, что можешь, когда хочешь.
— Конечно, когда хочу, то я могу, — ответил изнуренный школяр, — но я не могу, когда не хочу.
У Сильвии имелся способ — я его, правда, никогда не одобрял — уклоняться от логических затруднений, перед которыми её ставил собственный братец: она в таких случаях быстренько перескакивала на другую тему; теперь она применила ту же военную хитрость.
— Должна сказать тебе одну вещь…
— А знаете, господин сударь, — ехидно заметил Бруно, — эта Сильвия не умеет считать! Когда она говорит: «Я должна сказать одну вещь», — я точно знаю, что она скажет две вещи! Она всегда так делает.
— Две головы лучше, чем одна, Бруно, — сказал я, сам не понимая, к чему.
— Иметь две головы — это неплохо, — пробормотал Бруно. — Одна будет есть мой обед, а другая спорить с Сильвией. А вы думаете, что станете красивее, если у вас будет две головы, господин сударь?
Я заверил его, что нисколько в этом не сомневаюсь.
— Я знаю, почему Сильвия такая сердитая, — очень серьёзно, даже печально продолжал Бруно.
Сильвины глаза расширились и округлились от изумления этим новым и неожиданным поворотом в его рассуждениях. Но перебивать она не стала.
— Может, расскажешь мне об этом, когда закончишь уроки? — предложил я.
— Прекрасно, — проговорил Бруно, как бы подчиняясь необходимости. — Только тогда она уже не будет сердитой.
— Ему нужно сделать всего три урока, — объяснила мне Сильвия. — Чтение, Географию и Пенье.
— А как же Арифметика? — спросил я.
— Нет-нет, у него голова не для Арифметики…
— Конечно, не для Арифметики! — подтвердил Бруно. — У меня голова для волос. Вот если бы ещё одна голова…
— …Поэтому он не может выучить Таблицу умножения…
— История мне нравится гораздо больше, — сообщил Бруно. — А то всё повторяешь эту Таблицу изнеможения…
— Вот-вот, тебе нужно ещё повторить Историю.
— И совсем не нужно! — перебил Бруно. — История и так всегда повторяется. Это мне Профессор сказал.
Тем временем Сильвия выводила на доске буквы: E-V-I–L[4].
— Теперь, Бруно, — сказала она. — Прочти-ка это.
Бруно в мрачном молчании с минуту глядел на буквы.
— Я знаю, как это не читается! — наконец сказал он.
— В этом нет пользы, — возразила Сильвия. — А вот как читается?
Бруно вновь воззрился на непосильную надпись.
— Ну, по буквам это читается «LIVE»[5], только если наоборот, — объявил он. Тут я и сам увидел — а ведь верно!
— Да как ты ухитрился так прочесть? — изумилась Сильвия.
— Я просто покрутил глазами, и тогда ясно увидел. Ну, теперь можно мне спеть Песню Королька?
— Сначала География, — возразила Сильвия. — Тебе ведь известны Правила?
— Я думаю, что не должно быть так много Правил, Сильвия! Я думаю…
— Да, маленький проказник, так много Правил быть должно! И кто тебе вообще позволил об этом думать? Закрой рот немедленно! — И она продолжала, обращаясь ко мне: — Я покажу вам Карту, по которой он должен ответить урок.
И она тотчас появилась — огромная Карта Мира, расстеленная на земле. Она была такой большой, что Бруно пришлось заползти прямо на неё, чтобы дотянуться указкой до мест, названных в Уроке Королька.
— Когда Королёк видит, как по лесу летит Божья Коровка, он бежит за ней и говорит на бегу: «Спускайся, погово-Рим! Если ты голодна, я дам тебе Сахару и Мидию». Когда она спустилась, он её спрашивает: «Карпа ты видала? Я только что поймал его на Прут!» Потом он говорит: «Покувыркаемся в Сене!» Когда они покувыркались, он ей говорит: «Спляшем для разнообр-Азия!» А когда Божья Коровка улетала, он закричал ей вослед: «До сви-Дания!»
— Молодец, замечательно! — воскликнула Сильвия. — Вот теперь можешь спеть Песню Королька.
— Припев нужно петь хором. Вы подтянете? — спросил меня Бруно.
Только я хотел сказать, что не знаю слов, как Сильвия молча перевернула карту, и моим глазам открылись куплеты, написанные на обратной стороне. В одном отношении песня была очень необычной: припев приходился на середину каждого куплета, вместо того, чтобы следовать сразу за ним. Мелодия, однако, оказалась несложной, и я легко её подхватил. В общем, с припевом я справлялся удачно, насколько может удаваться одному человеку исполнение припева хором. Напрасно я подавал знаки Сильвии, чтобы она мне подсобила — маленькая фея только ласково улыбалась и качала головой.
«К Коровке юркнул Королёк на стебелёк зелёный
(Припев: Коровки Божьи в траве пасутся тоже!):
„Сыщи мне ровню, душка:
Вот носик, глазки, ушки,
Хоть воробья
Поменьше я
(Немножечко!), но всё же
Моя головка золотой увенчана короной!”“Головка на Булавке, — ответила Коровка.
(Припев: У птичек певчих головки есть и крепче!) —
Торчит себе Булавка,
Как полевая травка,
И потому
О ней тому
Напомню я при встрече,
Кто — скок ко мне воробышком, да не отменно ловко!В ушке Иголки — нитка, — продолжила Коровка.
(Припев: Медвежьи ушки насобираем в кружки!) —
Примером вам Иголка:
Она тонка и колка,
И потому
Она к тому
Не попадёт в подружки,
Чья «рассуждений нить» порой похлеще, чем верёвка!Подумаешь, корона! — закончила Коровка.
(Припев: Найдём корону на Паву и Ворону!) —
Корона золотая —
Вещица не простая:
Она как тот
Заморский плод,
Почти под стать Лимону;
А у тебя на темени обычная Морковка!”»
— И он ушёл, — добавил Бруно в качестве своеобразного примечания, когда замерла последняя нота.
— И далеко он ушёл? — Я чувствовал задор и хотел продолжения.
— Нет, вскоре путь ему преградила стая коров.
— Ох, Бруно, милый! — Это, разумеется, вмешалась Сильвия, на долю которой всегда выпадало поправлять братца. — Надо говорить «стадо коров»; стая бывает у птиц.
Бруно недовольно взмахнул на неё глазами, но я поспешил вмешаться:
— А потом?
— А потом, — продолжал он, — ему встретилось стадо собак.
— Нельзя говорить «стадо собак», — снова поправила Сильвия. — Нужно говорить «стая собак».
— Нельзя говорить «стая собак», — возразил Бруно. — Собаки же не птицы.
На этот раз Сильвия уклонилась от спора и, объявив: «Уроки закончены!», — принялась сворачивать карту.
— Как, и никакого рёва? — спросил я, стараясь, чтобы в голосе звучало удивление. — Маленькие мальчики всегда ревут над уроками, разве не так?
— Я никогда не реву после двенадцати, — объяснил Бруно, — ведь уже подходит время обеда.
— Только по утрам иногда, — вставила Сильвия. — Когда день Географии, и он становится непос…
— Ну, чего ты всё встреваешь, Сильвия! — не выдержал Бруно. — Что думаешь, мир только для тебя одной создан?
— Да когда ж ты позволишь мне говорить? — Сильвия тоже не выдержала и настроилась спорить.
Но и Бруно был настроен решительно.
— Я не собираюсь с тобой ругаться, потому что уже поздно, и у меня не хватит времени, но только ты как всегда неправа!
Спор был внезапно прерван вспышкой молнии, за которой сразу же последовал раскат грома и поток дождевых капель, которые с громкими хлопками и брызгая во все стороны прорывались сквозь листву укрывавшего нас дерева.
— Льёт как из ведра! — вырвалось у меня.
— Это очень большое ведро, — сказал Бруно. — И оно само иногда на землю падает. С грохотом.
Через какую-то минуту времени капельные шлепки прекратились — так же внезапно, как и начались. Я выступил из-под дерева взглянуть на небо. Буря пронеслась; но, вернувшись под крону, я безуспешно искал глазами моих микроскопических друзей. Они исчезли вместе с бурей, и мне ничего не оставалось, как отправляться домой.
На письменном столе я увидел дожидающуюся моего возвращения телеграмму. Те несколько слов, которые в ней содержались («Не смог преодолеть себя и написать. Приезжай поскорее. Буду рад, как всегда. Письмо — следом. Артур».), так явственно прозвучали для меня речью самого Артура, что я затрепетал от радости и бросился собираться в дорогу.
.
|
ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА: [1] Герой комедии Шекспира «Много шума из ничего» — убеждённый холостяк, под конец всё-таки женившийся. [2] Кенсингтон-Гарденз — лесистый парк в западной части Лондона, примыкающий одной стороной к Гайд-парку, а другой стороной к старому Кенсингтонскому дворцу (в нём родилась королева Виктория). Случается, литературные герои встречают в нём привидений (см., например, рассказ Уилки Коллинза «Прикосновение призрака»). [3] К твёрдой земле (лат.). [4] ЗЛО (англ.). [5] ЖИТЬ (англ.). . |
____________________________________________________
Пересказ Александра Флори (2001, 2011):
ГЛАВА ПЕРВАЯ
УРОКИ БРУНО
А потом я месяц или два маялся в городе. Всё осталось в прошлом – Эльфилд, жизнь, полная впечатлений, и, главное, мои дорогие маленькие друзья. Кто они были – дети-мечты или дети Мечты? Где они жили: в реальном или в воображаемом мире? Какая разница! В какой-нибудь действительности они всё равно существовали и вполне реально преобразили мою жизнь.
Часы службы (которые, по-моему, низводят большинство людей до какого-нибудь автомата – вроде кофемолки или гидравлического пресса) были мне в радость. Они оживляли мое прозябание в те дни, когда книги приелись, журналы надоели, газеты набили оскомину и гнетет тоска по вольному воздуху и милым лицам друзей, и поневоле делаешься чувствительным.
Однажды вечером, углубившись более обычного в меланхолические думы, я решил развеяться и пошел прогуляться до своего клуба. Хотелось не то чтобы увидеть знакомое лицо, но, по крайней мере, услышать членораздельную речь и вступить в контакт с разумными существами.
Однако первое же лицо с признаками разума оказалось знакомым. Оно торчало поверх газеты, за которой устроился капитан Эрик Линдон. Мы обрадовались друг другу и завели оживленную беседу, а через некоторое время я рискнул затронуть главный предмет своих мыслей:
– Между прочим, доктор (я выбрал такой компромиссный вариант между фамильярным Артур и официальным доктор Форестер)… Не знаете ли вы его закордонского адреса?
– Знаю, – последовал ответ. – Только не закордонский. Я думаю, доктор всё еще в Эльфилде. Только я давно к нему не захаживал.
Тогда я, еще больше осмелев, задал самый животрепещущий вопрос:
– Ну, как, насладились вы звоном венчальных колоколов?
– Нет, – сказал Эрик ровным голосом, без полутонов. – Никакого звона не было. Моя Беатриче всё еще не моя.
Смысл этого парадоксального оборота не сразу дошел до меня. Кроме того, я не сразу догадался, с кем он сравнивает себя – с Дантом или Бенедиктом. Наконец решил, что все-таки с Бенедиктом, притом неженатым. Призрак семейного счастья для Артура вновь явился мне. Продолжать разговор было неловко, и я воспользовался первым благовидным предлогом, чтобы откланяться.
На следующий день я написал Артуру, пожурил его за молчание и попросил подробно рассказать о своей жизни.
Ответа следовало ждать дня через три-четыре, и время поползло еще ленивее.
Чтобы его как-нибудь скоротать, я как-то отправился на прогулку в парк и, блуждая без цели по какой-то тропинке, забрел в незнакомое место. В тот момент я меньше всего думал, что неплохо было бы встретиться с моими дивными друзьями. И вообще не думал ни о чем. Просто я уловил какое-то движение в траве – как будто прошелестело насекомое или прошмыгнуло земноводное, да мало ли что еще! Но я почему-то опустился на колени, сложив ладони на манер капкана, и когда их разжал, то с изумлением и радостью узнал в маленьком пленнике Бруно собственной персоной!
Бруно, впрочем, не изъявил ни радости, ни изумления и, когда я поставил его так, чтобы можно было без затруднений вести с ним диалог, он заговорил, как если бы мы виделись несколько минут назад:
– Вы чево – не знаете, что феев низзя ловить не по правилам?
Не знаю, какие правила он имел в виду, но точно – не грамматические.
– Нет, – сказал я. – А есть такие правила?
– А то! – воскликнул Бруно.
Затем он торжествующе улыбнулся:
– Я думал, вы хочете меня есть, но не был в этом уверен в совершенстве.
Я так и не понял, в чем он не был уверен: в этом или в совершенстве, и в совершенстве чего именно, и поэтому сказал только:
– И я не знаю, кроме того, можно ли есть вас.
– А я не знаю, – самодовольно ответил Бруно, – кроме чего можно есть меня, но я лучше какой-нибудь там еды!
Он говорил так, будто предлагал в этом убедиться. Но мне этого не хотелось, и я спросил:
– Что вы делаете здесь, Бруно?
– Опять не по правилам! – торжествующе констатировал маленький хитрец. – Надо спросить: «О Бруно, чем вы заняты?». Сильви всегда так говорит, когда я учу уроки.
– Хорошо. Так чем же вы заняты, о Бруно?
– Я же вам сказал, – он посмотрел на меня с сочувствием, как на умственно отсталого, – учу уроки.
– Но каким образом? – недоумевал я. – Вам удается усваивать уроки в такой обстановке?
Теперь удивился он:
– Я не вижу здесь никакой обстановки. И зачем мне их усваивать? Это же и так мои уроки: у Сильви же они другие. Это всё нужно обмозговать. А у меня башка трещит.
Тут молодой человек, как если бы он был Юпитером, рождающим Минерву, изо всех сил сдавил свой лоб. Еще немного – и его голова, действительно, затрещала бы. Чтобы избежать этого кошмара, я поинтересовался:
– А где же Сильви?
– Я бы и сам хотел это знать, – печально ответил Бруно. – Что толку засадить меня за уроки, а самой куда-то запропаститься!
– Я помогу вам ее найти! – вызвался я. Потом встал и пошел вокруг дерева, глядя во все стороны. Через минуту я уловил в траве странное движение, опустился на колени и, к немалой своей радости, заметил милое личико Сильви. Оно осветилось радостью, и Сильви заговорила своим серебристым голоском. Начала фразы я, правда, не уловил:
– … он должен их закончить. Так что я возвращаюсь к нему. А вы со мной? Это не очень далеко – с той стороны дерева.
Не очень далеко это было для меня – всего несколько шагов, – но для Сильви – порядочное расстояние. Поэтому я старался идти помедленнее, чтобы она не отстала.
По тому, как была истоптана трава под плющом, мы сразу догадались, где именно Бруно учил свои уроки. Но самого ученика нигде не было видно. Мы пристально оглядели всё кругом, и наконец зоркие глаза Сильви обнаружили его. Он уцепился за черенок плюща и пытался подтянуться. Но тут строгий окрик сестры вернул его на грешную землю – в буквальном смысле.
– Делу время, потехе час! Или я сказала что-то другое?
– Не знаю, – откровенно заявил Бруно. – Я слышал именно что-то другое. Вы не слыхали, мистер-сэр?
(Это он меня так называл.)
– Что ты слышал, противный мальчишка? – спросила его сестра.
– Не знаю, – сказал Бруно. – В воздухе был какой-то гуд. Я даже закрыл глаза, чтобы лучше слышать.
– Хорошо, – смиренно согласилась Сильви. – Предположим, был какой-то гуд, и ты даже закрыл глаза. Но тогда тем более ты не должен спать на ходу. Впрочем, ты всегда это делаешь.
– А вот и нет! – завопил Бруно. – Я не всегда сплю на ходу. И не всегда сплю, когда закрываю глаза. Наоборот, когда у меня закрыты глаза, тогда я и бодрюсь… со сном.
– Ладно, ладно, убедил. Допустим, ты бодрствовал и учил уроки. И что же ты усвоил?
Я испугался, что он опять схватится за голову и начнет ее давить, но он скромно ответил:
– Так, одну мелочь: я не могу учиться дальше.
– О Бруно! – воскликнула она. – Если хочешь, значит, можешь.
– Конечно, могу, если хочу, – согласился находчивый ученик. – А если не хочу, то не могу. А я-то как раз не хочу, значит…
Он предложил ей самой закончить этот силлогизм. Но вся прелесть в том, что Сильви следовала какой-то своей, особой логике. А еще она умела незаметно повернуть разговор в другую сторону.
– Хорошо, тогда я скажу тебе одну вещь.
Но уловка, похоже, не прошла.
– Думаешь, ты одна такая хитрая? – спросил Бруно. – Вы знаете, мистер-сэр, чево она хочет? Когда она говорит: «Я скажу тебе одну вещь», это значит, что она скажет-таки аж две вещи. Она всегда так делает! – закончил он с восторгом перед изобретательностью сестры.
– Это не страшно, Бруно, – попытался я успокоить его. – Два почти наверняка лучше, чем один. Например, ум хорошо, а два лучше.
Он с недоумением воззрился на меня: абстрактное мышление у него было явно не слишком развито. Я попытался объяснить:
– Ну, две головы лучше, чем одна.
О, зачем я это сказал!
– Я знаю, – кивнул Бруно. – Я читал про таких зверей или птиц, не помню, у которых было две головы. Это здорово! Одной головой я буду есть, а другой – ругаться с Сильви. Как вы думаете, мистер-сэр, это будет красиво?
Я ответил, что, наверное, не очень красиво, причем во всех смыслах.
– Что делать! – вздохнул Бруно. – Сильви такая противная!
Сильви просто онемела от этого замечания.
– Не лучше ли было бы сообщить мне об этом один на один после уроков? – упрекнул я его.
– Отлично! – согласился Бруно. – Покончу с уроками и скажу вам это еще раз, ежели вы так хочете.
– Но не забывайте, – сказала Сильви. – Осталось три урока: Чистописание, География и Пение.
– А как же Арифметика? – поинтересовался я.
– Для Арифметики, – отчеканила Сильви, – у него нет головы на плечах. Ни одной.
Как ни странно, молодой человек не стал возражать:
– Конечно, нет. У меня голова на плечах для волос, а если бы я имел еще и другую – так она была бы для Арифметики.
– … поэтому он не знает даже сложения.
– Сама учи свое Солжение, – заявил Бруно. – А я этого не люблю.
– А придется, – решительно сказала Сильви.
– Ничего подобного, – сказал Бруно. – Профессор мне запретил врать! Я всегда говорю сущую правду.
Сильви начертала что-то на земле и спросила Бруно:
– Прочти эту волшебную фразу.
– В каком направлении читать? – уточнил Бруно.
– Не имеет значения, – ответила Сильви. – Так что же здесь написано?
Бруно вгляделся в таинственные письмена радостно и воскликнул:
– А ведь правда, все равно, как это читать: КУКСИ КУМ МУК И СКУК!
– Значит, ты это заметил! – констатировала Сильви. – Я прочитала это у одного поэта из будущего (В. Хлебникова – А.Ф.)
– Да! – с гордостью согласился Бруно. – Я так вертел глазами, так вертел! Но разглядел. А теперь я могу спеть песню зимородка?
– Нет, – строго ответила Сильви. – Сначала География. Ты же знаешь – всё нужно делать по правилам.
– Ну, вряд ли нужно держаться всяких глупых правил… – усомнился Бруно.
– Отнюдь не глупых, скверный мальчишка! – отрезала Сильви (как потом выяснилось, она-то и ввела эти правила). – Не говори о том, чего не понимаешь! И держи рот на замке!
Бруно довольно долго соображал, как ему выполнить последнее распоряжение, но потом нашел выход:
– У меня нет замка, но вот…
Он предпочел не объяснять, а проиллюстрировать свое намерение и приложился к щеке сестры. Она как ни в чем не бывало продолжала:
– Ну, вот, поскольку рот его наконец-то закрылся, я объясню, что ему следует делать. Я разложу на земле большую карту мира, а Бруно будет по ней путешествовать.
Тут явилась огромная карта, и Сильви расстелила ее на земле, как палас. Бруно действительно мог бы свободно перемещаться по ней ползком, отмечая места, названные в «Уроке доктора Фауста».
Сильви начала читать:
Доктор Фауст – грамотей
Учит маленьких детей
Не подсказкой и не сказкой,
А линейкой и указкой…
Бруно завопил возмущенно:
– Это он их жучит, а не учит! Что ты читаешь всякую муть! Ничево я не буду показывать! Лучше спою свою песенку.
Сильви милостиво согласилась:
– Ладно, можешь петь.
– Вы, естественно, мне подпоете, – то ли спросил меня Бруно, то ли констатировал. – Вы споете второй куплет.
Я хотел было выразить опасение, что не знаю всех слов, но Сильви не дала мне и рта раскрыть. Она протянула мне листок с текстом. Ничего не поделаешь, поневоле пришлось подпевать. Правда, я посмотрел на Сильви, умоляя ее присоединиться, но она только покачала головой. Бруно запел:
– Присядем-ка перед костром
И сгрудимся тесней
Про Зимородка мы споем,
Про Зяблика и Змей.
Пришлось мне подпевать. Тем более что мелодия была совсем простая.
– Про Змей? Прелестна песнь твоя,
Но лучше я спою
Про Серебро и Соловья,
Про Сплетни и Свинью.
Я испугался, что мне придется петь обо всех этих предметах. Но другого текста на листке не оказалось. Я заглянул на обратную сторону – там было чисто. Я успокоился, но тут же похолодел от мысли, что мне придется импровизировать на указанные темы – все сразу. Но, к счастью, импровизаций не потребовали. (Я не знал, что импровизации впереди.)
– Вот, значитца, как, – по своему обыкновению, подвел итог Бруно.
– О Бруно! – воскликнула Сильви. – Ты должен говорить не значитца, а значит.
Но молодой человек упорствовал:
– Когда я говорю значит, то имею в виду: означает. А когда говорю значитца, то совсем не имею этого в виду.
– Но вам не обязательно говорить ни значит, ни значится, что бы эти слова ни означали, – попытался я прекратить этот лингвистический спор, но только ухудшил положение. Бруно удивился:
– Чтобы эти слова не означали? Значитца, если я их не буду говорить, то они не будут означать ничево?
– Не говори значитца! – крикнула Сильви, и дискуссия вернулась к исходной точке. Поэтому Сильви поспешила объявить:
– Уроки окончены!
Я спросил Бруно:
– Вы не жалеете, что они окончились так скоро?
– После полудня, – ответил Бруно, – я никого и ничего не жалею. Было бы чево жалеть – перед обедом!
Об этом я и не подумал…
– Жалеет, жалеет! – поспешила успокоить меня Сильви, понизив голос. – Особенно когда у него уроки Географии.
– Ну, чево ты говоришь! – возмутился Бруно. – Как будто земля сделана только для того, чтобы мы ее изучали!
– А для чего же еще?! – воскликнула Сильви.
– Для чево еще, я не знаю, – честно ответил Бруно. – И вообще я не собираюсь этого обсуждать, потому что ты можешь спорить до бесконечности, а уже темнеет.
Он отвернулся и смахнул слезинку.
Однако Сильви это заметила и обняла его:
– Извини, Бруно, я ничего обидного не имела в виду.
И окончание спора угасло, как сказал бы поэт, «в сплетении детских волос».
Эта дискуссия, столь оригинальная по форме, была прекращена внезапной вспышкой Молнии, за которой не замедлил явиться и Гром. А там хлынули и первые потоки, шипя, словно разъяренные дикие существа, и низвергаясь на нас сквозь листву. Впрочем, дождь кончился так же внезапно, как начался. Я переждал его под деревом, а когда вышел, то оказалось, что мои маленькие друзья бесследно исчезли. И пошел из Кенсингтонского парка домой.
Там меня ожидал особый желтоватый конверт – предвещающий телеграмму и, возможно, большие неприятности. Почему именно неприятности? Не знаю, но, по-моему, так устроен мир, что настраиваться следует на худшее.
Впрочем, на сей раз вести оказались скорее приятными. Телеграмма гласила: «Жду вас в гости как можно скорее. Артур». Столь лаконичная манера была совершенно в духе Артура, словно он сам стоял передо мной. Обрадованный, я стал собираться в дорогу.
____________________________________________________
Перевод Евгения Фельдмана:
Впервые опубликовано на сайте «Английская поэзия»
Простофиля и ПростоквашаПростофиля просил Простоквашу:«Проявите догадливость вашуИ найдите жену мне поуже,Что блестящей была бы снаружи!»И сказала в ответ Простокваша:«Незатейлива просьбица ваша:Загляните-ка, милый, под лавкуИ возьмите в супруги булавку!»Простофиля сказал Простокваше:«Я учту предложение ваше,Но пусть будет и жирной, и кроткой,И, желательно, с белой бородкой!»И сказала в ответ Простокваша:«Незатейлива просьбица ваша,Ибо устриц на отмели с? сто,И невесту найти очень просто!»Простофиля сказал Простокваше:«Я учту предложение ваше,Но пусть будет она кисловатаИ пусть белою будет, как вата!»И сказала в ответ Простокваша:«Затруднительна просьбица ваша:Я бела и притом кисловата,Но мне замуж идти – рановато!»
____________________________________________________