Акростихи, мезостихи, телестихи, абецедарии. — Образы, составленные из строчек (фигурные стихи). — Задом наперед (палиндром, анацикл, реверс). — Как графически оформить стихотворение? — «Лесенка» Маяковского, тире Цветаевой и мобильные «смайлики».
Фигурный палиндром А. Вознесенского.
Автор статьи: Сергей Курий
***
С тех пор, как стихи стали записываться, звук поневоле стал восприниматься вместе с буквой, а если вспомнить иероглифическую письменность, то и с образом. Посмотрите, с какой тщательностью и удовольствием средневековые монахи разрисовывали буквы, да и искусство каллиграфии несомненно в чем-то сродни живописи.
Неудивительно, что с течением времени появились стихотворения, рассчитанные исключительно на зрительное восприятие. В первую очередь это касается расположения букв.
***
Особую популярность приобрели АКРОСТИХИ (в пер. с греч. «краестрочие»). Так называли стихотворения, первые буквы строк которых складывались в слово или фразу. Первые акростихи мы находим у поэта Эпихарма (V в. до н. э.) из городка Сиракузы (родины Архимеда). Значка копирайта тогда еще не было, и Эпихарм фиксировал авторство своих стихов просто зашифровывая в них свое имя. Так же поступал и древнеримский поэт Энний, акростихи которого складывались в фразу «Q. Ennius fecit» (сочинил К. Энний). Довольно трудоемкий способ сохранения авторского права, надо сказать!
Часто акростихи служили шифром. Ранние и еще гонимые христиане сделали своим тайным знаком рыбу. Ведь слово «ICQUS» (рыба) скрывало в себе первые буквы фразы «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель».
Подобная «конспирация» использовалась не раз.
Так в 1824 г. в «Дамском журнале», который издавал П. Шаликов, один автор под псевдонимом напечатал стихотворную шараду — стихотворение-загадку, где под разными определениями зашифрованы части какого-то слова. Однако хитрый автор скрыл в этом стихотворении и другую загадку — акростих. И в таком прочтении появлялась фраза: «Шаликов глуп, как колода».
Русские революционеры подобным образом использовали акростихи в агитках против властей, ведь не пришьешь же статью за особый порядок чтения текста!
Придумывать загадки в форме акростихов, начали давно.
Г. Державин:
«Родясь от пламени, на небо возвышаюсь;
Оттуда на землю водою возвращаюсь!
С земли меня влечет планет всех князь к звездам;
А без меня тоска смертельная цветам».
Признаться, смысла в подобных загадках, кроме опять-таки развлечения для самого поэта, я не вижу. Собственно, подобные развлечения — сочинение акростиха на заданное слово — были очень популярны в салонной поэзии.
Более уместны акростихи-посвящения, в которых зашифровывается имя адресата. Так в 1694 г. поэт-виршевик Карион Истомин напечатал в своем «Букваре» акростих, посвященный царевичу Алексею. Особую популярность эта форма приобрела в XIX в., во времена расцвета «альбомной поэзии». До сих пор, думаю, любой девушке будет приятно получить в подарок посвящение от возлюбленного, составленное столь оригинальным способом. Вот, к примеру, акростих Н. Гумилева на имя Анны Ахматовой:
«Ангел лёг у края небосклона,
Наклоняясь, удивлялся безднам.
Новый мир был тёмным и беззвёздным.
Ад молчал. Не слышалось ни стона.
Алой крови робкое биенье,
Хрупких рук испуг и содроганье,
Миру снов досталось в обладанье
Ангела святое отраженье.
Тесно в мире! Пусть живёт, мечтая
О любви, о грусти и о тени,
В сумраке предвечном открывая
Азбуку своих же откровений».
В форме акростиха написано и стихотворение, завершающее «Алису в Зазеркалье». Первые буквы строк складываются в имя «Алиса Плэзнс Лидделл». Так звали девочку, вдохновившую Л. Кэрролла на написание сказки.
«Ах, какой был яркий день!
Лодка, солнце, блеск и тень,
И везде цвела сирень.Сестры слушают рассказ,
А река уносит нас.
Плеск волны, сиянье глаз.Летний день, увы, далек.
Эхо смолкло. Свет поблек.
Зимний ветер так жесток.Но из глубины времен
Светлый возникает сон,
Легкий выплывает челн.И опять я сердцем с ней —
Девочкой ушедших дней,
Давней радостью моей.Если мир подлунный сам
Лишь во сне явился нам.
Люди, как не верить снам?».
(пер. Д. Орловской)
Прикладная польза от акростихов может быть и в рекламном бизнесе — там, где текст зачастую рассчитан именно на зрительное восприятие. Еще в 1922 г. в декабрьском номере «Правды» был напечатан стих, начальные буквы которого образовывали призыв: «Подпишитесь на «Правду»!».
Вариациями акростиха являются МЕЗОСТИХ и ТЕЛЕСТИХ, в которых слова образуются соответственно из средних и последних букв. Часто мезостихом называют и такое стихотворение, в середине которого слова подобраны так, что можно прочитать спрятанное слово или выражение (обычно они графически выделяются). Так вышеупомянутый Карион Истомин, по традиции, спрятал в мезостихе свое имя и сан:
«Иисус господь Ему Рабов Оных,
возмет ей МОлбы НАук всех свободныХ
Иже, Сия зде ТОщие навыкают.
МИлости любве всех благ Научают».
А вот пример телестиха И. Чудасова, где последние буквы строчек образуют слово «колокол»:
«Произнося чудесный чистый звуК,
Вишу на колокольне. ВысокО!
Неоднократно сам звенеть хотеЛ,
Разлиться песней сердца далекО,
Но мой язык во власти чьих-то руК.
Вздохнул бы я свободно и легкО,
Когда бы сам, не по заказу, пеЛ.»
Еще одна разновидность акростиха — АЛФАВИТНЫЙ СТИХ или АБЕЦЕДАРИЙ, где начальные буквы строк расположены в алфавитном порядке. Самым известным произведением в этом жанре, безусловно, является древнерусская «Азбучная молитва» X в., авторство которой приписывают Константину Переяславскому:
«Азъ словом симь молюся Богу
Боже вьсея твари и зиждителю
Видимыимъ и невидимыимъ!
Господа духа посъли живущаго
Да въдъхнетъ въ сьрдце ми слово
Еже будетъ на успехъ вьсемъ…» и т. д.
В общем, и для души полезно, и алфавит изучаешь. Поэтому эта форма оказывается весьма удачной для образовательных целей. Впрочем, В. Маяковский не менее успешно использовал абецедарий и для политической сатиры. Вот отрывки из его «Советской азбуки»:
«…Земля собой шарообразная.
За Милюкова сволочь разнаяИнтеллигент не любит риска
И красен в меру, как редиска.Корове трудно бегать быстро.
Керенский был премьер-министром…».
А вот «Обратный абецедарий» Д. Авалиани:
Я ящерка
ютящейся
эпохи,
щемящий
шелест
чувственных
цикад,
хлопушка
фокусов
убогих,
тревожный
свист,
рывок
поверх
оград.
Наитие,
Минута
ликованья,
келейника
исповедальня.
Земная
жизнь
еще
дарит,
горя,
высокое
блаженство
алтаря.
Юрий Анненков приводит в «Дневниках моих встреч» шуточную пьесу 15-летнего Саши Пушкина, где герои разговаривают на французском языке. Вся соль заключена в том, что их разговор представлен… исключительно латинскими буквами, расположенными в алфавитном порядке. Конечно, эффект связной речи получится только если буквы звучат в алфавитном произношении — «А», «БЭ», «СИ» и т. п., как это показано в расшифровке в квадратных скобках):
Eno (a Pecu): AB, CD! [Abbe, cedez!]
Pecu (meditatif): E… F… [E… ef…]
Eno (coupant net): GH! [Jai hache!]
Ijekaelle (se jetant au cou d’Eno): IJKLMNO! [Ijekaelle aime Eno]
Eno (triomphant): PQRST! [Pecu est reste!]Перевод:
«Эно (Пекю): Аббат, уступите!
Пекю (задумчиво): Э… эф…
Эно (резко): У меня секира!
Икаэль (бросаясь на шею Эно): Икаэль любит Эно!
Эно (торжествующе): Пекю остался с носом!».
Вот уж действительно, Пушкин — наше всё.
Высокой поэзией акростихи так и не стали. Зато их практическое применение имеет широкие перспективы в сфере посвящений, поздравлений и рекламы.
***
И уже буквально на стыке поэзии и изобразительного искусства родился жанр ФИГУРНЫХ СТИХОВ. Как вы уже догадались из названия, это поэзия, строки которой образуют какую-либо фигуру, обычно соответствующую содержанию стихотворения. Впрочем, зачастую поэты «жульничают» и разбивают строки как угодно, а таким образом фигуру можно сложить практически из любого достаточно длинного стихотворения. Достаточно вспомнить стихотворение в форме мышиного хвоста из сказки Л. Кэрролл «Алиса в Стране Чудес».
Более интересными являются те стихи, где фигура образуется из настоящих (имеющих свой размер), а не «ломаных» где попало, строк. Тогда поэзия приобретает кроме внешней формы еще и оригинальную ритмику. Вот стихотворение Г. Державина, написанное в форме пирамиды:
«Зрю
Зарю
Лучами,
Как свещами,
Во мраке блестящу,
В восторг все души приводящу.
Но что? – от солнца ль в ней толь милое блистанье?
Нет! – Пирамида – дел благих воспоминанье».
Стихотворение Э. Мартова, написанное в форме ромба:
«Мы –
Среди тьмы.
Глаз отдыхает.
Сумрак ночи живой.
Сердце жадно вздыхает.
Шопот звезд долетает порой,
И лазурные чувства теснятся толпой.
Все забылося в блеске росистом.
Поцелуем душистым!
Поскорее блесни!
Снова шепни,
Как тогда:
«Да!»:
Стихотворение И. Бродского, написанное в форме фонтана:
«Из пасти льва
струя не журчит и не слышно рыка.
Гиацинты цветут. Ни свистка, ни крика.
Никаких голосов. Неподвижна листва.
И чужда обстановка сия для столь грозного лика,
и нова.
Пересохли уста,
и гортань проржавела: металл не вечен.
Просто кем-нибудь наглухо кран заверчен,
хоронящийся в кущах, в конце хвоста,
и крапива опутала вентиль. Спускается вечер;
из куста
сонм теней
выбегает к фонтану, как львы из чащи.
Окружают сородича, спящего в центре чаши,
перепрыгнув барьер, начинают носиться в ней,
лижут лапы и морду вождя своего. И чем чаще,
тем темней
грозный облик. И вот
наконец он сливается с ними и резко
оживает и прыгает вниз. И все общество резво
убегает во тьму. Небосвод
прячет звезды за тучу, и мыслящий трезво
назовет
похищенье вождя
– так как первые капли блестят на скамейке –
назовет похищенье вождя приближеньем дождя.
Дождь спускает на землю косые линейки,
строя в воздухе сеть или клетку для львиной семейки
без узла и гвоздя.
Теплый
дождь
моросит.
Как и льву, им гортань не остудишь.
Ты не будешь любим и забыт не будешь.
И тебя в поздний час из земли воскресит,
если чудищем был ты, компания чудищ.
Разгласит
твой побег
дождь и снег.
И, не склонный к простуде,
все равно ты вернешься в сей мир на ночлег.
Ибо нет одиночества больше, чем память о чуде.
Так в тюрьму возвращаются в ней побывавшие люди,
и голубки — в ковчег».
А английский поэт Р. Саути не только изобразил свое стихотворение в форме водопада, но и словами передал звучание и движение падающей воды:
«Как падают воды в Лодоре?
Кипя,
Шипя,
Журча,
Ворча,
Струясь,
Кружась,
Сливаясь,
Вздымаясь,
Мелькая, шурша,
Резвясь и спеша,
Скользя, обнимаясь,
Делясь и встречаясь,
Ласкаясь, бунтуя, летя,
Играя, дробясь, шелестя,
Блистая, взлетая, шатаясь,
Сплетаясь, звеня, клокоча,
Взрываясь, вертясь, грохоча,
Морщинясь, волнуясь, катаясь,
Бросаясь, меняясь, воркуя, шумя,
Сплетаясь и пенясь, ликуя, гремя,
Дрожа, разливаясь, смеясь и болтая,
Катаясь и вперёд убегая в свободном задоре, —
Так падают бурные воды в сверкающем, быстром Лодоре!»
(перевод А.Шмульчко).
Спуском по ступеням в ада представлено замечательное стихотворение С. Кирсанова. Самая широкая его часть – наивысший накал эмоций поэта, после чего неутолимое чувство ревности уводит его в узкую воронку – на самое дно ада.
Иду
в аду.
Дороги —
в берлоги,
топи, ущелья
мзды, отмщенья.
Врыты в трясины
по шеи в терцинах,
губы резинно раздвинув,
одни умирают от жажды,
кровью опившись однажды.
Ужасны порезы, раны, увечья,
в трещинах жижица человечья.
Кричат, окалечась, увечные тени:
уймите, зажмите нам кровотеченье,
мы тонем, вопим, в ущельях теснимся,
к вам, на земле, мы приходим и снимся.
Выше, спирально тела их, стеная, несутся,
моля передышки, напрасно, нет, не спасутся.
Огненный ветер любовников кружит и вертит,
по двое слипшись, тщетно они просят о смерти.
За ними! Бросаюсь к их болью пронзённому кругу,
надеясь свою среди них дорогую заметить подругу.
Мелькнула. Она ли? Одна ли?! Её ли полузакрытые веки?
И с кем она, мучась, сплелась и, любя, слепилась навеки?
Франческа? Она? Да Римини? Теперь я узнал: обманула!
К другому, тоскуя, она поцелуем болящим прильнула.
Я вспомнил: он был моим другом, надёжным слугою,
он шлейф с кружевами, как паж, носил за тобою.
Я вижу: мы двое в постели, а тайно он между!
Убить? Мы в аду! Оставьте у входа надежду!
О пытки моей беспощадная ежедневность.
Слежу, осуждённый на вечную ревность.
Ревную, лететь обречённый вплотную,
вдыхать их духи, внимать поцелую.
Безжалостный к грешнику ветер
за ними волчком меня вертит
и тащит к их тёмному ложу
и трёт меня об их кожу,
прикосновенья — ожоги!
Нет обратной дороги
в кружащемся рое.
Ревнуй! Эти двое
наказаны тоже.
Больно, боже!
Мука, мука!
Где ход
назад?
Вот
ад.
Изобретателем фигурных стихов принято считать Симмия Родосского. Этот древнегреческий поэт, по преданию, написал три стиха про яйцо, секиру и крылья, придав им соответствующую содержанию форму. Христианские монахи-стихотворцы из всех фигур предпочитали крест и восьмиконечные звезды (так, например, писал в XVII в. Симеон Полоцкий). Среди советских поэтов особый интерес к фигурным стихам питал Андрей Вознесенский. Особенно он любил не столько образовывать форму из последовательных разновеликих строк, сколько причудливо располагать слова и строки. Так он «изобразил» свое стихотворение «Бой петухов», где строчки превращаются в контуры дерущихся птиц, а буквы последнего слова образуют оторванную петушиную голову.
***
О ПЕРЕВЕРТНЯХ (перевертышах) или ПАЛИНДРОМАХ (греч. «бегущий назад») слыхали, наверное, и люди, далекие от словесных игр. И всё благодаря Алексею Толстому, который в своем «Золотом ключике» заставил Буратино мучиться над написанием «волшебной» фразы: «А РОЗА УПАЛА НА ЛАПУ АЗОРА» (легенда приписывает авторство этого палиндрома Афанасию Фету). Еще в детстве я долго ломал голову над тем, кто такой Азор. Когда же меня просветили, что это кличка собаки, перевертень изящнее не стал: и действительно — чего это розе падать на собачью лапу?
С тех пор я узнал множество более логичных и изящных палиндромов:
«НАЖАЛ КАБАН НА БАКЛАЖАН»,
«ТЫ, САША, СЫТ»,
«НА В ЛОБ, БОЛВАН»«АРГЕНТИНА МАНИТ НЕГРА»
(Н. Булгаков)«НО ТЫ ТОНКА, КАК НОТЫ ТОН»,
«АДА ПСАРИ И РАСПАДА»
(Н. Лодыгин)«ДОРОГО НЕБО ДА НАДОБЕН ОГОРОД»,
«ЛЕГ НА ХРАМ, И ДИВЕН И НЕВИДИМ, АРХАНГЕЛ»
(Д. Авалиани)
и даже сочинил несколько собственных:
«УКУСИ СУКУ
КЛОПА ПОЛК»
«МОКРИЦА ЗА ЦИРКОМ»
(из записи в книге почетных гостей):
«УРЕНГОЙ ДОРОГ КАК ГОРОД. ЙОГ НЕРУ».
Как вы уже поняли, палиндромы — это фразы, которые читаются по буквам одинаково, как слева направо, так и справа налево. Разрывы между словами, а также пунктуация и ударения при этом не учитываются. В. Брюсов считал, что палиндромы придают «особый ритм стиху», а В. Хлебников восторженно называл их «заклятием, двойным течением речи, двояко выпуклой речью». На самом деле фонетически эта форма беспомощна (т. е., на слух никакую оригинальность мы воспринять не можем). Да и зрительно палиндромы без предварительного предупреждения (что это палиндром) заметить очень трудно.
Безусловно, написать палиндромом целое стихотворение очень сложно. Чем оно длиннее, тем труднее сохранить в нем содержание, связность и красоту. Самый знаменитый русскоязычный «Перевертень» В. Хлебникова был явно неудачным:
«Кони, топот, инок,
Но не речь, а черен он.
Идем, молод, долом меди.
Чин зван мечем навзничь.
Голод, чем меч долог?…
Пал, а норов худ и дух ворона лап.
А что? Я лов? Воля отча!
Яд, яд, дядя!
Иди, иди!
Мороз в узел, лезу взором.
Солов зов, воз волос.
Колесо. Желко поклаж. Оселок.
Сани плот, и воз зов и толп и нас.
Горд дох, ход дрог.
И лежу. Ужели?
Зол гол лог лоз.
И к вам и трем с Смерти Мавки».
Сам поэт, склонный воспринимать слова и цифры магически, вряд ли согласился бы с моей оценкой. Спустя время он установил настоящий поэтический рекорд, написав целую палиндромную… поэму «Степан Разин» из 350 (!) строк.
Снимая шляпу перед поэтическим мастерством и упорством Хлебникова, я, тем не менее, склонен настаивать, что КПД такой поэзии весьма ничтожен. Из крупных поэтических палиндромов, попавшихся мне на глаза, я склонен выделить лишь забавный «Лесной перевертень» С. Кирсанова:
«Летя, дятел,
ищи, пищи.
Ищи, пищи?!
Веред дерев
ища, тащи
и чуть стучи
носом о сон.
Буди дуб,
ешь еще.
Не сук вкусен —
червь — в речь,
тебе — щебет.
Жук уж
не зело полезен.
Личинок кончил?
Ты — сыт?
Тепло ль петь?
Ешь еще
и дуди
о лесе весело.
Хорошо. Шорох.
Утро во рту
и клей елки
течет».
Еще сложнее написать связный поэтический палиндром, где сохраняется рифма. Смешной рифмованный палиндром «Казак» получился и у В. Набокова:
«Я ел мясо лося, млея…
Рвал Эол алоэ, лавр…
Те ему: «Ого! Умеет
рвать!» Он им: «Я — минотавр!».
А вот загадка о Боге, написанная Г. Державиным, где палиндромными являются две первые строчки:
«Я разуму уму заря,
Я иду с мечем судия;
С начала та ж я и с конца
И всеми чтуся за Отца».
А оригинальность искусного и осмысленного перевертня Э. Скуржинского заключается в том, что читать задом наперед это двустишие надо полностью, а не построчно:
«О шорох, Кате свежо,
Боже, все так хорошо!».
Во время работы над статьей у меня тоже возникло желание попробовать написать рифмованный палиндром. И вот, лежа в кровати, изнывая от бессонницы, я настроил свою голову на компьютерный режим перебора-подбора и произвел на свет следующее четверостишие:
«Мать, розы зорь там!
А пелена — нелепа…
А тень — не та…
Обе — на небо!».
Первую строчку-палиндром я сочинил еще лет десять назад, на обдумывание всего остального ушло не более получаса. Я конечно могу придумать этому «стихотворению» какое-нибудь мудреное объяснение, но лучше сказать правду — настоящей поэзии здесь нет. Есть механика, есть способность быстро работать со словами — все что угодно, но только не поэзия, которая подразумевает, прежде всего, вдохновение.
Написать вдохновленный палиндром практически невозможно, потому что для этого надо: а) уметь мгновенно, почти на подсознании, видеть фразы с обеих сторон и б) количество осмысленных оборотных фраз чрезвычайно ничтожно, и его вполне можно просчитать. Компьютер справится с подобной комбинаторной задачей значительно быстрее и лучше. К тому же, как было сказано выше, если читатель не предупрежден, никакого особого эффекта палиндром не произведет.
Правда, многие фанатики этой формы утверждают, что палиндромные фразы приобретают особое звучание. Это неудивительно — ведь в строках повторяются одни и те же буквы. Но для достижения эффекта звукового повторения совсем не обязательна зеркальная точность фразы. Прием аллитерации производит тот же самый фонетический эффект, при этом, используя его, поэт не оказывается прикованным к чугунному ядру дотошности, не заметной никому, кроме него самого.
***
Более интересные результаты принцип палиндрома дает в иероглифической поэзии, где знаком является слово, а не буква. Впрочем, и в поэзии, основанной на линейном письме, есть форма, называемая АНАЦИКЛ. Анацикл представляет собой стихотворение, которое можно читать как слева направо сверху вниз, так и справа налево снизу вверх, но читается оно не по буквам, а по словам. При этом должна сохраняться рифма и порядок изложения.
В. Брюсов:
«Жестоко — раздумье. Ночное молчанье
Качает виденья былого,
Мерцанье встречает улыбки сурово.
Страданье —
Глубоко — глубоко!
Страданье сурово улыбки встречает…
Мерцанье былого — виденье качает…
Молчанье, ночное раздумье, — жестоко!»
Есть и более сложная форма — РЕВЕРС, где, в отличие от анацикла, рифма при чтении наоборот меняется.
Неизвестный автор:
«Глаза зелёные твои
Мне будут снова сниться и
Слеза как чистый образ твой
Весне запомнится шальной.Шальной запомнится весне
Твой образ чистый как слеза
И сниться снова будут мне
Твои зелёные глаза».
Существует еще одна забавная разновидность экспериментального стихотворения, в котором, если читать слова (не буквы, а слова!) в обратном порядке, содержание стихотворения меняется на противоположное. Например, в польском «Перевертыше про девицу» в пер. С. Святского:
«Жила девица рынка недалече,
Слыла красою, не беспутной речью.
Любила музыку, не баловство,
Хвалила простоту, не мотовство.
Чиста была, не блудом промышляла.
Свой возраст юный не срамит она,
Хвалой, не поношением славна.»
А вот, приведенные ниже, стихи французского поэта Агриппы Д’Обинье (1552–1630) в пер. Э. Линецкой можно читать и как два трехстопных восьмистишия, и как одно шестистопное. Трехстопные стихи между собой не связаны, это отдельные стихотворения, где описываются горести любящих. Но если их соединить, получается стихотворение противоположного смысла, воспевающее счастье любящих.
«Чей здравый смысл угас? — бежит любовных нег,
Тот не боится мук, — кого прельщает воля,
Мой друг, любовь для нас — завиднейшая доля —
Несчастье и недуг — любви не знать вовек.
Отрада всех отрад — лелеять чаровницу —
Свобода и покой — ну, это ль не напасть?
Удел стократ благой — в любовный плен попасть,
Хранить сердечный хлад — что лечь живым в гробницу».
***
Оставим забавы и перейдем к более животрепещущим вопросам. С тех пор, как стихотворения не только и не столько декламируют, сколько читают с листа или монитора, графическое оформление текста приобретает особую важность. Ведь напечатанный текст лишен голоса автора — и все паузы, акцентации и ударения, задуманные поэтом, могут быть утеряны.
Хорошо, когда стихотворение написано традиционной формой с ясным, постоянным ритмом. А если ритм сложный или сбивчивый? А если пауза между двумя словами первой строки раз в пять длинней паузы между слова третьей строки?
Эта проблема постоянно стояла перед В. Маяковским, писавшим сложные тонические стихи с неравномерными интонационными паузами. Сначала он просто разбивал строки на более мелкие, выделяя те или иные отрезки текста. Однако, текст все равно сливался и не всегда можно было сразу угадать рифмующиеся строки. А когда его еще и не разделяли на строфы, то прочесть стихотворение с первого раза правильно было почти невозможно. Как, например, это стихотворение Маяковского:
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — кто-то хочет, чтобы они были?
Значит — кто-то называет эти плевочки
жемчужиной?
И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит —
чтоб обязательно была звезда! —
клянется —
не перенесет эту беззвездную муку!
А после
ходит тревожный,
но спокойный наружно.
Говорит кому-то:
«Ведь теперь тебе ничего?
Не страшно?
Да?!»
Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!
У меня до сих пор есть сборник Маяковского, где когда-то я карандашом выделял строфы и полустрофы.
Чтобы избавиться от этих недостатков, поэт впоследствии стал использовать принцип «лесенки». Он не просто разбивал строки на части, но и постепенно сдвигал эти части в сторону. В результате и авторская ритмика сохранялась, и изначальные строки не терялись. Правда, злые языки утверждали, что таким образом он увеличивал свой гонорар, ведь поэту платили построчно.
«Я недаром вздрогнул.
Не загробный вздор.
В порт,
горящий,
как расплавленное лето,
разворачивался
и входил
товарищ «Теодор
Нетте»…»
Сам сдвиг строчек использовался, конечно, еще задолго до Маяковского, но тогда он употреблялся в основном для выделения рифмующихся строчек или тех частей стихотворения, где сменялся ритм.
А. Пушкин:
«Шумит под Кесарем заветный Рубикон,
Державный Рим упал, главой поник закон;
Но Брут восстал вольнолюбивый:
Кинжал, ты кровь излил,— и мертв объемлет он
Помпея мрамор горделивый…»
Постепенно сдвигающимися строками можно передать также стремительность или движение.
А. Ахматова:
«Я зажгла заветные свечи,
Чтобы этот светился вечер,
И с тобой, ко мне не пришедшим,
Сорок первый встречаю год…»Исса:
«Бабочка в саду.
Подползет дитя — взлетает,
Подползет — взлетает».
(пер. В. Марковой)
Конечно, то, какие элементы стихотворения следует выделять графически и как это делать, полностью во власти поэта. Допустим, можно акцентировать внимание на внутристиховых паузах или внутренних рифмах.
В. Маяковский:
«Угрюмый дождь скосил глаза
А за
решеткой
четкой
железной мысли проводов —
перина.
И на
нее
встающих звезд
легко оперлись ноги.
Но ги-
бель фонарей…»
Или для придания частям текста особого значения и эмоциональной нагрузки делать межстрочные пробелы, подобные межстрофным.
В. Маяковский:
«…Мария!
Звереют улиц выгоны.
На шее ссадиной пальцы давки.Открой!
Больно!
Видишь — натыканы
в глаза из дамских шляп булавки!Пустила…»
Правильная разбивка текста стихотворения может предостеречь читателя и от непредвиденных смысловых ошибок при чтении. В своей работе «Как делать стихи?» Маяковский писал:
«Размер и ритм вещи значительнее пунктуации, и они подчиняют себе пунктуацию, когда она берется по старому шаблону.
Все-таки все читают стих Алексея Толстого:«Шибанов молчал. Из пронзенной ноги
Кровь алым струилася током…»как
«Шибанов молчал из пронзенной ноги…»
Дальше:
«Довольно, стыдно мне
Перед гордою полячкой унижаться…»читается как провинциальный разговорчик:
«Довольно стыдно мне…»
Чтобы читалось так, как думал Пушкин, надо разделить строку так, как делаю я:
«Довольно,
стыдно мне…»
В общем, поэт должен всеми графическими средствами добиваться того, чтобы восприятие текста читателем было наиболее адекватно авторскому замыслу.
Очень сильную помощь в этом может оказать и авторская пунктуация. Ведь разбивать можно не только строки, но и слова. Таким образом, вы можете придать слову нужную протяженность (го-о-оре) или чеканность (го-во-рю), указать на смысловую многозначность используемого слова.
М. Цветаева:
«Рас-стояние: версты, мили…
Нас рас-ставили, рас-садили,
Чтобы тихо себя вели
По двум разным концам земли.Рас-стояние: версты, дали…
Нас расклеили, распаяли,
В две руки развели, распяв,
И не знали, что это – сплав…»С. Аксененко:
«Э-то мух сбивает ветер
С развороченной земли
И… — страшней всего на свете —
Прилетели снегири…»С. Курий:
«Громче-громче!
Тише… Тише…
Даль-ше, даль-ше.
Ближе… Ближе…
Мозг мой бездною обижен,
Опрокинут, обездвижен.…Бездна в небе, бездна в мошке.
Не собрать её в лукошке,
Не испить её до дна.
БЕЗ —
ДНА!»
Слова можно разбивать также многоточиями и скобками — например, «(Из)вращения любви», «Не скажу тебе «да» / ведь я так гор…да!», «он за п… п… п… п… пнулся»). Можно напротив, с помощью косой черты соединять слова, представляющие как бы разные параллельные варианты словообраза, возникающие у поэта:
«На стенах проступали лики/блики…»,
«Я тебя люблю/ненавижу…»,
«Ты хотел это вытереть/вырезать/выскоблить…».
У каждого поэта есть свои любимые пунктуационные знаки — например, мне нравятся многоточия, а М. Цветаева и Э. Дикинсон любили тире. Возможно потому, что тире очень заметный и многофункциональный знак.
М.Цветаева:
«Нас родина не позовёт!
Езжай, мой сын, домой – вперед –
В свой край, в свой век, в свой час, – от нас –
В Россию – вас, в Россию – масс,
В наш – час – страну! в сей – час – страну!
В на – Марс – страну! в без – нас – страну!»
Главное, чтобы не было элементарной непреднамеренной неграмотности. Вроде отсутствия запятой перед словом «но», или упущенной запятой в предложении «Казнить нельзя помиловать». Конечно, если в этом нет какого-то изначального замысла или приема. Так некоторые оригиналы вообще печатают стихи безо всякой пунктуации — иногда с целью дать большую свободу для вариативности словосочетаний, а иногда, чтобы показать стремительное течение речи, некий безостановочный «поток сознания». И, наоборот, можно рассечь предложение знаками препинания, чтобы усилить вескость или отрывистость слов («Ты. Никуда. Не пойдешь»). В общем, на всё воля поэта, и не один филолог не имеет власти это изменить.
Иногда филологи не в состоянии изменить даже орфографические неточности. Так А. Блок неизменно настаивал на написании слова «желтый» через «о»:
«В соседнем доме окна жолты.
По вечерам — по вечерам
Скрипят задумчивые болты,
Подходят люди к воротам.…Они войдут и разбредутся,
Навалят на спины кули.
И в жолтых окнах засмеются,
Что этих нищих провели».
Бывают и обратные случаи, когда официальные перемены в орфографии языка делают отдельные поэтические замыслы непонятными. Так название поэмы В. Маяковского «Война и Мiръ» обыгрывало название романа Л. Толстого «Война и Миръ». Это и так ясно! – скажете вы. Ан, нет – в написании Толстого подразумевался «мир», как мирное время, противоположность войне, а в написании Маяковского (с отмененной впоследствии, буквой «i») имелся в виду «весь мир», мироздание, вселенная. Точно также и в алфавитном стихотворении В. Брюсова современный читатель будет озадачен наличием таких странных букв, как «і», «ять» и совсем уж непонятной буквы «фита».
Зато уж совершенно вольно поэт может ставить ударения и выделения. К примеру, заглавные буквы могут допускаться, где угодно — в начале строк, в середине текста, в конце. А можно вообще напечатать всё стихотворение строчными буквами. Для придания большей значимости, заглавную букву можно использовать в любых словах — Любовь, Смерть, Мечта, но здесь желательно не переборщить. Если таких слов будет много, то их выделение потеряет всяческий смысл. Заглавными буквами и жирным шрифтом можно выделять и слово, зашифрованное в тексте стихотворения, как это мы видели выше. Или указывать на скрытые смыслы и игру слов («Тяжелый кРОКодил»).
Лично я почти всегда изначально набираю свои тексты в простейших текстовых редакторах и для выделения пользуюсь только заглавными буквами. Причина проста — если вы отсылаете куда-то свой текст в электронном виде и не в состоянии контролировать его публикацию, то возникает большой риск, что ваш курсив, жирный шрифт, знаки ударения над буквами и прочие прикрасы, могут по недосмотру просто исчезнуть в программе верстки. Редактуру же текстового формата (.txt) изменить можно только сознательным оперативным вмешательством. Конечно, этот прием годится далеко не всегда, но он самый простой и эффективный.
Отдельно стоит коснуться, так называемых, «эмоциональных» знаков пунктуации. Давно, еще в начале 1990-х годов, читая рукописи своего друга С. Аксёненко, я обнаружил среди стихотворных строчек странный значок в виде «галочки». На мой вопрос, что это такое, Сергей ответил, что это «знак иронии». И, действительно, классическая эмоциональная пунктуация чрезвычайно бедна — восклицательный да вопросительный знак, ну, может, еще многоточие… Что касается «иронии», «гнева», «сарказма», без которых некоторые строчки воспринимаются иначе, то для них знаков не было.
Кто бы мог подумать, что спустя несколько лет Интернет- и SMS-послания, воплотят мечты Маяковского и идею моего друга в жизнь! Конечно, речь идет о «смайликах» — графических знаков для выражения той или иной эмоции. Почему бы ими не воспользоваться поэту в своих текстах (естественно, в пределах разумного — там, где они действительно, необходимы)? Уместны и употребления символов и прочие графические хитрости. Вроде зачеркнутых, но при этом умышленно оставленных, слов. 🙂
<<< Восточная поэзия | СОДЕРЖАНИЕ | Слова. Образы. Темы >>>
Автор: Сергей Курий