<<< пред. | СОДЕРЖАНИЕ | след. >>>
ОРИГИНАЛ на английском (ок. 1850):
ACT I, SCENE I
Scene : Black hangings — country scenery behind — green floor.
Present: MOONEY and SPOONEY with lanterns.
Put out lights
Draw up P. curtain, and change for W. light lamp.
MOONEY: Who’s you?
SPOONEY: Why, me.
MOONEY: Nonsense, it can’t be, what’s your name?
SPOONEY: Oh, that’s quite another question: I shan’t tell.
MOONEY: Yet there is something familiar in those tones; something which recalls to my memory visions of earlier and happier days. Speak, speak! have you the mark of a grid-iron on the back of your left wrist?
SPOONEY: NO! certainly not; nothing of the sort!
MOONEY: Then you are my long-lost friend, my Spooney.
SPOONEY: My Mooney! (They embrace.)
SPOONEY: Ah! the joy of this meeting; this does indeed repay me for hours of ‘owling, days of despair and nights of gnawing sorrow, for weeks of wailing and -I may add — for fortnights of frowning, and months of making faces; Mooney, I am happy! My friend!
MOONEY: My Spooney, there are moments —
SPOONEY: Yes, yes, Mooney! it’s quite true! there are bolsters.
MOONEY: Nonsense, Spooney, how can you talk so? I said “moments” — let me proceed: there are moments, my dear friend, when I find it impossible to express my lorridfeelings!
SPOONEY: Yes, I feel it so, too! It’s the same with me! There are moments when I find it impossible to press on my orange peelings!
MOONEY: Oh Spooney, Spooney, in the gravest and saddest moments, how can you thus intrude your absurd remarks? Be sensible, Spooney!
SPOONEY: Mooney, I will! Believe me, believe me, I will! Why do I meet you here? Have you left the king, that best and dearest of monarchs?
MOONEY: I have, my friend, yet not willingly. He dismissed me.
SPOONEY: And wherefore?
MOONEY: A mere pleasantry, an innocent joke, which a friend would have pardoned, and even he would have done so, if — Spooney, did you observe lately in our dear sovereign a marked, a decided alteration?
SPOONEY: I did, Mooney. I know what you allude to, his hair. Yes, Mooney, his hair became as white as — as — as white
MOONEY: True, but I did not mean his hair: mark me.
SPOONEY: I will.
MOONEY: The king lost his luggage, as you are aware, Spooney.
SPOONEY: He did.
MOONEY: And with his luggage, Spooney, he lost — his temper!
SPOONEY: Woe’s me! woe’s me! are you sure of it?
MOONEY: Sartin; it happened thus: The king was sitting, surrounded by his courtiers, as usual, and was remarking in his own light way, “My clothes, my good friends, are not yet returned; they are all gone to the Wash.” I, standing at n little distance, remarked in an undertone: “And much they needed it. ” You know my habit, Spooney, of making amusing remarks?
SPOONEY: NO, indeed, Mooney; you never made one yet in my recollection.
MOONEY: Well, sir, the king turned upon me and, in a voice a pig tied by the hind leg might have envied, said: “Traitor, begone! I renounce ye!”
SPOONEY: NO! did he really? And did you go?
MOONEY: Didn’t I just!
SPOONEY: Well I never! How very unfortunate! Do you know was passing by the door at the moment and overheard your remark, and I thought it so good that I resolved to repeat it!
MOONEY: YOU weren’t such an idiot as that, were you?
SPOONEY: I was, my dear Mooney, I assure you! I went in immediately after and said: “Your Majesty has lost your luggage, have you not?” “Yes,” said the king, in accents of the deepest sadness, “I lost it all when — when I went to the Wash.” “Did your Majesty go to the Wash?” I enquired. He answered, “I did.” Whereupon I remarked with a smile, «And much you needed it! ’’
MOONEY: I never heard anything half as foolish! And what did the king say?
SPOONEY: Why, sir, he turned upon me and said in a voice that — that a pig’s hind leg might have envied, “Traitor, begone! I pronounce ye!”
MOONEY: Stuff! I don’t believe a word of it!
SPOONEY: But I assure you he did, and I — went away immediately!
MOONEY: And since that day you have been, I suppose, adrift?
SPOONEY: Yes, my dear Mooney; but you, what have you been doing these many years?
MOONEY: Oh, I’ve been (singing)
Wandering through the wide world, seeking of my fortune;
But as I couldn’t find it, I was forced to do without it.
And if you’ll believe me, there was no one would receive me;
But as I never told you a lie, you’ve got no cause to doubt it.
SPOONEY: How particularly nicely you do sing, my dear Mooney! What kind of voice do you call yours?
MOONEY: Oh, don’t you know, Spooney? Why it’s an alto-soprano-mezzo-tinto-basso-relievo —
SPOONEY: NO, but is it all that really?
MOONEY: AS sure as you’re standing there —
SPOONEY: Well, that’s very curious, I shouldn’t have thought it.
MOONEY: Well; but now, Mooney, we must devise some plan to make our living, and put an end to this “Wandering, etc.»? (As before.)
SPOONEY: Let me think awhile. (Pause.)
MOONEY: See, the morning breaks! (Black scenes removed, lamp put behind; singing of birds.)
SPOONEY: Mooney! I’ve an idea!
MOONEY: Have you really? In all the years, my Spooney, that we have been acquainted such an incident has never occurred before.
SPOONEY: The railway station near here has vacancies for station-master and for clerk. Let us apply for them. You’d better be station-master, as you’re not so stupid as I am; you are more foolish than I, you know, my Mooney, but you’re certainly not so stupid.
MOONEY: True, true, my dear friend. A very good idea, I’ll go and apply at once. (Exit.)
SPOONEY (soliloquises): Poor Mooney! He’s not much of a genius, but he means well! He is an honest fellow, and I’ll do what I can for him! Yes, yes, he’ll do best for station-master! He’s more foolish than I am, but he’s certainly not so stupid! Ha! here he comes! What success, my Mooney?
MOONEY: All right! we’ve got it. (Singing.)
Oh my eye, what jolly fun, only think what we’ve been and done.
They’ve made us railway horficers, and we’ve got a railway station!
Day and night, and night and day, we’ll do the work and call it play.
When one’s awake the other sleeps, in regular rotation!
SPOONEY: Ebenezer Mooney-o, and Julius Caesar Spooney-o,
they’ve made us railway horficers, and we’ve got a railway station.
MOONEY: “Oh my eye, etc.” (As before.)
____________________________________________________
Перевод Андрея Москотельникова:
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Сцена I
Сцена: чёрная драпировка; сельская местность на заднем плане; зелёный пол.
Лица: М у н и и С п у н и с фонарями в руках.
Гаснет свет.
Бумажный занавес поднимается, на смену спускается деревянный со светящейся прорезью в виде месяца.
М у н и. Это кто?
С п у н и. Я, а что?
М у н и. Что за нелепость — имя-то как?
С п у н и. Это другой вопрос. Не скажу.
М у н и. Эти интонации мне всё же знакомы; что-то в них навевает мне воспоминания о прежних и счастливых днях. Не умолкай! И нет ли у тебя на тыльной стороне левого запястья следа от колосниковой решётки?
С п у н и. Нет, конечно нет, и ничего похожего!
М у н и. Тогда ты — мой давно потерянный друг, мой Спуни!
С п у н и. Мой Муни! (Обнимаются.)
С п у н и. Вот радостная встреча! Я не шутя вознаграждён ею за часы роптания, дни отчаяния и ночи терзающей тоски, за недели причитания и… я бы добавил: за декады, когда я непрестанно хмурил брови, и за месяцы, когда я кривил лицо, — Муни, я счастлив! Друг мой!
М у н и. Мой Спуни! Бывают минуты…
С п у н и. Да, да, Муни! Верно! Бывают зануды!
М у н и. Чушь, Спуни, ну что ты мелешь? Я говорю «минуты», так позволь же продолжить: бывают минуты, мой дорогой друг, в которые я нахожу невозможным упоминать неугомонные толки.
С п у н и. Вот! Я ведь сам таков! В точности! Бывают минуты, в которые я нахожу невозможным уминать лимонные дольки!
М у н и. Да Спуни же, — в серьёзнейшие и печальнейшие минуты как ты можешь встревать со своими дикарскими замечаниями? Образумься, Спуни!
С п у н и. Непременно, Муни! Верь мне, Муни, — непременно! Но почему я тебя здесь встречаю? Разве ты покинул короля — этого наилучшего и драгоценнейшего монарха [6]?
М у н и. Покинул, друг мой, но не по своей воле. Он меня отставил.
С п у н и. За что?
М у н и. Из-за весёлой выходки, невинной шутки, которую друг всегда извинит, и даже наш король мог бы, когда б… Не замечал ли ты, Спуни, в последнее время некую определённую, решительную перемену в нашем дорогом суверене?
С п у н и. Я заметил, Муни. И знаю, на что ты намекаешь, — его волосы. Они белы… они, то есть… белым-белы.
М у н и. Верно, но я не волосы имел в виду; следи за мной.
С п у н и. Непременно.
М у н и. Король потерял свой багаж, как тебе, Спуни, известно.
С п у н и. Известно.
М у н и. А с багажом, Спуни, он потерял и самообладание!
С п у н и. О горе! О горе! Да знаешь ли ты наверно ?
М у н и. Никаких сомнений, ибо вот как было дело. Раз король, сидя, как обычно, в окружении придворных, заметил в своей непринуждённой манере: «А ведь одежда моя, друзья мои, пропала — в спешке вся канула в Уош». Я же, стоявший невдалеке, и молви, понизя голос: «Наверно, это она так в стирку спешила». Тебе ведь, Спуни, известно моё обыкновение отпускать забавные замечания?
С п у н и. Вовсе нет; на моей памяти такого ещё ни разу не бывало.
М у н и. Так вот, сударь, король оборотился ко мне и заверещал, да так что и поросёнок, привязанный за заднюю ногу, позавидовал бы: «Прочь, изменник! Отвергаю тебя!»
С п у н и. Да ну! Неужто? И ты пошёл прочь?
М у н и. Деваться было некуда.
С п у н и. И мне некуда! Вот ведь невезенье! Знаешь, я ведь проходил мимо дверей в ту минуту и подслушал это твоё замечание, которое показалось мне столь удачным, что я вздумал его повторить.
М у н и. Неужели ты свалял такого дурака?
С п у н и. Свалял, мой милый Муни, уверяю тебя! Я тот час же вошёл и произнёс: «Значит, ваше величество утопили свой багаж?» — «Да, — ответил король тоном глубочайшей печали. — «Наверно, и сами чуть не потонули от спешки?» продолжал я. — «Верно», — продолжал король. Тут я с улыбкой и заключил: «Давно, знать, по ванне соскучились!»
М у н и. Ничего столь же глупого не слыхивал! А король что?
С п у н и. А то, сударь, что оборотился он ко мне да и заверещал таким тоном, что… что и задняя нога поросёнка позавидовала бы: «Прочь, изменник! Опровергаю тебя!»
М у н и. Вздор! Ни слову не верю!
С п у н и. Эх, видел бы ты его в ту минуту! Так что я вот… тут же удалился.
М у н и. И с того дня, полагаю, ты человек вольный?
С п у н и. Да, мой милый Муни; но ты-то, чем ты занимался все эти годы?
М у н и. Ох, а я… (Поёт) [7]
Я всё по миру брожу, всё ищу удачи;
Но не найду никак я; обхожусь и так я.
Никакой, поверь мне, службы нет теперь мне;
Уж ты не сомневайся — ведь не любитель врак я.
С п у н и. Отменно приятно ты поёшь, друг мой Муни! А как такой голос называется?
М у н и. О, так ты и не знаешь, Спуни? Это же альто-сопрано-меццо-тинто-бассо-рельефно…
С п у н и. Как, это всё сразу?
М у н и. Не сойти мне с этого места!
С п у н и. Ну и ну, никогда бы не подумал!
М у н и. Так-то вот; однако теперь, Спуни, нам следует составить какой-то план, чтобы поддержать свою жизнь и прибавить концовку этой песенке «Я всё по миру брожу и проч.» (Исполняет вторично.)
С п у н и. Дай-ка подумать.
Пауза.
М у н и. Уж и утро рассветает…
Тёмные драпировки убираются, месяц отводится за кулисы, слышно пение птиц.
С п у н и. Муни, я придумал!
М у н и. Неужто? Все те годы, мой Спуни, что мы водим дружбу, такого никогда не случалось.
С п у н и. Тут неподалёку, на железнодорожной станции, свободны места станционного смотрителя и его помощника. Устроимся-ка туда. Тебе лучше стать смотрителем, поскольку ты не столь глуп, как я, — ты, мой Муни, лишь более дурашлив, но определённо не столь глуп.
М у н и. Верно, верно, дорогой друг. Очень хорошая мысль, я немедленно пойду и устроюсь. (Уходит.)
С п у н и (произносит монолог) . Бедный Муни! На гения не тянет, но действует из лучших побуждений. Честный малый, и я сделаю для него всё, что будет в моих силах. Да, да, с обязанностями станционного смотрителя он управится превосходно! Он более дурашлив, чем я, но определённо не дурак. А, вот и он! Ну, как успехи, мой Муни?
М у н и. Всё в порядке. Место наше. (Поёт.) [8]
Это ж надо, что так вдруг кем мы сделались сам-друг!
Служаками на станции, на железнодорожной!
Днём — и ночью до утра! — нам будет служба что игра:
Один на страже, спит второй — порядок непреложный!
С п у н и.
Эбенезер Муни-о и Юлий Цезарь Спуни-о [9] —
Служители на станции, на железнодорожной!
М у н и.
Это ж надо и проч. (Исполняет вторично.)
|
ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА: 6 — Этот монарх — король Джон (Иоанн Безземельный); дальнейший диалог между Спуни и Муни обыгрывает реальные события. В 1216 году, отступая от восставших баронов, при переправе через залив Уош на восточном побережье Великобритании, между Норфолком и Линкольнширом, Иоанн утратил свой обоз, поглощённый приливом. Иоанн умер несколько дней спустя — полагают, что огорчение от утраты обоза также тому причиной. Кэрролл был неравнодушен к фигуре короля Джона и связанной с ней литературной традиции. Известно, что в числе недошедших до нас пьес для кукольного театра, написанных молодым Чарльзом Лютвиджем, была и «Трагедия о короле Джоне» на манер шекспировской. В стихотворении «Меланхолетта», написанном в зрелые годы, Кэрролл высмеивает помпезную постановку шекспировского «Короля Джона» на театральной площадке Сэдлерс-Уэлса. 7 — Источник данного мотива исследователями с определённостью не прослеживается. 8 — Источник мотива не прослеживается. 9 — Эти «полные» имена Муни и Спуни — пародийны, то есть они обыгрывают реально встречающиеся имена. Западной культуре, например, известно имя гуманиста Юлия Цезаря Лагаллы (1576—1624), развивавшего идею Аристотеля. Из литературы известен Эбенезер Скрудж, главный персонаж в сочинении Диккенса «Рождественская песнь» (1843). |
____________________________________________________