Рубрика «Льюис Кэрролл: биография и критика»
«Алиса» полна намеков; она, собственно, вся от начала и до конца есть удивительно цельный и меткий намек на суть, склад, дух английской жизни. Без видимых усилий, легкими касаниями воспроизводя, как и когда англичане говорят «Здравствуйте — До свидания», «Пожалуйста — Простите», как и когда пьют чай, он рисует саму Англию. Вкус английского быта никто, пожалуй, из писателей так прозрачно и отчетливо, как Кэррол, не передал.
При чтении Шекспира и Диккенса думается: «вот каковы люди!» И, стало быть, всякий народ, принимая этих гигантов на свою почву, через их творчество (в том числе через их творчество) осмысляет самого себя. Освоение Шекспира в России — говорят, например, исследователи — стало у нас национальным делом. Конечно, мистер Пиквик — истый англичанин; даже Гамлет, которого заботит вопрос, когда именно и как следует действовать, обнаруживает чисто английское пристрастие к ритуалу и пунктуальности. Все же Гамлет, Гулливер, Робинзон Крузо, Пиквик сразу заставляют думать о столь многом и всеобщем, что поневоле ускользает из вида, кто же они, откуда вышли (и это, кстати, порождает значительные недоразумения в толковании подобных персонажей).
При чтении Льюиса Кэрролла является первой мысль: «Вот каковы англичане!» Поэтому так труден перевод «Алисы». Опытный литератор справедливо сказал: «Чтобы перевести «Приключения Алисы», надо перевезти Англию». Так особые сорта вин или фруктов, столь изумительные на месте, не поддаются транспортировке.
Нам удастся резче ощутить эту грань, если мы попробуем вообразить себе, возможно ли на ином языке передать:
А Данила и Гаврила,
Что в ногах их мочи было,
По крапиве босиком
Так и дуют прямиком.«Конек-Горбунок»
Или
«Что я? Царь или дитя? —
Говорит он не шутя:
— Нынче ас еду!»«Сказка о царе Салтане»
Не так уж тут просторечен язык и замысловаты обороты, что бы нс нашлось им приблизительных соответствий у другого народа. Однако каждая из картинок, схваченная в нескольких строках, содержит множество неуловимых оттенков, они связаны с уходящим в бесконечность национальным фоном. И два здоровенных парня, которые ломят по какому-то пустырю, и детски-взбалмошный царь. Через какие комментарии можно пояснить иностранцу, что значит для нас способность «дуть» напропалую, не чуя ни крапивы, ни ног под собой? И что содержит в себе вопрос, соединяющий — «царь или дитя?» Конечно, если писать как раз об этом, то сделать понятным можно. Но здесь все лишь мелькает, даже безо всякого специального расчета, а тем не менее тотчас чувствуется и уводит мысль далеко.
Англичанин со своей стороны безуспешно пытался бы внушить нам, что содержат препирательства Алисы со Шляпником и Мартовским Зайцем за «безумным чаепитием». Позвольте, сэр, почему приборов больше, чем людей? Хотите ли вы чаю или вина? — разве на наш вкус это вопросы! К нам разве что потом, после, по выходе из-за стола или даже на другой день явится вдруг желание узнать: «Как называлась эта рыба?» или «Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит» («Ревизор»). Никто из нас, «дуя прямиком», и не заметил бы каких-то формальных несоответствий. То регламентация другого сознания.
«В замечании, — говорит однажды Кэрролл, — нельзя было отыскать какого-нибудь смысла, но было оно сделано совершенно в английском духе». Кэрролл и посмеивался над тем, что на взгляд англичан совершенно естественно, что происходит ежеминутно и само собой.
Ритуальность, устроенность английской жизни, налаженность быта с чуткостью воспринял и передал Льюис Кэрролл. Он, кроме того, без нажима отметил грань, где порядок переходит в некое «методическое безумие», косность, и стрелкам в самом деле остается неизменно показывать, как у Шляпника, всегда один и тот же час.
Цепкость глаза для этого требуется особенная. Точно так же особое чутье необходимо для перевода «Алисы». Сказано ясно: «перевести «Алису» — перевезти Англию». Невыполнимо, если судить объективно.
Такие, в самом деле, неразрешимые задачи оказываются под силу лишь мастеру, способному создать произведение как бы заново. В истории литературы и различных искусств многое считалось невозможным, невыполнимым до тех пор, пока нс приходил настоящий мастер и — все становилось на свои места, оказывалось совершенно естественным и само собой понятным, А прежде велись разговоры: «Непереводимо», «Тема не та», «Пьеса несценична», «Роль безнадежна» и т. п. Нужен мас¬тер: все преображается, а вместе с тем ничего будто бы и не тронуто. Истинная творческая сила, о которой сказал английский поэт XVIII столетия Александр Поп:
Был этот мир глубокой тьмой окутан.
Да будет свет! Й вот явился Ньютон.
Мастер, творец приносит эту ясность. Лыоис Кэрролл потому так осторожно подбирал иллюстратора к своим книжкам, что нужны были не просто броские «картинки», а переосмысление «Приключений Алисы» художником. Явился Тсннил.
Переводчику «Алисы» еще труднее, чем иллюстратору. Сказки Льюиса Кэрролла обладают, в самом деле, зеркальным свойством: все живо и движется. Но каким образом взять этот волшебный мир в руки, чтобы рассмотреть его устройство? Заглянул за зеркало с обратной стороны, а там, естественно, ничего и нет. Таково и отражение в ясной спокойной воде: видно четко — протянул руку, дотронулся, все расплылось, исчезло.
Так и текст «Алисы». Даже если шутки, каламбуры п переводе сохранить, все равно расплывется, уйдет между пальцев нечто еще более существенное — та самая Англия, которую нужно «перевезти».
Первые же переводчики «Алисы» — французские и немецкие — отказались от непосильной задачи. Сам Льюис Кэрролл посоветовал им не гнаться за неуловимым Рычуном, не предпринимать попыток «перевезти» Англию с английского языка на какой-либо другой, а сменить пародийную подоплеку книги — сделать ее соответственно французской или немецкой. Совет был авторитетный, надежный и результаты оказались утешительные.
Тогда же примерно появилась первая русская «Алиса»: в переводе-обработке был выдержан тот же принцип. Нс исключено, что и наш переводчик пользовался советами Льюиса Кэрролла. Пока, к сожалению, установить его имя не удалось.
Анонимный перевод «Приключений Алисы» под названием «Соня в царстве дива» был издан в Москве типографией А. И. Мамонтова в 1879 году. Не сам ли издатель Анатолий Иванович Мамонтов (ок. 1840 — ок. 1905), известный своим переводом «Фауста», сделал обработку книги Льюиса Кэрролла? Кто вообще это мог быть? Не встречался ли переводчик с автором? Не Кэрролл ли подарил ему «Алису» — в Москве или прислал потом?
Вопросы эти пока остаются вопросами. Жаль, потому что «Соня в царстве дива» нс какая-нибудь ремесленная, случайная поделка — пересказ сделан с изобретательностью и с изяществом. Вся книжка, где даны к тому же иллюстрации Теннила, очень изящна.
К первым переводам «Алисы» у нас излишне небрежное отношение. Считается, что они отжили свое. Но если присмотреться к ним внимательно, то прежде всего станет видно, что там, где обычно предполагали большую вольность, обработку «по мотивам», окажется точный перевод. Таковы в этом смысле высшие образцы, которые сделались совершенно нашей поэзией и не считаются переводами, потому что слишком уж прекрасны: «Горные вершины» Гете, байроновское «Прощание» — у Лермонтова. И все же то переводы [1]. Даже в поэме Пушкина «Анджело», где свобода обращения с текстом «Меры за меру» Шекспира обусловлена самим жанром повествовательного пересказа, речи персонажей содержат, как правило, ‘дословный перевод шекспировских реплик и монологов.
…Прими мои дары.
Они не суетны, но честны и добры
И будешь ими ты делиться с небесами.
Я одарю тебя молитвами души…
Пушкин переводит Шекспира. Переводом это назвать трудно разве потому, что не заметны «швы», не видно никаких следов «перевозки». Кажется, не переведено, а написано по-русски то, что существовало прежде по-английски. Идеал перевода.
«Для этого нужен мастер русской речи», — так судил об основах успешного, истинного перевода наш известный шекспировед М. М. Морозов [2].
«Соня в царстве дива», конечно, несоизмеримый уровень, но то же направление. Впрочем, не удивительно: наш безымянный переводчик «Алисы» следовал развитой традиции, он двигался в ее русле. Питали эту традицию богатейший мир русской народной сказки, русской литературной сказки и детской литературы вообще, которую в XVIII столетии начал еще Новиков своими специально детскими журналами, которой на протяжении XIX века отдавали дань наши величайшие писатели. После снов Светланы и Татьяны, после «Конька-Горбунка», «Сказки о золотой рыбке», после «Городка в табакерке» Одоевского и «Черной курицы» Погорельского, то есть путешествия к «подземным жителям» мальчика Алеши, после этого, на фоне этого и «Приключения Алисы» должны были получить у нас органичное переосмысление.
Неизвестный нам переводчик мамонтовского издательства был глубоко занят тем, что, кажется, уже в меньшей степени заботило переводчиков XX века: стилистическая цельность сказки. Анонимный переводчик не счел нужным назвать свое имя, он исчез, растворился словно ради того, чтобы существовала по-русски английская книга — и только. Перевод в нашем веке все более признавался особым искусством и, естественно, всякий переводчик стремился, напротив, «показать себя», обнаружить свое умение владеть этим искусством — по отдельным, сразу заметным признакам. Каламбуры, шутки, игры словами — на это, иногда только на это и тратились силы переводчиков, Были переводы «Алисы» разных достоинств, но одного принципа: они двигались «короткими перебежками» — от шутки к шутке, от трюка до трюка. Остальное, так называемый «нейтральный текст», должно было, видимо, получиться само собой или же просто считалось несущественным.
А между тем в «нейтральном» тексте и содержалась наиболее действенная, самая небезразличная субстанция — Англия. Все прочее получится само собой, если только окажется создана по-русски естественная для всей сказки повествовательная среда. Нужен, короче говоря, слог, стиль, нужно — повествование, а не метафизический, разобщенный набор выкрутас и выдумок. Английская сказка должна сделаться русской, оставаясь при атом английской. Условие труднейшее. Однако лишь при атом условии будем мы произносить имена Алисы и Льюиса Кэрролла с тем же глубоко осознанным сочувствием, как говорим — Робинзон и Гулливер…
Ранний безымянный переводчик эту задачу и решал, своевольно, но решал. Автор «Сони» об отдельных трудностях и эффектах не думает, он просто пишет по-руски, под его пером возникает последовательная стилистическая система, различные эффекты находят в ней органичное выражение, трудности — столь же естественное, хотя и не одинаково успешное, разрешение. Цельность мышления на своем родном языке и есть та благотворная традиция русского перевода, которая достигает вершин в переводах Жуковского, Пушкина, Лермонтова.
Как уже сказано, при переводе книг Льюиса Кэрролла возможно, естественно и неизбежно переосмысление этих книг в духе детской литературы другого народа, известное «одомашнение», «акклиматизация» в новой стране. «Соня в царстве дива» — уже заглавие показывает, что переводчик сделал русификацию одним из основных своих приемов. Он воспользовался — и очень уместно — Крыловым;
А вы, друзья, как ни садитесь,
Все в музыканты не годитесь,
думает Алиса, то есть Соня, глядя, как устраиваются королевские судьи. Английским детям твердят: «Смейтесь, звездочки, над нами», русские заучивают с малых лет «Птичка божия не знает», поэтому и Алиса — Соня, когда нужно ей проверить свою сбившуюся память, декламирует:
Киска хитрая не знает
Ни работы, ни труда:
Без хлопот она съедает
Длиннохвостого зверька.
И русскому ребенку ясно, как Алисе: «Слова совсем не тс!» Эту находку мамонтовского переводчика (назовем его условно гак) подхватила и Поликсена Сергеевна Соловьева (псевд. Allegro, 1867-1924), поэтесса, драматург и художница, дочь выдающегося историка С. М. Соловьева, которая опубликовала следующий русский перевод «Приключений Алисы в Стране чудес» на страницах детского журнала «Тропинка» в 1909 году; сразу же этот перевод был издан «Тропинкой» отдельно. П. С. Соловьева взяла ту же «Птичку божию», но вместо «киски» оставила Кэрролловского «крокодила» п получилось:
Божий крокодил не знает
Ни заботы, ни труда.
Он квартир не нанимает
И прислуги никогда.
Кстати, даже в этих строках отразилось нечто характерное семейно-соловьевское — быт обширной профессорской, городской семьи с ее заботами о квартирах, обслуживании и пр. (Знаменитый браг П. С. Соловьевой, друг Достоевского, оппонент Толстого, вдохновитель Блока, философ и поэт Владимир Соловьев всю жизнь, как «божий крокодил», не имел ни домашнего пристанища, ни прислуги и скитался по знакомым.) Во обще показательно, что русская «Алиса» возникла в мамонтовско-соловьевской среде. П. Соловьева знала, безусловно, своего предшественника и двигалась з некоторых случаях по его следам (ей, возможно, имя его было известно).
Но как ни смешно пародируется «Птичка божия», все же она полностью русская. Естественно поискать нечто английское и в то же время хорошо у нас знакомое всякому — даже детям. Обоснованно и остроумно решили эту шутку новейшие переводчики «Алисы» Н. Демурова и Д. Орловская [3]. У них появилась «бессмыслица» по мотивам других, прекрасно известных детских стихов:
Вот дом,
Который построил жук.
А это певица,
Которая и темном чулане хранится,
В доме,
Который построил жук.
И «бессмысленно», и понятно, и «по-английски» и вместе с тем по-русски!
В самом раннем переводе русификация проявлялась в различных, иногда совершенно очевидных формах. «Игра в горелки», — так была названа глава, которая уже заглавием своим причиняла и причиняет хлопоты не только переводчикам, но и комментаторам Лыоиса Кэрролла, ибо даже англичане неважно понимают давний, малораспространенный политический термин из названия этой главы — «Кокус рейс». «Избирательные скачки» — был сделан А. Оленичем-Гнененко [4] почти буквальный перевод. Но что это означает? Кэрролл имел в виду беспорядочную беготню и толчею на одном месте, соревнование, где нет системы, а потому каждый может считать, что — «выиграл». Так некогда в Англии одна партия обвиняла другую партию, что ее деятельность — «кокус-рейс». От русского читателя середины прошлого века все это было далеко, и переводчик взял знакомые «горелки».
«Скачки», или «горелки», жителям Страны чудес пришлось устроить потому, что они изрядно промокли, искупавшись в «море слез». Впрочем, сначала мышь предложила свой способ, она взялась сушить всю компанию… цитатами («самыми сухими») из исторических сочинений, естественно, английских сочинений об английской истории, о том, что английским детям приходится зубрить с первых школьных лет. У русского переводчика мышь «сушила» всех рассказом из нашей, отечественной истории.
«Ну-с,— с достоинством начала мышь,— все ли на месте? Прошу покорнейше всех молчать, было это в 12-м году. Мы с Наполеоном шли на Россию, хотели брать Москву…»
Получилось забавно, живо; пожалуй, даже слишком живо — недостаточно «сухо».
«Сразились под Бородиным, — продолжала мышь,— одержали победу, вступили в Москву зимовать. Все бы хорошо, не случись беды. Москва стала гореть, а кто поджег, не известно. Русские говорят на французов, французы сваливают на русских — кто их разберет. Я в то время жила во дворце и была свидетельницей всего, что происходило». И мышь опять значительно оглянула общество. «Ну, видит Наполеон, что плохи дела, собрал совет, много толковали и нашли»…
Все по-прежнему дрожали от холода и сырости.
— Господа, — торжественно выступил тут журавль,— имею предложить заседанию распуститься для принятия более энергических мер…»
Журавль был переделан в переводе из Дронта Додо, так же, как английская история заменена русской. Естественно, что журавлю в ответ на его невразумительную тираду советуют: «Говори по-русски!»
«Говори попросту!» — был вариант П. Соловьевой.
В переводе А. Н. Рождественской, изданном в Петербурге А. Ф. Марксом в 1912 году, сказано: «Говори понятнее!» К варианту «Говори по-русски!» вновь обратился д’Актиль (псевдоним поэта А. А. Френкеля), чей перевод «Приключений Алисы» был выпущен издательством Л. Д. Френкель в 1923 году; Москва — Петроград). У него также «самая сухая вещь на свете», какую предлагает всем прочим мышь, была сделана на русский манер: «Киевский великокняжеский престол был жертвой постоянных междоусобий и т. п. ». А. Оленич-Гнененко передал опять буквально: «Говорите по-английски!» Н. Демурова в этом случае чересчур отошла от текста: «Что это он несет?» Между тем идея Льюиса Кэрролла: «Говори по-человечески!»
Вильгельм Завоеватель, папа, Эдвин и Моркар, графы Мерсии и Нортумбрии — П. Соловьевой было передано уже точно. Для детей Соловьеве кого круга, должно быть, и пояснений, не требовалось, что все это значит. Андрей Белый ft мемуарах описал этих детей:
«— Что есть, Боренька, нумерация? — спрашивал отец, когда было мне пять лет.
— Как же, голубчик мой, опять не знаешь: ужас- но-с!» [5]
Отец — это Николай Васильевич Бугаев, выдающийся математик, основатель целой школы, из которой вышли крупные ученые, в том числе специалисты по математической логике.
Но даже такие дети не способны были уловить в книге Кэрролла все специфически английское. Вещи, заведомо русскому читателю непонятные, П. Соловьева нашла хороший способ пояснить тут же в тексте, как в свое время это было сделано с индейскими словами в «Песне о Гайавате» самим Лонгфелло, а потом удачно сохранено И. А. Буниным: «Вьет гнездо Омими, голубь»… П. Соловьева, как только в тексте первый раз попался Мартовский Заяц, от себя прибавила: «Тот самый, с которым сравнивают обыкновенно сумасшедших людей, говоря; «У него буйное помешательство, он безумен как Мартовский Заяц».
Ныне Н. Демурова изобретательно обходится без таких пояснений, придумывая, например, и по-английски, и по-русски, и смешно, и понятно — Робин Гусь. Это имя — пародия удается ей потому, что мы прекрасно знаем английского Робина Гуда, так же, пожалуй, хорошо, как своего Иванушку-Дурачка. Ничего не при¬шлось придумывать переводчице, когда Алиса встретилась с Шалтаем-Болтаем: у нас его благодаря стихам С. Я. Маршака хорошо знают. А прежде, в 20-х годах, Т. Л. Щепкина-Куперник, переводя стихи «Зазеркалья» (прозаический текст в этом издании был переведен В. А. Азовым — Владимиром Андреевичем Ашкинази, журналистом, сотрудником «Сатирикона»: М.— Пг.,
Издательство Л. Д. Френкель, 1924), дала в этом случае русскую замену:
Ванька-Встанька на заборе очень весело сидел.
Ванька-Встанька вдруг с забора прямо на спину слетел.
Пусть коней король приводит, пусть зове! за ратью рать,
Никогда никто не сможет Ваньку-Встаньку посадить туда опять.
Это малоестественно и для английской песенки, и Для русского Ваньки-Встаньки. Конечно, в среде, где воспитывались с детства под руководством английских Miss — «дочерей Альбиона», Humpty Dumpty прекрасно знали. Но по-русски Шалтая-Балтая еще не было. Он и появился, собственно говоря, когда «дочерей Альбиона» не стало, распалась и среда, их включавшая. Но характерно, что перевод знаменитой песенки был сделан поэтом, который все-таки соприкоснулся с этой средой, прошел выучку в Англии и сотрудничал в старых детских журналах.
Главное, однако, не отдельные выдумки, а весь текст сказки. В самом начале безымянный мамонтовский переводчик сделал некий повествовательный сдвиг — Соня-Алиса вдруг увидела кролика: «Что кролик пробежал, нс диво, но Соня удивилась, что кролик на бегу пробормотал про себя: «Батюшки, опоздаю!» Когда же кролик достал из кармана в жилете часы, взглянул на них и во все лопатки припустился бежать, Соня вскочила на ноги. Чтобы кролики ходили в жилетах, при часах!.. Нет, такой шутки она от роду не видывала и не слыхивала».
Сдвиг в убыстрении: Соня удивляется раньше Алисы.
«В этом не было, конечно, ничего особенного, — полно переводит А. Н. Рождественская. — Не удивилась Алиса даже тогда, когда кролик пробормотал про себя:
— Ах, батюшки, опоздаю…
Думая об этом впоследствии, Алиса не понимала, как могла она не удивиться, что кролик говорил; но в то время это не казалось ей странным».
Английской Алисе не удивительно, что Кролик боится опоздать. Так по-английски полагается. Первый русский переводчик ускорил удивление девочки. Своим чередом вместо Малютки Билла-ящерицы у него появился очень смешной Васька — черный таракан. И Соня, оказавшись в доме кролика, слышит снаружи такой разговор:
«— Кому ж теперь, братцы, в трубу-то лезть?
— Как знаете, я не полезу.
— Ты, Васька, полезай!
— Ишь, ловкий! Не пойду, сам полезай!
— Кому, сударь, прикажете лезть?
— Ваське! — приказал кролик.
— Васька, барин тебе велит!»
Сдвиг последовательно соблюдается, и вместо гусеницы перед Алисой оказывается червяк, вместо Безумного Шляпника — Враль-Илюшка. «Чем ворон похож на конторку?» — спрашивает Шляпник Алису. Илюшка Соне задает вопрос: «Какая разница между чаем и чайкой?» — вполне уместный за «безумным чаепитием».
И все-таки не игра слов, не каламбуры содержат главную трудность: «перевести Алису — перевезти Англию». Характерная для англичан ритуальная оговорочность, ежемгновенная вежливость и осторожность в выражениях — вот загвоздка. Ома заставляет вспомнить стихи современника Льюиса Кэрролла — Ковентри Патмора:
— Он целовал вас, кажется?
— Боюсь, что это так!
— Но как же вы позволили?
— Ах, он такой чудак!
Он думал, что уснула и
И все во сне стерплю.
Иль думал, что я думала.
Что думал он: я сплю!Пер С Я. Маршака
В известном смысле эта бытовая заумь сложнее всякой логической «бессмыслицы». «Ты хочешь сказать, что думаешь, будто можешь найти ответ на эту загадку»,— переводит Н. Демурова. Верно по словам, но «Англии» здесь не чувствуется. Все же остается пока для переводчиков затруднением, «загадкой» подвижное многословие английской бытовой речи.
Друг за другом оттачивая прием, наши переводчики в некоторых случаях нашли вещи, совершенно законченные. Уже первый переводчик придумал из «четырех действий арифметики», как понимают их в Стране чудес: «слоняние и наряжение». Потом появилось «кружение, выгибание, искажение и поглупение» (Соловьева), «свержение, почитание, уважение и удивление» (д’Актиль), и вот выдумка достигает особенной изобретательности: четыре простейших арифметических действия «скольжение, причитание, умиление и изнеможение» затем сменяются целой наукой — «мать-и-мачехой», а за нею следуют «грязнописание, триконаметрия, анатомия и физиономия… А некоторые изучали римское лево. Вообще-то его изучают в универмагах, но там был у нас один старичок, он и учил всех желающих. А раз в неделю мы запирались в мимическом кабинете и делали мимические опыты» (Н. Демурова). Так действительно могут учиться в Стране чудес.
Не так далеко столетие нашего знакомства с «Приключениями Алисы». Столетний юбилей появления книжки Льюиса Кэрролла на свет был, как и во всем мире, у нас отмечен [6]. Надо надеяться, что свое столетие «Алисы» мы встретим с переводом, столь же нам близким и для нас органичным, как наши переводы, скажем, «Приключений Робинзона» или «Путешествий Гулливера».
Примечания:
1 — См.: Иван Кашкин. О методе и школе современного советского художественного перевода.—«Знамя», 1954, № 10, стр. 143—144.
2 — М. М. Морозов. А. Н. Островский — переводчик Шекспира.— В кн.: «Избранные статьи к переводы». М., Гослитиздат, 1956, стр. 248.
3 — Льюис Кэрролл. Алиса в Стране чудес. Сквозь зеркало и что там увидела Алиса. Пер. Н. Демуровой. Стихотворения в пер. С. Маршака и Д. Орловской. Ред. Н. Трауберг София, «Издательство литературы на иностранных языках», 1967.
4 — Перевод А. Оленича-Гнененко (1914—1965) «Приключений Алисы в Стране чудес» был издан в Росгояе-на-Дону в 1940, а затем переиздавался в Ростове же (1945), в Москве Детгизом (1956), в Хабаровске (1961).
5 — Андрей Белый. На рубеже столетий. М.— Л., ЗИФ, 1931, стр. 76, 110-111.
6 — См., например, ст.: В. Важдаев. Льюис Кэрролл и его сказка. — «Иностранная литература», 1965, № 7.
Дмитрий Михайлович Урнов.
Из книги «Как возникла «Страна чудес»»
(М: издательство «Книга». 1969)