Рубрика «Список переводчиков Льюиса Кэрролла»

Данилов, Юлий Александрович (21.08.1936 – 24.10.2003) — известный мате­матик, физик, переводчик, писатель, популяризатор науки. Перевел книги Л. Кэрролла:
— Кэрролл Л. История с узелками. М.: Мир, 1972
— Кэрролл Л. Логическая игра. М.: Наука, 1991 (+ письма к детям и др. статьи Кэрролла)
— Кэрролл Л. Письма к детям. М.: Эксмо-пресс, 1999.

                            

***
Биография:

Родился в Одессе. Окончив школу, служил в армии и учился в военной академии химической защиты. После демобилизации, перевелся на механико-математический факультет МГУ, который закончил в 1963 году. В этом же году был распределен на работу в институт атомной энергии им. Курчатова, в котором работал до своей смерти.
Ю.А.Данилов известен как специалист по теоретической физике, нелинейной динамике и синергетике, философии, логике и методологии науки, истории естествознания, переводчик с латинского, английского, французского, немецкого, польского, венгерского языков.
Юлий Александрович внес огромный вклад в российскую культуру как популяризатор науки. В переводах Ю.А.Данилова издавались труды Джона фон Неймана, Алана Тьюринга, Вернера Гейзенберга, Ильи Пригожина, Вольфганга Паули, Альфреда Реньи, Давида Гильберта, Евгения Вигнера, Георгия Гамова, Мартина Гарднера и др.
Особое место принадлежит переводам Льюиса Кэрролла. Благодаря Юлию Александровичу, переписка и научные труды Кэрролла стали достоянием российской культуры. Сейчас русскоязычный читатель обладает даже большими возможностями при изучении логических трудов Льюиса Кэрролла, чем читатель английский.
В 1971 году Юлий Александрович получил медаль кеплеровского симпозиума в Ленинграде, за лучшую научную работу, посвященную Кеплеру.
В 1979 году, по итогам всесоюзного конкурса, он был признан лучшим редактором научно-популярной литературы. За перевод популярных книг американского физика-теоретика Георгия Гамова (его знаменитых повестей о мистере Томпкинсе) получил в 1994 году премию и медаль имени Александра Беляева, присуждаемую за достижения в области научной фантастики.

На фото: Ю. Данилов ведет школьный математический кружок.

***
Из статьи Н.М. Демуровой «Вспоминая Ю. А. Данилова»:
http://ega-math.narod.ru/Danilov/Danilov.htm

…С Юлием, конечно, меня связывал общий интерес к автору, который был нам обоим близок и дорог. Я говорю о Льюисе Кэрролле, создателе знаменитых сказок «Приключения Алисы в Стране чудес» и «Сквозь Зеркало и что там увидела Алиса», более известной в России под названием «Алиса в Зазеркалье» и ряде других произведений, которые понемногу становятся достоянием российских читателей. Теперь у нас — во многом благодаря Юлию — стало известно, что Кэрролл был также неординарным математиком и логиком, написавший ряд оригинальных и остроумных работ в этой области. В 1973 году в издательстве «Мир» вышла подготовленная и блестяще переведённая Юлием книга этих работ Кэрролла под названием «История с узелками»1, которая обратила на себя внимание не только специалистов, но и так называемого «широкого читателя» (напомню, что в 60–70-е годы читали все и всё, читали специалисты и неспециалисты, читали много и широко). А в различных журналах то и дело появлялись статьи Юлия о Кэрролле, в которых он знакомил читателей с различными сторонами его жизни и творчества.

В середине 70-х я работала над новым вариантом своего перевода двух сказок об Алисе для «Литературных памятников» в издательстве «Наука». Редакционная коллегия не сразу решилась выпустить в этой серьёзной серии «детскую книжку», которой многие считали в те годы «Алису». На помощь пришли математики: академик А.А. Ляпунов обратился с письмом в Редколлегию «Литературных памятников», где указывал на популярность этих небольших сказок среди учёных самых различных специальностей и важность издания текста с серьёзным научным комментарием. В конце концов было принято решение издать обе сказки Кэрролла с подробным комментарием американского учёного Мартина Гарднера. Этого я и добивалась: это была так называемая «Аннотированная «Алиса»2, ставшая с тех пор знаменитой не только у себя на родине, но и во многих других странах, в том числе и в России. В приложение к этому изданию мне хотелось включить эссе и статьи отечественных и зарубежных учёных о разных аспектах творчества Кэрролла, учёного и писателя.

Пользуясь своим правом составителя, я пригласила Юлия принять участие в этом томе «Литературных памятников». Он написал блестящую статью — в присущей ему изящной и свободной манере, глубокую, остроумную, будящую мысль. Она называлась «Физик читает Кэрролла» — в ту пору он занимался физическими проблемами. На каком-то этапе к работе присоединился Я.А. Смородинский, старший коллега Юлия по Курчатовскому институту, в отделе которого Юлий работал, любитель и знаток Кэрролла. Так что статья в томе «Литературных памятников» вышла под этими двумя фамилиями.

Стоит ли говорить о том, что в ходе работы над этой книгой я то и дело обращалась за помощью к Юлию, — особенно, когда дело касалось научных комментариев Мартина Гарднера, которого он хорошо знал по книгам и статьям в журнале Scientific American, и даже переводил3. И тут его советы действительно дорогого стоили. В это время мы часто встречались и то и дело советовались по разным вопросам по телефону. Многие наши решения, как ни смешно это может теперь показаться, приходилось отстаивать в жарких боях и спорах. Порой мы терпели поражение. Помню, нам обоим очень хотелось, чтобы в издание «Литературных памятников» вошли посвящённые Кэрроллу статьи о. Павла Флоренского, У.Х. Одена, Дж.Б. Пристли и других видных авторов, но, как мы ни старались, нам не удалось этого добиться. Осторожным редакторам, трясущимся за своё место, Флоренский и Оден всё ещё представлялись в те годы авторами «неприемлемыми», а эссе Пристли (вообще-то говоря, широко издававшегося в советское время) было посвящено психоанализу, теме, всё ещё полузапрещенной. Правда, отношение Пристли к попыткам психоаналитического прочтения Кэрролла, расцвет которого он едва ли не провидчески пророчил в 1921 году (время публикации эссе), было весьма саркастическим, — и всё же наши редакторы почли за благо его «запороть».

С годами у Юлия установились крепкие связи с другими любителями Кэрролла: московским коллекционером и большим любителем Кэрролла, математиком Александром Михайловичем Рушайло; выпускницей философского факультета МГУ Люсей Армаш (она была редактором издательства «Мартис» и предложила нам с Юлием сделать новый том Кэрролла); сотрудницами «Иностранки» (Всесоюзной государственной библиотеки иностранной литературы имени М.И. Рудамино) Ольгой Синицыной и Натальей Копелянской; Иосифом Моисеевичем Липкиным, тоже математиком и остроумным пародистом, переведшим поэму Кэрролла «Охота на Снарка», которую в 1993 г. он издал за собственный счёт4, и другими. С художником Юрием Ващенко Юлий был знаком ещё раньше; вместе они сделали не одну книгу — помимо упоминавшейся уже выше «Истории с узелками» Кэрролла, «Логическую игру» его же, а также книги М. Клайна, Э. Эббота, Г. Штейнгауза и др., вместе работали они и журнале «Квант», где Юлий был членом редколлегии. Юлий высоко ценил его и как художника, и как человека, и не раз благодарил «за счастливые часы работы» над той или другой книгой. О счастье работы с Юлием говорит и Юрий Ващенко. Позже, уже в перестроечные и постперестроечные времена, мы даже подумывали о том, не создать ли нам Российское общество Льюиса Кэрролла наподобие английского или американского, с которыми к тому времени уже установились прочные связи. Помешало хроническое безденежье, в котором многие из нас пребывали в то время, и — что греха таить — нежелание видеть в наших рядах некоторых коллег. Ограничились тем, что решили отмечать день рождения Кэрролла — 27 января. Правда, это далеко не всегда удавалось: многие из нас преподавали в вузах и старались на время зимних каникул куда-то уехать.

Юлий любил бывать в гостеприимном доме Александра Михайловича и Маргариты Фёдоровны Рушайло, где по стенам висели замечательные работы российских художников, а по стенам стояли шкафы с различными изданиями Кэрролла на всевозможных языках, включая и такие экзотические, как язык австралийских аборигенов. Вынимались различные издания, папки с рисунками книжных иллюстраторов и театральных художников («Алису» ставили различные театры страны и A.M. связывался с ними), всё это внимательно рассматривалось и обсуждалось. Обсуждались всевозможные «кэрроллианские» проекты, для которых радушные хозяева с готовностью предоставляли свои издания и материалы, среди которых были и совершенно уникальные. На многих посвящённых Кэрроллу выставках и конференциях, где мы обычно появлялись все вместе, Юлий выступал с докладом или сообщением, всегда увлекательно, ярко, так что выступление его запоминалось надолго.

В память запало его выступление на заседании Секции книги в Зелёной гостиной Дома учёных 26 февраля 1985 г., где напряжённая дискуссия едва не кончилась весьма печально. Юлий говорил о феномене Кэрролла, в творчестве которого математическое, логическое и художественное мышление сливалось в совершенно особый сплав (эти мысли нашли впоследствии выражение в его статьях, в частности в работе «Льюис Кэрролл как нелинейное явление»5). Выступавший за ним Д.В. Урнов, автор небольшой книжки «Как возникла «Страна чудес», позволил себе кое-какие скользкие замечания относительно дружбы писателя с девочками. Последовавшее за этим сравнение с инсинуированной Гоголю сексуальной патологией прозвучало совсем кощунственно. Юлий, возмущённый этим выпадом, поднял было руку, чтобы возразить Урнову, однако его опередил Я.А. Смородинский. Не буду приводить возражения Якова Абрамовича, скажу только: он так разволновался, что ему стало плохо и если бы не подбежавший к нему Юлий, он бы упал. Вызвали «скорую», и Юлий вместе с присутствовавшей здесь дочерью Смородинского Наей увезли Якова Абрамовича в больницу.

Вероятно, с тех пор у Юлия появилось особое отношение к Кэрроллу: он был всегда готов ринуться за него в бой, а единомышленники становились для него «соратниками». Недавно Юрий Ващенко, с которым Юлий выпустил не одну книгу, показал мне подаренное Юлием издание с надписью, в которой тот называл его «соратником в борьбе за Кэрролла».

Иногда мы все вместе отправлялись на выставки. Помню такой поход на книжную выставку в Выставочном центре на Крымском валу, где, как сообщил нам всезнающий A.M. Рушайло, была выставлена «Алиса в Стране чудес» с иллюстрациями Сальвадора Дали. Мне довелось видеть эти иллюстрации в США в коллекции одного из членов Общества Льюиса Кэрролла; репродукции двух из них, заботливо обрамлённые Александром Михайловичем, висели у меня дома; так что мы с удовольствием предвкушали встречу с этими работами. Отправились большой группой, с детьми; Юлий был с Анечкой. Каково же было наше разочарование, когда на выставке мы увидели под стеклом в витрине лишь закрытую книгу! Конечно, мы отыскали администратора или какое-то другое должностное лицо; после долгих споров и уговоров книгу наконец достали и мы получили возможность её раскрыть. Каково же было наше разочарование, когда мы обнаружили внутри одни лишь несброшюрованные листы с текстом! Цветные офорты Дали, в которые он собственноручно внёс кисточкой небольшие дополнительные мазки и детали, были кем-то предусмотрительно вынуты из папки. Знала ли об этом администрация? Или это было сделано с её ведома и согласия? На всякий случай мы поставили её об этом в известность. Зато оставшееся время мы провели в чудесной прогулке и беседах.

Юлий принимал участие и в устраиваемых A.M. Рушайло выставках книг и графики российских художников из его коллекции Кэрролла — в Доме Сытина (декабрь 1990 г.), Музее книги, Музее Ex Libris’a на Пушечной улице (октябрь 1994 г.) и пр., — где беседовал с собравшимися так доверительно и тепло, что возникала совершенно особая атмосфера. После одной из таких выставок — на Пушечной — мы долго сидели за чаем с принесённым Маргаритой Фёдоровной лимонным пирогом собственного изготовления и никак не могли разойтись. Юлий весь просто сиял, а Александр Михайлович позже признался, что от волнения не спал после этой встречи всю ночь.

Немало волнения нам доставила организованная в апреле 1998 г. Отделом искусства и детской литературы Иностранки конференция, посвящённая 100-летию смерти Кэрролла. Она назвалась «Мир Льюиса Кэрролла»: в ней участвовали математики, логики, переводчики, литературоведы, художники, издатели. В подготовке и проведении её Юлий принимал живое участие. На конференцию были приглашены также гости из Англии и США, видные специалисты по Кэрроллу, которым предстояло выступить с докладами. Англичане Энн Амор и Брайен Партридж прибыли за день или два до конференции (заботливая Оля Синицына, заведовавшая тогда Отделом искусства и детской литературы, со своими чудесными сотрудницами успели сводить их в Третьяковку и показать Москву), а вот американцам Августу А. Имхольцу и его жене Клэр, летевшим из Вашингтона, не повезло: русское консульство по обычной своей разболтанности и равнодушию до того затянуло оформление виз, что накануне открытия конференции они всё ещё не были готовы. Утром Август позвонил мне из Вашингтона и сообщил, что они не смогут принять участие в конференции; он был явно задет поведением консульских чиновников. Однако мы не могли согласиться с этим и твёрдо решили уговорить Августа и Клэр приехать в Москву. Мы понимали, что если они не приедут в Москву сейчас, то не приедут никогда, а за годы заочного знакомства с ними (лично их знала лишь я одна) все успели проникнуться к ним уважением и убедиться в их искреннем и дружеском интересе к России. Что ж, решили мы, если они не успевают к открытию конференции, мы разделим конференцию на две части, и проведём вторую часть, когда приедут Имхольцы. Юлий с готовностью согласился читать свой доклад во «втором отделении» конференции и даже пообещал, что будет читать его по-английски, а Ольга, выдвинувшая это предложение, взяла на себя всю нелёгкую его реализацию. Немалого труда стоило уговорить Имхольцев не отказываться от приезда, но когда уже в мае они всё-таки прилетели, мы убедились в том, что решение было принято правильно. «Второе отделение» прошло на каком-то особом подъёме. Большой Овальный зал библиотеки был полон, пришло много молодёжи, и когда Август начал свой доклад по-русски (правда, с сильнейшим американским акцентом, который поначалу привёл слушателей в некое остолбенение), зал разразился аплодисментами. Тема доклада — «Льюис Кэрролл и политическая корректность», в которой Август с тонкой иронией разделывался с тогдашними (а отчасти и теперешними) представлениями о пресловутой политической корректности, в которую никак не укладывалась такая личность, как Кэрролл, послужила прекрасным введением к докладу Юлия. Он назвал его «Льиюс Кэрролл и его комментаторы», но, как всегда, его выступление было значительно шире заявленной темы. Как всегда, он не читал своего доклада, а говорил — в свободной, остроумной, изящной манере, увлекая за собой слушателей. Затем последовали вопросы — ещё и ещё вопросы, — пока наконец Оля Синицына не предложила перейти к накрытым столам и продолжить беседу за ними. Наших докладчиков окружили и отпустили очень нескоро. Мы только просили, чтобы им дали возможность хоть что-то выпить и съесть. Я думаю, что этот день Юлий отметил в своей памяти «белым камешком» (так на манер древних римлян отмечал в своём дневнике счастливые дни Кэрролл, и Юлий нередко пользовался этим выражением).

Когда перед отъездом Имхольцев мы собрались на прощальный вечер у Люси Армаш и, как обычно бывает в таких случаях, стали перебирать события этих дней, Юлий с сияющей улыбкой говорил об этом вечере и об общении с молодёжью и единомышленниками, число которых теперь ещё увеличилось. (Замечу тут же, что Август Имхольц с неизменным вниманием присылал через меня Юлию книги и материалы, в первую очередь математические, которые, по его мнению, могли его заинтересовать.)

К сожалению, Юлий не записал текста своего доклада; сохранились лишь тезисы, да небольшие заметки, сделанные перед докладом. Агнесса Григорьевна Шадтина-Данилова, подготовившая их к печати, передала их мне для включения в подготовленный издательством «Согласие» сборник, посвящённый Кэрроллу, который, надеюсь, выйдет в этом году.

С Люсей Армаш и издательством «Мартис» был связан дорогой для Юлия проект — издание на русском языке «Философской Алисы». Под этим названием в Америке вышли две «Алисы» Льюиса Кэрролла с философскими комментариями и предисловием философа Питера Хита (1922–2002)6. Шотландец родом, до конца своих дней не потерявший связи с родным Эдинбургом, где жил его брат и родные (там я и познакомилась с ним), Питер профессорствовал в Эдинбургском университете и университете Сент-Эндрюс, а также в Университете Вирджинии, выпустил ряд работ, посвящённых философии Канта и другим вопросам, а также легендарную статью «Ничто» в «Философской Энциклопедии». Питер Хит был одним из старейших и заметнейших членов Общества Льюиса Кэрролла Северной Америки: наряду с глубочайшими познаниями, его отличало удивительное изящество мысли и тонкое чувство юмора. К сожалению, Юлию не довелось его услышать, однако он по достоинству оценил философский комментарий Хита, сопровождающий текст Кэрролла, и превосходно перевёл его, прекрасно передав его стиль, лишённый тяжеловесности, зачастую ироничный или шутливый.

«Философская Алиса» в американском издании имела горизонтальный формат, так называемый «альбомный спуск», — рассказывает Юрий Ващенко. — Комментарий Питера Хита удобно располагался на обширных полях кэрролловского текста, как бы дискутируя с автором. Иллюстрации Джона Тенниела, напротив, торжествовали в гордом одиночестве». Вот тогда-то у Юры и появилась идея «прокомментировать» эту визуальную часть книги. Юлий тотчас откликнулся, напомнив, что Кэрролл в Крайс Чёрч преподавал геометрию и, в свою очередь, предложил длинный ряд геометрических образов; теорем, задач, ребусов, игр, которые органично объединялись с рисунками Тенниела, придавая им новую ось рассматривания. Создавалась особая игра, где привычные для глаза тенниеловские иллюстрации проглядывали сквозь строгую вязь теоремы Пифагора, мозаик Пенроуза и пр.».

Результат превзошёл все ожидания. Иллюстрации Тенниела, к которым мы успели уже приглядеться, получили необычное освещение, а вся книга приобрела особое изящество. Помню, отправляясь в 1998 году с докладом в Нью-Йорк на международную конференцию американского Общества Льюиса Кэрролла, я повезла по просьбе Люси Армаш несколько подготовленных издательством постеров с этими рисунками, которые вызвали всеобщий восторг. Деньги, полученные от продажи этих постеров, помогли издательству заткнуть некоторые дыры (в частности, расплатиться с Юлием — не знаю, полностью ли). Однако дела издательства шли неважно, и после дефолта 1998 г. оно так и не встало по-настоящему на ноги. Это очень омрачало последние годы тяжело заболевшей Люси, к которой Юлий относился очень тепло. Готовая к печати «Философская Алиса» так и не вышла в свет и по сей день ждёт своего издателя.

Мне кажется, что выбор книг Кэрролла для Юлия не был случайным. Обычно он занимался авторами, которые были ему так или иначе близки, чем-то особенно его интересовали или трогали. Кэрролл безусловно ему импонировал — уникальностью своего дара, энциклопедичностью, многими личными свойствами. Особенно, как мне кажется, трогала Юлия любовь писателя к детям. Сам Юлий к детям относился трепетно — и, подобно Кэрроллу, имел к ним свой ключ. Вспоминается рассказ моего старого друга Александра Евгеньевича Асарина, сын которого Женька в бытность свою школьником попал по счастливой случайности в математический кружок, который вёл Юлий (в школе училась в это время его дочка Анечка). После занятий с Юлием обычно тихий Женька ехал по вечерам домой в троллейбусе в таком экстазе, что всю дорогу пел! Поведение, прямо скажем, в другое время совершенно ему не свойственное. Вот почему, как я думаю, для перевода из Кэрролла Юлий выбрал, помимо математических работ, ещё и письма к детям. Их отличает особая — светлая — интонация: переводчик и автор как бы сливаются воедино.

Общаясь на протяжении лет с Юлием, мы как-то незаметно выработали свой особый язык, в котором было немало цитат или ссылок на Кэрролла. Нам даже не надо было цитировать их целиком: нередко достаточно было одного или двух слов, чтобы прекрасно понять, что хотел сказать собеседник. Это была очень приятная игра.

Конечно, моё общение с Юлием было во многом ограничено — моими возможностями, знаниями и просто элементарной бытовой занятостью, которая на всех нас ложится тяжёлым бременем; и всё же, надеюсь, мне удалось увидеть некоторые драгоценные черты его личности, о которых я пыталась здесь рассказать. Добавлю к этому скромность, деликатность и доброту, неизменно отличавшие его, изящество и, я бы даже сказала, куртуазность его общения с дамами.

Впрочем, Юлию вообще была свойственна слегка стилизованная любезность, нередко, — но, разумеется, только когда он того хотел, — звучавшая иронией или даже сарказмом. Обычно он применял её в тех случаях, когда имел дело с людьми невоспитанными, грубыми, а не то так и просто (сформулирую это мягко) непорядочными или бесчестными. Правда, я не уверена, что такая манера общаться с подобными личностями, которых немало было и в его институте, и в издательствах, могла как-то повлиять на них, и нередко пыталась убедить в этом Юлия, однако он был, по-видимому, просто не в состоянии изменить самому себе.

Запомнился небольшой эпизод, в котором мы оба принимали участие. Как-то в начале перестройки, когда неизвестно откуда появилось огромное количество новых издательств, Юлий позвонил мне и сказал, что к нему обратился издатель, назвавшийся большим энтузиастом Кэрролла, и предложил ему подготовить том неизвестных произведений писателя. Юлий, как он это нередко делал в подобных случаях, назвал и моё имя, и издатель пригласил нас обоих на беседу. По дороге в издательство мы с Юлием размечтались, что наконец-то нам удастся реализовать давние задумки, о которых мы не раз с ним говорили. Беседа с издателем, который согласился на большинство наших предложений, протекала очень приятно. Но вот он предложил обсудить договор, и когда речь дошла до обозначения копирайта на титуле, сказал, что наши переводы будут, разумеется, отмечены нашими именами, а вот состав сборника будет издательский. Сначала я вообще не поняла, о чём идёт речь. Юлий же решил, что издатель, как человек новый, просто не очень разбирается в юридических тонкостях, и начал объяснять ему, что на титуле должны стоять имена тех, кто реально работал над составом, изучал в подлинниках огромное количество материалов, отбирая из них нужные, — работа, на которую наш издатель и его сотрудники, не будучи специалистами и не зная иностранных языков, претендовать не могли. Однако издатель продолжал настаивать. «Какие пустяки, — с милой улыбкой говорил он, — ведь там будут стоять ваши имена как переводчиков. Надо же и издательству что-то оставить!» Тут мы с Юлием поняли, что нам надо просто прощаться и уходить. Что мы и сделали.

Надо было слышать негодование Юлия, которое он изливал, не стесняясь, всю дорогу домой! В какой-то момент я даже завела его в кафе выпить кофе в надежде, что это поможет ему прийти в себя. Какое там! Он продолжал возмущаться. Для Юлия, идеалиста и бессребреника, была совершенно неприемлема сама мысль о том, что кто-то хочет присвоить себе чужой труд! Он часто потом вспоминал этого горе-издателя, когда приходилось сталкиваться с его собратьями. Сколько их было! И надо сказать прямо, что большинство из них были по сравнению с тем, о котором я рассказала, прямо-таки разбойниками с большой дороги.

Особенно болезненно пережил Юлий историю с издательством «Мир», с которым он сотрудничал много лет и для которого немало сделал. Казалось бы, издательство должно было быть ему за всё это только признательно. Отнюдь! Внезапно оно предъявило ему обвинение в каком-то нарушении одного из пунктов старого договора, потребовав возмещения воображаемых убытков в совершенно астрономических суммах. Юлий был потрясён. «Да я за всю оставшуюся жизнь не смогу с ними расплатиться!» —только и повторял он. Когда он, немного оправившись от волнения, разыскал среди бумаг договор и прочитал его мне, я стала объяснять ему, что ничего страшного нет. То же говорили и его близкие. Я советовала ему обратиться к юристам, дала телефоны и адреса тех, кто в своё время помогли мне, однако он был настолько травмирован предательством людей, с которыми работал столько лет, что просто не в состоянии был решиться на это. Наконец удалось уговорить его отправиться в РАО, где специалисты по авторскому праву отвергли все притязания издательства. Казалось бы, всё кончилось благополучно, но какой кровью пришлось ему за это заплатить!

Вообще говоря, Юлий был очень раним и так и не научился ставить преград между собой и грубостью и подлостью окружающего мира. (Впрочем, кому из нас это удаётся?!) Всякий раз он болезненно переживал наносимые ему обиды и снова и снова возвращался к ним. Вот почему, как мне кажется, его поездки в Бельгию «к Пригожину» были для него таким праздником: там ничто его не задевало, ничто не мешало быть самим собой. Научное и дружеское общение с самим нобелевским лауреатом и его сотрудниками, «бытовая» вежливость бельгийцев, которые не отличаются особой любезностью, но просто соответствуют некоему европейскому стандарту, — как много значили для него эти «передышки». Он готов был без конца рассказывать о днях, проведённых в Брюсселе, и людях, которых он встретил там.

Приветливый и дружелюбный, Юлий при всём том был достаточно закрытым человеком и отнюдь не был готов на всё отзываться. Были темы, которые он неизменно отодвигал, если они как-то возникали в разговоре. Таких тем было немало, и среди них в первую очередь были вопросы о вере и «жизни после жизни», а также широко обсуждаемые сейчас экспериментальные данные об экстрасенсорном восприятии в различных его проявлениях. Бывало, задашь ему в ходе беседы прямой вопрос, он улыбнётся и переведёт разговор, даже если вопрос не носил личного характера. К той же категории табуированных относились многие политические вопросы (в частности, в своё время диссидентство), которые в нашем кругу обсуждались весьма свободно. Не знаю, чем была вызвана эта сдержанность в отношении последних; возможно, тем, что Юлий, будучи сотрудником Института Курчатова, давал какие-то подписки и пр. и не считал для себя возможным их нарушать. Была и ещё одна запрещённая зона, куда Юлий никого не допускал. Он никогда не говорил о своём здоровье. И как ни старались друзья, рекомендуя ему своих врачей и предлагая всяческие советы, он только с улыбкой отмалчивался. Только раз, вскоре после своего удара, он в разговоре со мной вскользь заметил: «Когда я вернулся оттуда…» — и сделал едва уловимое движение головой.

Празднуя дни рождения Кэрролла, мы, бывало, иногда говорили, кто в шутку, а кто всерьёз, что вот, мол, если Кэрролл смотрит на нас с небес, то, верно, ему приятно, что в далёкой России, где он когда-то побывал, спустя почти полтора века помнят его день. Что ж, кто знает, может быть, теперь они с Юлием вместе смотрят на нас сверху, отмечая белым камешком свою встречу.

_________________________________________________

Автор и координатор проекта «ЗАЗЕРКАЛЬЕ им. Л. Кэрролла» — Сергей Курий