Главный парадокс Оскара Уайльда (сказки эстета)

Oscar_Wilde_22

Автор статьи: Сергей Курий
Рубрика «Культовые Сказки»

«Раскрыть людям себя и скрыть художника — вот к чему стремится искусство».
(О. Уайльд, из предисловия к «Портрету Дориана Грея»)

Соотношение личности творца с его творчеством нередко способно вызвать у читателя настоящий когнитивный диссонанс. Особенно сегодня, когда хорошим тоном считается вытащить на обозрение окружающих самые неприглядные стороны жизни известного человека.

Смотрите, дорогие, каким дерьмом были мировые кумиры! Сможете ли вы дальше восхищаться «Алыми Парусами», если узнаете, как их автор гадил в графин? Или серьёзно воспринимать стихи «железного Редьярда», если мы изобразим его – ну, скажем, трусом?

По поводу Оскара Уайльда особо додумывать ничего и не требовалось. Он сам много чего наговорил и натворил. Об Уайльде-декаденте, Уайльде-гомосексуалисте, Уайльде-эпатажнике вы прочтёте практически в любой статье.
Современные критики отыскали гомосексуальные мотивы даже в его сказке «Преданный друг» (можете заглянуть в англоязычную Википедию). Насчёт «Преданного друга» не знаю, а вот в «Счастливом принце» нечто подобное при желании найти можно. Я, конечно, не знаток английского, но she (она) от he (он) отличить могу. Так вот — оказалось, что в «Счастливом принце» Ласточка… мужского рода. Поэтому такие строчки, как «And he kissed the Happy Prince on the lips, and fell down dead at his feet» («И он поцеловал Счастливого принца в губы и рухнул мёртвым к его ногам») действительно могут выглядеть двусмысленно.
Однако, лично я (надеюсь, не только я), хочу повторить вслед за анекдотом, что «Чайковского мы любим не за ЭТО».
Конечно, биография автора связана с его произведениями. Если знаешь, что автор стихов о войне (например, Симонов) сам воевал, доверие к его поэзии возрастает в разы. Бывает даже так, что без знания особенностей личной жизни автора произведение может остаться недопонятым. И всё-таки…


Поборник прекрасного

“У меня был высокий дар; я сделал искусство философией, а философию – и
скусством, что бы я ни говорил, что бы ни делал — всё повергало людей
в изумление, всё, к чему бы я ни прикасался, – будь то драма, роман,
стихи или стихотворение в прозе, остроумный или фантастический
диалог, – всё озарялось неведомой дотоле красотой. Я пробудил
воображение моего века так, что он и меня окружил мифами и легендами”.
(О. Уайльд, из предисловия к «Портрет Дориана Грея»)

Сказки Оскара Уайльда мне посчастливилось прочитать ещё до знакомства с его скандальной биографией. Когда же я с ней ознакомился, то испытал настоящий «разрыв шаблонов».
В своём романе «Портрет Дориана Грея» Уайльд адресовал одному герою – сэру Генри – следующие слова: «Никогда не говоришь ничего нравственного – и никогда не делаешь ничего безнравственного. Твой цинизм – только поза». Если под словом «делать» подразумевать создание художественных произведений, то характеристику сэра Генри можно отнести и к самому автору.

Oscar_Wilde_01
Оскар Фингал О’Флаэрти Уиллс Уайльд родился в Дублине 16 октября 1854 года.

Итак, что же мы видим в том образе Уайльда, который сам писатель настойчиво рекламировал всю жизнь? Первое – это, конечно, постоянное стремление эпатировать обывателей – словом, делом, внешним видом. Эксцентричные поступки Уайльда были притчей во языцех – он вставлял в петлицу подсолнух, красил гвоздику в зелёный цвет, надевал вместо галстука змею, ходил в театр с белой крысой. Одним словом, превратил всю свою жизнь в театральное представление, где главным актёром-позёром выступал, конечно, он сам, любимый.

Своей же жизненной философией Уайльд – ученик Д. Рёскина и У. Патера – избрал предельный, я бы сказал, воинствующий эстетизм. В этом была своя логика: уход в эстетство был для него неким ответом ханжеству, пошлости и прагматизму английских буржуа. М. Горький в письме К. Чуковскому называл это желанием «насолить мистрисс Грэнди, пошатнуть английский пуританизм».
Но в этом противостоянии Уайльд не чурался крайностей: ханжеству противопоставлялся декадентский аморализм и всяческие девиации, пошлости – чрезмерная эстетизация, прагматизму – проповедь полной оторванности искусства от жизни.
Главной «фишкой» писателя стали остроумные парадоксы, которые Чуковский метко назвал «общими местами навыворот».

О. Уайльд:
“Нужно заставить прописные истины кувыркаться на туго натянутом канате мысли ради того, чтобы проверить их на устойчивость”.

Что же проповедовал своей публике защитник прекрасного? Вот лишь некоторые из его афоризмов:

«Жизнь подражает искусству намного больше, чем искусство жизни»;
«Хорошо подобранная бутоньерка – единственная связь между искусством и природой»;
«Эстетика выше этики»;
«Лучше быть красивым, чем добродетельным»;
«Преступление никогда не бывает вульгарным, но вульгарность – всегда преступление»;
«Наслаждение — единственное, ради чего стоит жить»;
«Единственный способ отделаться от искушения – это поддаться ему»;
«Почему мы проявляем столько сочувствия к страданиям бедняков? Следовало бы сочувствовать радости, красоте, краскам жизни».

Уайльд был приверженцем красоты буквально на физиологическом уровне. Он отказался общаться с поэтом Полем Верленом, узнав, что тот некрасив. Он хотел посетить бедняцкие трущобы, но не выдержал одного их вида и сбежал. А однажды, увидев под своим окном грязного нищего, Уайльд переодел его в дорогое платье и… сам «украсил» его дырами и прорехами. Теперь под его окном стоял тот же нищий, но уже «эстетически приемлемый».

Oscar_Wilde_03
Карикатура на Уайльда в журнале «Панч» 1881 г.

В этих поступках и эпатирующих заявлениях с трудом узнаётся автор сказок, каждая из которых заканчивается ясной моралью, причём моралью во многом христианской. Это можно сказать и о романе «Портрет Дориана Грея», в своё время шокировавшем публику. Герой хоть и получает вожделенную вечную молодость, но его пороки, как в зеркале, отражаются на его портрете, и там-то видна его настоящая – омерзительная – сущность.
Даже блестящие пьесы Уайльда и те заканчиваются вполне благопристойно, какими бы циничными парадоксами не сыпали их герои.
Зато порой кажется, что некоторые реплики отрицательных персонажей сказок вполне бы могли вписаться в свод, приведённых выше, афоризмов.

«Преданный друг»:

«Что за наслаждение слушать вас, — ответил Ганс, присаживаясь и отирая пот со лба. — Великое наслаждение! Только, боюсь, у меня никогда не будет таких возвышенных мыслей, как у вас».
«О, это придет! — ответил Мельник. — Нужно лишь постараться. До сих пор ты знал только практику дружбы, когда-нибудь овладеешь и теорией».

Oscar_Wilde_11
Илл. Ники Гольц к «Преданный друг».

«Замечательная ракета»:

«- Вы  забываете, что я совсем не простая, а весьма замечательная. Здравым  смыслом может обладать кто угодно, при условии отсутствия воображения. А у меня очень богатое воображение, потому что я никогда ничего не представляю себе таким, как это есть на самом деле. Я всегда представляю себе всё совсем наоборот».

«- Вам следовало бы подумать о других. Точнее, вам следовало бы подумать обо мне. Я всегда думаю о себе и от других жду того же. Это называется  отзывчивостью».

«- Боюсь, она на меня обиделась, — ответила Коноплянка. — Понимаете, я рассказала ей историю с моралью.
— Что вы, это опасное дело! — сказала Утка. И я с ней вполне согласен».

Но так ли уж противоречит декларируемая философия Оскара Уайльда его сказкам? Всё-таки шизофреником писатель не был. В этом заключалась его главная тайна и главный парадокс, который мы попробуем разгадать.

Эстет становится сказочником

«Художник не моралист. Подобная склонность художника
рождает непростительную манерность стиля».
(О. Уайльд, из предисловия к «Портрет Дориана Грея»)

В 1884 году, уже обласканный вниманием публики, Уайльд женится на одной из своих поклонниц – Констанции Мэри Ллойд. В 1885 году у них рожается сын Сирил, а спустя два года – второй сын Вивиан. Говорят, что именно для своих детей Уайльд и начал сочинять первые сказки. Недаром он заявлял, что «долг каждого отца – сочинять сказки для своих детей, хотя ум ребенка всегда остается великой загадкой».

Oscar_Wilde_02
Оскар Уайльд.

Из воспоминаний сына О. Уайльда — Вивиана — об отце:
«Он был для нас настоящим товарищем и всегда доставлял нам огромное удовольствие своими частыми появлениями в детской. Он оставался в душе настолько ребенком, что обожал принимать участие в наших играх. Он опускался на пол на четвереньки и изображал то льва, то волка, то лошадь, ничуть не заботясь о своем обычно безупречном внешнем виде. Когда же он уставал от игр, он умел нас заставить успокоиться, рассказывая сказки про добрых волшебников или какие-нибудь истории из своей неиссякаемой памяти. Он был великим почитателем Жюля Верна, Стивенсона и Киплинга. Однажды Сирил спросил, отчего у него в глазах стояли слезы, когда он читал нам «Великана-эгоиста», и он ответил, что истинно прекрасные вещи всегда вызывают у него слёзы».

Oscar_Wilde_17
Илл. Ники Гольц к «Великан-эгоист».

На самом деле интерес к этому жанру возник у писателя ещё давно. По происхождению Уайльд был ирландцем, и, благодаря своей матери (немного экзальтированной поэтессе) он с детства впитывал многочисленные кельтские мифы и легенды.
Именно сказочный жанр побудил Оскара впервые обратиться к прозе. В 1887 году в Лондонском журнале «The Court and Society Review» появляется его «материально-идеалистическая история» под названием «Кентервильское привидение», впоследствии затёртая множеством киноремейков, не шибко высокого качества.

Oscar_Wilde_06
Илл. Ники Гольц к «Кентервильскому привидению».

Считают, что одним из источников вдохновения этой сказки стало предшествующее турне писателя по США. Вот в «Кентервильском привидении» Уайльд и столкнул лбами американский прагматизм, глухой ко всему чудесному, со старомодной английской романтической традицией. От этого столкновения не выигрывает никто — комичны и американцы, и привидение Сэра Саймона.
В лучших традициях Уайльда, «готическая» история переворачивается с ног на голову. Теперь не привидение терроризирует хозяев замка, а хозяева — привидение. На пятна крови, оставленные призраком, американцы отвечают «Непревзойдённым пятновыводителем и Образцовым очистителем Пинкертона», вежливо советуют смазывать Саймону цепи маслом «Восходящее солнце демократической партии», а хулиганистые братья и вовсе измываются над призраком в духе фильма «Один дома».

Oscar_Wilde_07
Илл. Уильяма Голдсмита к «Кентервильскому привидению».

Выше всей этой феерии и сатиры остаётся только 15-летняя Вирджиния, лишённая пошлого утилитаризма своих родителей и циничности братьев. Только она и способна посочувствовать несчастному призраку, хотя сам сэр Саймон – негодяй ещё тот —  в бытность человеком он убил свою жену за неумение готовить.
Милосердие и любовь Вирджинии возвращают сказку в романтическое русло – она превозмогает смерть и помогает измученной душе Саймона раскаяться, получить прощение от Бога и обрести покой.

Oscar_Wilde_08
Кадры из советского м-ф «Кентервильское привидение» (1970).

Однако настоящую славу Уайльду среди широкой публике принёс сборник «Счастливый принц и другие сказки». Он вышел в мае 1888 года и включал в себя такие произведения, как «Счастливый принц», «Соловей и Роза», «Великан-эгоист», «Преданный друг», «Замечательная ракета». Этот сборник критика оценила очень высоко, все отмечали его одновременно изящный и простой стиль.
В конце 1888 года в «Женском иллюстрированном журнале» Уайльд публикует новую сказку «Молодой король» (по сюжету чем-то схожую со «Счастливым принцем»), а в ноябре 1891 года выходит второй сказочный сборник писателя «Гранатовый домик», куда кроме «Короля» входят ещё три сказки – «Рыбак и его душа», «День рождения инфанты» и «Мальчик-звезда».
Второй сборник встретили уже не столь лестными откликами. Критики посчитали, что сказки чересчур перегружены деталями и слишком сложны для детского восприятия.

Oscar_Wilde_09
Обложка первого издания сборника «Гранатовый домик» 1891 г.

Последнее замечание вызвало у Уайльда искреннее недоумение. Недаром сам он не любил называть свои сказки сказками. В письмах он нарекает их «короткими историями» или «этюдами в прозе» для «детей от 18 до 80» и рекомендует тем взрослым, которые «не утратили дара радоваться и изумляться».

Выдержки из писем О. Уайльда в газеты по поводу критики «Гранатового домика»:
«Он (критик – С.К.) начинает с того, что задается до крайности глупым вопросом: ставил ли я, когда писал эту книгу, своей целью доставить радость британской детворе. …он, похоже, совершенно серьезно предлагает судить о прозе художника на основании такого критерия, как чрезвычайно ограниченный словарь, доступный британской детворе!
…Придать форму своим мечтам, сделать реальными химеры, воплотить в картины свои мысли, самовыражаться, используя такой материал, который становится красивее только тогда, когда мастер находит ему применение, материализовать эфемерный идеал красоты – таково удовольствие художника. Это самое чувственное и самое интеллектуальное удовольствие в мире. Любые другие нормы теряют свое значение, а делать предположение, что я построил свой «Гранатовый домик» лишь для той части общества, которая, даже если и умеет читать, то наверняка не умеет писать, настолько же разумно, насколько разумно думать, что Коро написал свои сумерки в зелени и серебре, как наставление президенту Франции, а Бетховен создал «Аппассионату» с целью заинтересовать биржевых маклеров…
Любой художник не признает никаких других правил, кроме правил собственной индивидуальности, а стандарты крестьянина, биржевого маклера, слепого или ребенка ни в коем случае не должны стать мерилом творчества художника. Они не имеют к художнику никакого отношения. …Ганс Андерсен писал для собственного удовольствия, для того, чтобы реализовать свое собственное видение красоты, а так как он намеренно избрал доступные стиль и конструкцию, явившиеся результатом тонкого художественного осознания, вышло так, что огромное число детей получили удовольствие от чтения его сказок; тем не менее его истинных почитателей, сумевших оценить величие этого художника, можно встретить не в детском саду, а на Парнасе».

Кстати, об Андерсене. Влияние этого датского сказочника на Уайльда заметили практически все. А. Рэнсом так и говорит: «Уайльд написал пером Флобера сказки, которые мог бы придумать Андерсен».
Общее есть даже в сюжетных линиях – например, тема трагической смерти и загробного воздаяния («Девочка со спичками»), или тема влюблённой Русалки, лишённой души. Правда, последний сюжет был привычно вывернут Уайльдом наизнанку. Если у Андерсена Русалочка, полюбив, хочет обрести душу, то у Уайльда наоборот – именно во имя любви рыбак отказывается от души. Более того – черствеет не человек, лишённый души, а сама душа, лишённая человека — в результате она даже превращается в некое подобие жуткой андерсеновской «Тени».

Oscar_Wilde_10
Илл. Everett Shinn к сказке «Рыбак и его душа».

Влияние датского сказочника большинство критиков не считали минусом — как писал один из них, «если это и эхо Андерсена, то оно вторит ему прелестно». Точно также в «Дориане Грее» можно легко заметить отзвуки «Шагреневой кожи» Бальзака или декадентского романа Гюисманса «Наоборот».
Находились и те, кто давно уже обвинял Оскара в эпигонстве. Как ни странно, по этому поводу над ним постоянно подшучивал его друг – художник Джеймс Уистлер. Однажды, Уайльд услышал от Уистлера меткую остроту и воскликнул: «Как жаль, что её придумал не я!». На что художник насмешливо ответил: «Ничего! Вы придумаете её завтра».

Джеймс Уистлер:
«Что общего у Оскара Уайльда с искусством? разве то, что он присаживается к нашему столу и подбирает с нашей тарелки изюм из пудингов, который потом развозит по провинции. Оскар, милый, безрассудный проказник Оскар столько же смыслит в картинах, сколько в покрое платья, и смело пересказывает чужие взгляды».

В конце концов, Уайльд серьёзно обиделся на друга и разорвал с ним отношения. Исследователи считают, что эхо этой обиды отозвалось в таких сказках Уайльда, как «Преданный друг» и «Замечательная ракета» (у Уистлера как раз была картина «Ноктюрн в чёрном и золотом: падающая ракета»).

О. Уайльд «Преданный друг»:
«- Ведь если бы Ганс пришел к нам и увидал наш теплый очаг, добрый ужин и славный бочонок красного вина, он, чего доброго, позавидовал бы нам, а на свете нет ничего хуже зависти, она любого испортит. А я никак не хочу, чтобы Ганс стал хуже. Я ему друг и всегда буду печься о нем и следить, чтобы он не подвергался соблазнам. К тому же, если б Ганс пришел сюда, он, чего доброго, попросил бы меня дать ему в долг немного муки, а я не могу этого сделать. Мука — одно, а дружба — другое, и нечего их смешивать. Эти слова и пишутся по-разному и означают разное».
«До чего же хорошо ты говоришь! —  промолвила  жена  Мельника. — Я даже чуть не задремала. Ну точно как в церкви!»

О. Уайльд «Замечательная ракета»:
«- Я не собираюсь молчать только потому, что он меня не слушает, — мне-то что до этого. Я люблю слушать себя. …Порой я веду очень продолжительные беседы сама с собой, и, признаться, я настолько образованна и умна, что иной раз не понимаю ни единого слова из того, что говорю».

Oscar_Wilde_12
Илл. А. Маркевич к «Замечательная ракета».

Более явные источники вдохновения прослеживаются в таких сказках Уайльда, как «Соловей и Роза» и «День рождения Инфанты». Первая по-новому переосмыслила старинную персидскую легенду о Соловье, влюблённом в Белую Розу. В порыве страсти он так сильно прильнул к ней, что пробил сердце шипом и окрасил лепестки возлюбленной в алый цвет.

Oscar_Wilde_13
Илл. Ники Гольц к «Соловей и Роза».

При написании второй сказки писатель, по его личному признанию, вдохновлялся картинами Диего Веласкеса, где в изобилии изображались, как разодетые инфанты (испанский аналог малолетних принцесс), так и придворные шуты-карлики.

Oscar_Wilde_14
Карлик и Инфанта на портретах Диего Веласкеса.

Теперь, что касается формы.
С одной стороны, стиль сказок Уайльда признаётся одним из самых простых и ясных. Недаром специалисты считают их одними из самых подходящих текстов для изучения английского языка.

О. Уайльд «Преданный друг»:
«- Видно, вы совсем отстали от века, — заметила Водяная Крыса. — Нынче каждый порядочный рассказчик начинает с конца, потом переходит к началу  и кончает серединой. Это самая новая метода».

С другой стороны, эстетство Уайльда тоже даёт о себе знать. Он славился, как приверженец искусственной, окультуренной красоты. Поэтому описания природы и лиц у него чрезвычайно шаблонны, в то время, как для нарядов Инфанты или ювелирных украшений он не жалеет эпитетов. Более того – красоту природы он любит подчёркивать сравнением с искусственными вещами – Луну сравнивает с блестящим щитом, а глаза с зелёными бериллами.

О. Уайльд «Замечательная ракета»:
«- Фейерверк так же прекрасен, как моя игра на флейте, и я лично предпочитаю его огни звездам, потому что, по крайней мере, знаешь наверняка, когда эти огни зажгутся».

О. Уайльд «Упадок лжи»:
«Искусство берет жизнь, как часть своего сырого материала, пересоздает ее, перевоплощает ее в новые формы; оно совершенно равнодушно к фактам, оно изобретает, фантазирует, грезит и между собой и реальностью ставит высокую преграду красивого стиля, декоративной или идеальной трактовки».

Oscar_Wilde_15
Илл. Ники Гольц к «Замечательная ракета».

Б. Шоу:
«Уайльд был так влюблен в стиль, что он никогда не сознавал опасности откусить более, чем сможешь прожевать. Иными словами — опасности нагрузить стиль более, чем способно вынести произведение».

Уайльд действительно был страстно влюблён в форму. Когда сказку «День рождения инфанты» перевели на французский, Уайльд написал следующее: «По стилю – это моя лучшая сказка. Мне она виделась в черных и серебряных тонах, а на французском языке она превратилась в розово-серебряную».
А о сказке «Соловей и Роза» он писал так: «Мне нравится, когда сказка несёт множество смыслов и значений, потому что мне дороже всего форма, а не содержание. Когда я начинал писать сказку, я не задумывался над содержанием; я всеми силами старался придать очарование форме, скрывающей множество тайн и разгадок».

От эстетики – к этике

«- Милая Ласточка, — отозвался Счастливый Принц, — всё,
о чём ты говоришь, удивительно. Но самое удивительное в мире —
это людские страдания. Где ты найдешь им разгадку?».
(О. Уайльд «Счастливый Принц»)

Вот тут-то мы и подходим к разгадке главного парадокса Оскара Уайльда. Не выносящий натурализма и «полезности» современной литературы, Уайльд писал в предисловии к «Дориану Грею»: «Нет книг нравственных или безнравственных. Есть книги хорошо написанные или написанные плохо. Вот и всё» и там же – «Всякое искусство совершенно бесполезно».
Эти два афоризма уже не просто «общие места навыворот», это жизненное кредо Уайльда. И что же оказалось – следуя за красотой формы, за эстетикой он неожиданно приходит к этике. Оказывается нравственные поступки – милосердие и самопожертвование – более прекрасны, чем все бериллы и розы. Возможно, к этому писателя привела сама специфика сказочного жанра.

В сказках Уайльда внутренняя красота может служить как бы отражением красоты внешней (уродство Мальчика-Звезды – как наказание за душевную чёрствость), а может радикально ей противопоставляться (душа карлика оказывается намного прекраснее хорошенькой Инфанты).

Oscar_Wilde_04
Илл. Ники Гольц к «Мальчик-звезда».

«День рождения Инфанты»:
«- Mi bella Princesa, ваш забавный маленький Карлик никогда больше не будет плясать. Как жаль! Он так безобразен, что, пожалуй, рассмешил бы даже Короля.
— Но почему же он никогда больше не будет плясать? — смеясь, спросила Инфанта.
— Потому что у него разбилось сердце.
Инфанта нахмурилась, и ее прелестные розовые губки сложились в хорошенькую надменную гримаску.
— На будущее время, пожалуйста, чтобы у тех, кто приходит со мною играть, не было сердца! — крикнула она и убежала в сад».

Oscar_Wilde_18
Илл. Ники Гольц к «День рождения Инфанты».

А бывает, что именно нравственный подвиг заставляет героев жертвовать своим счастьем и красотой. Такова история Счастливого Принца, чем-то похожая на легенду о Будде Шакьямуни. Всю жизнь Принц проводит в прекрасном саду и замке, огороженный от всех несчастий мира высокой стеной. После смерти Принц становится высокой золотой статуей и начинает замечать, сколько в мире горя и несчастья.

Oscar_Wilde_19
Илл. Ники Гольц к «Счастливый принц».

И пусть Ласточка долго расписывает Принцу экзотичные прелести южных стран — всяческих «розовых ибисов, которые длинной фалангой стоят на отмелях Нила и клювами вылавливают золотых рыбок» – в итоге ни он, ни она не изменяют своей любви и своему состраданию. С помощью Ласточки Принц отдаёт страждущим и обездоленным свою золотую кожу и бриллиантовые глаза, оставляя себе лишь дешёвое оловянное сердце.

Ю. Кагарлицкий:
«Уайльда упрекали за эту сказку в проповеди филантропии. Но послушаем, что сам Уайльд говорил о филантропии в своей статье «Душа человека при социализме»: «Благотворительность является до смешного несоответственной формой частичного восстановления справедливости, или же сентиментальной подачкой, сопровождаемой обычно наглыми попытками со стороны сентиментальных благодетелей распространить свою тиранию на их (бедняков — С.К.) частную жизнь. А почему они должны быть благодарны за те крохи, что перепадают им со стола богачей? Они должны были бы принимать участие в самом пиршестве». Нет. «Счастливый принц» – не о филантропии. Герой этой сказки отдаёт не крохи со своего стола, а всего себя».

Oscar_Wilde_20
Илл. Ники Гольц к «Счастливый принц».

Замерзает помощница Принца – Ласточка, сносят и самого Принца, заявив, что «в нём уже нет красоты, а стало  быть, нет и пользы». Но именно оловянное сердце и мёртвая птица оказываются для Бога самыми ценными вещами во всём этом городе.

И вот в этом моменте Уайльд ничуть себе не изменяет. В его сказках реальность чаще всего зла и несправедлива. Благородные душевные порывы героев обычно приводят их к гибели, а добро побеждает только за гранью этого мира. Даже счастливый конец сказки «Мальчик-звезда» разрушается последними фразами: «…в стране его всегда царили мир и благоденствие. Но правил он недолго. Слишком велики были его муки, слишком тяжкому подвергся он испытанию – и спустя три года он умер. А преемник его был тираном».

Более того – жертва может быть оказаться совершенно напрасной и бесполезной. Гибель Соловья во имя Любви, не просто не помогает студенту очаровать возлюбленную, но и заставляет окончательно разувериться в этом чувстве («Какая глупость – эта Любовь. В ней и наполовину нет той пользы, какая есть в Логике. Она ничего не доказывает, всегда обещает несбыточное и заставляет верить в невозможное. Она удивительно непрактична, и так как наш век — век практический, то вернусь я лучше к Философии и буду изучать Метафизику»).
Добро оказывается также неутилитарно (бесполезно), как и истинное (с точки зрения Уайльда) искусство. Нравственный подвиг может быть прекрасен сам по себе, и чем безнадёжнее он – тем прекраснее.

К. Чуковский:
«Оскар Уайльд восстает против себя самого, ниспровергает свой же идеал бездумного, бездушного искусства, начисто отказывается от своей гурманской эстетики и требует искусства осердеченного, рожденного любовью и подвигом».

К сожалению, мудрость этих сказок не остановила Уайльда в его эстетских «играх с огнём». Несмотря на то, что сборник «Гранатовый домик» он посвятил Констанции Мэри Уайльд, его интерес к супруге резко падает. Писатель всё чаще вращается в сомнительных кругах молодых людей, порождая множество слухов о развратных оргиях. Особенно старается опорочить имя Уайльда лорд Куинсбери – отец Альфреда Дугласа — одного из любовников писателя.

Oscar_Wilde_23
Оскар Уайльд и Альфред Дуглас.

Оскорблённый Уайльд подаёт на лорда в суд, но в результате сам обвиняется  в «актах содомии, совершённых им с дюжиной молодых людей». Уайльд на процессе остроумно парирует обвинения, цитирует Платона, и не подозревает, что его ждёт плачевный финал – два года тюремного заключения.
В тюрьме он пишет горькую исповедь «De Profundis» («Из глубины»), полную упрёков возлюбленному Дугласу, а также замечательную «Балладу Редингской тюрьмы».
Я не очень люблю стихи Уайльда, но «Баллада Редингской тюрьмы» действительно впечатляет и трогает.

Отрывок в пер. В. Топорова:

…Любимых убивают все —
За радость и позор,
За слишком сильную любовь,
За равнодушный взор,
Все убивают — но не всем
Выносят приговор.

Не всем постыдной смерти срок
Мученье назовёт,
Не всем мешок закрыл глаза
И петля шею рвет,
Не всем — брыкаться в пустоте
Под барабанный счёт.

Не всем, немея, увидать
Чудовищный мираж:
В могильно-белом Капеллан,
В могильно-черном Страж,
Судья с пергаментным лицом
Взошли на твой этаж.

Не всем — тюремного Врача
Выдерживать осмотр.
А Врач брезгливо тороплив
И безразлично борд,
И кожаный диван в углу
Стоит как смертный одр…

«Балладе» суждено было стать его последним художественным произведением.
Из тюрьмы Уайльд вышел духовно сломленным изгоем. Его оставляют многие друзья, а его жена с сыновьями эмигрирует, сменив фамилию семьи на Холланды. Уайльд тоже принимает псевдоним Себастьян Мельмот и переезжает во Францию, где проживёт совсем недолго.

Буквально за 2 года до смерти опального писателя – в 1898 году — появляются и первые русские переводы его сказок. Характерно, что первыми перевели «Счастливого принца» и «Преданного друга», где особенно ярко звучала тема социальной несправедливости.
В 1908 году российские цензоры даже изъяли из продажи сборник сказок, где в числе прочего присутствовал и «Молодой король» Уайльда. Причиной, наверняка, была не столько сказка, сколько поясняющее предисловие, где говорилось, что в сборник включены произведения писателей, «задавшихся целью указать даже детям младшего возраста на несправедливость современного социального строя и на средства борьбы с этой несправедливостью”.

«Молодой король»:

«- Государь, не зиждется ли жизнь бедного на роскоши богатого? Ваше великолепие кормит нас, и ваши пороки дают нам хлеб. Работать на хозяина горько, но когда работать не на кого — еще горше. Думаешь ли, что вороны нас прокормят? И знаешь ли от этого лекарство? Велишь ли покупающему, да купит за столько-то, и продающему, да продаст за столько-то? Не может такое статься. Потому воротись во Дворец и облачись в пурпур и тонкие ткани. Что тебе мы и наши страдания?
— Не братья ли богатый и бедный? — спросил молодой Король.
— Братья, — ответил тот, — и имя богатому — Каин…».

Oscar_Wilde_21
Илл. Ники Гольц к «Молодой король».

А в 1912 году выходит первое собрание сочинений Уайльда, куда войдут и переводы сказок, ставшие впоследствии каноническими («Счастливый принц», «Рыбак и его душа» — в переводе К. Чуковского и «Соловей и Роза» в переводе М. Благовещенской).

Сам же писатель умер ещё в 1900 году в возрасте 46 лет. Перед смертью Уайльд примет католичество, но умрёт, как и жил, эстетом. Его последними словами станет горестное замечание об обоях в комнате: «Убийственная расцветка! Одному из нас придётся отсюда уйти». Уйти придётся Уайльду. Зато его сказки переживут и писателя, и безвкусные обои…

Oscar_Wilde_24
Могила Уайльда в Париже.

Автор: Сергей Курий
февраль 2014 г.

<<< От Пиноккио до Буратино | Содержание | Сказки Р. Киплинга >>>