Рубрика «Параллельные переводы Льюиса Кэрролла»
<<< пред. | СОДЕРЖАНИЕ | след. >>>
Рис. Harry Furniss (1889).
ОРИГИНАЛ на английском (1889):
CHAPTER 25.
LOOKING EASTWARD.
«It’s just a week,» I said, three days later, to Arthur, «since we heard of Lady Muriel’s engagement. I think I ought to call, at any rate, and offer my congratulations. Won’t you come with me?»
A pained expression passed over his face.
«When must you leave us?» he asked.
«By the first train on Monday.»
«Well—yes, I will come with you. It would seem strange and unfriendly if I didn’t. But this is only Friday. Give me till Sunday afternoon. I shall be stronger then.»
Shading his eyes with one hand, as if half-ashamed of the tears that were coursing down his cheeks, he held the other out to me. It trembled as I clasped it.
I tried to frame some words of sympathy; but they seemed poor and cold, and I left them unspoken. «Good night!» was all I said.
«Good night, dear friend!» he replied. There was a manly vigour in his tone that convinced me he was wrestling with, and triumphing over, the great sorrow that had so nearly wrecked his life—and that, on the stepping-stone of his dead self, he would surely rise to higher things!
There was no chance, I was glad to think, as we set out on Sunday afternoon, of meeting Eric at the Hall, as he had returned to town the day after his engagement was announced. His presence might have disturbed the calm—the almost unnatural calm—with which Arthur met the woman who had won his heart, and murmured the few graceful words of sympathy that the occasion demanded.
Lady Muriel was perfectly radiant with happiness: sadness could not live in the light of such a smile: and even Arthur brightened under it, and, when she remarked «You see I’m watering my flowers, though it is the Sabbath-Day,» his voice had almost its old ring of cheerfulness as he replied «Even on the Sabbath-Day works of mercy are allowed. But this isn’t the Sabbath-Day. The Sabbath-day has ceased to exist.»
«I know it’s not Saturday,» Lady Muriel replied; «but isn’t Sunday often called ‘the Christian Sabbath’?»
«It is so called, I think, in recognition of the spirit of the Jewish institution, that one day in seven should be a day of rest. But I hold that Christians are freed from the literal observance of the Fourth Commandment.»
«Then where is our authority for Sunday observance?»
«We have, first, the fact that the seventh day was ‘sanctified’, when God rested from the work of Creation. That is binding on us as Theists. Secondly, we have the fact that ‘the Lord’s Day’ is a Christian institution. That is binding on us as Christians.»
«And your practical rules would be—?»
«First, as Theists, to keep it holy in some special way, and to make it, so far as is reasonably possible, a day of rest. Secondly, as Christians, to attend public worship.»
«And what of amusements?»
«I would say of them, as of all kinds of work, whatever is innocent on a week-day, is innocent on Sunday, provided it does not interfere with the duties of the day.»
«Then you would allow children to play on Sunday?»
«Certainly I should. Why make the day irksome to their restless natures?»
«I have a letter somewhere,» said Lady Muriel, «from an old friend, describing the way in which Sunday was kept in her younger days. I will fetch it for you.»
«I had a similar description, viva voce, years ago,» Arthur said when she had left us, «from a little girl. It was really touching to hear the melancholy tone in which she said ‘On Sunday I mustn’t play with my doll! On Sunday I mustn’t run on the sands! On Sunday I mustn’t dig in the garden!’ Poor child! She had indeed abundant cause for hating Sunday!»
«Here is the letter,» said Lady Muriel, returning. «Let me read you a piece of it.»
«When, as a child, I first opened my eyes on a Sunday-morning, a feeling of dismal anticipation, which began at least on the Friday, culminated. I knew what was before me, and my wish, if not my word, was ‘Would God it were evening!’ It was no day of rest, but a day of texts, of catechisms (Watts’), of tracts about converted swearers, godly charwomen, and edifying deaths of sinners saved.
«Up with the lark, hymns and portions of Scripture had to be learned by heart till 8 o’clock, when there were family-prayers, then breakfast, which I was never able to enjoy, partly from the fast already undergone, and partly from the outlook I dreaded.
«At 9 came Sunday-School; and it made me indignant to be put into the class with the village-children, as well as alarmed lest, by some mistake of mine, I should be put below them.
«The Church-Service was a veritable Wilderness of Zin. I wandered in it, pitching the tabernacle of my thoughts on the lining of the square family-pew, the fidgets of my small brothers, and the horror of knowing that, on the Monday, I should have to write out, from memory, jottings of the rambling disconnected extempore sermon, which might have had any text but its own, and to stand or fall by the result.
«This was followed by a, cold dinner at 1 (servants to have no work), Sunday-School again from 2 to 4, and Evening-Service at 6. The intervals were perhaps the greatest trial of all, from the efforts I had to make, to be less than usually sinful, by reading books and sermons as barren as the Dead Sea. There was but one rosy spot, in the distance, all that day: and that was ‘bed-time,’ which never could come too early!»
«Such teaching was well meant, no doubt,» said Arthur; «but it must have driven many of its victims into deserting the Church-Services altogether.»
«I’m afraid I was a deserter this morning,» she gravely said. «I had to write to Eric. Would you—would you mind my telling you something he said about prayer? It had never struck me in that light before.»
«In what light?» said Arthur.
«Why, that all Nature goes by fixed, regular laws—Science has proved that. So that asking God to do anything (except of course praying for spiritual blessings) is to expect a miracle: and we’ve no right to do that. I’ve not put it as well as he did: but that was the outcome of it, and it has confused me. Please tell me what you can say in answer to it.»
«I don’t propose to discuss Captain Lindon’s difficulties,» Arthur gravely replied; «specially as he is not present. But, if it is your difficulty,» (his voice unconsciously took a tenderer tone) «then I will speak.»
«It is my difficulty,» she said anxiously.
«Then I will begin by asking ‘Why did you except spiritual blessings?’ Is not your mind a part of Nature?»
«Yes, but Free-Will comes in there—I can choose this or that; and God can influence my choice.»
«Then you are not a Fatalist?»
«Oh, no!» she earnestly exclaimed.
«Thank God!» Arthur said to himself, but in so low a whisper that only I heard it. «You grant then that I can, by an act of free choice, move this cup,» suiting the action to the word, «this way or that way?»
«Yes, I grant it.»
«Well, let us see how far the result is produced by fixed laws. The cup moves because certain mechanical forces are impressed on it by my hand. My hand moves because certain forces—electric, magnetic, or whatever ‘nerve-force’ may prove to be—are impressed on it by my brain. This nerve-force, stored in the brain, would probably be traceable, if Science were complete, to chemical forces supplied to the brain by the blood, and ultimately derived from the food I eat and the air I breathe.»
«But would not that be Fatalism? Where would Free-Will come in?»
«In choice of nerves,» replied Arthur. «The nerve-force in the brain may flow just as naturally down one nerve as down another. We need something more than a fixed Law of Nature to settle which nerve shall carry it. That ‘something’ is Free-Will.»
Her eyes sparkled.» «I see what you mean!» she exclaimed. «Human Free-Will is an exception to the system of fixed Law. Eric said something like that. And then I think he pointed out that God can only influence Nature by influencing Human Wills. So that we might reasonably pray ‘give us this day our daily bread,’ because many of the causes that produce bread are under Man’s control. But to pray for rain, or fine weather, would be as unreasonable as—» she checked herself, as if fearful of saying something irreverent.
In a hushed, low tone, that trembled with emotion, and with the solemnity of one in the presence of death, Arthur slowly replied «Shalt he that contendeth with the Almighty instruct him? Shall we ‘the swarm that in the noontide beam were born,’ feeling in ourselves the power to direct, this way or that, the forces of Nature—of Nature, of which we form so trivial a part—shall we, in our boundless arrogance, in our pitiful conceit, deny that power to the Ancient of Days? Saying, to our Creator, ‘Thus far and no further. Thou madest, but thou canst not rule!’?»
Lady Muriel had covered her face in her hands, and did not look up. She only murmured «Thanks, thanks!» again and again.
We rose to go. Arthur said, with evident effort, «One word more. If you would know the power of Prayer—in anything and everything that Man can need try it. Ask, and it shall be given you. I—have tried it. I know that God answers prayer!»
Our walk home was a silent one, till we had nearly reached the lodgings: then Arthur murmured—and it was almost an echo of my own thoughts—»What knowest thou, O wife, whether thou shalt save thy husband?»
The subject was not touched on again. We sat on, talking, while hour after hour, of this our last night together, glided away unnoticed. He had much to tell me about India, and the new life he was going to, and the work he hoped to do. And his great generous soul seemed so filled with noble ambition as to have no space left for any vain regret or selfish repining.
«Come, it is nearly morning! Arthur said at last, rising and leading the way upstairs.
«The sun will be rising in a few minutes: and, though I have basely defrauded you of your last chance of a night’s rest here, I’m sure you’ll forgive me: for I really couldn’t bring myself to say ‘Good night’ sooner. And God knows whether you’ll ever see me again, or hear of me!»
«Hear of you I am certain I shall!» I warmly responded, and quoted the concluding lines of that strange poem ‘Waring’ :—
«Oh, never star
Was lost here, but it rose afar
Look East, where whole new thousands are!
In Vishnu-land what Avatar?»
«Aye, look Eastward!» Arthur eagerly replied, pausing at the stair-case window, which commanded a fine view of the sea and the eastward horizon. «The West is the fitting tomb for all the sorrow and the sighing, all the errors and the follies of the Past: for all its withered Hopes and all its buried Loves! From the East comes new strength, new ambition, new Hope, new Life, new Love! Look Eastward! Aye, look Eastward!»
His last words were still ringing in my ears as I entered my room, and undrew the window-curtains, just in time to see the sun burst in glory from his ocean-prison, and clothe the world in the light of a new day.
«So may it be for him, and me, and all of us!» I mused. «All that is evil, and dead, and hopeless, fading with the Night that is past! All that is good, and living, and hopeful, rising with the dawn of Day!
«Fading, with the Night, the chilly mists, and the noxious vapours, and the heavy shadows, and the wailing gusts, and the owl’s melancholy hootings: rising, with the Day, the darting shafts of light, and the wholesome morning breeze, and the warmth of a dawning life, and the mad music of the lark! Look Eastward!
«Fading, with the Night, the clouds of ignorance, and the deadly blight of sin, and the silent tears of sorrow: and ever rising, higher, higher, with the Day, the radiant dawn of knowledge, and the sweet breath of purity, and the throb of a world’s ecstasy! Look Eastward!
«Fading, with the Night, the memory of a dead love, and the withered leaves of a blighted hope, and the sickly repinings and moody regrets thatnumb the best energies of the soul: and rising, broadening, rolling upward like a living flood, the manly resolve, and the dauntless will, and the heavenward gaze of faith—the substance of things hoped for, the evidence of things not seen!
«Look Eastward! Aye, look Eastward!»
.
____________________________________________________
Глава двадцать пятая
ПРИВЕТ ТЕБЕ, ВОСТОК!
— Вот уже неделя, — заметил я три дня спустя, — как мы с тобой узнали о помолвке леди Мюриэл. Я думаю, мне в любом случае следует нанести ей визит и поздравить ее как подобает. А ты не хочешь поехать со мной?
На лице Артура мелькнула тень печали.
— Когда ты собираешься уезжать? — спросил он.
— В понедельник, первым поездом.
— Что ж, ладно, я тоже поеду с тобой. В самом деле, было бы как-то странно и не по-приятельски не поздравить ее. Но сегодня еще только пятница. Дай мне время прийти в себя — ну хотя бы до воскресенья. Мне кажется, к тому времени я окрепну духом.
Закрыв одной рукой глаза, словно стыдясь слез, блестевших на его щеках, Артур протянул другую руку мне. Пожав ее, я почувствовал, что его бьет нервная дрожь.
Я попытался было найти слова, чтобы приободрить и утешить друга, но они показались мне столь жалкими и холодными, что я предпочел промолчать.
— Спокойной ночи! — проговорил я на прощанье.
— Доброй ночи, дружище! — отвечал он. В его интонации я уловил глубокую мужскую скорбь — знак того, что он изо всех сил борется с величайшим несчастьем, разбившим его жизнь, и что, постепенно поднимаясь по обломкам своего погибшего «я», он непременно достигнет чего-то более высокого!
Встретить Эрика во Дворце, как я не без удовольствия убедился, когда в воскресенье после обеда мы нанесли Графу с дочерью визит, мы просто-напросто не могли, потому что он уехал в город тотчас после объявления о помолвке. Его присутствие нарушило бы то странное и неестественное спокойствие, с которым Артур поклонился женщине, разбившей его сердце, и произнес несколько официальных фраз, приличествующих случаю.
Леди Мюриэл так и сияла счастьем; в лучах такой светозарной улыбки не могла бы уцелеть никакая печаль. Даже Артур и тот немного приободрился, и когда она заметила: «А я, как видите, поливаю цветы, хотя сегодня — день субботний», он отвечал ей почти тем же привычным и ласковым тоном: «Дела милосердия позволительно совершать и в субботу. Впрочем, сегодня ведь не суббота. Суббота уже окончена».
— Да, я знаю, что сейчас уже воскресенье, — отвечала леди Мюриэл, — но ведь воскресенье часто называют христианской субботой, не так ли?
— Мне кажется, ее называют так как бы в воспоминание о духе древнееврейского установления о том, что один день в неделю надлежит отдыхать и хранить покой. Но я надеюсь, христиане избавлены от слишком буквального истолкования Четвертой Заповеди.
— Но какова же тогда священная причина соблюдения покоя в воскресенье?
— Во-первых, мы не должны забывать о том, что седьмой день освящен уже тем, что Бог в этот день отдыхал от дел творения. Этот день мы обязаны чтить как теисты. Во-вторых, мы помним, что «господин Субботы» — это именно христианское установление. И эту заповедь мы обязаны чтить как христиане.
— И что же это означает на практике?
— Прежде всего мы, будучи теистами, обязаны соблюдать святость этого дня и сделать его, насколько это возможно, днем покоя. А затем, будучи христианами, мы должны в этот день посещать публичные богослужения.
— А как насчет развлечений?
— Я склонен рассматривать их как особый вид работы, и если она воспринимается невинной в будний день, то и в воскресенье она может считаться столь же невинной, — при условии, что она не вступает в противоречие с религиозным осмыслением этого дня.
— Значит, вы считаете позволительным детям играть и забавляться в воскресенье?
— Разумеется. С какой стати для их неугомонной натуры этот день должен становиться пыткой?
— Я получила одно письмо, — проговорила леди Мюриэл, — от старой подруги, в котором она описывает, как чтили святость воскресенья в дни ее молодости. Я нарочно приготовила его для вас.
— Мне тоже довелось познакомиться с таким описанием в качестве viva voce[18] много лет тому назад, — вздохнул Артур, когда леди вышла, — из уст маленькой девочки. О, это было ужасно трогательно — слышать, как она повторяет меланхоличным голоском: «В воскресенье нельзя играть в куклы! В воскресенье нельзя бегать по пляжу! В воскресенье нельзя копать грядки в саду!» Бедная малышка! У нее были все основания для того, чтобы возненавидеть воскресенье!
— А вот и письмо, — произнесла леди Мюриэл, опять появляясь на пороге. — Если позволите, я прочту вам выдержки из него.
«Первым чувством, которое охватывало меня в детстве, когда я только-только открывала глазки в воскресенье утром, было чувство досады и неприязни. Оно возникало в душе начиная с пятницы. Я понимала, что во мне помимо моего желания звучат слова: «Господи Боже, скорей бы вечер!» О, это был вовсе не день отдыха, а день зубрежки, день чтения катехизиса (Уоттсова), день рассуждений об уверовавших клятвопреступниках, благочестивых служанках и мирной кончине раскаявшихся грешников.
Вставали мы чуть свет, пели гимны и читали наизусть выдержки из Священного Писания, и так — до 8 часов, затем вся семья возносила молитвы. Потом был завтрак, который я терпеть не могла — отчасти из-за того, что он всегда был как-то наспех, отчасти из-за страха перед наставшим днем.
В 9 часов утра надо было идти в воскресную школу, и меня просто выводила из себя мысль о том, что мне придется опять сидеть рядом с деревенскими детьми и что меня вполне могут перепутать с ними.
Церковная служба была настоящей Синайской пустыней. Я блуждала по ней, раскидывая шатры своих мыслей над обивкой церковных скамей, возней младших братьев и ужасом пред тем, что уже завтра, в понедельник, мне придется по памяти излагать содержание только что услышанной проповеди, которая могла оказаться набором бессвязных фраз.
Затем в час дня следовал холодный обед (слугам в этот день работать не полагалось), посещение воскресной школы с 2 до 4 пополудни, а в 6 — вечерняя служба. Но настоящей пыткой для меня были паузы между этими занятиями, поскольку в них полагалось для очищения от скверны греха читать поучения и проповеди, сухие, как Мертвое море. Единственным светлым пятном на всем протяжении этого «праздничного» дня было приказание идти спать, но дождаться его было так трудно!»
— Те, кто устанавливал такие порядки, без сомнения, руководствовались самыми благими намерениями, — заметил Артур, — но им приходится прилагать немало усилий, чтобы собрать свои жертвы в пустыню церковной службы.
— Должна признаться, что я сегодня согрешила, пропустив ее, — проговорила леди. — Мне надо было написать письмо Эрику. — А вы… не могли бы вы вкратце рассказать, что говорил сегодня священник о молитве? Мысль о ней никогда не представала мне в таком свете.
— В каком таком свете? — спросил Артур.
— Видите ли, Природой управляют неизменные, разумные законы: наука давно доказала это. Поэтому просить Бога о чем-нибудь (за исключением молитв о духовных дарах) — все равно что ожидать чуда; мы просто не имеем права этого делать. Я молилась не так, как он, и итог этой молитвы просто смутил меня. Скажите же, что вы думаете об этом.
— Я не хотел бы обсуждать трудности, с которыми столкнулся капитан Линдон, — мрачно отвечал Артур, — тем паче в его отсутствие. Но если это касается лично вас (тут его голос заметно смягчился), я, пожалуй, скажу.
— Разумеется, это касается меня, — отвечала леди.
— Тогда я прежде всего спрошу вас: «А почему вы исключаете молитву о духовных дарах?» Разве ваш разум — не часть Природы?
— Да, конечно, но тут проявляется Свобода Воли: я могу выбрать то или это, и Бог поможет мне совершить правильный выбор.
— Выходит, вы не фаталистка?
— Вовсе нет! — честно призналась она.
— Слава богу! — прошептал Артур так тихо, чтобы только я мог его услышать. — Значит, вы допускаете, что я в акте свободного выбора могу сдвинуть эту чашку, сказав ей: «Пойди туда или сюда!?»
— Да, допускаю.
— Отлично. Давайте рассмотрим, как это достигается согласно вечным Законам. Чашка движется потому, что на нее воздействует некое механическое усилие, заключенное в моей руке. Моя рука движется потому, что ее приводят в действие определенные усилия — электрические, магнетические и любые другие, которые могут быть созданы «нервной энергией» — порожденные моим мозгом. Эта нервная энергия, порождаемая мозгом, со временем, когда наука достигнет более высокого развития, может быть сведена к действию химических веществ, поступающих в мозг вместе с кровью и зависящих исключительно от пищи, которой я питаюсь, и воздуха, которым я дышу.
— Но разве это не фатализм? В чем же здесь Свобода Воли?
— В выборе нервов, — отвечал Артур. — Нервная сила, заключенная в мозге, естественно, зависит от действия того или иного нерва. Чтобы определить, какой именно нерв вызывает такую реакцию, нам необходимо нечто большее, чем знание вечного Закона Природы. Это нечто и есть Свобода Воли.
Глаза леди Мюриэл так и засверкали.
— О, я поняла, куда вы клоните! — воскликнула она. — Человеческая Свобода Воли представляет собой исключение из вечного Закона. Нечто подобное говорит и Эрик. Я думаю, он имел в виду, что Бог способен воздействовать на Природу только через посредство влияния на Человеческую Волю. Так что мы вполне можем молиться «хлеб наш насущный даждь нам днесь», потому что само сотворение хлеба — дело рук человеческих. Но молиться о ниспослании дождя, о хорошей погоде столь же нелепо, как… как… — Леди с легким испугом поглядела по сторонам, опасаясь, не наговорила ли она чего-нибудь лишнего.
Артур неторопливо отвечал ей — добрым, бархатно-низким голосом, подрагивающим от преизбытка чувств и напоминающим голос человека, оказавшегося перед лицом смерти:
— Неужели он, борющийся со Всемогущим, вправе поучать его? Неужели мы, «черви, рожденные в полуденных лучах», можем ощущать в себе силу направлять в ту или иную сторону Силы Природы — той самой Природы, частью которой мы являемся, и неужто мы в безграничной своей гордыне и безумном заблуждении дерзнем отказать в такой силе Ветхому Деньми? Иначе говоря, заявить Творцу: «Вот до сих пор и ни шага дальше! Ты создал мир, но править им не властен!»?
Леди Мюриэл в ответ только закрыла лицо руками и то и дело повторяла: «Слава богу, слава богу!»
Мы встали и собрались уходить. Артур на прощанье заметил:
— Еще одно слово. Если вы убедились в силе молитвы о всевозможных человеческих нуждах — молитесь. Просите, и дано вам будет. А я — я тоже молюсь. О, я знаю, Бог услышит мою молитву!
На обратном пути мы почти все время молчали. Но у самых дверей нашей обители Артур пробормотал — и его слова явились эхом моих собственных мыслей: «Что знаешь ты, о женщина, что думаешь спасти мужа своего?»
Больше к этой теме мы не возвращались. Мы сели и разговорились и сами не заметили, как прошла ночь и наступило утро. Артуру хотелось поговорить об Индии, о новой жизни, которую он надеется начать там, и о деле, которому он собирается себя посвятить. Его благородная душа была переполнена высокими помыслами и планами, не оставлявшими места гордыне или мелочному эгоизму,
— Ба, скоро совсем рассветет! — проговорил наконец Артур и отправился к себе наверх. — С минуты на минуту взойдет солнце; и хоть я бессовестно лишил тебя последней надежды выспаться этой ночью, я думаю, ты меня простишь: видит бог, я просто не мог сказать тебе сегодня: «Спокойной ночи!» Один Бог ведает, доведется ли нам увидеться с тобой, да и вообще — услышишь ли ты больше обо мне!
— Ну, услышать-то о тебе я еще непременно услышу! — мягко отвечал я, продекламировав заключительные строки странного стихотворения:
Ни одна звезда
На свете не исчезнет без следа.
Там, на востоке, их зажжет любовь!
Кто аватарой Вишну станет вновь?
— А ну-ка, погляди на восток! — воскликнул Артур, останавливаясь на лестнице у окошка, из которого открывался замечательный вид на море и восточный край небосвода. — Запад — огромная могила скорбей и печалей, ошибок и заблуждений Минувшего — со всеми его несбывшимися Надеждами и погибшей Любовью! Новые силы, новые надежды и замыслы, новая Жизнь, новая Любовь придут только с Востока! Привет тебе, Восток! Да здравствует Восток!
Когда я входил в свою комнатку, его последние слова еще звучали в моих ушах. Раздернув гардины, я невольно залюбовался, как солнце во всем своем великолепии вырывается на свободу из ночной темницы — океана, озаряя мир лучами нового дня.
«Вот так же и он, и я, и все мы! — восхищенно подумал я. — Все злое, мертвое, лишенное надежд уходит в прошлое вместе с ночью! А все прекрасное, живое и преисполненное новых надежд входит в мир на рассвете нового дня!
Да исчезнут вместе с Ночью все ее призраки, все ночные испарения и мрачные тени, сумеречные призраки и протяжное уханье сов! Пусть вспыхнут на рассвете ослепительные столбы света, повеет освежающий ветерок, дохнет животворящее тепло и зазвучит заздравная песня жаворонка! Привет тебе, Восток!
Да исчезнут вместе с Ночью облака ненависти и гордыни, мертвящая тяжесть греха и горькие слезы раскаяния! Пусть ярче загорится сияющий рассвет разума, повеет нежное дуновение чистоты, и весь мир охватит безмятежная радость! Привет тебе, Восток!
Да исчезнут вместе с Ночью воспоминания о погибшей любви, мертвые листья погасших надежд, скорби и печали, заглушающие лучшие силы души! Пусть повсюду живой рекой разольются чаемая сущность бытия, знамение незримых сил, отверзающие в душе человека неустрашимые и чистые очи веры!
Привет тебе, Восток! Здравствуй, Восток!»
|
ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА: 18 — Живого голоса (лат.) — т. е. устного описания. . |
.
____________________________________________________
Перевод Андрея Москотельникова (2009):
ГЛАВА XXV
Привет тебе, Восток!
— Сегодня ровно неделя, — сказал я Артуру три дня спустя, — как мы узнали о помолвке леди Мюриел. Полагаю, что мне-то, во всяком случае, следует зайти и поздравить их. Со мной не сходишь?
На его лице промелькнуло страдальческое выражение.
— Когда ты думаешь покидать нас? — спросил он.
— В понедельник, первым поездом.
— Хорошо, я схожу с тобой. Странно бы это выглядело и не по-дружески, если бы я с тобой не пошёл. Но сегодня всего лишь пятница. Завтра, завтра вечером. А я тем временем оправлюсь.
Прикрыв глаза рукой, словно устыдясь появившихся в их уголках слёз, он протянул другую руку мне. Я схватил её, она дрожала. Я попытался сочинить пару фраз сочувствия, но они выходили холодными и жалкими, поэтому я смолчал.
— Спокойной ночи, — только и сказал я напоследок.
— Спокойной ночи, мой друг! — ответил он. В его голосе преобладала решительность, убедившая меня, что он противостал — и вышел победителем — великой скорби, едва его не уничтожившей, и что с этой ступени своего опустошённого существования он непременно воспрянет к чему-то высшему!
Когда в субботу вечером мы отправились в Усадьбу, я утешался мыслью о том, что уж хоть Эрика-то мы не встретим, поскольку на следующий день после объявления о помолвке он вернулся в город. Его присутствие могло бы нарушить то почти неестественное спокойствие, с которым Артур предстал перед владычицей своего сердца и пробормотал несколько приличествующих случаю слов.
Леди Мюриел буквально светилась счастьем; печаль не могла обитать в сиянии такой улыбки, и даже Артур просветлел под лучами её взгляда, а когда она произнесла: «Смотрите, я поливаю цветы, хотя сегодня и суббота», — его голос тоже зазвенел весельем почти как встарь, когда он отвечал ей:
— Даже в субботу разрешается проявлять милосердие.[1] Но уже не суббота. Суббота закончила своё существование.[2]
— Я знаю, что уже не суббота, — сказала леди Мюриел. — Но ведь именно воскресенье зовётся «христианской субботой»!
— Я полагаю, оно зовётся так из уважения к духу иудейского установления, согласно которому один день из семи должен быть днём отдыха. Но считаю, что христиане освобождены от буквального соблюдения Четвёртой заповеди.
— Тогда какие у нас основания соблюдать воскресенья?
— Ну, во-первых, седьмой день по нашим понятиям «освящён» тем, что Бог отдыхал в этот день от труда Творения. Это пример нам, кто верует. Кроме того, «Господень день» — это христианское установление. А уже это обязывает нас как христиан.
— Каковы же ваши рекомендации?
— Во-первых, поскольку мы веруем, то обязаны чтить святость этого дня и, насколько возможно, делать его днём отдыха. Во-вторых, нам, как христианам, следует посещать в этот день церковь.
— А как насчёт развлечений?
— Я бы ответил, что, независимо от рода деятельности, если что-либо безвредно в любой день недели, то оно безвредно и в воскресенье, при условии не мешать выполнению насущных обязанностей.
— Так вы позволили бы детям играть в воскресенье?
— Конечно, позволил бы. С какой стати заставлять их беспокойные натуры скучать в какой-либо день недели?
— У меня где-то есть письмо, — сказала леди Мюриел, — от одной моей давней подруги. В нём она описывает, как она, будучи ребёнком, обычно проводила воскресные дни. Сейчас найду.
— Я слышал нечто похожее несколько лет назад, — сказал Артур, когда леди Мюриел вышла. — Мне маленькая девочка рассказывала. Воистину трогательно было слышать её меланхолический голос, когда она жаловалась: «По воскресеньям я не должна была играть со своей куклой! Мне нельзя было бегать в дюнах! Мне запрещалось играть в саду!» Бедный ребёнок! Она имела полное право ненавидеть воскресенья!
— Вот оно, это письмо, — сказала леди Мюриел, вернувшись. — Позвольте, прочту кусочек.
«Когда, будучи ребёнком, я воскресным утром открывала глаза, овладевавшее мной ещё в пятницу мрачное предчувствие достигало высшей точки. Я прекрасно понимала, что меня ждёт, и криком моей души, только что не срывавшимся с губ, было: “Господи, хоть бы уже наступил вечер!” Никакой это не был день отдыха, а день Библейских текстов, день катехизиса (Уоттса[3]), брошюр об обращённых богохульниках, благочестивых подёнщицах и назидательной смерти спасённых грешников.
От первых жаворонков до восьми мы должны были заучивать наизусть гимны и главы Писания, затем следовали семейные молитвы и завтрак, от которого я совсем не получала удовольствия, частично из-за того, что мы уже подвергались посту, частично из-за ненавистной перспективы.
В девять наступало время воскресной школы; я ненавидела, когда меня наравне с другими деревенскими детьми вводили в класс, и до смерти боялась, как бы из-за какой-нибудь оплошности меня не сочли ниже их.
Но истинным Божьим наказанием была церковная служба. Мои мысли блуждали, я изо всех сил стремилась водрузить скинию своих дум на подкладке, положенной на широченную семейную скамью, и терпеливо сносила суетливые телодвижения меньших братцев, а также ужас осознания того, что в понедельник мне предстоит по памяти делать выписки из неподготовленной и бессвязной проповеди, у которой вообще не было текста, и в зависимости от решения этой задачи заслужить поощрение или кару.
Далее нас ожидал остывший обед в час (слугам возбранялось выполнять свои обязанности), опять воскресная школа с двух до четырёх, и вечерняя служба в шесть. Промежутки были даже ещё большим испытанием для нас из-за тех усилий, которые я прилагала — дабы оставаться не более грешной, чем в обычные дни, — читая книги и проповеди, бессодержательные как Мёртвое море. Сейчас, с дальнего расстояния, вспоминается только один радостный момент — “время ложиться спать”, которое никогда не наступало так рано, как нам бы хотелось!»
— Такая манера обучения, была, несомненно, задумана с самыми лучшими намерениями, — сказал Артур, — но она довела многих своих жертв до того, что они вообще с тех пор избегают церковной службы.[4]
— Боюсь, и я сегодня её избежала, — сокрушённо согласилась леди Мюриел. — Должна была написать Эрику письмо. Не знаю… сказать ли вам, что он думает о молитвах? Представил мне всё в таком свете…
— В каком свете? — спросил Артур.
— Что всё, происходящее в Природе, совершается согласно незыблемым, вечным законам — и Наука нам это доказывает. Поэтому просить о чём-нибудь Бога (за исключением, разумеется, тех случаев, когда мы молимся о ниспослании духовных благ) — значит требовать чуда; а этого мы делать не вправе. Я таким вопросом никогда и не задавалась, может быть поэтому мне стало вдруг грустно-грустно. Скажите же мне, прошу вас, что бы вы на это ответили?
— Я не расположен обсуждать затруднения капитана Линдона, — сурово ответил Артур, — тем более в его отсутствие. Но если это ваши затруднения, — уже более спокойно закончил он, — то я выскажусь.
— Это мои затруднения, — произнесла она, вся подаваясь к нему.
— Тогда начнём с вопроса: «Почему вы ожидаете ниспослания духовных благ?» Разве ваш разум не часть Природы?
— Да, но ведь нужно учесть свободу воли — я способна выбрать это или то, и Бог может повлиять на мой выбор.
— Так вы не фаталистка?
— Нет, нет! — с горячностью воскликнула она.
— Благодаренье Богу! — сказал Артур, обращаясь к самому себе и так тихо, что я один расслышал.[5] — Тогда вы согласитесь, что я могу, путём свободного выбора, передвинуть эту чашку, — и он сопроводил слова действием, — в ту сторону или в эту сторону.
— Я согласна.
— Что ж, давайте посмотрим, как далеко простирается действие «незыблемых законов». Чашка сдвигается, потому что моя рука приложила к ней определённую механическую силу. Моя рука также двигается вследствие того, что некие определённые силы — электрические, магнитные или какие ещё там силы оказываются в конце концов «нервическими» — приложены к ней моим мозгом. Впоследствии, когда завершится построение данной науки, эти запасённые мозгом нервические силы, вероятно, сведут к химической энергии, поставляемой мозгу кровью и в конечном счёте извлекаемой из пищи, которую я ем, и из воздуха, которым я дышу.
— Но не будет ли это самым настоящим фатализмом? Где же тогда искать свободу воли?
— В выборе нервных путей, — ответил Артур. — Нервическая энергия мозга, вполне естественно, может быть пущена как по одному нервному пути, так и по другому. И чтобы решить, какой нерв её заполучит, нам требуется нечто большее, чем «неизменный закон природы». Это «нечто» и есть свобода воли.
Глаза леди Мюриел заблестели.
— Я поняла, что вы хотите сказать! — радостно вскричала она. — Человеческая свобода воли есть исключение в системе неизменных законов. Эрик говорил что-то похожее. Он, как я теперь думаю, указывал на то, что Бог способен и на Природу повлиять, но только через влияние на человеческую волю. Так что мы вполне можем обращаться к Нему с молитвой: «Хлеб наш насущный дай нам на сей день», — поскольку множество тех причин, от которых зависит производство хлеба, находится в ведении человека. А молить о дожде или о хорошей погоде так же нелепо, как… — она остановилась, словно из боязни непочтительного слова.
Тихим, низким голосом, дрожащим от переполнявших его чувств, и с торжественностью человека, присутствующего наедине со смертью, Артур медленно проговорил:
— Будет ли состязающийся со Вседержителем ещё учить?[6] А мы, «полуденным лучом рождённый рой»[7], даже чувствуй мы в себе силу направить энергию Природы в ту или в эту сторону, — энергию той Природы, в структуре которой мы занимаем такое незначительное место, — разве сможем мы, со всем нашим безграничным высокомерием, со всем нашим жалким чванством, воспрепятствовать этой способности Предвечного? Говоря нашему Создателю: «На сим хватит. Ты сотворил, но править не можешь!»?
Леди Мюриел спрятала лицо в ладонях и сидела не шевелясь. Только шептала:
— Благодарю, благодарю, благодарю!
Мы поднялись для прощания. Артур с видимым усилием произнёс:
— Ещё одно слово. Если пожелаете узнать силу молитвы — молитвы обо всём и вся, в чём только человек имеет нужду, — испытайте её. Просите, и дано будет вам.[8] Я — испытал. И знаю теперь, что Бог отвечает на мольбу!
Возвращались мы молча, пока не подошли к нашему дому, и тогда я услышал Артуров шёпот, словно эхо моих собственных мыслей: «Почему ты знаешь, жена, не спасёшь ли мужа?»[9]
Больше мы этого предмета не касались. Сидели и беседовали, час за часом провожая этот последний совместный вечер, незаметно утекающий в небытие. Артур имел много чего рассказать мне об Индии, о той новой жизни, что ожидала его впереди, и о предстоявшей ему деятельности. Его широкая и щедрая душа казалась вся исполнена благородным честолюбием, чтобы в ней хватило места пустым сожалениям или обидам на несправедливость судьбы.
— Ну вот и утро! — сказал, наконец, Артур, вставая и направляясь к лестнице, ведущей наверх. — Через несколько минут покажется солнце. Я коварно лишил тебя возможности отдохнуть в эту последнюю ночь, но ты меня прости — всё не мог принудить себя сказать тебе «Спокойной ночи». И Бог знает, увидишь ли ты меня когда-нибудь вновь или услышишь обо мне!
— Ну услышать-то услышу, не сомневаюсь в этом! — как можно сердечнее отозвался я и тут же процитировал заключительные строки этой загадочной поэмы Роберта Браунинга «Уоринг»:
«Звезда не гибнет, исчезая —
Вдали взошла, горит, живая!
Где Вишну возрождался встаре,
Любой способен к Аватаре.
Взгляни в неверьи на Восток —
Ты зришь ли новых звёзд приток?»
— Да, взгляни на Восток! — подхватил Артур, останавливаясь у лестничного окошка, из которого открывался захватывающий вид на море и восточный горизонт. — Запад — вот подходящая могила для тоски и печали, для всех ошибок и глупостей прошлого, для его увядших надежд и схороненной Любви! С Востока приходит новая сила, новые стремленья, новая Надежда, новая Жизнь, новая Любовь! Здравствуй, Восток! Привет тебе, Восток!
Его последние слова всё ещё звучали в моей голове, когда я входил в свою комнату и раздвигал на окне занавески, ибо как раз в эту минуту солнце во всём своём великолепии вырвалось из водяной тюрьмы океана и осенило мир светом нового дня.
— Пусть так и случится с ним, со мной и со всеми нами! — проговорил я в раздумье. — Всё, что есть злобного, мертвящего, безнадёжного, да исчезнет с прошедшей Ночью! И пусть всё, что есть доброго, живительного и дарящего надежду, восстанет с рассветом Дня!
Исчезайте с Ночью, холодные туманы и вредоносные испарения, мрачные тени и свистящие ветры, и заунывное уханье совы; просыпайтесь с появлением Дня, неудержимые стрелы света и целебный утренний бриз, рвение пробуждающейся жизни и безумная музыка жаворонка! Привет тебе, Восток!
Исчезайте с Ночью, облака невежества, губительное влияние греха и тихие слёзы печали; выше, выше поднимайтесь в свете Дня, сияющая заря знания, свежее дыхание чистоты и трепет всемирного вдохновения! Привет тебе, Восток!
Исчезайте с Ночью, память умершей любви и сухие листья погибших надежд, слабый ропот и унылые сожаления, от которых цепенеют лучшие движения души; вставайте, расширяйтесь, вздымайтесь выше живительным приливом, мужественная решимость, бесстрашная воля и устремлённый к небесам горячий взгляд веры, которая есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом[10]!
Привет тебе, Восток! Да здравствует Восток!.
.
|
ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА: [1] Основание — разъяснение Иисуса в Евангелии от Матфея, гл. 12, ст. 12, из которого следует вывод: «Можно в субботы делать добро». [2] Артур намекает на то, что коль скоро леди Мюриел в шутку принимает точку зрения иудаизма на субботу как на такой день, в который не следует заниматься чем бы то ни было, то логично будет придерживаться иудейского же представления, что новый день, то есть новые сутки, начинаются сразу после захода солнца. [3] Того самого Исаака Уоттса, богослова и поэта конца XVII — начала XVIII в., два назидательных стихотворения которого Кэрролл пародирует во второй и десятой главах «Алисы в Стране чудес». [4] Как читатель уже не раз имел возможность убедиться, Кэрролла беспокоили многие стороны церковной жизни. В частности, его очень заботила тема «дети в церкви», он не раз к ней возвращался. Весьма поэтому характерно, что этому вопросу он посвятил своё последнее сочинение для детей и их родителей, написанное им под Рождество 1897 года, почти перед самой своей смертью. Это предисловие к книжке «Пропавший кекс с изюмом» Э. Аллен; оно достойно того, чтобы привести его вслед за письмом, прочитанным леди Мюриел, описание воскресного дня в котором, как признаёт Кэрролл в самом начале предисловия к «Сильвии и Бруно» (эти строки выпущены в настоящем переводе), «заимствовано… дословно из речи, которую специально для меня произнёс один из моих маленьких друзей, а также из письма, присланного мне взрослой подругой». [5] Вопрос Артура, ответ леди Мюриэл и дальнейшие рассуждения Артура возвращали английского читателя к спорам о сущности сознания и свободе воли. Поиски ответов начались в конце XVIII века, при Пейли (см. прим [4] к главе XIX), но с большей силой возобновились в связи с успехами естествознания в середине XIX века. Последнее с неизбежностью повлекло и первое, ведь англиканская церковь, во-первых, внушала строгую «викторианскую» нравственность, и во-вторых, придерживалась концепции рабства воли, а столпы естествознания поставили себе целью бороться с авторитетом церкви в вопросе происхождения живого на Земле; как же было обминуть вопрос о природе человеческого сознания и человеческой воли? [6] Книга Иова, гл. 39, ст. 32. [7] Томас Грей (1716-1771), «пиндарическая ода» «Бард». [8] Часто повторяющийся в Евангелиях призыв (напр., Матф., гл. 7, ст. 7 и Лук., гл. 11, ст. 9). [9] Артур цитирует Первое послание к коринфянам апостола Павла, гл. 7, ст. 16. Более полно слова Павла звучат так (ст. 13-14, 16): «И жена, которая имеет мужа неверующего, и он согласен жить с нею, не должна оставлять его; ибо неверующий муж освящается женою верующею… Почему ты знаешь, жена, не спасёшь ли мужа?» [10] Так толкует веру апостол Павел в Послании к евреям, гл. 11, ст. 1. . |
____________________________________________________
Пересказ Александра Флори (2001, 2011):
ГЛАВА 25. ВЗГЛЯНИ НА ВОСТОК!
– Через неделю, – сказал я Артуру три дня спустя, – будет оглашена помолвка Леди Мюриэл. Я должен пойти поздравить их. Разве вы не пойдете со мной?
Он посмотрел на меня с болью.
– Когда вы уезжаете?
– В понедельник, утром.
– Хорошо, я пойду с вами, – ответил он. – Конечно, мы должны пойти. Только не торопите меня, подождите до воскресенья. Надо же мне собраться с духом.
Я хотел как-то утешить его, но все слова казались слабыми, да и ненужными.
– Доброй ночи, – сказал я.
– Доброй ночи, друг мой, – ответил он.
В его спокойном, мужественном тоне слышалась борьба с самим собой – и надежда на одоление горя.
В воскресенье, как я думал, мы не должны были встретить Эрика в Эшли-Холле: он намеревался приехать через день после объявления о помолвке. Его присутствие могло бы нарушить спокойный – почти неестественно спокойный – настрой Артура, с которым он отправился к женщине, покорившей его сердце. Они обменялись несколькими обыкновенными любезностями.
Леди Мюриэл сияла от счастья. Печаль не могла жить в свете такой улыбки: и даже Артур просветлел, когда она сказала:
– Вот, видите, я поливаю цветы, несмотря на субботу.
Он ответил со своей прежней веселостью:
– Суббота – не помеха для добрых дел.
– Да, я знаю, – ответила Леди Мюриэл. – Впрочем, суббота уже истекла, наступило воскресенье. Хотя воскресенье часто называется «христианской субботой».
– Я думаю, что в память о древнем иудейском установлении, что один день в неделю должен быть свободен от трудов. Но я держусь того мнения, что христианам не обязательно слишком буквально придерживаться Четвертой Заповеди.
– А почему воскресенье выделяется среди других дней?
– Бог, как известно всем верующим, сотворив мир, на седьмой день «почил от всех дел Своих», и этот день был освящен. Христианство признает этот «божий день» – следовательно, христиане должны его почитать.
– Ну, а практически…
– Во-первых, верующие должны святить этот день особым образом и, насколько возможно, отдыхать. Во-вторых, христианам следует посещать воскресные службы.
– А как быть с увеселениями?
– К ним относится всё, что относится и к работе. Если человек избегает греха в будни, тем более нельзя грешить в праздник. Конечно, реальные обстоятельства могут быть разными.
– Неужели такой грех, если детям позволят играть по воскресеньям?
– Нет, конечно! Зачем совершать насилие над их живым естеством?
– У меня есть письмо от подруги детства, – сказала Леди Мю-риэл. – Она чтила день воскресный еще с детства. Я вам его сейчас найду.
Когда она ушла, Артур сказал:
– Я знал одну девочку, ее modus vivendi заслуживает сострадания. Она повторяла за взрослыми таким трогательно серьезным тоном: «В воскресенье нельзя играть в куклы! В воскресенье нельзя ходить на пляж! В воскресенье нельзя работать в саду!». Бедное ди-тя! Представляете, как она не любила воскресений!
– Вот оно, – сказала Леди Мюриэл, возвращаясь. – Позвольте вам кое-что процитировать: «Когда я только продирала глаза в воскресное утро, мое чувство досады, которое появилось еще в пятницу, доходило до высшей точки. Я знала, что ничего не будет по-моему. Не будет никаких игр, никаких удовольствий, а только песнопения, стишки Уоттса, катехизис, нравоучения и назидательные истории о благочестивых слугах и раскаявшихся грешниках.
Вставала я вместе с жаворонком, и до 8 часов мы занимались со священником: разучивали гимны. Потом был завтрак, которого я никогда не любила – потому что это был не ужин. В 9 шла в воскресную школу. Это меня страшно огорчало, потому что я была определена в один класс с учениками из деревни, а подготовка у них была жуткая. Утренняя служба напоминала мне Синайскую пустыню. Пока она продолжалась, мои мысли кочевали по скамейке, на которой сидели мои младшие братья. Это занятие отвлекало меня от страшной мысли о том, что завтра мне придется своими словами пересказывать эту сумбурную импровизацию, которая там называлась проповедью. У нее могло быть любое содержание, кроме относящегося к ее теме. В час пополудни был холодный обед (потому что служители отдыхали), потом, с 2 до 4 часов, занятия в воскресной школе, в 6 – вечерняя служба. Особенно мучительны были перерывы. Мои терпение и кротость подвергались настоящему испытанию, когда я читала тексты проповедей и наставлений мертвее Мертвого моря. Единственным светлым воспоминанием за весь день был вечер. Обычно я не люблю рано ложиться спать, но только не в воскресенье! В этот день ничего не может быть рано»
– Безусловно, такое воспитание зиждется на благих намерениях, – сказал Артур. – Но после него от многих требуются большие усилия, чтобы посещать службы.
– Боюсь, что я согрешила таким образом сегодня утром, – серьезно сказала Леди Мюриэл. – Я должна была писать Эрику. Извините, могу я вас попросить… мне важно уточнить кое-что в вопросе о молитве. Я никогда не задумывалась над такими вещами…
– Простите, над какими? – спросил Артур.
– Если вся Природа живет по строгим объективным законам, как утверждает наука, и если всё ими обусловлено, то имеем ли мы право просить Бога о чем-либо, кроме духовной помощи? Это значило бы требовать чуда. Может, я не нашла нужных слов, но суть такова. А что вы думаете на этот счет?
– Я не считаю уместным обсуждать проблемы чужого мировоззрения, – строго сказал Артур. – Тем более в отсутствие человека. Если бы это были ваши проблемы…
– Но они и мои тоже…– призналась она.
– Тогда позвольте вас спросить: почему о духовной помощи вы говорите особо? Разве сознание – не часть той же Природы?
– Но в сфере сознания проявляется свобода воли. Бог дает мне возможность выбора, но выбираю все-таки я.
– Значит, вы не верите в фатум?
– Разумеется, нет! – убежденно воскликнула она.
– Прекрасно, – молвил он так тихо, что я едва расслышал. – Значит, вы думаете, что в нашей воле передвинуть чашку в любом направлении?
– Конечно!
– Тогда рассмотрим, насколько это зависит от объективных законов. Чашка перемещается под действием мускульной силы. Рука двигается, потому что получает от мозга нервные импульсы – наверное, это действие электрической силы. А эта сила возникает химическим путем из пищи, которую мы принимаем, и так далее.
– Но это скорее фатализм. А как же свобода воли?
– Она проявляется в том, по какому нейрону идет импульс. Ведь сигнал может передаваться по разным нервным волокнам с одинаковой вероятностью. Требуется нечто большее, чем объективный закон природы, – элемент случайности. Вот это и есть свобода воли.
Глаза Леди Мюриэл загорелись.
– Понимаю, понимаю! – воскликнула она. – Свобода воли – это отклонение от железного закона необходимости, так? Эрик мне тоже говорил что-то такое. Бог может влиять на природу, на ее дальнейшую эволюцию, воздействуя на человеческую активность – это тоже он говорил. Поэтому человек в молитве и просит дать ему хлеб на каждый день: ведь производство хлеба от человека зависит – в отличие от погоды. Вот мы и просим дать нам осуществить то, на что мы способны. Поэтому, кстати, молиться о хорошей погоде – это…
Леди Мюриэл замолчала, словно опасаясь сказать что-то кощунственное. Понизив голос, дрожа от волнения, торжественным тоном человека, помнящего о смерти, Артур заговорил:
– Разве изделие может поучать Творца? Если мы, как сказал поэт, – рой подёнок, в солнечном луче, – то как можем мы влиять на силы природы, часть которой – мы сами? Разве можем мы в гордыне своей сказать Создателю: «Ты нас сотворил, и не более того»!
Леди Мюриэл сжала виски ладонями и молвила, потупив взгляд:
– Благодарю вас.
Мы встали и распрощались.
– И последнее, – сказал Артур. – Если вы хотите познать силу молитвы – обо всем, что человеку необходимо, – испытайте ее. Сказано: просите, и дано будет вам. Я убедился в этом. Бог отвечает на молитву – теперь я это твердо знаю!
Назад мы шли в безмолвии. Только у ворот Артур сказал, как будто отвечая на мой невысказанный вопрос:
– Действительно, почему бы жене не спасти мужа верой своей?
Остаток ночи незаметно прошел в разговорах. Артура занимали мысли об Индии, о новой жизни, открывавшейся перед ним. Его благородная душа была полна самыми светлыми и человеколюбивыми планами и тем очищена от мелких обид и претензий.
– Однако, светает, – сказал он наконец. – Простите, что я лишил вас ночного отдыха. Бог весть, увидимся ли мы когда-нибудь, услышите ли вы обо мне?
– Услышу – наверняка, – ответил я как можно душевнее и процитировал финальные строки одной загадочной поэмы:
Светила угасают тут,
Но в крае Вишну оживут.
Восток пылает, юн и яр,
Огнями звездных аватар!
– Да, обратимся к Востоку! – с жаром подхватил Артур, остановившись у окна, откуда открывался завораживающий вид на море и на восточный горизонт. – Запад – чем не усыпальница для всех печалей и воздыханий, всех ошибок и предрассудков прошлого, для всех его полинявших иллюзий и отживших страстей! С Востока мчатся новые силы, новые энергии, новая Надежда, новая Жизнь, новая Любовь! Взгляни на Восток! И смотри на Восток!
Эти слова все еще звучали у меня в ушах, когда я вошел в свою комнату и распахнул занавеси в тот миг, когда всепобеждающее солнце вырвалось из океана, своей временной темницы, и облачило мирозданье блеском нового дня.
«Да сбудется это для него, и для меня, и для всех нас! – думал я. – Всё злое, и мертвое, и обреченное пусть отойдет вместе с Ночью! Все доброе, и живое, и животворное воспрянет с лучами рассвета!»
Тают вместе с Ночью гнилые туманы, и болотные миазмы, и грузные тени, стихают стоны ветра и умолкает меланхоличный вой сыча <1>. С рассветом прилетят и солнечные стрелы, и здоровый утренний бриз, и тепло проясняющейся жизни, и самозабвенная песня жаворонка! Смотри на Восток!
Тают вместе с Ночью невежество и грех, испаряются тихие слезы печали. Но разгорается огонь мысли и воодушевления. Смотри на Восток!
Тают вместе с Ночью воспоминания об отмершей любви и засохшие листья изжитых надежд, уныние и сожаление, которые парализуют лучшие движения души. Нарастает, поднимается, как половодье, мужественная решимость, твердая воля; и взгляд, исполненный веры, устремляется к небесам. Это сущность надежды, ее сердце, и порыв к Незримому!
Обратись к Востоку! Всматривайся в Восток!
.
|
ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА: 1) Вой сыча – отсылка к переводу «Макбета» А. Радловой: тема тревожной ночи и разгула злых сил. . |
____________________________________________________
Перевод Анатолия Флотского
(Отрывок заключительной главы первого тома «Сильвии и Бруно»,
напечатанной в «Аномалия» № 4(112) 9 февраля 1996):
Взгляд на Восток
— Не могли бы вы пояснить мне его слова насчет молитвы? — спросила леди Мюриель. — Я никогда еще не понимала этого в таком свете.
— В каком свете? — спросил Артур.
— Ну, что вся Природа развивается по жестким, фиксированным законам — это доказано Наукой. Поэтому просить Бога сделать что-либо, исключая, конечно, просьбы о духовном благословении, — это значит ожидать чуда, а мы не имеем права так делать. Я не очень хорошо выразила его слова, но вывод был такой. Что вы можете на это сказать?
— Тогда я начну с вопроса — почему вы исключили духовное благословение? Разве ваше сознание — это не часть Природы?
— Да, но в этом случае появляется Свободная Воля — я могу выбрать одно или другое: и Бог может влиять на мой выбор.
— Значит, вы не фаталистка?
— О, нет! — решительно воскликнула она.
— Слава Богу! — пробормотал он так тихо, что только я его услышал. — Вы, значит, уверены, что я, путем свободного выбора, могу подвинуть эту чашку туда или сюда?
— Да, уверена.
— Ну так давайте проследим, до каких пределов этот результат зависит от фиксированных законов. Чашка движется, так как моя рука действует на нее с определенной силой. Рука движется потому, что мозг посылает ей импульсы нервной силы — электрические, магнитные или какие-то иные.
— Но разве это не фатализм? Где же тут Свободная Воля?
— В выборе нервов, — ответил Артур. — Нервная сила может также естественно течь как по одному нерву, так и по другому. Нам нужно нечто большее, чем фиксированный Закон Природы, чтобы определить, какой нерв ее понесет. Это «нечто» и есть Свободная Воля.
Ее глаза засияли.
— Я понимаю, что вы имеете в виду! — воскликнула она. — Свободная Воля человека есть исключение из системы фиксированного Закона. Что-то подобное Эрик и говорил. И еще, по-моему, он заметил, что Бог может воздействовать на Природу только путем воздействия на человеческую Волю. Поэтому вполне объяснимо, что мы можем молиться: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь», потому что производство хлеба, в основном, находится под контролем Человека. Однако молиться о дожде или о хорошей погоде было бы так же неразумно, как…
Она замолчала, будто бы опасаясь сказать что-то, не относящееся к делу.
Низким, приглушенным голосом, дрожавшим от эмоций, с торжественнностью человека в присутствии смерти, Артур проговорил: — Может ли состязающийся с Всевышним указывать Ему, что делать? Можем ли мы, «рой москитов, рожденный полуденным лучом» способные в той или иной мере воздействовать на силы Природы, частью которой мы являемся? Можем ли мы в своем безграничном высокомерии, в своем достойном жалости заблуждении отрицать силу Всевышнего? Можем ли мы говорить своему Создателю: «Тебе вот только досюда, но не дальше. Ты нас творишь, но не можешь править!»
Леди Мюриель закрыла лицо руками и, не поднимая взгляда, непрестанно повторяла: «Спасибо, спасибо».
Мы встали, чтобы идти. Артур с очевидным усилием сказал: — Еще одно слово. Если вы хотите знать силу Молитвы — в чем бы вы ни нуждались — испробуйте ее. «Просите, и дано будет вам». Я… испробовал эту силу. Я знаю, что Бог отвечает на молитвы!
Мы молча вернулись домой и проговорили почти до рассвета — Артур собирался уезжать в Индию.
— Скоро взойдет солнце, — сказал он. — Доброй ночи, и Бог знает, увидишь ли ты меня когда-нибудь или услышишь обо мне!
— Уж услышу-то точно, — тепло ответил я и прочел завершающие строки одного стихотворения: О, никогда звезда Здесь не терялась — она вставала вдалеке!
Взгляни на Восток — там целые тысячи новых звезд!
В земле Вишну какой сейчас аватара?
— Да, смотри на Восток! — горячо подхватил Артур, задержавшись у окна на лестнице, выходившего на море и на восточный горизонт.
— Запад это подходящая могила для всей скорби и вздохов, всех ошибок и глупостей Прошлого; для всех его поблекших Надежд и умершей Любви! С Востока идут новая сила, новые устремления, новая Надежда, новая Жизнь, новая Любовь! Смотри на Восток! Да, смотри на Восток!
Последние его слова все еще звучали у меня в ушах, когда я вошел в свою комнату и отодвинул занавески как раз в тот момент, когда солнце восстало в своей славе из своей темницы-океана и одело мир светом нового дня.
— Да будет так — и для него, и для меня, и для всех нас! — думал я. — Все злое, и мертвое, и безнадежное блекнет вместе с Ночью, которая прошла! Все доброе, и живое, и подающее надежду да воссияет с зарей Дня!
Исчезают вместе с Ночью промозглые туманы, и ядовитые испарения, и тяжелые тени, и вой ветра, и меланхоличное уханье совы. Вместе с Днем приходят яркие лучи света, и благотворный утренний бриз, и тепло расцветающей жизни, и безумная песнь жаворонка! Смотри на Восток!
Блекнут вместе с Ночью воспоминания об умершей любви и сморщившиеся листья потерянных надежд, болезненные сетования и мрачные сожаления, которые блокируют лучшие энергии души. Встает, ширится, вздымается, подобно живому наводнению, мужественная решимость, неуклонная воля, и обращенный к небесам взгляд веры — сама сущность надежды, свидетельство о вещах невидимых!
Смотри на Восток! Смотри на Восток!
____________________________________________________
***