Рубрика «Параллельные переводы Льюиса Кэрролла»
<<< пред. | СОДЕРЖАНИЕ |
Рис. Harry Furniss (1889).
ОРИГИНАЛ на английском (1889):
CHAPTER TWENTY-FIVE
LIFE OUT OF DEATH
THE sound of kicking, or knocking, grew louder every moment:and at last a door opened somewhere near us. `Did you say «come in!» Sir?’my landlady asked timidly.
`Oh yes, come in!’ I replied. `What’s the matter?’
`A note has just been left for you, Sir, by the baker’sboy. He said he was passing the Hall, and they asked him to come roundand leave it here.’
The note contained five words only. `Please come at once.Muriel.’
A sudden terror seemed to chill my very heart. `The Earlis ill!’ I said to myself. `Dying, perhaps!’ And I hastily prepared toleave the house.
`No bad news, Sir, I hope?’ my landlady said, as she sawme out. `The boy said as some one had arrived unexpectedly—‘
`I hope that is it!’ I said. But my feelings were thoseof fear rather than of hope: though, on entering the house, I was somewhatreassured by finding luggage lying in the entrance, bearing the initials`E.L.’
`It’s only Eric Lindon after all!’ I thought, half relievedand half annoyed. `Surely she need not have sent for me for that!’
Lady Muriel met me in the passage. Her eyes were gleaming—butit was the excitement of joy, rather than of grief. `I have a surprisefor you!’ she whispered.
`You mean that Eric Lindon is here?’ I said, vainly tryingto disguise the involuntary bitterness of my tone. `»The funeral bakedmeats did coldly furnish forth the marriage-tables,»‘ I could not helprepeating to myself. How cruelly I was misjudging her!
`No, no!’ she eagerly replied. `At least—Eric is here.But—‘ her voice quivered, `but there is another!’
No need for further question. I eagerly followed her in.There on the bed, he lay—pale and worn—the mere shadow of his old self—myold friend come back again from the dead!
`Arthur!’ I exclaimed. I could not say another word.
`Yes, back again, old boy!’ he murmured, smiling as Igrasped his hand. `He,’ indicating Eric, who stood near, `saved my life—Hebrought me back. Next to God, we must thank him, Muriel, my wife!’
Silently I shook hands with Eric, and with the Earl: andwith one consent we moved into the shaded side of the room, where we couldtalk without disturbing the invalid, who lay, silent and happy, holdinghis wife’s hand in his, and watching her with eyes that shone with thedeep steady light of Love.
`He has been delirious till to-day,’ Eric explained ina low voice: `and even to-day he has been wandering more than once. Butthe sight of her has been new life to him.’ And then he went on to tellus, in would-be careless tones—I knew how he hated any display of feeling—howhe had insisted on going back to the plague-stricken town, to bring awaya man whom the doctor had abandoned as dying, but who might, he fancied,recover if brought to the hospital: how he had seen nothing in the wastedfeatures to remind him of Arthur, and only recognized him when he visitedthe hospital a month after: how the doctor had forbidden him to announcethe discovery, saying that any shock to the over-taxed brain might killhim at once: how he had stayed on at the hospital, and nursed the sickman by night and day—all this with the studied indifference of one whois relating the commonplace acts of some chance acquaintance!
`And this was his rival!’ I thought. `The man who hadwon from him the heart of the woman he loved!’
`The sun is setting,’ said Lady Muriel, rising and leadingthe way to the open window. `Just look at the western sky! What lovelycrimson tints! We shall have a glorious day to-morrow—‘ We had followedher across the room, and were standing in a little group, talking in lowtones in the gathering gloom, when we were startled by the voice of thesick man, murmuring words too indistinct for the ear to catch.
`He is wandering again,’ Lady Muriel whispered, and returnedto the bedside. We drew a little nearer also: but no, this had none ofthe incoherence of delirium. `What reward shall I give unto the Lord,’the tremulous lips were saying, `for all the benefits that He hath doneunto me? I will receive the cup of salvation, and call—and call—‘ buthere the poor weakened memory failed, and the feeble voice died into silence.
His wife knelt down at the bedside, raised one of hisarms, and drew it across her own, fondly kissing the thin white hand thatlay so listlessly in her loving grasp. It seemed to me a good opportunityfor stealing away without making her go through any form of parting: so,nodding to the Earl and Eric, I silently left the room. Eric followed medown the stairs, and out into the night.
`Is it Life or Death?’ I asked him, as soon as we werefar enough from the house for me to speak in ordinary tones.
`It is Life!’ he replied with eager emphasis. `The doctorsare quite agreed as to that. All he needs now, they say, is rest, and perfectquiet, and good nursing. He’s quite sure to get rest and quiet, here: and,as for the nursing, why, I think it’s just possible—‘ (he tried hard tomake his trembling voice assume a playful tone) `he may even get fairlywell nursed, in his present quarters!’
`I’m sure of it!’ I said. `Thank you so much for comingout to tell me!’ And, thinking he had now said all he had come to say,I held out my hand to bid him good night. He grasped it warmly, and added,turning his face away as he spoke, `By the way, there is one other thingI wanted to say, I thought you’d like to know that—that I’m not—not inthe mind I was in when last we met. It isn’t—that I can accept Christianbelief—at least, not yet. But all this came about so strangely. And shehad prayed, you know. And I had prayed. And—and’ his voice broke, andI could only just catch the concluding words, `there is a God that answersprayer! I know it for certain now.’ He wrung my hand once more, and leftme suddenly. Never before had I seen him so deeply moved.
So, in the gathering twilight, I paced slowly homewards,in a tumultuous whirl of happy thoughts: my heart seemed full, and runningover, with joy and thankfulness: all that I had so fervently longed for,and prayed for, seemed now to have come to pass. And, though I reproachedmyself, bitterly, for the unworthy suspicion I had for one moment harbouredagainst the true-hearted Lady Muriel, I took comfort in knowing it hadbeen but a passing thought.
Not Bruno himself could have mounted the stairs with sobuoyant a step, as I felt my way up in the dark, not pausing to strikea light in the entry, as I knew I had left the lamp burning in my sitting-room.
But it was no common lamplight into which I now stepped,with a strange, new, dreamy sensation of some subtle witchery that hadcome over the place. Light, richer and more golden than any lamp couldgive, flooded the room, streaming in from a window I had somehow nevernoticed before, and lighting up a group of three shadowy figures, thatgrew momently more distinct—a grave old man in royal robes, leaning backin an easy chair, and two children, a girl and a boy, standing at his side.
`Have you the Jewel still, my child?’ the old man wassaying.
`Oh, yes!’ Sylvie exclaimed with unusual eagerness.
`Do you think I’d ever lose it or forget it?’ She undidthe ribbon round her neck, as she spoke, and laid the Jewel in her father’shand.
Bruno looked at it admiringly. `What a lovely brightness!’he said. `It’s just like a little red star! May I take it in my hand?’
Sylvie nodded: and Bruno carried it off to the window,and held it aloft against the sky, whose deepening blue was already spangledwith stars. Soon he came running back in some excitement. `Sylvie! Lookhere!’ he cried. `I can see right through it when I hold it up to the sky.And it isn’t red a bit: it’s, oh such a lovely blue! And the words areall different! Do look at it!’
Sylvie was quite excited, too, by this time; and the twochildren eagerly held up the Jewel to the light, and spelled out the legendbetween them, `ALL WILL LOVE SYLVIE.’
`Why, this is the other Jewel!’ cried Bruno. `Don’t youremember, Sylvie? The one you didn’t choose!’
Sylvie took it from him, with a puzzled look, and heldit, now up to the light, now down. `It’s blue, one way,’ she said softlyto herself, `and it’s red the other way! Why, I thought there were twoof them—Father!’ she suddenly exclaimed, laying the Jewel once more inhis hand, `I do believe it was the same Jewel all the time!’
`Then you choosed it from itself,’ Bruno thoughtfullyremarked. `Father, could Sylvie choose a thing from itself?’
`Yes, my own one,’ the old man replied to Sylvie, notnoticing Bruno’s embarrassing question, `it was the same Jewel—but youchose quite right.’ And he fastened the ribbon round her neck again.
`SYLVIE WILL LOVE ALL—ALL WILL LOVE SYLVIE,’ Bruno murmured,raising himself on tiptoe to kiss the `little red star’. `And, when youlook at it, it’s red and fierce like the sun—and, when you look throughit, it’s gentle and blue like the sky!’
`God’s own sky,’ Sylvie said, dreamily.
`God’s own sky,’ the little fellow repeated, as they stood,lovingly clinging together, and looking out into the night. `But oh, Sylvie,what makes the sky such a darling blue?’
Sylvie’s sweet lips shaped themselves to reply, but hervoice sounded faint and very far away. The vision was fast slipping frommy eager gaze: but it seemed to me, in that last bewildering moment, thatnot Sylvie but an angel was looking out through those trustful brown eyes,and that not Sylvie’s but an angel’s voice was whispering
`IT IS LOVE.’
.
____________________________________________________
Глава двадцать пятая
ЖИЗНЬ ЗА ГРАНЬЮ СМЕРТИ
Стук с каждой минутой становился все громче и громче, и наконец где-то неподалеку от нас распахнулась дверь.
— Можно к вам, сэр? — спросила моя хозяйка.
— О да, разумеется! — воскликнул я. — А в чем дело?
— Да вам здесь оставили записку, сэр. Ее принес рассыльный от булочника. Он сказал, что проходил мимо Дворца и леди попросила его взять записку и занести вам.
В было всего несколько слов: «Пожалуйста, загляните к нам. Мюриэл».
Сердце у меня так и сжалось от испуга. «Наверное, Граф тяжко болен! — подумал я. — А может, он даже при смерти!» И я поспешно принялся собираться.
— Надеюсь, вы получили не плохие вести? — спросила хозяйка, увидев меня в дверях. — Рассыльный сказал, что к господам кто-то неожиданно приехал…
— Хотелось бы надеяться, что нет, — отвечал я. Во мне боролись смешанные чувства, но опасения явно брали верх над надеждой. Войдя в дом Графа, я заметил, что в прихожей лежат чемоданы, помеченные инициалами «Э.Л.».
«Значит, это просто-напросто приехал Эрик Линдон!» — наполовину успокоенно, наполовину разочарованно подумал я. Ну, ради этого она могла бы и не посылать за мной!
Леди Мюриэл встретила меня в гостиной. Ее глаза так и сверкали, но это был свет радости, а не мерцание печали.
— А у меня для вас сюрприз! — шепнула она.
— Вы имеете в виду — приехал Эрик Линдон? — отвечал я, тщетно пытаясь скрыть досаду, звучавшую в моем голосе. — «Дичь, изжаренная на поминки, пойдет холодной к свадебным столам»?
Боже, как я оказался жесток и несправедлив!
— Вовсе нет! — поспешно отвечала она. — Да, Эрик вернулся, это правда. Но… — тут ее голос дрогнул, — с ним приехал еще кое-кто!
Дальше можно было не спрашивать. Я поспешно последовал за ней. В комнате, на смятой кровати, бледный и измученный, похожий на тень прежнего Артура, лежал мой друг, вернувшийся из мертвых!
— Артур! — воскликнул я и умолк, не в силах произнести ни слова больше.
— Да, это я, старина! — с улыбкой пробормотал он. Я схватил его за руку. — Это он, — указал он на Эрика, стоявшего рядом, — он вернул меня к жизни. Мюриэл, жена моя, первым после Бога мы должны благодарить его!
Я молча обменялся рукопожатиями с Эриком и Графом, и мы втроем отошли в дальний угол комнаты, где можно было побеседовать, не беспокоя больного. Он, слабый, но счастливый, лежал на постели, не выпуская из рук руку жены и не сводя с нее глаз, так и светившихся глубокой нежной Любовью.
— Его еще вчера мучил сильный жар, — негромким голосом заметил Эрик, — да и сегодня утром он тоже почти бредил. Но одного взгляда на нее ему оказалось достаточно, чтобы буквально вернуться к жизни. — И Эрик мнимо-ироничным тоном — я знал, что он не выносит сердечных излияний — принялся рассказывать нам, как он настоял на том, чтобы вернуться в пораженный чумой город и вывезти из него человека, которого доктор объявил безнадежным и умирающим, но которого еще можно было спасти, если срочно отправить его в госпиталь; как в нем ничто не напоминало прежнего Артура и как он узнал его только месяц спустя, когда опять побывал в госпитале; как доктор запретил ему рассказывать кому бы то ни было о своем открытии, заявив, что внезапное потрясение может оказаться губительным для усталого мозга больного; как он остался при госпитале и несколько месяцев изо дня в день ухаживал за страдальцем, как сиделка. И обо всем этом он говорил с напускным безразличием человека, привыкшего делать добро едва знакомым людям!
«А ведь это же был его соперник! — подумал я. — Человек, отнявший у него сердце любимой женщины!»
— Солнце садится! — сказала леди Мюриэл. Она встала и, подойдя к окну, распахнула его. — Нет, вы только поглядите на этот закат! Боже, какие очаровательные розовые и сиреневые цвета! Завтра наверняка будет прекрасный день… — Мы подошли к ней и тоже встали перед окном, негромко переговариваясь, как небольшая группа статистов, чтобы не побеспокоить главного героя, то бишь больного, который что-то говорил настолько слабым голосом, что невозможно было разобрать ни слова.
— Он опять бредит, — прошептала леди Мюриэл, подходя к постели больного. Мы подошли к нему; но это оказалась совсем не горячка. «Чем я смогу воздать Господу, — шептали дрожащие губы, — за все те благодеяния, которые Он сотворил мне? Я принимаю от Него чашу спасения и взываю… взываю…» — При этих словах память отказалась повиноваться больному, и его голос печально умолк.
Илл. Harry Furniss (1889).
Его жена опустилась на колени, взяла его руку, прижала к сердцу и принялась покрывать ее поцелуями — эту исхудавшую бледную руку, слишком слабую, чтобы отвечать ей… Я воспользовался этой печальной возможностью, чтобы поскорее выйти, не попрощавшись с леди. Кивнув Графу и Эрику, я молча вышел из гостиной. Эрик нагнал меня на лестнице, и мы вместе вышли. На улице властвовала ночь.
— Как по-вашему: это Жизнь или Смерть? — спросил я его, когда мы отошли достаточно далеко и обитатели дома не могли нас слышать.
— Жизнь, конечно, Жизнь! — взволнованно воскликнул он. — Доктора на сей счет вполне согласны друг с другом. Все, что ему теперь нужно, говорят они, — это отдых и полный покой и, разумеется, хороший уход. И здесь его как раз ждут отдых и тишина, а что касается ухода, то… — тут он попытался скрыть внезапную дрожь в голосе, переходя на шутливый тон — …то на этой квартире его ждет такой уход, что лучше и пожелать нельзя!
— О, не сомневаюсь! — отозвался я. — Весьма признателен вам за столь обстоятельный рассказ! — И я, думая, что он сказал мне уже все, что хотел, протянул Эрику руку и пожелал спокойной ночи. Он отвечал мне крепким пожатием, а затем, отвернувшись, добавил:
— Кстати, я хотел вам сказать еще вот что. Я думаю, вы и сами поняли, что я… я… ну, не слишком горячий приверженец христианских взглядов. По крайней мере, так было прежде. Но теперь все так странно изменилось. Знаете, она молилась! И я тоже. И… — Его голос опять дрогнул, и я смог разобрать только последние слова: «Бог слышит всякую молитву!»
— Теперь я убедился, что это правда. — С этими словами он опять пожал мою руку и, быстро отвернувшись, ушел. Мне никогда еще не доводилось видеть его таким взволнованным.
Я неспешно побрел домой в густых сумерках, охваченный целым роем радостных мыслей: мое сердце, переполненное счастьем и благодарностью, готово было вот-вот вырваться из груди… Все, о чем я так долго мечтал и просил в молитвах, кажется, наконец-то исполнилось. Правда, я горько упрекал себя за то несправедливое подозрение, которым так необдуманно оскорбил верное сердце леди Мюриэл, но потом успокоился: ведь это была всего лишь мимолетная мысль…
«…Нет, конечно же это не мог быть Бруно!» — подумал я, поднимаясь в темноте к себе наверх и не остановившись, чтобы зажечь свет, ибо я помнил, что оставил у себя на столе зажженную лампу.
Но, войдя в комнату, я понял, что оказался не в обычном свете лампы, а в каком-то волшебном, завораживающем сиянии. О, это был куда более яркий, золотистый и густой свет, чем мерцание лампы! Он струился в комнату из окна, которого я прежде не замечал, выделяя группу из трех неясных фигур. Они с каждым мгновением становились все более и более четкими, и я узнал пожилого мужчину в королевской мантии, откинувшегося назад на спинке стула, и двух детей — мальчика и девочку, — стоявших по обеим сторонам от него.
— Ну как, дитя мое, у тебя еще цел тот Медальон? — спросил мужчина.
— О, конечно! — взволнованно воскликнула Сильвия. — А ты подумал, что я могла потерять или забыть его? — С этими словами она сняла с шеи ленточку, на которой висел Медальон, и протянула его отцу.
Бруно восторженно поглядел на него.
— Как красиво сверкает! — проговорил он. — Словно маленькая красная звездочка! А можно мне взять его в руки?
Сильвия кивнула, и малыш, подойдя к окну, поднял Медальон, чтобы полюбоваться им на фоне темного неба, густая синева которого так и искрилась от звезд. А через мгновение Бруно в восторге подбежал к сестре.
— Сильвия! Ты только посмотри! — воскликнул он. — Если поднести его к окну, через него видно небо. И он ни капельки не красный: знаешь, он такой сказочно-синий! И слова на нем совсем другие! Погляди сама!
Сильвия тоже была заметно взволнована, и дети вдвоем с жадным любопытством поднесли Медальон к свету и хором прочли проступившие на нем слова: «ВСЕ БУДУТ ЛЮБИТЬ СИЛЬВИЮ».
Илл. Harry Furniss (1889).
— Да это совсем другой Медальон! — воскликнул Бруно. — Неужели ты не помнишь? Совсем не тот, который ты выбрала!
Сильвия растерянно взяла Медальон и опять поднесла его к свету.
— Верно, он синий с одной стороны, — проговорила она, — а с другой — красный! Папа, а я-то думала, что их два! — воскликнула она, опять протягивая ему Медальон. — А это, оказывается, один и тот же!
— Значит, ты выбрала свою сторону, вот и все, — задумчиво заметил Бруно. — Папа, а Сильвия могла выбрать свою сторону, а?
— Да, дитя мое, — обратился мужчина к Сильвии, не обратив внимания на вопрос малыша, — это был тот самый Медальон, но — ты сделала правильный выбор. — Сказав это, он опять надел Медальон на шею девочке.
— «СИЛЬВИЯ БУДЕТ ЛЮБИТЬ ВСЕХ — ВСЕ БУДУТ ЛЮБИТЬ СИЛЬВИЮ», — пробормотал Бруно, привставая на цыпочки, чтобы поцеловать «маленькую красную звездочку». — Если ты посмотришь на нее, она будет огненно-алой, словно солнце, а если посмотришь сквозь нее, она покажется нежной и синей, как небо!
— Божье небо, — мечтательно уточнила Сильвия.
— Божье небо, — послушно повторил малыш. Они стояли рядом, взявшись за руки и глядя в лицо ночи. — Сильвия, скажи, пожалуйста, какая сила делает это небо таким ласково-синим?
Губки Сильвии шевельнулись, словно отвечая что-то, но звук ее голоса донесся откуда-то издалека… Видение почти исчезло, но мне показалось, что в самый последний миг уже не Сильвия, а ангел поглядел на него ее карими глазками, и голос ангела, а не Сильвии, прошептал:
«ЛЮБОВЬ».
.
____________________________________________________
Перевод Андрея Москотельникова (2009):
ГЛАВА XXV
Снова вместе
Что ни миг, стук делался всё сильнее, и наконец где-то рядом с нами распахнулась дверь.
— Вы ведь сказали «Войдите!», сударь? — робко спросила моя хозяйка.
— Да, да, войдите! — отозвался я. — В чём дело?
— Вам тут принесли записку, сударь, — посыльный нашего булочника. Он сказал, что заходил в Усадьбу, и они попросили его сделать крюк и передать для вас записку.
Записка содержала всего пять слов: «Пожалуйста, сразу же приходите. Мюриел».
Я похолодел от безотчётного страха. Наверно, что-то с графом. Может быть, он при смерти? Я торопливо стал собираться.
— Надеюсь, сударь, не слишком плохие новости? — спросила хозяйка, когда я уходил. — Мальчонка сказал, вроде бы кто-то нежданно приехал…
— Надеюсь, что так! — ответил я на ходу. Но надежда не могла изгнать из сердца страха; правда, войдя в дом, я немного успокоился, увидев у входа чемоданы, подписанные буквами «Э.Л.»
«Всего-то Эрик Линдон! — подумал я с немалым облегчением, но частично и с раздражением. — С этой причины вовсе не стоило за мной посылать».
Леди Мюриел встретила меня в прихожей. Глаза её блестели, но в них читалась скорее радость, чем горе.
— А у меня для вас сюрприз! — шёпотом сообщила она.
— Эрик Линдон, что ли, вернулся? — спросил я, тщетно пытаясь скрыть прозвучавшую в голосе невольную горечь. — «От поминок холодное пошло на брачный стол»[1], — вырвалась у меня цитата. Как жестоко я в ней ошибся!
— Нет, нет! — торопливо заговорила она. — То есть да, Эрик здесь. Но… — Её голос дрогнул. — Здесь есть ещё кое-кто!
Не задавая других вопросов, я последовал за ней в комнаты. Там на кровати лежал он — бледный и изможденный, тень самого себя, — мой живой друг, вернувшийся с того света!
— Артур! — воскликнул я. И не смог больше ничего сказать.
— Да, дружище, вернулся, как видишь! — пробормотал лежащий и улыбнулся, когда я схватил его руку. — Вот он, — кивнул Артур в сторону Эрика, стоявшего рядом, — спас меня по-настоящему — привёз сюда. Ну и Бог, конечно же, не будем и о нём забывать. Мюриел, жена моя!
Я молча пожал руку Эрику, а потом графу, и мы, не сговариваясь, отошли в дальний конец комнаты, где могли бы говорить, не беспокоя больного, который лежал, тихий и счастливый, держа руку жены в своей руке, и глядел на неё глазами, светившимися ярким и ровным светом Любви.
— До сегодняшнего дня он находился в бреду, — объяснил Эрик, понизив голос, — и даже сегодня он пару раз начинал заговариваться. Но её присутствие вдохнуло в него новую жизнь.
Затем он принялся рассказывать нам этаким беззаботным тоном — я помнил, что он всегда избегал проявлять свои чувства, — как он настоял на том, чтобы вернуться в поражённый чумой городок и забрать человека, которого врач оставил там как умирающего, но который мог бы, по его убеждению, ещё выкарабкаться, если бы оказался в госпитале; как он не увидел ничего в изнурённых чертах, что хоть отдалённо напоминало бы Артура, и признал его лишь месяц спустя, вновь посетив госпиталь; как врач запретил ему делиться с кем бы то ни было своим открытием, утверждая, что любое потрясение для перенапряжённого мозга способно немедленно убить больного; как он остался при госпитале и ухаживал за больным день и ночь — и всё это Эрик поведал с деланным безразличием, словно всего-навсего передавал друзьям банальнейшие подробности случайного знакомства!
«А ведь это был его соперник! — подумал я. — Человек, завладевший сердцем его любимой девушки!»
— Солнце садится, — сказала леди Мюриел, встав и подходя к раскрытому окну. — Только посмотрите на закат! Какие прекрасные малиновые тона! Завтра нас ожидает великолепный день…
Мы пересекли комнату и столпились у окна, переговариваясь пониженными голосами в сгущающихся сумерках, когда внезапно раздался голос больного, только слишком слабый, чтобы мы могли разобрать слова.
— Он снова бредит, — прошептала леди Мюриел и вернулась к его постели. Там она опустилась на колени и обвила свою руку вокруг его вяло лежащей руки, нежно поцеловав тонкую бледную ладонь. Минута показалась мне удобной, чтобы ускользнуть, не заставляя её отвлекаться на церемонию прощания, и коротко кивнув графу и Эрику, я тихонько вышел из комнаты. Эрик проводил меня вниз, и мы вместе вышли в ночь.
— Это Жизнь или Смерть? — спросил я его, как только мы достаточно отошли от дома, чтобы говорить не понижая голоса.
— Это Жизнь! — ответил он с несвойственным ему ударением. — Все врачи в этом вопросе совершенно согласны друг с другом. Всё, что ему сейчас требуется, сказали они, так это отдых, полный покой и хороший уход. Ну здесь-то он будет обеспечен и отдыхом, и покоем, а что до ухода, гм! Я полагаю… — он изо всех сил постарался придать игривость своему задрожавшему голосу, — …его ждёт просто королевский уход — на этой новой квартире!
— Я тоже так думаю, — ответил я. — Очень рад, что вы проводили меня, и я это от вас услышал!
Я протянул руку и пожелал ему спокойной ночи. Он с теплотой пожал её.
В сгущающемся мраке я медленно пошёл домой, охваченный бурным водоворотом радостных мыслей; моё сердце было переполнено и, казалось, вот-вот с весельем и благодарностью вырвется наружу: ведь всё то, чего я так страстно желал и о чём молился, теперь свершилось. И хоть я горько упрекал себя за недостойное подозрение, на один миг затаившееся у меня против преданной леди Мюриел, я утешался тем, что оно оказалось мимолётным.
Сам Бруно не мог бы живее взлететь по лестнице, чем я проделал это в кромешном мраке, не озаботившись зажечь свет при входе; впрочем, я отлично помнил, что оставил у себя наверху зажжённую лампу.
Но комната, в которую я ворвался, была освещена отнюдь не обычным светом от лампы. Во мне сразу же пробудилось незнакомое, новое, нездешнее чувство какого-то едва уловимого волшебства. Свет, богаче и золотистее того, который давала моя лампа, заполнял комнату, изливаясь сквозь окно, которое я почему-то никогда раньше здесь не замечал, и высвечивал группу из трёх призрачных фигур, которые что ни миг, то делались всё более отчётливыми — величественный старик в королевской мантии, откинувшийся в кресле-качалке, и двое детишек, девочка и мальчик, стоящие по обе стороны.
— Твой Медальон всё ещё с тобой, доченька? — спросил старый Король.
— Да! — с необычным для неё жаром ответила Сильвия. — Неужто ты думаешь, что я способна потерять его или забыть о нём! — Говоря это, она сняла с шеи цепочку и положила Медальон на ладонь своему отцу.
Бруно с восхищением смотрел на него.
— Так сияет! — сказал он. — Как маленькая красная звёздочка! Можно мне взять его в руки?
Сильвия кивнула; Бруно взял Медальон, отнёс к окну и подержал в вытянутой руке на фоне неба, чья темнеющая синева уже искрилась звёздами. Потом он возбуждённо побежал назад.
— Сильвия! Погляди-ка! Сквозь него можно смотреть! И он ни капельки не красный — он же голубой! И слова на нём стали другими! Взгляни сама!
Сильвия тоже разволновалась, и двое детишек принялись внимательно разглядывать Медальон, держа его на свету и вслух читая буквы.
— Так это же тот другой Медальон! — воскликнул Бруно. — Помнишь, Сильвия? Который ты не выбрала!
Сильвия с озадаченным видом взяла у него Медальон и повертела его перед глазами.
— Он голубой… с одной стороны, — тихо произнесла она. — А с другой стороны он красный! Словно их здесь сразу два… Отец! — внезапно воскликнула она, вновь кладя Медальон ему на ладонь. — Мне кажется, что Медальон и тогда был всего один!
— Значит, это ты выбрала, каким ему быть, — поразмыслив, объявил Бруно. — Папа, а Сильвия может выбирать, какими должны быть вещи?
— Правильно, девочка моя, — ответил Король, обращаясь к дочери и пропуская мимо ушей затруднительный вопрос Бруно. — Камень был один и тот же, но ты правильно его тогда выбрала. — И он снова закрепил цепочку на Сильвиной шее.
— Сильвия любит всех — Все любят Сильвию, — пробормотал Бруно, становясь на цыпочки, чтобы ещё раз взглянуть на «маленькую красную звёздочку». — Когда смотришь на неё, она красная и слепит, как солнце, а когда смотришь сквозь неё, она голубая и спокойная, как небо!
— Как небо, где живёт Боженька, — мечтательно проговорила Сильвия.
— Где живёт Боженька… — повторил мальчик, подойдя к Сильвии и встав рядом с ней, спокойно глядящей в ночь. — Скажи, Сильвия, что делает небо таким голубым и прекрасным?
Сильвины губы задвигались, готовясь что-то произнести, но голос зазвучал слабо-слабо и словно издалека. Видение исчезало, как я в него ни всматривался, но на один ошеломляющий миг мне показалось, что не Сильвия, но ангел глядит этими доверчивыми карими глазами, и голос, принадлежащий ангелу, произносит губами Сильвии:
«Это Любовь».
.
|
ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА: [1] «Гамлет», акт I, сцена 2. (Пер. М. Лозинского.) . |
____________________________________________________
Пересказ Александра Флори (2001, 2011):
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
ЖИЗНЬ ИЗ СМЕРТИ
В дверь стучались громче и сильнее, будто в нее лупили ногой.
В комнату заглянула моя хозяйка:
– Сэр, спрашивают вас. Вы позволите войти?
– Да, конечно. А что случилось?
– Мальчишка булочника оставил вам записку. Там всего пять слов: «Пожалуйста, поскорее приходите. Леди Мюриэл».
Я похолодел:
– Что-то с ее отцом?
И стал собираться.
– Нет, сэр, надеюсь, что ничего страшного. Мальчишка сказал, что кто-то неожиданно приехал.
– Хорошо бы, – сказал я.
Но все же был в тревоге и немного успокоился лишь тогда, когда увидел чемодан с ярлыком Э.Л.
– Это капитан Эрик Линдон, – понял я. – Но зачем я ей понадобился?
Леди Мюриэл встретила меня у входа. Глаза ее горели.
– У меня для вас сюрприз, – громко прошептала она.
– Вы хотели удивить меня приездом капитана Эрика? – спросил я не без претензии на иронию.
– Нет, нет, что вы! – воскликнула она. – То есть Эрик – это прекрасно. Но есть и другой…
Не к чему было спрашивать ее. Поэтому я поплелся за ней.
Там на кровати, бледный и изможденный, лежал воскресший из мертвых…
– Артур! – воскликнул я.
– Да, старина, – ответил он, взяв мою руку. – Это Эрик спас мне жизнь и доставил сюда. Теперь мы у него в вечном долгу – и я, и моя жена, Мюриэл.
Я молча пожал руку Эрику и Графу, и мы перешли в дальний угол комнаты, чтобы поговорить, не тревожа счастливого инвалида, который держал руку жены, которая смотрела на него с умилением.
– Он был без памяти до сегодняшнего дня, – сказал Эрик. – И даже сегодня. Но теперь очнулся.
И, понизив голос, он начал рассказывать обо всем очень спокойно, безо всякой аффектации. Я знал, как он ненавидит всё показное. Он рассказал, как настоял на возвращении в зачумленный город, чтобы забрать человека, от которого врач отказался как от безнадежного. Больше не выжил никто. Месяц спустя, Эрик навестил его в больнице, но врач запретил встречаться с больным, которого такое потрясение могло убить.
«Да, потрясение, – подумал я. – Несчастливый соперник спасает счастливого».
– Солнце садится, – сказала Леди Мюриэл. – Взгляните на запад: это прямо этюд в багровых тонах! Завтра будет прекрасный день.
Мы подошли к распахнутому окну. До нас донесся слабый голос больного.
– Он снова бредит, – прошептала Леди Мюриэл и возвратилась к постели.
Жена бросилась на колени и принялась целовать его белую руку, свисавшую, как плеть. Я кивнул Графу и капитану и вышел из комнаты. Эрик последовал за мной.
– Он выживет? – спросил я, когда мы отошли достаточно далеко.
– Безусловно, – сказал Эрик. – Покой, тишина и уход – всё, что ему требуется. Всего этого здесь достаточно.
– Конечно, – ответил я и пожал ему руку.
Он подал мне руку. Никогда прежде я не видел его в таком смущении.
В наползающем мраке я подходил к дому. В моем окне горел свет. Я точно знал, что не забыл погасить огонь перед уходом. Или это Бруно приставил лестницу, пробрался в комнату через окно и затеплил огонек?
Но это не был обычный свет, какой бывает от лампы. И у меня возникло ощущение, будто в комнате присутствует нечто сказочное. Как будто в окно просочился какой-то космический ветер. И вот в сумраке обозначились силуэты почтенного старца и детей.
– У тебя есть тот драгоценный камень, дочка? – спросил старик.
– Да, – ответила Сильви. – А ты думал, что я могу его потерять?
Она сняла с шеи камень и протянула отцу. Бруно взглянул с восхищением:
– Как он сияет! Похож на красную звездочку. Можно я возьму?
Бруно положил звезду на ладонь и стал рассматривать ее на фоне черного неба и вдруг крикнул:
– Глянь, Сильви, он прозрачный! Я могу всё видеть через него. А он теперь уже не красный, а голубой. И слова на нем другие. Вот, посмотри.
Да, на камне теперь было начертано: «Все будут любить Сильви».
– Помнишь: ты ведь выбрала другое?
Сильви взяла камень, подняла его и стала разглядывать то с одной, то с другой стороны.
– Да, он голубой. А с той стороны – красный. Так он, оказывается, двухцветный, да, папа? Значит, тот самый.
– А надпись? – спросил ехидный Бруно. – Тоже та же самая? Ты же выбрала камень с другой надписью?
– Она выбрала то, что нужно, – ответил отец.
Он повесил камень на шею Сильви и сказал Бруно:
– Посмотри сейчас, что там написано.
Бруно стал на цыпочки и с выражением прочитал:
– Сильви будет любить всех – и все будут любить Сильви. А в таком положении этот камень голубой, прямо как небо!
Видение исчезло, и мне еще почудилось, будто в окно заглянул добрый дух с карими глазами Сильви и сказал:
ЭТО – ЛЮБОВЬ.
.
____________________________________________________
***
<<< пред. | СОДЕРЖАНИЕ |