Рубрика «Параллельные переводы Льюиса Кэрролла»
<<< пред. | СОДЕРЖАНИЕ | след. >>>
Рис. Harry Furniss (1889).
ОРИГИНАЛ на английском (1889):
CHAPTER TWENTY-THREE
THE PIG-TALE
BY this time the appetites of the guests seemed to benearly satisfied, and even Bruno had the resolution to say, when the Professoroffered him a fourth slice of plum-pudding, `I thinks three helpings isenough!’
Suddenly the Professor started as if he had been electrified.`Why, I had nearly forgotten the most important part of the entertainment!The Other Professor is to recite a Tale of a Pig — I mean a Pig-Tale,’he corrected himself. `It has Introductory Verses at the beginning, andat the end.’
`It ca’n’t have Introductory Verses at the end, can it?’said Sylvie.
`Wait till you hear it,’ said the Professor: `then you’llsee. I’m not sure it hasn’t some in the middle, as well.’ Here he roseto his feet, and there was an instant silence through the Banqueting-Hall:they evidently expected a speech.
`Ladies, and gentlemen,’ the Professor began, `the OtherProfessor is so kind as to recite a Poem. The title of it is «The Pig-Tale».He never recited it before!’ (General cheering among the guests.) `He willnever recite it again!’ (Frantic excitement, and wild cheering all downthe hall, the Professor himself mounting the table in hot haste, to leadthe cheering, and waving his spectacles in one hand and a spoon in theother.)
Then the Other Professor got up, and began:
Little Birds are dining
Warily and well,
Hid in mossy cell:
Hid, I say, by waiters
Gorgeous in their gaiters —
I’ve a Tale to tell.Little Birds are feeding
Justices with jam,
Rich in frizzled ham:
Rich, I say, in oysters
Haunting shady cloisters —
That is what I am.Little Birds are teaching
Tigresses to smile,
Innocent of guile:
Smile, I say, not smirkle—
Mouth a semicircle,
That’s the proper style.Little Birds are sleeping
All among the pins,
Where the loser wins:
Where, I say, he sneezes
When and how he pleases—
So the Tale begins.There was a Pig that sat alone
Beside a ruined Pump:
By day and night he made his moan—
It would have stirred a heart of stone
To see him wring his hoofs and groan,
Because he could not jump.A certain Camel heard him shout—
A Camel with a hump.
`Oh, is it Grief, or is it Gout?
What is this bellowing about?’
That Pig replied, with quivering snout,
`Because I cannot jump!’That Camel scanned him, dreamy-eyed.
`Methinks you are too plump.
I never knew a Pig so wide—
That wobbled so from side to side—
Who could, however much he tried,
Do such a thing as jump!`Yet mark those trees, two miles away,
All clustered in a clump:
If you could trot there twice a day,
Nor ever pause for rest or play,
In the far future—Who can say?—
You may be fit to jump.’That Camel passed, and left him there,
Beside the ruined Pump.
Oh, horrid was that Pig’s despair!
His shrieks of anguish filled the air.
He wrung his hoofs, he rent his hair,
Because he could not jump.There was a Frog that wandered by—
A sleek and shining lump:
Inspected him with fishy eye,
And said `O Pig, what makes you cry?
And bitter was that Pig’s reply,
`Because I cannot jump!’That Frog he grinned a grin of glee,
And hit his chest a thump.
`O Pig,’ he said, `be ruled by me,
And you shall see what you shall see.
This minute, for a trifling fee,
I’ll teach you how to jump!`You may be faint from many a fall,
And bruised by many a bump:
But, if you persevere through all,
And practise first on something small,
Concluding with a ten-foot wall,
You’ll find that you can jump!’That Pig looked up with joyful start:
`Oh Frog, you are a trump!
Your words have healed my inward smart—
Come, name your fee and do your part:
Bring comfort to a broken heart,
By teaching me to jump!’`My fee shall be a mutton-chop,
My goal this ruined Pump.
Observe with what an airy flop
I plant myself upon the top!
Now bend your knees and take a hop,
For that’s the way to jump!’Uprose that Pig, and rushed, full whack,
Against the ruined Pump:
Rolled over like an empty sack,
And settled down upon his back,
While all his bones at once went `Crack!’
It was a fatal jump.
When the Other Professor had recited this Verse, he wentacross to the fire-place, and put his head up the chimney. In doing this,he lost his balance, and fell head-first into the empty grate, and gotso firmly fixed there that it was some time before he could be draggedout again.
Bruno had had time to say `I thought he wanted to seehow many peoples was up the chimbley.’
And Sylvie had said `Chimney—not chimbley.’
And Bruno had said `Don’t talk ‘ubbish!’
All this, while the Other Professor was being extracted.
`You must have blacked your face!’ the Empress said anxiously.`Let me send for some soap?’
`Thanks, no,’ said the Other Professor, keeping his faceturned away. `Black’s quite a respectable colour. Besides, soap would beno use without water—‘
Keeping his back well turned away from the audience, hewent on with the Introductory Verses:
Little Birds are writing
Interesting books,
To be read by cooks:
Read, I say, not roasted—
Letterpress, when toasted,
Loses its good looks.Little Birds are playing
Bagpipes on the shore,
Where the tourists snore:
`Thanks!’ they cry. `’Tis thrilling!
Take, oh take this shilling!
Let us have no more!’Little Birds are bathing
Crocodiles in cream,
Like a happy dream:
Like, but not so lasting—
Crocodiles, when fasting,
Are not all they seem!That Camel passed, as Day grew dim
Around the ruined Pump.
`O broken heart! O broken limb!
It needs,’ that Camel said to him,
`Something more fairy-like and slim,
To execute a jump!’That Pig lay still as any stone,
And could not stir a stump:
Nor ever, if the truth were known,
Was he again observed to moan,
Nor ever wring his hoofs and groan,
Because he could not jump.That Frog made no remark, for he
Was dismal as a dump:
He knew the consequence must be
That he would never get his fee—
And still he sits, in miserie,
Upon that ruined Pump!
`It’s a miserable story!’ said Bruno. `It begins miserably,and it ends miserablier. I think I shall cry. Sylvie, please lend me yourhandkerchief.’
`I haven’t got it with me,’ Sylvie whispered.
`Then I wo’n’t cry,’ said Bruno manfully.
`There are more Introductory Verses to come,’ said theOther Professor, `but I’m hungry.’ He sat down, cut a large slice of cake,put it on Bruno’s plate, and gazed at his own empty plate in astonishment.
`Where did you get that cake?’ Sylvie whispered to Bruno.
`He gived it me,’ said Bruno.
`But you shouldn’t ask for things! You know you shouldn’t!’
`I didn’t ask,’ said Bruno, taking a fresh mouthful: `hegived it me.’
Sylvie considered this for a moment: then she saw herway out of it. `Well, then, ask him to give me some!’
`You seem to enjoy that cake?’ the Professor remarked.
`Doos that mean «munch»?’ Bruno whispered to Sylvie.
Sylvie nodded. `It means «to munch» and «to like to munch».’
Bruno smiled at the Professor. `I doos enjoy it,’ he said.
The Other Professor caught the word. `And I hope you’reenjoying yourself, little Man?’ he enquired.
Bruno’s look of horror quite startled him. `No, indeedI aren’t!’ he said.
The Other Professor looked thoroughly puzzled. `Well,well!’ he said. `Try some cowslip wine!’ And he filled a glass and handedit to Bruno. `Drink this, my dear, and you’ll be quite another man!’
`Who shall I be?’ said Bruno, pausing in the act of puttingit to his lips.
`Don’t ask so many questions!’ Sylvie interposed, anxiousto save the poor old man from further bewilderment. `Suppose we get theProfessor to tell us a story.’
Bruno adopted the idea with enthusiasm. `Please do!’ hecried eagerly. `Sumfin about tigers—and bumble-bees—and robin-redbreasts,oo knows!’
`Why should you always have live things in stories?’ saidthe Professor. `Why don’t you have events, or circumstances?’
`Oh, please invent a story like that!’ cried Bruno.
The Professor began fluently enough. `Once a coincidencewas taking a walk with a little accident, and they met an explanation—avery old explanation—so old that it was quite doubled up, and looked morelike a conundrum—‘ he broke off suddenly.
`Please go on!’ both children exclaimed.
The Professor made a candid confession. `It’s a very difficultsort to invent, I find. Suppose Bruno tells one, first.’
Bruno was only too happy to adopt the suggestion.
`Once there were a Pig, and a Accordion, and two jarsof Orange-marmalade—‘
`The dramatis person?,’ murmured the Professor.`Well, what then?’
`So, when the Pig played on the Accordion,’ Bruno wenton, `one of the Jars of Orange-marmalade didn’t like the tune, and theother Jar of Orange-marmalade did like the tune—I know I shall get confusedamong those Jars of Orange-marmalade, Sylvie!’ he whispered anxiously.
`I will now recite the other Introductory Verses,’ saidthe Other Professor.
Little Birds are choking
Baronets with bun,
Taught to fire a gun:
Taught, I say, to splinter
Salmon in the winter—
Merely for the fun.Little Birds are hiding
Crimes in carpet-bags,
Blessed by happy stags:
Blessed, I say, though beaten—
Since our friends are eaten
When the memory flags.Little Birds are tasting
Gratitude and gold,
Pale with sudden cold:
Pale, I say, and wrinkled—
When the bells have tinkled,
And the Tale is told.
`The next thing to be done,’ the Professor cheerfullyremarked to the Lord Chancellor, as soon as the applause, caused by therecital of the Pig-Tale, had come to an end, `is to drink the Emperor’shealth, is it not?’
`Undoubtedly!’ the Lord Chancellor replied with much solemnity,as he rose to his feet to give the necessary directions for the ceremony.`Fill your glasses!’ he thundered. All did so, instantly. `Drink the Emperor’shealth!’ A general gurgling resounded all through the Hall. `Three cheersfor the Emperor!’ The faintest possible sound followed this announcement:and the Chancellor, with admirable presence of mind, instantly proclaimed`A speech from the Emperor!’
The Emperor had begun his speech almost before the wordswere uttered. `However unwilling to be Emperor—since you all wish me tobe Emperor—you know how badly the late Warden managed things—with suchenthusiasm as you have shown—he persecuted you—he taxed you too heavily—youknow who is fittest man to be Emperor—my brother had no sense—‘
How long this curious speech might have lasted it is impossibleto say, for just at this moment a hurricane shook the palace to its foundations,bursting open the windows, extinguishing some of the lamps, and fillingthe air with clouds of dust, which took strange shapes in the air, andseemed to form words.
But the storm subsided as suddenly as it had risen—thecasements swung into their places again: the dust vanished: all was asit had been a minute ago—with the exception of the Emperor and Empress,over whom had come a wondrous change. The vacant stare, the meaninglesssmile, had passed away: all could see that these two strange beings hadreturned to their senses.
The Emperor continued his speech as if there had beenno interruption. `And we have behaved—my wife and I—like two arrant Knaves.We deserve no better name. When my brother went away, you lost the bestWarden you ever had. And I’ve been doing my best, wretched hypocrite thatI am, to cheat you into making me an Emperor. Me! One that has hardly gotthe wits to be a shoe-black!’
The Lord Chancellor wrung his hands in despair. `He ismad, good people!’ he was beginning. But both speeches stopped suddenly—and,in the dead silence that followed, a knocking was heard at the outer door.
`What is it?’ was the general cry. People began runningin and out. The excitement increased every moment. The Lord Chancellor,forgetting all the rules of Court-ceremony, ran full speed down the hall,and in a minute returned, pale and gasping for breath.
.
____________________________________________________
Глава двадцать третья
СКАЗКА О КАБАНЧИКЕ
Тем временем гости немного успокоили свой аппетит, и даже Бруно, когда Профессор предложил ему четвертый кусок сливового пудинга, с трудом переводя дух, заметил: «Я думаю, трех кусочков довольно!»
Внезапно Профессор вздрогнул, словно его током ударило.
— Надо же, я чуть было не забыл предложить вам гвоздь нашей программы! Другой Профессор прочтет вам Историю Кабанчика, то есть — я имел в виду — Сказку о Кабанчике, — поправился он. — В ней в начале и в конце есть Вводные Стихи, сами увидите.
— А разве Вводные Стихи могут быть в конце? — удивилась Сильвия.
— Подождите немного, и вы сами все услышите, — отвечал Профессор. — Я не помню точно, нет ли их еще и в середине. — Он поспешно поднялся, и в Банкетном Зале мгновенно воцарилась тишина. Всем хотелось услышать Профессора.
— Дамы и господа, — начал Профессор, — Другой Профессор любезно согласился прочесть нам эту поэму. Она называется «Сказка о Кабанчике». Знаете, он еще никогда никому не читал ее! (По аудитории прокатился шепот изумления.) Так вот, сегодня он прочтет ее нам! (В зале послышались возгласы одобрения, и сам Профессор, держа в одной руке очки, а в другой — ложку, чуть было не взобрался на стол, чтобы удобнее дирижировать хором общих восторгов.) Другой Профессор поднялся, запрокинул голову и начал:
Пташки любят кушать,
Я вам доложу.
Я по мху сужу.
Надевайте гетры:
Я под шелест ветра
Сказку расскажу.Пташки любят лопать
Ветчину, друзья,
Радость не тая;
Любят устриц лопать
И по тине топать —
Так же, как и я.Пташки улыбаться
Учат малышей
И тигрят, ей-ей —
Петь, забот не зная,
Ротик разевая
Прямо до ушей.Птички дремлют сладко
Посреди болот,
Где удача ждет.
Открывайте ж глазки:
Будем слушать сказки
Старые. Так вот,Жил-был Кабанчик. День и ночь
Над сломанной трубой
Он плакал и — ни шагу прочь:
Никто не мог ему помочь,
Он прыгать не умел — точь-в-точь
Обижен был судьбой.Верблюд спросил, на берегу
Услышав плач и вой:
«А вдруг я горю помогу?
Ты, может, в плен попал к врагу?»
«Ах нет, я прыгать не могу:
Обижен я судьбой!»Верблюд задумался слегка:
«Подумаешь, герой!
Ей-ей, такого толстяка
Я не видал еще пока.
Но хоть задача нелегка,
Давай поспорь с судьбой!Вон — темный лес в двух милях, тень
Простерший над рекой.
Что ж ты весь день сидишь, как пень?
К нему раз десять сбегай в день —
И через год, осилив лень,
Подпрыгнешь над судьбой!»Верблюд вздохнул — и зашагал
Над сломанной трубой.
О, как Кабанчик наш рыдал,
Как на себе щетинку рвал!
Еще бы: маленький нахал,
Обижен он судьбой!Тут Лягушонок на него
Зрачок набычил свой:
«О чем ты плачешь? Ничего!
Есть горе хуже твоего!»
«Я толстый, только и всего:
Обижен я судьбой!»Раздулся Лягушонок тут
И стал гора горой.
«Не плачь! Пусть слезы не текут!
Я научу, взяв грош за труд —
И через несколько минут
Поспоришь ты с судьбой!Начни сначала, милый мой,
Ты с кочки небольшой,
Трудись упорно день-деньской —
А там, глядишь, и над стеной
В двенадцать футов вышиной
Махнешь, как над судьбой!»Кабанчик так и подскочил:
«Ах, Лягушонок мой!
Меня ты просто окрылил!
Уж я не пожалею сил,
Нет! Лишь бы ты меня учил,
Как прыгать над судьбой!»«Меня сначала угости
Бараньей отбивной,
Пониже хвостик опусти
И сосчитай до десяти,
Согни коленки — и лети,
Подпрыгнув над судьбой!»Кабанчик бедный, как дурак,
Подпрыгнул над трубой —
Но дело вышло не пустяк:
О камень шлепнулся он — так,
Что кости затрещали: «Крак!»
Вот так! Не спорь с судьбой!
Илл. Harry Furniss (1889).
Читая эти стихи, Другой Профессор подошел к камину и уперся головой в дымоход. Затем, неловко повернувшись, он потерял равновесие и полетел вниз головой в каминную решетку. Его огромная голова застряла между прутьями, он весь перепачкался и никак не мог освободить ее.
Бруно не упустил случая заметить:
— Я уж подумал, он хочет поглядеть, сколько народу может уместиться за середкой.
— Решеткой, а не середкой, — поправила его Сильвия.
— Не говори чепуху! — возразил Бруно.
Вся эта беседа происходила в то самое время, пока Другой Профессор старался выбраться из ловушки.
— У вас лицо черное как уголь! — испуганно воскликнула Императрица. — Если позволите, я велю подать вам мыло!
— Не стоит, благодарю вас, — отвечал Другой Профессор, отвернувшись. — Черный — это тоже вполне благородный цвет. К тому же мыло без воды ничем не поможет…
И он, отвернувшись от слушателей, принялся читать Вводные Стихи:
Пташки пишут книжки
И забавный стих,
Но — для поварих…
Лучше их обшарить
Взглядом — но не жарить
Жарка портит их.Пташки на волынке
Любят поиграть
Для гостей опять.
Но бросают гости
Шиллинг им со злости:
— Хватит! Перестать!Пташки крокодила
Окунают в крем.
Бред! А между тем
В креме крокодилы
Просто очень милы
И не злы совсем!Верблюд пришел, и день погас
Над сломанной трубой.
«Бедняга! — ухом он потряс. —
Знать, прыгнул ты в недобрый час!
Иметь нам надо верный глаз,
Чтоб прыгать над судьбой!»
Илл. Harry Furniss (1889).
Кабанчик все лежал пластом,
Ни рылом, ни ногой
Не шевеля, на камне том,
И слезки капали ручьем…
Ему, как видно, напролом
Не прыгать над судьбой…А Лягушонок наш затих;
Он понял той порой,
Что не видать, как лап своих,
Ему бараньих отбивных —
И грустно носом он поник
Над сломанной трубой!
Илл. Harry Furniss (1889).
— Какая печальная история! — вздохнул Бруно. — Она грустно начинается, а кончается и того печальнее. Я вот-вот расплачусь. Сильвия, дай мне, пожалуйста, носовой платок.
— У меня нет при себе платка, — шепотом отвечала девочка.
— Ну, раз так, я не буду плакать, — мужественно решил малыш.
— Знаете, там осталось еще несколько Вводных Строф, — заявил Другой Профессор, — но я страшно проголодался. — С этими словами он уселся к столу, отрезал себе кусок кекса, рассеянно положил его на тарелку Бруно и удивленно уставился на свою собственную — пустую.
— Откуда ты взял этот кусок, а? — шепотом спросила брата Сильвия.
— Он сам мне его дал, — отвечал Бруно.
— Но тебе не следовало просить его! Ты же знаешь, что это нехорошо!
— А я вовсе и не просил его! — возразил малыш, уплетая кекс. — Он сам дал мне этот кусочек!
Сильвия на минуту-другую задумалась, а потом, как кажется, нашла решение:
— Что ж, надо попросить его отрезать кусочек и мне!
— Значит, вы тоже любите кекс? — заметил Профессор.
— «Любить» — это значит «кушать»? — шепотом спросил ее братик.
Сильвия кивнула:
— Именно. И кушать, и жевать, и чавкать, как ты.
Бруно хитро улыбнулся Профессору:
— Это я ужасно люблю его.
Другой Профессор тотчас поймал его на слове.
— Надеюсь, вы любите и себя, мой юный друг? — поинтересовался он.
Бруно с ужасом поглядел на него.
— Нет, вовсе нет! — отвечал он.
Другой Профессор был явно озадачен таким ответом.
— Ну ладно, ладно! — пробурчал он. — Отведайте лучше этой первоцветовой настойки! — С этими словами он наполнил рюмку и подал ее Бруно. — Выпейте, мой юный друг! Вы сразу почувствуете себя другим человеком!
— Кем-кем почувствую? — переспросил малыш, не успев рта закрыть.
— Не задавай лишних вопросов! — одернула его Сильвия, пытаясь спасти почтенного джентльмена от неминуемых приступов изумления. — Пусть лучше Профессор расскажет нам какую-нибудь сказку.
Бруно с восторгом ухватился за эту мысль.
— Пожалуйста! — с нетерпением воскликнул он. — Что-нибудь такое о тиграх… и шмелях… и пеночках-малиновках! Ну, вы сами знаете!
— А вам непременно хочется, чтобы в сказке действовали живые существа? — спросил Профессор. — Разве нельзя сочинить историю о событиях или каких-нибудь обстоятельствах, а?
— О, пожалуйста, какую угодно! — воскликнул Бруно.
И Профессор торопливо начал:
— Однажды Совпадение гуляло вместе со Случаем, и им повстречалось Объяснение — о, старое-престарое Объяснение — настолько старое, что вызывало у всех вопросы и напоминало скорее головоломку… — Тут Профессор умолк на полуслове.
— Продолжайте, просим вас! — в один голос воскликнули дети.
— Знаете, — честно признался Профессор, — оказывается, придумывать такие истории очень трудно. Пусть мне для начала поможет Бруно.
Малыш был просто счастлив, что ему оказывают такую честь.
— Жили-были Кабанчик, Аккордеон и две Банки Апельсинового мармелада…
— Да, ничего себе действующие лица, — пробурчал Профессор. — Ну, и что же дальше?
— Так вот, когда Кабанчик как-то раз играл на Аккордеоне, — продолжал Бруно, — одной из Банок с Апельсиновым мармеладом не понравилась мелодия, а другой Банке она, наоборот, понравилась. О, они такие странные, эти Банки с Апельсиновым мармеладом… Сильвия, я тоже не знаю, как мне с ними быть дальше! — растерянно прошептал он.
— А теперь я прочту другие Вводные Стихи, — заявил Другой Профессор.
Пташки баронетов
Кормят лебедой,
Тешат их пальбой,
Булочками душат
И лосося глушат
На реке зимой.Пташки преступленья
Прячут в рюкзаке,
Бродят налегке —
И друзья с годами
Тают, если память
Меркнет вдалеке.Пташки любят славу,
Злато все и вся
С гордостью нося.
Орденочек брякнет,
Колокольчик звякнет,
Вот и сказка вся.
— Ну а теперь, — галантно шепнул Профессор Лорду-Канцлеру, как только аплодисменты, вызванные Сказкой о Кабанчике и особенно ее концом, начали утихать, — нам предстоит еще одно важное дело, а именно — поднять тост за здоровье Императора, верно?
— О, несомненно! — напыщенно кивнул Лорд-Канцлер; он поднялся, чтобы руководить этой ответственной церемонией. — Наполнить бокалы! — загремел он. Этот приказ был тотчас выполнен. — Выпить за здоровье Императора! — В ответ в зале раздалось дружное бульканье. — Тройное ура Императору! — За этим тотчас загремели оглушительные раскаты здравиц, и Лорд-канцлер, не теряя присутствия духа, торжественно провозгласил: — Речь! Император произнесет речь!
Не успел он договорить, как Император уже возвысил голос.
— Я долго отказывался принять титул Императора… и вы сами упросили меня стать вашим Императором… вы помните, как дурно правил страной прежний Правитель… вы не забыли, как он вас преследовал… как угнетал непомерными налогами… и вы остановили свой выбор на наиболее подходящем кандидате… ибо мой брат не обладал здравым рассудком…
Трудно сказать, сколь долго могла бы еще продолжаться эта курьезная речь, но в этот момент налетевший ураган потряс дворец до самого основания, распахнул настежь все окна, задул свечи и поднял в воздух облака удушливой пыли, которые принимали странные очертания, напоминавшие непонятные слова.
Но ураган стих столь же неожиданно, как и налетел: оконные створки вернулись на свои прежние места, пыль осела, и все приняло прежний вид — все, за исключением Императора с Императрицей, с которыми произошли поистине чудесные превращения. Отсутствующего взгляда и бессмысленной улыбки как не бывало, и сразу было видно, что эта парочка наконец-то пришла в себя.
Император как ни в чем не бывало продолжал свою речь:
— И мы — я имею в виду нас с женой — вели себя как два отъявленных мошенника. Поистине лучшего имени мы не заслуживаем. Когда мой брат покинул свой дворец, вы потеряли самого лучшего Правителя на свете. А я пустился во все тяжкие, прибегал к лицемерным уловкам, чтобы заставить вас провозгласить меня Императором. Меня! Человека, у которого хватает ума только на то, чтобы сделаться чистильщиком обуви!
Лорд-Канцлер в отчаянии всплеснул руками.
— Он потерял рассудок, люди добрые! — заговорил было он. Но его слова оборвались столь же неожиданно, как и речь Императора, ибо в мертвой тишине, воцарившейся в зале, раздался резкий стук в дверь.
— Что это? Кто это? — наперебой закричали все. Гости так и забегали по залу. Напряжение нарастало с каждой минутой. Лорд-Канцлер, забыв о незыблемых правилах придворного этикета, бросился к двери и через миг вернулся обратно бледный как смерть, едва переводя дух.
.
____________________________________________________
Перевод Андрея Москотельникова (2009):
ГЛАВА XXIII
Поросячий визг
К этому времени все уже насытились, и даже Бруно, когда Профессор предложил ему четвёртый кусок сливового пудинга, имел мужество заявить:
— Мне кажется, трёх порций вполне достаточно.
Профессор вдруг подскочил, как будто его ударило током.
— Вот разиня! Совсем забыл о главнейшей части нашей программы! Второй Профессор обещал исполнить перед нами Историю о Поросёнке — иначе говоря, свой знаменитый «Поросячий визг»! Вначале там идут Вступительные куплеты, — добавил он, — и в конце тоже.
— Разве Вступительные куплеты бывают в конце? — поинтересовалась Сильвия.
— Вы сами скоро убедитесь, — ответил Профессор. — Не помню точно, но мне кажется, что они ещё и в середине есть. — Тут он поднялся из-за стола, и в Пиршественном зале моментально воцарилась тишина — все подумали, что он собирается произнести речь.
— Господа! — начал Профессор. — Второй Профессор любезно согласился исполнить перед нами одно Стихотворение. Оно называется «Поросячий визг». До этого дня он ещё ни разу не исполнял этого стихотворения. — Гости оживлённо зашевелились. — И никогда больше не будет его исполнять! — с ударением добавил Профессор. Эти слова вызвали всеобщий восторг, и отовсюду раздались неистовые аплодисменты. Сам Профессор до того распалился, что влез на стол, чтобы возглавить овацию: он принялся дирижировать обеими руками, держа в одной свои очки, а в другой — ложку.
Тут Второй Профессор поднялся из-за стола и начал.
«Птички-невелички,
Братья и сестрички,
Ждут во хвое, ждут во мху, —
Обещали им уху.
Поясняю: есть для вас
У меня один рассказ.Птички-невелички
У одной лисички
Обучались ровно год
Улыбаться в полный рот.
Поясняю: путь такой —
Выгнуть книзу рот дугой.Птички-невелички
Заплели косички.
„Разве их не красит хвост?“ —
Зададите вы вопрос.
Поясняю: им хвосты
Служат не для красоты.Птички-невелички,
Сидя у водички,
Ловят мошек, ловят мух,
И зевают во весь дух.
Поясняю: в этот раз
Начинаю свой рассказ.У колонки день и ночку
Молодое Порося
Всё сидело в одиночку,
Громким криком голося.Этот славный Поросёнок
Как никто и никогда
Был визглив, а также звонок,
И сильна его беда.Из другого, верно, края
Мимо шёл Верблюд с горбом.
„Что болит? Беда какая,
Иль тоскуешь ты о ком?“„Я не болен, не тоскую, —
Отвечает Порося, —
Только прыгать не могу я,
Вот и песня вся!“Оглядел Верблюд сердито
Ряшку, спинку, и бока.
„Ты, наверно, от корыта
Не отводишь пятачка.У тебя бока что бочки,
Широка твоя спина,
У тебя не щёки — кочки;
Тут диета, брат, нужна.Или вот что: видишь, милый,
Две сосны бросают тень?
Топать, верно, за три мили,
К ним отсюда. Дважды в деньДуй туда — и жди прогресса
Не ревя, не голося;
Расстаешься с лишним весом —
Тут и песня вся!“Он ушёл — ни толст, ни тонок,
Жвачку жёсткую жуя.
Вновь забился Поросёнок,
Слёзы горькие лия.И украдкою в сторонке
Над свинячьею бедой
Даже столб водоколонки
Плакал ржавою водой.Лягушонок мимо прыгал —
Мутный глаз, широкий рот.
„О, Свинья! Скажи мне мигом,
Что тебя сейчас гнетёт?“Громко всхлипнув, шмыгнув слабо,
Отвечает Порося:
„Не могу я прыгать, Жаба,
Вот и песня вся!“Усмехнулся Лягушонок,
В грудь ударил кулаком:
„О, Свинья! Да я с пелёнок
С той наукою знаком!Этот дар у нас с рожденья —
Не хвалюсь и не шучу:
Мигом за вознагражденье
Ловко прыгать научу!Хоть побьешься от падений,
Заполучишь синяки,
Но зато без затруднений
Переймёшь мои прыжки.Десять футов — не высотка, —
Убеждал он Порося. —
Объясню методу чётко —
Тут и песня вся!“„О, геройская Лягушка! —
Порося в ответ кричит.
Попроси, что хочешь, душка,
И скорей меня учи!Облегчи мои страданья,
Помоги моим ногам,
Воплоти мои мечтанья,
Обучи меня прыжкам!“„Я хочу одну котлетку,
Ту колонку я хочу,
Ты добавь ещё креветку,
И смотри, как я скачу!“Подогнул малыш коленки,
Крепко в землю уперся,
Прыг! — и плюх! на четвереньки —
Вот и песня вся!Встал на ножки и к колонке
Поросёнок подбежал.
„Перепрыгну, спорим!“ — звонко
На ходу он завизжал.Он вознёсся как комета,
Рухнул наземь как мешок;
„Крак!“ — сказало что-то где-то…
Был последним тот прыжок».
Напевая эти куплеты, Второй Профессор прошествовал вдоль всего стола к камину, где сунул голову прямиком в дымоход. Но проделав это, он потерял равновесие, рухнул вперёд головой и так крепко застрял в каминной решётке, что понадобилось порядочно времени, чтобы вытащить его оттуда.
Бруно времени даром не терял. Он прошептал Сильвии:
— По-моему, он решил проверить: может, это в дымоходе сказали: «Мрак!»?
— Не «Мрак!», а «Крак!» — ответила Сильвия.
— Если «Крак!», то это была Ворона, — догадался Бруно.
Такой между ними произошёл разговор, пока вытаскивали Второго Профессора.
— У вас всё лицо вымазано чёрным! — озабочено сказала ему Императрица. — Не послать ли за мылом?
— Нет-нет, благодарю вас, — ответил Второй Профессор, старательно отворачиваясь. — Чёрный цвет весьма респектабелен. К тому же от мыла не будет проку без воды.
Всё так же отворачивая лицо от аудитории, он вновь затянул свою песню, опять предварив её Вступительными куплетами.
«Птички-невелички
Разъезжают в бричке.
Разъезжают и поют,
Плату малую берут.
Поясняю: грошик в день —
Это, право, дребедень.Птички-невелички
Пишут по страничке.
По страничке по одной
Пишут в книжке записной.
Поясняю: всё равно
Чем писать — у них полно.Птички-невелички
Завели привычки.
Как найдут кота в мешке —
Искупают в молоке.
Поясняю: не в воде,
А иначе быть беде.Мимо той водоколонки
Возвращается Верблюд.
„Что наш бедный? Что наш звонкий?
Всё ли мается он тут?Похуданье ли затеял,
Смело к соснам потруся?
Воспарит теперь как фея,
Вот и песня вся!“Только смотрит и дивится:
Поросёнок не встаёт,
Не взмахнёт своим копытцем,
Даже глазом не моргнёт.Никогда уж не заплачет,
Не подпрыгнет, как хотел.
А ведь было бы иначе,
Если б выдержку имел.И сидит темнее ночи
Лягушонок за кустом,
Ничего сказать не хочет,
Только думает о том,Что котлетку и креветку
Не подарит Порося,
Перегнули в спешке ветку —
Вот и песня вся!»
— Слишком печальная история, — сказал Бруно. — Началась она печально и закончилась печально. Я, наверно, сейчас заплачу. Дай мне, Сильвия, носовой платок.
— У меня с собой нет, — прошептала Сильвия.
— Тогда я не стану плакать, — мужественно сказал Бруно.
— Осталось ещё несколько Вступительных куплетов, — сказал Второй Профессор, — но я проголодался. — Он сел на своё место, отрезал огромный кусок пирога, положил его на тарелку Бруно, а затем в недоумении воззрился на свою собственную — совершенно пустую.
— Откуда у тебя этот пирог? — шёпотом спросила Сильвия у брата.
— Он мне дал, — ответил Бруно.
— А зачем ты просил? Я же тебе сказала, что это нехорошо!
— Я не просил, — сказал Бруно, словно нехотя откусывая от пирога. — Он дал мне, и всё.
— Ну, что, малыш, удовлетворён? — с улыбкой спросил Профессор.
— Чего он сказал? — шёпотом спросил Бруно у Сильвии.
Сильвия секунду размышляла, затем её осенило.
— Он сказал, что ты сильно чавкаешь.
Тогда Бруно, до ушей улыбнувшись Профессору, ответил:
— Да, сударь, пирог мною удовле… давлён!
— Ну а собою ты тоже удовлетворен? — поинтересовался и Другой Профессор в свою очередь.
— Нет, что вы! — воскликнул Бруно.
Второй Профессор выпучил глаза.
— Что ж… — промямлил он. — Тогда выпей чуть-чуть вина. — Он налил в бокал и поставил его перед Бруно. — Выпей, мой мальчик, и ты станешь совсем другим человеком.
— А кем я стану? — спросил Бруно, с опаской глядя на бокал.
— Не задавай так много вопросов! — вмешалась Сильвия, всегда готовая придти на помощь тем бедолагам, которых Бруно вознамеривался запутать. — Лучше попросим Профессора рассказать нам какую-нибудь сказку.
Бруно с радостью ухватился за это предложение.
— Расскажите нам! — нетерпеливо обратился он к Профессору. — Про тигров что-нибудь или про шмелей, или про Робина-красношейку, ну вы сами знаете!
— А почему тебе нравятся только сказки про живых существ? — спросил Профессор. — Почему не про какие-нибудь свойства или обстоятельства?
— Да, да, расскажите, пожалуйста, какую-нибудь сказку про это! — подхватил Бруно.
Профессор довольно уверенно начал.
— Как-то раз одно совпадение совершало прогулку с небольшим несчастным случаем, и они нашли объяснение. Это было очень старое объяснение, такое старое, что всё скрючилось и стало похоже на головоломку…
Тут он внезапно смолк.
— Дальше, дальше! — хором воскликнули дети.
Профессору пришлось искренне признаться:
— Я только что понял, что сочинять такие сказки очень непросто. Может быть, сначала Бруно что-нибудь нам расскажет?
Бруно просиял от удовольствия.
— Жили-были однажды Поросёнок, Аккордеон и две банки Апельсинового варенья…
— Вот так действующие лица, — пробормотал Профессор. — Да, и что же дальше?
— И когда Поросёнок играл на Аккордеоне, — продолжал Бруно, — то одной Банке варенья его песенка не нравилась, а другой Банке нравилась. Ой, Сильвия, я чувствую, что сейчас перепутаю эти Банки! — в отчаянье прошептал он.
— А теперь я исполню оставшиеся Вступительные куплеты, — объявил Второй Профессор.
«Птички-невелички
По другой привычке
Ловят ёршиком ершей,
Ловят удочкой ужей.
Поясняю: ни лосось
Не клюёт у них, ни лось.Птички-невелички
Носят в сумке спички.
Разжигают не костёр,
Разжигают жаркий спор.
Поясняю: спор такой
Не затушите водой.„Птички-невелички“
Я возьму в кавычки,
Если кто-то, может быть,
Уж собрался их ловить.
Поясняю: в этот раз
Я закончил свой рассказ».
— Ну а теперь, — радостно обратился Профессор к Лорду-Канцлеру, когда затихли аплодисменты, коими было встречено окончание «Поросячьего визга», — нам предстоит выпить за здоровье Императора, не так ли?
— Именно так! — напыщенно отозвался Лорд-Канцлер, поднимаясь из-за стола, чтобы взять на себя руководство этим мероприятием. — Наполните бокалы! — загремел он. Все немедленно повиновались. — Выпьем же за здоровье Императора! — Последовало повсеместное бульканье. — Трижды ура Императору! — Раздался только какой-то едва различимый всхлип, но Канцлер с замечательным присутствием духа немедленно провозгласил: — Слово Императору!
Император начал говорить ещё до того, как Канцлер сел.
— Как я ни отказывался становиться Императором… а вы все так меня упрашивали… вы же знаете, как дурно вёл дела наш последний Правитель… но то воодушевление, с которым вы… а он подвергал вас гонениям… он обложил вас непосильными податями… вы отлично знали, кто достоин был стать Императором… мой брат не обладал нужным…
Невозможно сказать, сколько длилась бы эта сбивчивая речь, но в эту минуту какой-то ураган потряс дворец от самого основания, распахнул окна, погасил светильники и наполнил воздух клубами дыма, которые приняли странные очертания и обрели облик писанных слов.
Но ураган стих так же внезапно, как и начался — оконные рамы вновь захлопнулись, дым развеялся, и всё осталось таким же, как минуту назад, за исключением Императора и Императрицы, с которыми произошла чудная перемена. Отсутствующий взгляд и бессмысленная улыбка исчезли, и все поняли, что эти двое странных человеческих существ вновь обрели разум.
Император продолжал речь, словно она и не прерывалась.
— А мы повели себя — оба, и моя жена, и я — как два отъявленных негодяя. Лучшего имени мы не заслуживаем. Когда мой брат уехал, вы потеряли достойнейшего Правителя из всех, кто у вас когда-либо был. А уж я, гнусный лицемер! — сделал всё возможное, чтобы пустить вам пыль в глаза и сделаться Императором. Я! У которого едва ли достанет мозгов исполнять работу чистильщика сапог!
Лорд-Канцлер заломил руки.
— Добрые люди, он же с ума сошёл! — Но тут оба они разом смолкли, и в мёртвой тишине раздался стук молотка о входную дверь.
— Что это?! — единодушно вскрикнули все.
Люди заметались по залу. С каждой секундой возбуждение росло. Лорд-Канцлер, бросив свои обязанности церемониймейстера, выбежал вон, чтобы вернуться спустя минуту — бледным и задыхающимся.
.
____________________________________________________
Пересказ Александра Флори (2001, 2011):
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ИСТОРИЯ СВИНЕЙ
К тому времени гости утолили свой аппетит. Даже Бруно, когда Профессор хотел подложить ему кусочек пудинга, сказал:
– Полагаю, что трех кусков достаточно.
Вдруг Профессор вздрогнул, как будто его ударило током:
– Я ведь забыл об очень важной части нашей вечеринки! Старый Профессор должен продекламировать Историю свиньи, вернее, Историю о свинье. У этой истории два пролога, один в начале, а другой – в конце, оба сочинены в стихах, так что приготовьтесь.
– А разве бывает два пролога? – усомнилась Сильви. – И разве пролог в конце бывает?
– Бывает, – сказал Профессор. – А эпилог в начале. У одного русского литератора я такое читал . Это еще что! Пролог бывает и в середине… Да, эти русские – такие оригиналы! Но пора.
Он встал и пошел в банкетный зал, где уже собралась публика, ожидающая выступления.
– Леди и джентльмены! – объявил Профессор. – Мой глубокоуважаемый коллега любезно согласился продекламировать нам Истрию свиньи. Прошу прощения… о свинье. О свиньях. Исполняется впервые. (Аплодисменты.) И единственный раз. (Бурные аплодисменты.)
Старый Профессор поднялся и начал:
– Наши птички – чудо света,
Потому что круглый год
Носят гетры и штиблеты
И пируют средь болот.Птички кушают конфеты,
Чинно распивают брют,
Но съедят и баронета
И шталмейстера склюют.Эти птички – меломаны,
Хоть поют всегда не в лад
И волынкой беспрестанно
Слух терзают всем подряд.Легок и непредсказуем
Норов этих чаровниц:
Обучают поцелуям
И улыбочкам тигриц.Птичка – воспитанья гений,
Хоть ума ей – занимать.
От ее нравоучений
Звери начинают ржать.Рассказать про их замашки –
Слов таких на свете нет.
Впрочем, что нам эти пташки,
Если свиньи – наш предмет?Воет Свинтус у колодца,
Неуклюж и толстокож,
От рыданий так трясется,
Что бросает камни в дрожь.Тут Верблюд спросил у Свина:
«Что вы плачете, свинья?»
Свин ответил: «Есть причина:
Не умею прыгать я!».Посмотрел Верблюд на Свина
И промолвил: «Вот те на!
Да, такая животина
Для прыжков не рождена.Впрочем, стоит постараться.
Бегай, голодай, потей –
И сумеешь приподняться
Над природою своей.Если всё учесть и взвесить,
Ты получишь результат
Лет, быть может, через десять
Или через пятьдесят»Свинтус – пуще убиваться!
«Не удастся мне, увы,
Над природой приподняться,
Прыгнуть выше головы!»Жаба вылезла из лужи:
И спросила: «Вы больной?»
Свин ответил: «Хуже! Хуже!
Нет надежды никакой.Хоть сто лет тренироваться,
Мне способность не дана
Над природой приподняться,
Превратиться в прыгуна».«Да, пожалуй, шансов мало! –
Гордо лапою бия
В грудь себя, ему сказала
Жаба. – То ли дело я!Лягушачьего балета
Все фигуры мне легки –
Антраша и пируэты,
И ужимки, и прыжки.Вы, конечно, толстоваты,
Но рискну я, так и быть,
За умеренную плату
Вас немного поучить.Вы костей не соберете,
Но подниметесь, ей-ей,
В восхитительном полете
Над природою своей»Свин воскликнул, торжествуя:
«Чудо мне сулите вы!
Над природою взлечу я,
Прыгну выше головы!»Жаба мудро отвечала:
«Вы взлетите, дайте срок.
Но возьмите для начала
Хоть вот этот бугорок».Свин недолго сомневался,
Хорошенько разогнался
И махнул он за бугор.
Тут душа его премило
Над природой воспарила
И не прыгал он с тех пор.
Дочитав этот стих, Старый Профессор поскользнулся и въехал головой в камин. Придя в себя, он продолжил:
– Птички обожают мыло,
Сочиняют анекдоты,
Мажут кремом крокодила –
Гримируют для охоты.Сами птички пишут книжки
Не про крем и не про грим –
Детективные интрижки
И любовные интрижки
Не дают покоя им.Свин порхает и резвится.
Птички весело поют.
У заброшенной криницы
Плачут Жаба и Верблюд.Тут сказал Верблюд: «Простите!»
И добавил: «Вот те на!
Я не ждал подобной прыти
От такого кабана.Ясно же ему сказали:
Будешь прыгать в свой черед,
А пока лежи в печали
И мычи, как идиот» .<1>Жаба, выгнувшись картинно,
Заявляет: «Ерунда!
Свин – бездушная скотина!
Благодарности от Свина
Не дождаться никогда!»
– Какая грустная история! – сказал Бруно. – И начинается она плохо, а заканчивается совсем жутко: про неблагодарную свинью. Сильви, дай мне твой платок, я тогда поплачу.
– Но у меня его нет! – возмутилась Сильви.
– Ну, тогда я и плакать не буду, – великодушно решил Бруно.
– Есть и другие стихи, – сказал Старый Профессор. – Но сейчас я голоден.
И он сел, отрезал большой кусок пирога, положил на тарелку Бруно и пристально посмотрел на свою пустую тарелку.
– Где ты взял этот пирог? – спросила Сильви у Бруно.
– Он положил, – ответил Бруно.
– А зачем ты просил его об этом?
– Я и не просил, – ответил Бруно с набитым ртом. – Но он не возражал.
Сильви сказала:
– А почему бы ему и мне не положить пирога?
– Вам нравятся пироги? – заметил Старый Профессор.
– Она их любит, – подтвердил Бруно. – Хотя это одно и то же.
– Не совсем, – ответила Сильви. – Нравиться – это одно, любить – другое.
Старый Профессор восхищенно закивал головой:
– Какое умное дитя! Вы мне нравитесь. И, похоже, я начинаю вас любить. Тогда, получается, это синонимы? Надо обмозговать. Я надеюсь, вы, юноша, нравитесь себе таким, какой вы есть?
– И не надейтесь! – воскликнул Бруно.
Старик улыбнулся удовлетворенно:
– Похвальная самокритика, очень похвальная. Тогда попробуйте вина из одуванчиков, юноша. Оно сделает вас совершенно другим человеком.
– Это каким же? – заинтересовался Бруно и схватил бокал.
Сильви пришла на помощь старику:
– Не задавай так много лишних вопросов! Пусть лучше уважаемый Профессор расскажет нам еще одну историю.
Бруно принял эту идею с энтузиазмом:
– Да, пусть расскажет! Что-нибудь о тиграх, шершнях или малиновках. Ему лучше знать, о ком.
– Между прочим, – спросил Профессор своего старого коллегу, – почему в ваших историях так много животных и так мало событий, обстоятельств, аргументов и тому подобных абстракций?
– А и в самом деле – почему? – присоединился Бруно. – Животные – это, конечно, здорово, но я тоже хотел бы чево-нибудь с абстракциями.
Старый Профессор на мгновение задумался и начал свой рассказ:
– Однажды Причина и Следствие вышли на прогулку и там столкнулись с Привходящими Обстоятельствами. А поскольку поблизости слонялся несчастный Случай… Вам не скучно, деточки? – участливо поинтересовался он.
– Нет, нет! – воскликнули дети. – Очень интересно, продолжайте, пожалуйста!
– Легко сказать, – смущенно ответил Старый Профессор. – А вот как сделать? Может вы, Бруно, поможете?
Бруно был в восторге:
– Что если мы возьмем Свинью, Аккордеон и Апельсины?
– Отлично, – сказал Старик. – Действующие лица, или, по-научному говоря, dramatis personae. И что дальше?
– Жила-была Свинья. На виду у всех прохожих она играла на Аккордеоне самым бесстыжим образом.
– Это каким же? – удивилась Сильви.
– Самым наглым, – охотно разъяснил Бруно. – Потому что играла она чудовищно. Эта была Свинья ужасно бесстыжая. И до жути оранжадная.
– Какая? – содрогнулась Сильви.
– Жадная до оранжада, – сказал Бруно. – Она обожала оранжад и жаждала его. Но потом возненавидела, потому что узнала, что это просто апельсиновый сок. А она совсем не выносила апельсинов, прямо до аллергии.
– Понятно, – пробормотала Сильви. – Это всё?
– А чево тебе еще нужно? – ответил Бруно.
– Тогда я исполню следующий Пролог, – сказал Старый Профессор.
– Птички прячут черта в стуле,
И укрыть умеют даже
Аргументы в ридикюле
И улики в саквояже.Птички в раже корчат рожи,
Вымазавшись прежде в саже.
По утрам, покинув ложе,
Объезжают вернисажи.Украшаться любят златом.
Но не вечно длится лето.
И невесело пернатым.
Вот и песенка их спета.
Так выпьем же за здоровье Императора! – закончил он несколько неожиданно. При этом он обращался к Лорду-Канцлеру.
– Несомненно, – ответил Лорд-Канцлер.
Он встал и начал раздавать указания насчет церемонии:
– Наполнить бокалы! – прогремел он.
Все наполнили.
– Выпить залпом! – прорычал он.
И это было исполнено.
– Грянуть троекратное «ура» за здравие Императора!
Начал-то он за здравие, но хилое «ура» прозвучало так, будто дни Императора были сочтены.
– Долго сочиняли? – спросил Император саркастически.
Лорд-Канцлер, не моргнув глазом, приказал ему:
– А сейчас говорит Император!
И он заговорил:
– Как вам известно, я возложил на себя бремя высшей власти вопреки своему желанию. Но вы хотели видеть меня во главе государства, потому что претерпели много утеснений от бывшего Правителя. Он обложил вас непомерными налогами. Я бы сказал, что мой бедный брат обезумел.
Неизвестно, насколько затянулась бы эта тирада, но внезапно поднявшийся ураган потряс дворец до основания, а затем воздух наполнился клубами пыли, которые как будто оформились в какие-то слова.
Но буря утихла так же неожиданно, как началась. Окна захлопнулись, пыль улетучилась. И скоро всё было почти как минуту назад, за исключением Императора и Императрицы: с их лиц испарилась глупость, и они приняли вполне нормальное выражение.
Преобразившийся император продолжал:
– Мы оба – я и моя жена – вели себя, как отъявленные шулеры. Это еще мягко сказано. Да, мы не заслуживаем лучшего названия, разве что худшего. Мы вели себя как мошенники. Когда мой брат сложил с себя власть, вы лишились лучшего правителя (можно сказать Императора с большой буквы), которого когда-либо имели. И вот я, как последний лицемер, обманом заставил его передать власть мне, ничтожному, не достойному чистить его сапоги!
Слушая это, лорд-канцлер в отчаянии ломал руки:
– Это он впал в безумие!
И тут же замолчал. И в мертвой тишине раздался стук в дверь.
– Что это? – воскликнули присутствующие.
Они в панике принялись бегать по залу. Обезумевший лорд-канцлер, забыв весь церемониал, выскочил, а через минуту вернулся, задыхаясь.
.
|
ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА: [1] В этих двух строках переводчик цитирует стихотворения Саши Черного «Потомки». См.: …Нынче так же, как вовеки, Даже сроки предсказали: . |
____________________________________________________
Перевод Ирины Явчуновской-Рапопорт:
Сказка о поросенке
из «Сильви и Бруно»Птенцы едят пирожные,
Обедают вальяжно.
И прячут их лакеи
От любопытных глаз.
Лакеи ходят важно,
В руках сверкают ножики,
Их гетры и ливреи
Попали в мой рассказ.Намазывают птенчики
Вареньице на истины,
И окорок под рюмку
В монастыре жуют.
А я и есть угрюмый
Монастырь тенистый.
Там славно пахнет жареным,
И призраки снуют.И обучают птенчики
Тигриц улыбкам милым.
Немножечко лукавства,
А губки в виде дуг.
– Не корчиться – смеяться!
Но только в нужном стиле:
В глазах сама невинность,
Наш ротик – полукруг.И засыпают птенчики…
Но спят, как на иголках,
Лишь стоит неудачнику
Победу одержать.
Лишь стоит неудачнику
С усмешкой свистнуть громко,
Я, Ваш слуга покорный,
Рассказ смогу начать.Жил-был несчастный поросенок
У дикого пруда.
Он издавал такие стоны,
Что пень, и тот рыдал.
А в чем причина этих криков?
В чем горестный удел?
Да просто не умел он прыгать.
Он прыгать не умел.Верблюд, что был горбат изрядно
Решил задать вопрос:
– Вам больно, или же досадно?
В чем суть обильных слез?
Копытами с трудом подвигав,
Не в силах скрыть тоску,
Наш поросенок взвизгнул:
– Прыгать! Я прыгать не могу!И, глянув на беднягу томно,
Верблюд ответил так:
– Да-а! Вы, дружище, слишком полный.
Неоспоримый факт.
Такую жирную скотину
Я в жизни не видал.
Прыжки, мой друг, не для свинины,
Для тех, кто весом мал.Но есть, пожалуй, вероятность.
Вот, если год подряд
Рысцою бегать многократно,
Возможен результат…
И прыгнете вы в перспективе,
Лет, эдак, через шесть…
Упорствуйте в своем порыве!
Надежда все же есть.И вновь несчастный поросенок
У старого пруда
Остался страшно огорченный,
Убитый, как всегда.
Свою щетину рвал он в клочья,
Копытами стучал,
– Хочу я прыгать, очень-очень! –
Он жалобно кричал.Одна из жаб, что за пригорком
Сидела до сих пор,
Пруд оглядевши глазом зорким,
Вскочила на бугор.
– О, поросенок, в чем сомненья?
Чем вызван этот стон?
– Тем, что я прыгать не умею. –
Вздохнул печально он.С победоносною ухмылкой,
Грудь лапкой теребя,
Сказала жаба: – Ах, мой милый!
Я научу тебя.
Прошу я мизерную цену.
Ты сделаешь прыжок!
Приступим сразу, непременно.
Готов начать урок?
Ты будешь падать, спотыкаться.
От жгучих ран рыдать.
Но продолжать тренировться,
И веру не терять.
Учиться будем постепенно,
Мы с малого начнем.
И футов, скажем, в десять стену
Со временем возьмем.– О, жаба, милая, поверьте,
Надежды слабый свет
Вы заронили в моем сердце.
Назад дороги нет.
Пусть улыбнется мне удача.
И заверяю Вас,
Назначьте цену, счет оплачен
Мной будет в сей же час.– Ах, я прошу довольно мало:
Баранины кусок,
И чтоб я гордо созерцала,
С вершины бугорок,
И этот пруд пьянящий, сонный
В придачу попрошу.
Ну а теперь, мой поросенок,
Готовимся к прыжку.И поросенок, что есть силы,
Присел… толчок, рывок…
И… плюхнулся, уткнувшись рылом
В шершавый бугорок.
И он лежал в траве зеленой,
Как порванный мешок.
Был слышен хруст костей – не стоны.
Фатальным стал прыжок.Пишут наши птенчики
Книжки интересные,
И повар их читает
Тогда, когда он сыт.
Читать — не переваривать!
Ведь, буквы, как известно,
Когда слегка поджарены,
Утрачивают вид.Играют наши птенчики
На дудочках изящных
Для зевак, храпящих
На пляжах в ранний час.
И говорят зеваки:
– Прелестно! Потрясающе!
Скорей ловите ПЕННИчки!
Скорей оставьте нас.Любят наши птенчики
Крокодилов в соусе.
В мечтаньях кратких, радужных,
Съедают сей обед.
Под соусом, иль голый он,
А не таков, как кажется,
Тот крокодил, что голоден.
Уж так устроен свет.Верблюд пришел, под вечер сонный,
И с грустью проронил:
– О! Сердце! Кости! Поросенок!
Как бледен ты! Как мил!
Но я предупреждал, однако,
Не трать напрасно сил!
Не все – упорство и отвага.
Здесь нужен легкий стиль.А наш несчастный поросенок,
Как каменный мешок,
Лежал среди травы зеленой,
Был тих и одинок.
Не рвал свою щетину в клочья,
Копытом не стучал.
– Хочу я прыгать очень-очень! –
Он больше не кричал.И жаба мрачная, как туча,
В печали и тоске,
– Ах, до чего я невезуча, –
Вздыхала вдалеке.
– Теперь мне не видать награды,
Я не взойду наверх.
Ни бугорок, ни пруд прохладный
Не получу вовек.Маленькие птенчики
Баронов кормят плюшками.
Стрелять они обучены,
Обучены плясать.
И так, забавы ради,
Зимой под грохот пушечный
Разрезают семгу
И ложатся спать.Маленькие птенчики
Прячут преступления
В саквояжи бедные,
И на кутежах
Пьют благословенные,
А друзья их съедены.
Пьют благословенные,
Пьют, но и дрожат.Маленькие птенчики –
В почестях и золоте.
Звонит, однако, колокол,
Вот и пробил час.
И бледнеют птенчики,
Морщатся от холода…
А ваш слуга покорный
Завершил рассказ.
____________________________________________________
***