«Сильвия и Бруно» — Глава 15: МЕСТЬ БРУНО

Рубрика «Параллельные переводы Льюиса Кэрролла»

<<< пред. | СОДЕРЖАНИЕ | след. >>>

sylvie_furniss_28
Рис. Harry Furniss (1889).

 

ОРИГИНАЛ на английском (1889):

CHAPTER 15.
BRUNO’S REVENGE.

After that we had a few minutes of silence, while I sorted out the pebbles, and amused myself with watching Bruno’s plan of gardening. It was quite a new plan to me: he always measured each bed before he weeded it, as if he was afraid the weeding would make it shrink; and once, when it came out longer than he wished, he set to work to thump the mouse with his little fist, crying out «There now! It’s all gone wrong again! Why don’t oo keep oor tail straight when I tell oo!»

«I’ll tell you what I’ll do,» Bruno said in a half-whisper, as we worked. «Oo like Fairies, don’t oo?»

«Yes,» I said: «of course I do, or I shouldn’t have come here. I should have gone to some place where there are no Fairies.»

Bruno laughed contemptuously. «Why, oo might as well say oo’d go to some place where there wasn’t any air—supposing oo didn’t like air!»

This was a rather difficult idea to grasp. I tried a change of subject. «You’re nearly the first Fairy I ever saw. Have you ever seen any people besides me?»

«Plenty!» said Bruno. «We see’em when we walk in the road.»

«But they ca’n’t see you. How is it they never tread on you?»

«Ca’n’t tread on us,» said Bruno, looking amused at my ignorance. «Why, suppose oo’re walking, here—so—» (making little marks on the ground) «and suppose there’s a Fairy—that’s me—walking here. Very well then, oo put one foot here, and one foot here, so oo doosn’t tread on the Fairy.»

This was all very well as an explanation, but it didn’t convince me.
«Why shouldn’t I put one foot on the Fairy?» I asked.

«I don’t know why,» the little fellow said in a thoughtful tone.
«But I know oo wouldn’t. Nobody never walked on the top of a Fairy. Now I’ll tell oo what I’ll do, as oo’re so fond of Fairies. I’ll get oo an invitation to the Fairy-King’s dinner-party. I know one of the head-waiters.»

I couldn’t help laughing at this idea.
«Do the waiters invite the guests?» I asked.

«Oh, not to sit down!» Bruno said. «But to wait at table. Oo’d like that, wouldn’t oo? To hand about plates, and so on.»

«Well, but that’s not so nice as sitting at the table, is it?»

«Of course it isn’t,» Bruno said, in a tone as if he rather pitied my ignorance; «but if oo’re not even Sir Anything, oo ca’n’t expect to be allowed to sit at the table, oo know.»

I said, as meekly as I could, that I didn’t expect it, but it was the only way of going to a dinner-party that I really enjoyed. And Bruno tossed his head, and said, in a rather offended tone that I might do as I pleased—there were many he knew that would give their ears to go.

«Have you ever been yourself, Bruno?»

«They invited me once, last week,» Bruno said, very gravely. «It was to wash up the soup-plates—no, the cheese-plates I mean that was grand enough. And I waited at table. And I didn’t hardly make only one mistake.»

«What was it?» I said. «You needn’t mind telling me.»

«Only bringing scissors to cut the beef with,» Bruno said carelessly.
«But the grandest thing of all was, I fetched the King a glass of cider!»

«That was grand!» I said, biting my lip to keep myself from laughing.

«Wasn’t it?» said Bruno, very earnestly. «Oo know it isn’t every one that’s had such an honour as that!»

This set me thinking of the various queer things we call «an honour» in this world, but which, after all, haven’t a bit more honour in them than what Bruno enjoyed, when he took the King a glass of cider.

I don’t know how long I might not have dreamed on in this way, if Bruno hadn’t suddenly roused me. «Oh, come here quick!» he cried, in a state of the wildest excitement. «Catch hold of his other horn! I ca’n’t hold him more than a minute!»

He was struggling desperately with a great snail, clinging to one of its horns, and nearly breaking his poor little back in his efforts to drag it over a blade of grass.

I saw we should have no more gardening if I let this sort of thing go on, so I quietly took the snail away, and put it on a bank where he couldn’t reach it. «We’ll hunt it afterwards, Bruno,» I said, «if you really want to catch it.

But what’s the use of it when you’ve got it?» «What’s the use of a fox when oo’ve got it?» said Bruno. «I know oo big things hunt foxes.»

I tried to think of some good reason why «big things» should hunt foxes, and he should not hunt snails, but none came into my head: so I said at last, «Well, I suppose one’s as good as the other. I’ll go snail-hunting myself some day.»

«I should think oo wouldn’t be so silly,» said Bruno, «as to go snail-hunting by oor-self. Why, oo’d never get the snail along, if oo hadn’t somebody to hold on to his other horn!»

«Of course I sha’n’t go alone,» I said, quite gravely. «By the way, is that the best kind to hunt, or do you recommend the ones without shells?»

«Oh, no, we never hunt the ones without shells,» Bruno said, with a little shudder at the thought of it. «They’re always so cross about it; and then, if oo tumbles over them, they’re ever so sticky!»

By this time we had nearly finished the garden. I had fetched some violets, and Bruno was just helping me to put in the last, when he suddenly stopped and said «I’m tired.»

«Rest then,» I said: «I can go on without you, quite well.»

Bruno needed no second invitation: he at once began arranging the dead mouse as a kind of sofa. «And I’ll sing oo a little song,» he said, as he rolled it about.

«Do,» said I: «I like songs very much.»

«Which song will oo choose?» Bruno said, as he dragged the mouse into a place where he could get a good view of me. «‘Ting, ting, ting’ is the nicest.»

There was no resisting such a strong hint as this: however, I pretended to think about it for a moment, and then said «Well, I like ‘Ting, ting, ting,’ best of all.»

«That shows oo’re a good judge of music,» Bruno said, with a pleased look. «How many hare-bells would oo like?» And he put his thumb into his mouth to help me to consider.

As there was only one cluster of hare-bells within easy reach, I said very gravely that I thought one would do this time, and I picked it and gave it to him. Bruno ran his hand once or twice up and down the flowers, like a musician trying an instrument, producing a most delicious delicate tinkling as he did so. I had never heard flower-music before—I don’t think one can, unless one’s in the ‘eerie’ state and I don’t know quite how to give you an idea of what it was like, except by saying that it sounded like a peal of bells a thousand miles off. When he had satisfied himself that the flowers were in tune, he seated himself on the dead mouse (he never seemed really comfortable anywhere else), and, looking up at me with a merry twinkle in his eyes, he began. By the way, the tune was rather a curious one, and you might like to try it for yourself, so here are the notes.

«Rise, oh, rise! The daylight dies:
The owls are hooting, ting, ting, ting!
Wake, oh, wake! Beside the lake
The elves are fluting, ting, ting, ting!
Welcoming our Fairy King,
We sing, sing, sing.»

He sang the first four lines briskly and merrily, making the hare-bells chime in time with the music; but the last two he sang quite slowly and gently, and merely waved the flowers backwards and forwards. Then he left off to explain. «The Fairy-King is Oberon, and he lives across the lake—and sometimes he comes in a little boat—and we go and meet him and then we sing this song, you know.»

«And then you go and dine with him?» I said, mischievously.

«Oo shouldn’t talk,» Bruno hastily said: «it interrupts the song so.»

I said I wouldn’t do it again.

«I never talk myself when I’m singing,» he went on very gravely: «so oo shouldn’t either.» Then he tuned the hare-bells once more, and sang:—-

«Hear, oh, hear! From far and near
The music stealing, ting, ting, ting!
Fairy belts adown the dells
Are merrily pealing, ting, ting, ting!
Welcoming our Fairy King,
We ring, ring, ring.

«See, oh, see! On every tree
What lamps are shining, ting, ting, ting!
They are eyes of fiery flies
To light our dining, ting, ting, ting!
Welcoming our Fairy King
They swing, swing, swing.

«Haste, oh haste, to take and taste
The dainties waiting, ting, ting, ting!
Honey-dew is stored—»

«Hush, Bruno!» I interrupted in a warning whisper. «She’s coming!»

Bruno checked his song, and, as she slowly made her way through the long grass, he suddenly rushed out headlong at her like a little bull, shouting «Look the other way! Look the other way!»

«Which way?» Sylvie asked, in rather a frightened tone, as she looked round in all directions to see where the danger could be.

«That way!» said Bruno, carefully turning her round with her face to the wood. «Now, walk backwards walk gently—don’t be frightened: oo sha’n’t trip!»

But Sylvie did trip notwithstanding: in fact he led her, in his hurry, across so many little sticks and stones, that it was really a wonder the poor child could keep on her feet at all. But he was far too much excited to think of what he was doing.

I silently pointed out to Bruno the best place to lead her to, so as to get a view of the whole garden at once: it was a little rising ground, about the height of a potato; and, when they had mounted it, I drew back into the shade, that Sylvie mightn’t see me.

I heard Bruno cry out triumphantly «Now oo may look!» and then followed a clapping of hands, but it was all done by Bruno himself. Sylvie: was silent—she only stood and gazed with her hands clasped together, and I was half afraid she didn’t like it after all.

Bruno too was watching her anxiously, and when she jumped down off the mound, and began wandering up and down the little walks, he cautiously followed her about, evidently anxious that she should form her own opinion of it all, without any hint from him. And when at last she drew a long breath, and gave her verdict—in a hurried whisper, and without the slightest regard to grammar— «It’s the loveliest thing as I never saw in all my life before!» the little fellow looked as well pleased as if it had been given by all the judges and juries in England put together.

«And did you really do it all by yourself, Bruno?» said Sylvie. «And all for me?»

«I was helped a bit,» Bruno began, with a merry little laugh at her surprise. «We’ve been at it all the afternoon—I thought oo’d like—» and here the poor little fellow’s lip began to quiver, and all in a moment he burst out crying, and running up to Sylvie he flung his arms passionately round her neck, and hid his face on her shoulder.

There was a little quiver in Sylvie’s voice too, as she whispered «Why, what’s the matter, darling?» and tried to lift up his head and kiss him.

But Bruno only clung to her, sobbing, and wouldn’t be comforted till he had confessed. «I tried—to spoil oor garden—first—but I’ll never— never—» and then came another burst of tears, which drowned the rest of the sentence. At last he got out the words «I liked—putting in the flowers—for oo, Sylvie —and I never was so happy before.» And the rosy little face came up at last to be kissed, all wet with tears as it was.

Sylvie was crying too by this time, and she said nothing but «Bruno, dear!» and «I never was so happy before,» though why these two children who had never been so happy before should both be crying was a mystery to me.

I felt very happy too, but of course I didn’t cry: «big things» never do, you know we leave all that to the Fairies. Only I think it must have been raining a little just then, for I found a drop or two on my cheeks.

After that they went through the whole garden again, flower by flower, as if it were a long sentence they were spelling out, with kisses for commas, and a great hug by way of a full-stop when they got to the end.

«Doos oo know, that was my river-edge, Sylvie?» Bruno solemnly began.

Sylvie laughed merrily. «What do you mean?» she said. And she pushed back her heavy brown hair with both hands, and looked at him with dancing eyes in which the big teardrops were still glittering.

Bruno drew in a long breath, and made up his mouth for a great effort. «I mean revenge,» he said: «now oo under’tand.» And he looked so happy and proud at having said the word right at last, that I quite envied him. I rather think Sylvie didn’t «under’tand» at all; but she gave him a little kiss on each cheek, which seemed to do just as well.

So they wandered off lovingly together, in among the buttercups, each with an arm twined round the other, whispering and laughing as they went, and never so much as once looked back at poor me. Yes, once, just before I quite lost sight of them, Bruno half turned his head, and nodded me a saucy little good-bye over one shoulder. And that was all the thanks I got for my trouble. The very last thing I saw of them was this— Sylvie was stooping down with her arms round Bruno’s neck, and saying coaxingly in his ear, «Do you know, Bruno, I’ve quite forgotten that hard word. Do say it once more. Come! Only this once, dear!»

But Bruno wouldn’t try it again.

.

 

 

____________________________________________________

Перевод Андрея Голова (2002):

Глава пятнадцатая
МЕСТЬ БРУНО

Наступила долгая пауза. Я разбирал камешки, удивленно наблюдая за действиями Бруно. Для меня такая манера была внове: перед тем, как полоть клумбу или грядку, он тщательно обмерял ее, словно боясь, что после прополки она станет меньше. Если же клумба оказывалась длиннее, чем ему хотелось, он принимался колотить мышку своим крошечным кулачком, крича:

— Ну вот! Все опять не так! Почему ты не держишь хвост прямо, как я тебе велел!

— Ну вот, я все тебе и рассказал, — громким шепотом проговорил Бруно. — Ты ведь любишь Фей, верно?

— Верно, — отозвался я, — конечно, люблю, иначе бы я сюда не пришел. Тогда бы я отправился куда-нибудь в другое место, где Фей не бывает.

В ответ Бруно только рассмеялся:

— Что вы говорите? Да ведь это все равно что найти какое-нибудь местечко, где нет воздуха! Разве такое возможно?

Эта мысль поставила меня в тупик, и я попытался сменить тему разговора:

— Ты — едва ли не первая Фея, которую я вижу собственными глазами. А ты видел других людей, кроме меня?

— Да сколько угодно! — отвечал Бруно. — Мы часто видим их, когда бродим по дорожкам.

— А они вас не видят… И что же, они ненароком не могут наступить на вас.

— Конечно нет, — отвечал Бруно, немного смутившись от моего невежества. — Гляди! Допустим, ты идешь здесь… и здесь (и он начертил на песке небольшие пометки), а я — тут. Так, отлично. Ты ставишь одну ногу туда, другую сюда и ни за что не сможешь наступить на Фею.

Это объяснение выглядело очень удачным, но меня оно не убедило.

— Почему это я не могу наступить на Фею, а? — спросил я.

— Почему — не знаю, — задумчивым тоном отвечал малыш. — Знаю только, что не наступишь, вот и все. Никому еще не удавалось наступить на Фею. Я рассказываю тебе все это, потому что ты любишь Фей. И я хотел бы пригласить тебя на званый обед к Королю Фей. Я близко знаком с одним из старших официантов.

Услышав это, я не мог удержаться от смеха.

— И что же, у вас гостей приглашают официанты? — удивился я.

— Да нет же, не к столу! — отвечал Бруно. — Прислуживать, как и прочие слуги. Понимаешь? Ну, подавать тарелки и все такое.

— Но ведь это же далеко не столь приятно, как сидеть за столом, верно?

— Разумеется нет, — отозвался Бруно тоном, перечеркивавшим всякие сомнения. — Но если ты не Лорд такой-то, по какому праву ты ждешь приглашения за стол, а?

Стараясь держаться как можно мягче, я отвечал, что этого и не жду, но это единственная форма участия в обеде, которую я считаю приемлемой для себя. Бруно покачал головкой и весьма откровенным тоном заметил, что я могу поступать как мне заблагорассудится, но он знаком со многими, кто с радостью бы принял такое предложение.

— А ты сам-то бывал там, малыш? — спросил я.

— Меня приглашали как-то раз на прошлой неделе, — гордо отвечал Бруно. — Мне нужно было мыть суповые тарелки — то есть нет, тарелки для сыра, — а они оказались очень большими. А еще я прислуживал за столом. И допустил всего-навсего одну оплошность.

— И в чем же она заключалась? — спросил я. — Ты ничего мне об этом не рассказывал.

— Да вместо ножа для резки бифштекса я подал ножницы… — беззаботным тоном отвечал малыш. — Но зато я удостоился чести подать бокал сидра самому Королю!

— Да, огромная честь! — сказал я, едва удерживаясь от смеха.

— Не правда ли? — серьезным голосом проговорил Бруно. — Согласитесь, что такой высокой чести удостаивается не каждый!

Этот случай навел меня на размышления о всевозможных вещах, которые почему-то почитаются «честью» в этом мире, хотя на самом деле чести в них ничуть не больше, чем в том самом бокале сидра, который Бруно подал Королю.

Не знаю, сколь долго я предавался бы размышлениям на эту тему, если бы Бруно не окликнул меня.

— Эй, помоги скорей! — позвал он донельзя взволнованным голосом. — Хватай ее за второй рожок! Видишь, дольше минуты мне ее не продержать!

Как оказалось, он отчаянно боролся с огромной улиткой, ухватившись за один из ее рожков, и, выбиваясь из сил, пытался перетащить ее через стебелек травы. Улитка отчаянно сопротивлялась.

Я подумал, что если на минуту прерву свой труд, то не нанесу этим особого ущерба садоводству, и потихоньку подхватил улитку и посадил на берег, где малыш не мог ее достать.

— Давай заберем ее попозже, Бруно, — проговорил я, — раз уж тебе так хочется. Но я не могу понять: для чего она тебе понадобилась?

— А зачем вам, людям, лисицы, на которых вы охотитесь? — возразил Бруно. — Я ведь знаю, вы ужасно любите охоту на лис.

Я попытался было найти разумное объяснение, почему мы, люди, можем охотиться на лис, а он на улиток — нет, но ни одно из таких объяснений почему-то не приходило мне в голову; так что в конце концов я заметил:

— Видишь ли, одно другого стоит. Иной раз я тоже охочусь на улиток.

— Вот уж ни за что не подумал бы, что ты такой глупец, — воскликнул Бруно, — чтобы отправляться охотиться на улиток в одиночку. Запомни: никогда не становись улитке поперек дороги, если кто-нибудь другой не держит за рожок!

— Да нет, я охочусь на них не в одиночку, — храбро отвечал я. — Кстати, какой именно вид ты мне посоветуешь? А может быть, охотиться на тех, у которых нет раковин?

— Нет, что ты, мы на таких никогда не охотимся, — отвечал Бруно, вздрогнув при одной мысли о таких чудовищах. — Они такие противные, а если перевернешь их вверх брюшком, то вдобавок еще и липкие!

К этому времени мы закончили работу в саду. Я принес несколько фиалок; Бруно помогал мне посадить последнюю, но неожиданно остановился и заявил:

— Я устал…

— Ну, сядь отдохни, — отвечал я. — Я вполне справлюсь и без тебя.

Бруно не заставил себя упрашивать; он принялся устраивать из дохлой мышки некое подобие дивана.

— А теперь я спою песенку, — проговорил он, управившись с мышкой.

— Что ж, — отвечал я, — я ужасно люблю песенки.

— Какую же тебе выбрать? — проговорил Бруно, поудобнее усевшись на мышку, чтобы ему было хорошо видно меня. — Мне больше всего нравится «Тинь-тинь-тинь».

Против такого предложения трудно было устоять; однако я немного подумал для порядка и согласился:

— Да, пожалуй, «Тинь-тинь-тинь» лучше всего.

— Выходит, ты знаешь толк в хорошей музыке, — с довольным видом заявил Бруно. — Но сколько же цветков колокольчиков нам понадобится? — С этими словами он принялся посасывать пальчик и погрузился в раздумье.

Я отвечал, что вижу поблизости только один стебелек колокольчиков, и, дотянувшись до него, пригнул цветок к земле. Бруно раз-другой тронул ладошками цветки, словно музыкант, настраивающий струны. В ответ послышался нежный мелодичный звон. Мне еще не приходилось слышать цветочную музыку, да это и вряд ли возможно, разве что в таком же «феерическом» состоянии, и поэтому я затрудняюсь сказать, на что она больше похожа. Может быть, она чем-то напоминает звон серебряных колокольчиков, доносящийся откуда-то за тысячи миль. Когда же малыш посчитал, что цветки настроены, он опять уселся на дохлую мышку (ни на чем другом ему не было столь же удобно, как на ней) и, взглянув на меня своими сверкающими глазками, заиграл. Кстати сказать, мелодия была довольно любопытной. Вы можете сами убедиться в этом. Вот ее ноты.

sylvie_furniss_28b


Встань, проснись! Огни зажглись:
Совы кружат, тинь-тинь-тинь!
Брось покой! Перед водой
Эльфы служат, тинь-тинь-тинь!
Мы во славу Короля
Пропоем: ля-ля-ля-ля!

Первые четыре строки он пропел очень живо и весело, перебирая колокольчики в лад мелодии, а последние две — медленно и протяжно, покачивая цветками. Затем он принялся мне все объяснять:

— Король Фей — это Оберон; он живет там, за озером, и иногда приплывает на маленькой лодочке, и мы выходим встречать его и поем эту песенку.

— И вы приглашаете его за стол? — невольно спросил я.

— Никаких разговоров, — сердито воскликнул Бруно. — Они только портят песенку.

Я пообещал впредь не делать этого.

— Когда я пою, я никогда не разговариваю сам с собой, — важно заметил малыш. — Вот и ты не разговаривай. — С этими словами он опять настроил свои колокольчики и запел:

Слушай сам! И тут и там
Песня льется, тинь-тинь-тинь!
Сладкий звон со всех сторон
Раздается: тинь-тинь-тинь!
Мы восславим Короля,
Распевая тра-ля-ля!
Видишь — ах! — на всех ветвях
Лампы светят, тинь-тинь-тинь!
Это — ух! — глазищи мух:
Все заметят! Тинь-тинь-тинь!
Они славят Короля,
Крылышками шевеля.
Хватит петь! Глядите — снедь!
Мед и сахар! Тинь-тинь-тинь!
И нектар…

— Тсс, Бруно! — громким шепотом прервал я его. — Она идет!

Бруно тотчас умолк; она и в самом деле медленно шла сквозь густую траву. Увидев ее, малыш нагнул голову, как маленький бычок, и, бросившись на нее, закричал что есть мочи:

— Поищи другой дороги! Поищи другой дороги!

— Какой? — испуганным тоном спросила Сильвия, оглядываясь по сторонам и пытаясь понять, не угрожает ли ей какая-нибудь опасность.

— Вон той! — отвечал Бруно, мягко, но настойчиво поворачивая ее лицом к лесу. — Так, так, иди назад (только смотри осторожно!) и ничего не бойся. Гляди не споткнись!

Однако Сильвия то и дело спотыкалась: малыш бегом повел ее по камням и корягам, и было просто чудо, что бедная девочка еще держалась на ногах. Но Бруно был слишком взволнован и не задумывался, что же он делает.

Я молча указал Бруно местечко, где ей удобнее всего пройти, чтобы полюбоваться картиной преображенного сада. Это была небольшая кочка, величиной не больше картофелины. Когда дети взобрались на нее, я постарался спрятаться в тени, чтобы Сильвия меня не заметила.

Я услышал торжествующий возглас Бруно:

— Ну, теперь можешь смотреть! — Затем кто-то громко захлопал в ладоши; как оказалось, это был сам Бруно. Сильвия молчала: она стояла и смотрела, сжав ручки, так что я начал было опасаться, что ей это вовсе не понравилось.

Бруно тоже с нетерпением глядел на нее, и когда она, кое-как спрыгнув с «холма», принялась бегать взад-вперед по дорожкам, он осторожно последовал за ней, по-видимому, опасаясь, что ее мнение о новом облике сада будет сильно отличаться от его собственного. Но когда она наконец глубоко вздохнула и вынесла свой вердикт, то бишь приговор, произнеся его громким шепотом и не обращая ни малейшего внимания на грамматику: «Это… это самая прекрасная вещь на свете, которую мне доводилось видеть!» — на лице у малыша появилась довольная улыбка, как если бы все судьи и суды присяжных Англии вынесли приговор в его пользу.

— Неужели все это сделал ты, Бруно? — воскликнула пораженная девочка. — И все это — для меня?

— Мне немного помогли, — начал Бруно, как нельзя более довольный ее изумлением. — Мы провозились с этим весь вечер, и я подумал, что тебе понравится… — В этот момент губки у малыша начали подергиваться, и не прошло и минуты, как он расплакался и, бросившись к Сильвии, порывисто обнял ее за шею, уткнувшись лицом в ее плечико.

В голосе Сильвии тоже послышалась легкая дрожь; она прошептала:

— Ну что с тобой, мальчик мой? — И она, обняв малыша, нежно поцеловала его.

Но Бруно только прижался к ней и никак не мог успокоиться до тех пор, пока не признался:

— Я х-х-хоттел… повыдергать… все твои цветы… но я б-б-больше… никогда не б-б-б-буду…

Тут он опять расплакался, и конец фразы утонул в горьких всхлипываниях. Наконец малыш с трудом выговорил:

— Мне… ужасно… понравилось… сажать цветы для тебя, Сильвия; никогда еще я не чувствовал себя таким счастливым. — С этими словами он поднял свое розовое заплаканное личико, словно ожидая поцелуя.

Сильвия тоже не смогла сдержать слез и проговорила только: «Бруно, милый мой!» и «Я тоже никогда не чувствовала себя такой счастливой!» Но для меня так и осталось тайной, почему эти очаровательные дети, испытав такое блаженство, вдруг так горько расплакались…

Я тоже чувствовал себя счастливым, но, разумеется, и не думал плакать: знаете, мы, «двуногие громадины», всегда предоставляем это феям. Не успел я подумать, что, похоже, собирается дождь, как мне на щеку упало несколько капель.

Тем временем дети опять отправились в сад и принялись осматривать цветок за цветком, словно это была некая фраза, которую им надо было прочесть вдвоем. Правда, вместо запятых в ней раздавались поцелуи, а вместо точки в конце последовало долгое и крепкое-крепкое объятие.

— Кстати, ты догадалась, что это была моя месть, а? — начал было Бруно.

Сильвия весело рассмеялась.

— Что ты хочешь этим сказать? — отозвалась она. С этими словами она поправила свои темные волнистые кудри и взглянула на него светящимися глазами, в которых поблескивали невысохшие капельки слез.

Бруно набрал в грудь побольше воздуха для смелости.

— Я имею в виду отмщение, — проговорил он, — ну как ты не понимаешь! — И он поглядел на нее со счастливым и гордым видом, ужасно радуясь, что наконец-то последнее слово осталось за ним, так что я даже позавидовал ему. Я подумал было, что Сильвия и впрямь не поняла его, потому что она опять обняла его и расцеловала в обе щечки.

Так они и продолжали целоваться и миловаться посреди лютиков, крепко взявшись за руки и шепча на ухо друг другу всякие нежности, и никто из них даже не поглядел в мою сторону. И когда я уже совсем было потерял их из виду, Бруно, слегка повернув головку, небрежно и едва заметно кивнул мне через плечо. Такова была его благодарность за все мои старания! Последнее, что я видел, была Сильвия. Остановившись и продолжая обнимать Бруно, она прошептала ему на ухо:

— Представляешь, Бруно, я забыла это ужасное слово. Ну, то, которое ты упоминал. Напомни его мне, а? Ну последний разочек, мой хороший!

Но Бруно наотрез отказался вспоминать это слово.

.

____________________________________________________

Перевод Андрея Москотельникова (2009):

ГЛАВА XV
Месть Бруно

Несколько минут мы молчали, в течение этого времени я сортировал голыши и втихаря с интересом наблюдал, как Бруно занимается садоводством. И в самом деле, это был невиданный способ: он сначала размечал клумбы, и только затем вырывал сорняки, словно бы опасался, что от прополки клумба может съёжиться; один раз даже, когда клумба вышла длиннее, чем он хотел, он принялся дубасить маленькими кулачками свою дохлую мышь, приговаривая при этом:
— Вот тебе! Опять всё испортила! Почему ты не держишь хвост прямо, как тебе говорят?
Затем он с таинственным видом обратился ко мне:
— Слушай, что я придумал. Ты ведь любишь фей и эльфов?
— Конечно, — ответил я, — конечно, люблю, иначе меня бы здесь не было. Если бы я их терпеть не мог, то отправился бы в какое-нибудь другое место, где никаких фей и эльфов нет.
Бруно презрительно засмеялся.
— Ты ещё скажи, что отправишься в такое место, где нет никакого воздуха, потому что терпеть не можешь воздуха!
Я не совсем понял, что он хочет сказать. Поэтому я попытался сменить предмет.
— Вообще-то, ты первый эльф, которого я встречаю в жизни. А вот, скажем, ты — видел ли ты в своей жизни других людей, кроме меня?
— Ещё сколько! — отозвался Бруно. — Мы встречаем их, когда ходим по дороге.
— Но они не могут заметить вас. Как же получается, что они никогда на вас не наступают?
— Они и не могут на нас наступить, — ответил Бруно, очень удивившись моему невежеству. — Сам подумай: ты идёшь… вот здесь… — Он прочертил по земле небольшую линию. — А вот тут эльф — то есть я… он идёт здесь. Тогда получается, что ты ставишь одну свою ногу сюда, а другую ногу сюда. Поэтому ты никогда не наступишь на эльфа.
Объяснение вышло на славу, но меня оно не убедило.
— А почему я не поставлю ногу прямо на эльфа? — спросил я.
— Не знаю, почему, — задумчиво ответило маленькое существо. — Только знаю, что не поставишь. Ещё никто и никогда не наступал на эльфа или фею. Теперь я скажу тебе, что я придумал, раз ты так любишь фей. Я раздобуду для тебя приглашение на званый ужин к Сказочному Королю. Я знаком с одним из старших блюдоносов.
Тут мне снова не удалось сдержать смеха.
— Разве же блюдоносы приглашают гостей?
— Конечно, приглашают, но только не ужинать, а прислуживать! — как ни в чём не бывало разъяснил Бруно. — Неплохо, правда? Разносить блюда и наливать в бокалы вино.
— Неплохо, неплохо, но всё равно это не так здорово, как самому сидеть за столом, верно?
— Эх, — сказал Бруно таким тоном, словно ему стало жаль моего невежества. — Если ты даже не Лорд Чего-нибудь, то, сам понимаешь, нельзя ожидать, что тебя пригласят на королевский ужин сидеть за столом.
Мягко, как только смог, я заметил ему, что вовсе не ожидал, что меня пригласят сидеть за столом, просто это единственный способ присутствовать на званом ужине, который мне по-настоящему нравится. Тут Бруно вскинул голову и обиженно сказал, что если я не хочу, то и не надо — вокруг и так полным-полно таких, которые отдадут всё на свете, чтобы только попасть на ужин к Королю.
— Да сам-то ты, Бруно, бывал на ужине у Короля?
— Они пригласили меня один раз, на той неделе, — с изрядной долей гордости ответствовал Бруно. — Чтобы мыть подносы из-под супа… нет, тарелки из-под сыра, хотел я сказать. Это была большая честь. А потом я прислуживал за столом. И сделал всего одну ошибку.
— А какую? — спросил я. — Уж расскажи, будь любезен.
— Подал ножницы, когда кому-то потребовалось разрезать свой бифштекс, — беспечно ответил Бруно. — Но самое главное — я поднёс Королю стакан сидра.
— Да уж, это самое главное! — отозвался я, кусая себе губы, чтобы вновь не рассмеяться.
— Правда же? — самодовольно переспросил Бруно. — Не каждый может удостоиться такой чести.
Эти слова заставили меня задуматься обо всех тех подозрительных вещах, которые мы в нашем мире именуем «честью», но в которых, тем не менее, присутствует не больше чести, чем та, которую вообразил себе Бруно, поднося стакан сидра своему Королю.
Даже не знаю, как долго бы я грезил по этому поводу, если бы голос Бруно внезапно не вынудил меня вновь обратить внимание на его персону.
— Сюда, скорее! — возбуждённо закричал он. — Хватай её за второй рог, а то я больше не могу удержать!
Он отчаянно боролся с огромной Улиткой: ухватившись за один из её рогов, он немыслимо изогнулся спиной назад в потугах стащить её с травинки.
Я понял, что нам больше не придётся заниматься садиком, если позволить Бруно потратить силы на всяких улиток, поэтому я просто снял её с листа травы и переложил на кучу земли, где мальчик не мог её достать.
— Поохотимся за ней позднее, Бруно, — сказал я, — если ты и в самом деле хочешь взять её в плен. Только какая тебе от неё польза?
— А тебе какая бывает польза от лисиц? — спросил в ответ Бруно. — Я знаю, что вы, большие существа, тоже за ними охотитесь.
Я попробовал придумать причину, по которой нам, большим существам, нужно охотиться на лисиц, а ему не нужно охотиться на улиток, но так ничего и не придумал, поэтому в конце концов сказал:
— Ладно; думаю, одно другого стоит. Я как-нибудь и сам отправлюсь ловить улиток.
— Надеюсь, ты не будешь настолько глупым, — сказал Бруно, — чтобы отправиться на ловлю улиток в одиночку. Тебе её ни за что не удержать, если кто-нибудь не схватит её за другой рог!
— Ну конечно же, я отправлюсь не один, — вполне серьёзно сказал я. — Кстати, неужели лучшая охота — на улиток? А как насчёт кого-нибудь без ракушки на спине?
— Ну нет, мы никогда не ловим таких, что без ракушки, — сказал Бруно, слегка поёжившись. — Они всегда очень сердятся, и к тому же такие липкие, когда их хватаешь!
К этому времени мы почти покончили с нашей работой по обустройству садика. Я сорвал несколько фиалок, и Бруно уже помогал мне сделать из них букет, когда внезапно он опустил руки и произнёс:
— Я устал.
— Тогда отдохни, — ответил я. — Закончу без тебя.
Повторять было излишне — Бруно сразу же принялся раскладывать свою мышь на земле на манер дивана.
— Я спою небольшую песенку, — предложил он, перекатывая мышь с боку на бок.
— Спой, спой, — ответил я. — Песни я слушать люблю.
— А какие песни тебе больше нравятся? — спросил он и за хвост оттащил мышь на то место, откуда мог хорошо меня видеть. — Самая лучшая песня — это «Дин, дин, дин».
Против такого откровенного намёка возразить было нечего, но всё же я сделал вид, будто размышляю. Затем я сказал:
— Да, песню «Дин, дин, дин» я люблю больше всего.
— Это говорит о том, что ты знаешь толк в музыке, — с довольным видом ответил Бруно. — Сколько желаешь колокольчиков? — И он сунул палец в рот, чтобы помочь мне думать.
Так как поблизости росла всего одна веточка с колокольчиками, я напустил на себя важный вид и заявил, что на сей раз, по-моему, одной веточки будет достаточно; я даже сорвал её и подал ему. Бруно разок-другой пробежал по веточке ручонкой — ну точно музыкант, настраивающий свой инструмент, — и при этом произвёл самое что ни на есть нежное и мелодичное позвякивание. Я не слыхивал, как цветы издают музыку (и не думаю, чтобы слышал кто-нибудь другой, если только он не был во власти «наваждения»), и я совершенно не представляю, как мне описать вам её звучание; могу лишь сообщить, что оно похоже на колокольный перезвон с расстояния в тысячу миль. Когда Бруно совершенно удовлетворился настройкой своей цветочной веточки, он уселся на дохлую мышь (казалось, что только верхом на ней он чувствует себя вполне комфортно) и, взглянув на меня снизу вверх глазами, в которых плясали весёлые искорки, начал играть. Мелодия, кстати сказать, оказалась весьма чудной; вы и сами можете сыграть её — вот вам ноты: <…>

Меркнет свет! И сна уж нет —
Мы хороводим, дин, дин, дин!
Поскорей будите фей,
А эльфы здесь уж, как один!
И спешит к нам Оберон,
Дин-дон, дон, дон.

Первые четыре строки он пропел весело и живо, одновременно вызванивая мелодию колокольчиками, но две последние строки он спел медленно и плавно, просто покачивая при этом веточкой вперёд-назад. После этого он прервал пение и принялся объяснять:
— Оберон — это и есть Король эльфов, он живёт за озером и иногда приплывает в маленькой лодочке, а мы приходим и встречаем его, и тогда мы поём эту песенку, понятно?
— И вы вместе с ним ужинаете? — спросил я, подыгрывая ему.
— Не разговаривай, — запальчиво приказал Бруно. — А то мы и так прервали песенку.
Я пообещал, что больше не буду.
— Я никогда не разговариваю, когда пою, — строго продолжал Бруно. — И ты не должен. — Тут он опять настроил свой инструмент и запел:

Стрекоза во все глаза
Глядит, и мы глядим, дин, дин!
Как плывёт по глади вод
Всех фей и эльфов господин!
Королю приветный звон,
Дин-дон, дон, дон.

Светлячки! На все сучки
Мы вас посадим, дин, дин, дин!
До зари как фонари
Светите с елей и осин!
Королю с ветвей привет
И свет, свет, свет.

Ужин ждёт — нектар и мёд;
Мы на траве сидим, дин, дин!
Не спеши и от души…

— Тсс, Бруно! — предостерегающим шёпотом перебил я. — Она уже идёт!
Бруно замолк, и в то время, как Сильвия медленно пробиралась сквозь густую траву, он внезапно бросился к ней наклонив голову вперёд, словно маленький бычок.
— Смотри в другую сторону! Смотри в другую сторону!
— В какую сторону? — испуганно спросила Сильвия, озираясь по сторонам в поисках неизвестной опасности.
— В ту сторону! — сказал Бруно, торопливо повернув её за плечи, чтобы её взгляд оказался направлен в сторону леса. — Теперь иди спиной вперёд — ступай медленно, не бойся, не споткнёшься!
Всё же Сильвия то и дело спотыкалась, ведь, по правде говоря, Бруно и сам торопился, ведя её за руку по всем этим веточкам и камешкам; даже удивительно, как бедное дитя вообще смогло устоять на ногах. Но Бруно был слишком возбуждён, чтобы осторожничать.
Я молча указал Бруно пальцем на удобное место, откуда он мог бы показать Сильвии весь сад сразу — это было небольшое возвышение, почти на высоту картофельного кустика; и когда они взобрались на него, я отступил в тень, чтобы Сильвия меня не заметила. Тогда я услышал, как Бруно торжествующе воскликнул:
— Теперь можешь смотреть! — Затем послышались аплодисменты; их, правда, сам же Бруно и произвёл. Сильвия не издала ни звука — она лишь стояла и смотрела, сложив ручонки вместе; я уже забеспокоился, что ей наша работа отнюдь не нравится.
Бруно и сам с беспокойством взглянул на неё, и когда она спрыгнула с холмика и заметалась взад-вперёд по проложенным нами дорожкам, он предупредительно последовал за ней, опасаясь, что без подсказок с его стороны садик произведёт на Сильвию неправильное впечатление. А когда, наконец, она глубоко вздохнула и произнесла свой приговор (торопливым шёпотом и путаясь в грамматике): «Красивее этого как я ещё никогда в жизни не видела!» — малыш просиял, словно бы этот вердикт вынесли все судьи и присяжные Англии, собравшиеся вместе.
— И ты сделал всё это сам, Бруно? — промолвила Сильвия. — Для меня?
— Мне немножко помогли, — начал объяснять Бруно, с облегчением рассмеявшись при виде её удивления. — Мы работали весь день… Я думал, тебе понравится… — И тут губы бедного мальчика искривились, и он разрыдался. Бросившись к Сильвии, он страстно обхватил ручонками её шею и спрятал лицо у неё на плече.
Голос Сильвии тоже слегка дрожал, когда она прошептала: «Что такое, милый мой, в чём дело?» — и попыталась приподнять его голову, чтобы поцеловать.
Но Бруно словно прилип к ней; он шмыгал носом и успокоился лишь тогда, когда оказался в силах, наконец, признаться:
— Я хотел… испортить твой садик… сначала… но я никогда… никогда… — тут последовал новый взрыв рыданий, в котором утонуло окончание фразы. В конце концов он выдавил из себя: — Мне понравилось… собирать букет… для тебя, Сильвия… и я никогда ещё не был так счастлив. — И покрасневшее маленькое личико, наконец, поднялось навстречу поцелую, всё мокрое от слёз.
Сильвия тоже тихонько плакала; она ничего не говорила, кроме как: «Мой милый Бруно!» и «Я никогда ещё не была так счастлива», — хотя для меня лично оставалось загадкой, почему двое детишек, которые никогда ещё не были так счастливы, никак не могут наплакаться.
Я и сам почувствовал себя счастливым, только, разумеется, я не плакал: «большие существа», как ты понимаешь, не плачут — это мы оставляем для фей и эльфов. Я только подумал, что, наверно, начинается дождь, ибо у меня на щеках вдруг оказались две капли.
Затем они вновь обошли весь садик, цветок за цветком.
— Теперь знаешь, какое у меня место, Сильвия? — торжественно произнёс Бруно.
Сильвия весело рассмеялась.
— О чём ты говоришь, Бруно?
Обеими руками она отбросила назад свои густые каштановые волосы и взглянула на брата искрящимися глазами.
Бруно сделал глубокий вздох и с усилием продолжал:
— Я говорю… какая у меня… месть. Теперь ты понимаешь?
И он принял такой довольный и гордый вид, оттого что отважился наконец-то произнести это слово, что я ему даже позавидовал. Однако мне подумалось, что Сильвия всё же не «понимает», но она поцеловала его в обе щеки, так что беспокоиться было не о чем.
А потом они прохаживались среди лютиков, нежно обхватив друг друга одной рукой, разговаривая и смеясь на ходу, и хоть бы раз повернули голову, чтобы взглянуть на меня, бедолагу. Нет, всё-таки один раз, перед тем как окончательно пропасть из виду, Бруно обернулся и беззаботно кивнул мне через плечо. Вот и вся благодарность за мои труды. Последнее, что я увидел, глядя им вслед, — это как Сильвия остановилась, обняв брата за шею, и просительно прошептала ему на ухо:
— Знаешь, Бруно, я совсем забыла это странное слово. Скажи мне его ещё раз. Давай! Только разок, мой милый!
Но Бруно и пытаться не стал.

.

____________________________________________________

Пересказ Александра Флори (2001, 2011):


ГЛАВА 15. СЛАДКАЯ МЕСТЬ

Потом мы несколько минут молчали. Не отрываясь от архитектуры, то есть от сортировки камешков, я с интересом наблюдал, как Бруно занимается флористикой. Надо признать: его действия не лишены были оригинальности. Он измерял каждую клумбу, словно опасаясь, что от прополки она сожмется.
– Скажите, – вдруг спросил он полушепотом, – вам нравятся феи?
– Конечно, – ответил я. – Иначе я бы сюда не попал. Я бы поехал туда, где никакие феи не водятся.
Бруно снисходительно рассмеялся:
– С тем же успехом вы могли бы уехать туда, где нет никакой атомосферы, которая есть везде. (Затрудняюсь сказать, что он имел в виду: воздух или атомы.)
Я попробовал перевести разговор в иное русло:
– Между прочим, я видел фей, кроме вас, хотя и не так уж много. А вы видели других людей или только меня?
– Уйму людей! – ответил Бруно. – Их зовут «легионы». Мы видим их всю дорогу.
– Какую дорогу? – не понял я, представив себе марширующих по дороге римских легионеров.
– Никакую, – ответил Бруно. – Это мы так выражаемся.
– Но почему люди вас не видят? И не наступают на вас.
– Не наступают! – возмутился Бруно. – Еще чево! Смотрите, – он сделал на земле две отметки. – Допустим, вот здесь находитесь вы, а здесь – фея. Вы поднимаете ногу и ставите ее сюда, а другую – сюда. И как, скажите на милость, вы можете наступить на фею!
Возможно, я был очень глуп, однако не понял, почему я не могу поставить на фею какую-нибудь из своих ног. Я честно признался в этом.
– Ну, я не знаю, как вам еще объяснять, – сказал Бруно. – Только я уверен, что вы бы не наступили, потому что вы любите фей. Хотя никто еще не ходил у них по головам. А знаете, что я буду делать сегодня вечером? – вдруг спросил он безо всякого перехода. – Пойду на королевский бал. Хотите со мной? Я могу замолвить за вас слово метрдотелю.
Я засмеялся:
– А что, гостей приглашают официанты?
– Нет, – сказал юный фей. – Но метрдотель может поставить вас за столом. Вы не против?
Я был уязвлен до глубины души:
– Конечно, стоять за столом в высшей степени заманчиво. Но сидеть за столом как-то удобнее, вы не находите?
– Оно так, – согласился Бруно, явно сожалея, что я такой недогадливый. – Только, раз вы не Герцог, вам садиться за стол низзя.
Я ответил, как можно вежливее, что не ожидал такой чести, но если нет другого пути на бал, – а мне действительно хотелось туда попасть, – ничего не поделаешь… Бруно покачал головой и несколько обиженным тоном сказал:
– Делайте, чево хотите… Найдутся и другие охотники.
Меня осенило:
– А вы, Бруно, тоже?..
Он ответил серьезно:
– А чево особенного? Они пригласили меня один раз, на прошлой неделе. Им нужен был мальчик. Надо было вымыть глубокие тарелки – это вам не какие-нибудь подносы, хотя они тоже большие и тяжелые. Я прислуживал за столом. И чуть не сделал ошибку. Правда, всего одну, – с гордостью уточнил он.
– И какую же? – спросил я. – Ничего не скрывайте.
– Я пытался резать мясо ножницами, – ответил он. – Зато мне доверили подать Королю бокал сидра.
– О, это большое доверие, – сказал я, сдерживая улыбку.
– Еще какое! – подхватил он. – Не каждому выпадет такая честь.
Это навело меня на размышление о том, как много вещей в этом мире мы называем словом «честь», а между тем чести в них не больше, чем в бокале сидра, поднесенном Королю.
Не знаю, как далеко простерлись бы мои рассуждения, но Бруно оторвал меня от них:
– Идите сюда скорее! – крикнул он. – Хватайте ее за другой рог! Я не могу удержать ее больше минуты!
Бруно отчаянно боролся с огромной улиткой. Он ухватил ее за один из рожков, а она волочила его по траве с листьями, острыми, как кинжалы.
Понимая, что наше озеленение и так слишком затягивается, я убрал улитку от греха подальше.
– Охотиться будем потом, Бруно, – сказал я. – Вспомните: делу – время, потехе – час.
Но Бруно уже охладел к этому девизу.
– Подумаешь, потеха! – проворчал он. – Охота на улиток. Большие развлекаются охотой на лис, а маленьким – даже на улиток нельзя.
Я попытался понять, почему, в самом деле, «большие» занимаются охотой на лис, а маленькие не могут охотиться даже на улиток, – и не нашел убедительных объяснений. Впрочем, не имея особого желания охотиться и на лис, я попытался успокоить Бруно:
– Хорошо, на улиток мы пойдем охотиться с вами вместе. Когда-нибудь. Только сначала закончим работу.
– Это вы замечательно придумали! – воскликнул Бруно. – Конечно, вместе. Потому что в одиночку вы с улиткой не справитесь. Я вам помогу: подержу ее за рога.
– Нет, конечно, – один я не пойду, – заверил я его. – Кстати, вы каких улиток предпочитаете: с панцирями или без?
– Только не без! – Бруно передернулся от омерзения. – Они такие скользкие…
Так за разговором мы почти завершили работу. Я перенес фиалки, потом Бруно помогал мне пересадить их, как вдруг он остановился и заявил:
– Я устал.
– Отдыхайте, – согласился я. – Уже почти всё готово, я сам справлюсь.
Бруно не нуждался в приглашении. Он уселся на клумбу и сказал:
– Я спою песенку.
– Замечательно, – ответил я. – Пойте.
– А какую вы хотите? – спросил Бруно.
– Мне все равно, – признался я.
– Тогда, – заявил Бруно, – я спою вам песню про короля. Вот эту:

День истлел. Потемнел
Небосвод
Слышишь: он – Оберон –
К нам плывет?

Кычет сыч. Это клич
Царства тьмы.
Ну, уж нет! Туш в ответ
Грянем мы.

Он плывет. Радость бьет
Через край!
Светляки! Маяки –
Зажигай!

Дили-дон! Дивный тон –
Звон ночной!
Чуден наш ералаш
Под луной!

В завершенье ночной
Кутерьмы.
Рос медвяных настой
Выпьем мы.

Это как будто пел не он, а кто-то другой, и совсем не ребенок. Ему аккомпанировали незримые колокольчики. Закончив песню, Бруно стал объяснять:
– Оберон – это король нашего народца. Он живет в замке за озером. А когда приплывает к нам, мы его встречаем этой песенкой.
– И потом закатываете пир горой? – почему-то спросил я.
– А то! – воскликнул он. – Это обычно бывает…
– Тише, Бруно! – прервал я его. – Она приближается!
Бруно прислушался. Действительно, Сильви медленно приближалась, продираясь сквозь густую траву. Бруно побежал к ней навстречу, пригнув голову, как теленок.
– Смотри в сторону! Смотри в сторону! – кричал он.
– В какую? – Сильви ничего не поняла, но обеспокоенно огляделась в поисках неведомой опасности.
– В ту! – ответил Бруно и развернул ее лицом к лесу. – А сей-час тихо-тихо иди назад. И приготовься увидеть кое-что, иначе тебя это сразит наповал.
Сильви не успела ничего сообразить, как он потащил ее за ру-ку через кочки и камни. Поразительно, как бедным детям при этом удалось уберечь ноги. Но Бруно был слишком возбужден, чтобы замечать такие мелочи. Я потихоньку подсказал Бруно место, наи-более удобное с двух точек зрения: чтобы можно было, во-первых, разглядеть весь сад, во-вторых, не переломать ноги по пути. При этом я старался держаться так, чтобы Сильви не заметила меня.
Наконец, до моих ушей донесся торжествующий крик:
– Теперь можешь смотреть!
Затем послышалась овация. Но устроил ее один Бруно. Сильви только стояла, сложив руки, и молчала. Я даже подумал, что она в ужасе.
Бруно тоже наблюдал за ней с возрастающим беспокойством. Она спрыгнула с насыпи и стала блуждать вверх и вниз. Он боязливо следовал за ней. Она молчала… Наконец, Сильви вздохнула и произнесла приговор, правда, в не самой подобающей форме: шепотом и не совсем в ладах с грамматикой:
– Это самое наипрекраснейшее, что я видела в жизни!
Сильви сказала эту корявую фразу с таким торжеством, словно была наикрасноречивейшим из адвокатов Англии, а вот сию ми-нуту произнесла свою самую блестящую речь. В каком-то смысле так оно и было (за исключением Англии, остальное соответствовало истине).
– И ты, Бруно сделал это для меня? – спросила она. – В одиночку?
– Почти, – задорно ответил мой юный друг. – Мне помогли самую малость.
Он усмехнулся, затем губы его задрожали, он разрыдался, уткнувшись в плечо сестры. Она спросила с дрожью в голосе: «Кто тебя обидел, мой дорогой?» и попыталась поцеловать его. Но Бруно вцепился в нее и только всхлипывал. Наконец он признался:
– Я ведь хотел изничтожить твой сад! Но я никогда, никогда… – за этим последовало новое извержение слез, в котором утонул конец фразы.
Но вот мальчик успокоился и сказал:
– Я никогда не был таким счастливым, – и сестра его поцеловала.
Она сама заплакала от избытка чувств и сказала:
– Милый Бруно, я тоже никогда не была так счастлива.
Почему дети были счастливы как никогда, осталось для меня загадкой. Ну, допустим, Бруно ощутил сладость мщения, а Сильви? Впрочем, я тоже чувствовал себя довольно хорошо. Обычно люди в таком состоянии рыдают или не рыдают. Я, конечно, не рыдал: большим это вообще не положено. За это время, вероятно, прошел дождик. Я не заметил его, только ощутил легкую влажность у себя на щеке.
Потом дети обошли весь сад, от растения к растению, словно читали какой-то волшебный текст, написанный цветами.
– Знаешь, Сильви, – горделиво сообщил Бруно, – это называется «месть»!
Сильви рассмеялась:
– А что это значит?
Бруно охотно разъяснил:
– Это значит кому-то досадить.
– А, тогда понятно! – сказала Сильви. – Посадить в саду новые цветы. О милый Бруно, как это прекрасно – месть! Это самое замечательное, что есть на свете.
– Вот как! – воскликнул он простодушно. – А мне говорили наоборот.
Но не стал уточнять, кто ему это говорил. Только обернулся в мою сторону и нахально подмигнул на прощание. Другой благодарности я не удостоился. Они еще долго бродили рука в руке среди фиалок, разговаривали и смеялись.
– Послушай, Бруно, – был последнее, что я услышал. – Повтори, как это называется – ну, то что ты сделал сегодня…
Но Бруно уже забыл это слово.

____________________________________________________

Перевод Нины Демуровой
(Литературный иллюстрированный журнал для детей «Кукумбер», 2003/#7)
:

МЕСТЬ БРУНО

День был очень жаркий, до того жаркий, что и на прогулку не пойдешь, и делать ничего не хочется, – потому-то, я думаю, все и случилось.

Во-первых, почему это, позвольте вас спросить, феи всегда учат нас выполнять свой долг и бранят нас, чуть что не так, а мы их никогда не наставляем? Ведь не станете же вы утверждать, что феи никогда не жадничают, не думают только о себе, не сердятся, не жульничают, – ведь это было бы, знаете, бессмысленно. Значит, вы со мной согласитесь, что им же было бы лучше, если бы их время от времени немножко бранили и наказывали?

Право, я не понимаю, почему бы не попробовать, и я почти уверен (только, прошу вас, не говорите об этом громко в лесу), что если бы вам удалось поймать фею, поставить её в угол и подержать денёк-другой на хлебе и воде, она бы тотчас изменилась к лучшему, во всяком случае, дерзости бы в ней поубавилось.

Ну а во-вторых, возникает такой вопрос: когда можно лучше увидеть фей и прочий волшебный народец? Я, пожалуй, могу вам на него ответить.

Первое правило здесь такое: день должен быть очень жарким – об этом даже спорить не приходится; и вас должно слегка клонить ко сну – однако не слишком, так что глаза у вас, не забудьте, не должны закрываться. Ну и, конечно, настроены вы должны быть на «нездешний» лад, – шотландцы называют такой настрой «потусторонним» или «призрачным» – может, это и лучше звучит; ну а если вы не знаете, что это значит, вряд ли я смогу вам это объяснить, подождите, пока увидите фею, тогда и поймёте.

А последнее правило заключается в том, что сверчки не должны трещать. У меня нет сейчас времени для разъяснений – придётся вам пока принять его на веру.

Итак, если все эти условия будут выполнены, у вас появится неплохой шанс увидеть фею – или, по меньшей мере, так оно будет вероятнее.

Представитель этого волшебного народца, о котором я хочу вам рассказать, был страшным шалуном. Строго говоря, их было двое, один был шалунишка, а вторая была доброй девочкой; впрочем, вы это и сами поймёте.

Ну а теперь надо все-таки начать мой рассказ.

Случилось это во вторник днем, около половины четвёртого, – даты лучше всего называть точно, – направляясь к озеру, я углубился в лес, отчасти потому что делать мне было нечего, а заниматься ничегонеделанием лучше всего там, отчасти же потому что (как я уже сказал) жара стояла такая, что спастись можно было лишь в тени под деревьями.

Бредя по лесной полянке, я тотчас заметил большого жука, упавшего на спину и пытавшегося перевернуться, и опустился на колено, чтобы помочь бедняжке. В некоторых случаях бывает нелегко сказать, чего хочет насекомое; например, я никогда не знал, чего бы желал я сам, будь я мотыльком: чтобы меня отогнали от пламени свечи или разрешили бы полететь на него и погибнуть; или, скажем, будь я пауком, не уверен, понравилось бы мне, если б мою паутину разорвали, а муху выпустили; впрочем, я был совершенно уверен в том, что будь я жуком, я бы обрадовался, если б кто-то пришел мне на помощь.

Итак, как я уже говорил, я опустился на колено и как раз собирался перевернуть прутиком жука, как вдруг увидел нечто, заставившее меня отпрянуть и затаить дыхание, чтобы не вспугнуть крошку.

Не то чтобы она выглядела пугливой: она казалась такой доброй и милой, что ей, конечно, и в голову не приходило, будто кто-то хочет ей навредить. Росту в ней было всего несколько дюймов, платье – зелёное, так что её и не заметишь в высокой траве; а грацией и изяществом она так соответствовала своему окружению, словно выросла здесь, как цветок. К этому я могу прибавить, что крылышек у неё не было (не верю я в фей с крылышками), зато были длинные и густые каштановые кудри и серьезные карие глаза, – вот, пожалуй, и всё, что я могу вам сказать о её внешности.

Сильви (я узнал её имя позже) опустилась, как и я, на колено, чтобы оказать жуку помощь; только, чтобы его перевернуть, одного прутика ей было мало; она изо всех сил налегала обеими руками, стараясь перевернуть жука и все время с ним разговаривая, словно нянька с упавшим ребенком, то успокаивая, то журя его.

– Ну-ну, не надо так плакать; тебя же ещё не убило – а если б убило, ты бы, знаешь, не мог бы плакать, так что плакать, мой милый, никогда не надо! И как же тебя угораздило так упасть? Впрочем, я и сама знаю, можно и не спрашивать – небось, лез на кочку, задрав, как всегда, голову. Знаешь, если будешь лазать вот так по кочкам, будешь вечно падать – надо смотреть, куда лезешь.

Жук пробормотал что-то – «Да я смотрел», кажется, – но Сильви продолжала:
– Но я-то знаю, что не смотрел! Ты никогда не смотришь! И вечно идёшь с задранным носом – до того ты о себе высокого мнения. Ну-ка, посмотрим, сколько ножек ты на этот раз переломал. Как?! Ни одной?! Ну, знаешь, ты этого не заслужил! Что толку в шести ножках, мой милый, если ты только болтаешь ими в воздухе, когда падаешь на спину? Ножки существуют для ходьбы, разве не так? Ну-ну, не сердись, и не раскрывай крылья: я тебе ещё кое-что должна сказать. Пойди-ка к лягушке, что живёт за тем лютиком, – передай ей от меня поклон – «поклон от Сильви» – да ты сумеешь ли сказать?

Жук попробовал и, кажется, преуспел.

– Так, верно. И скажи ей, чтобы дала тебе немного бальзама, который я вчера ей оставила. Попроси её натереть тебя этим бальзамом; пальцы у неё холодные, но что поделаешь.

Жук, как мне показалось, содрогнулся при этих словах, но Сильви ещё строже сказала:
– Не притворяйся, что тебе это не нравится, можно подумать, ты такой важный, что уж не можешь разрешить ей тебя растереть! Ты должен её поблагодарить – вот что я тебе скажу! А если придется обратиться к жабе, тогда что?

Немного погодя, Сильви прибавила:
– Ну а теперь можешь идти. Будь же умницей и не задирай нос.

Послышалось жужжание, треск и тревожное биение крылышек, обычно предшествующее взлету жука, когда взлететь-то он решил, а куда направиться, ещё не знает. Наконец, неуклюже кружа в воздухе, он умудрился врезаться мне прямо в щёку, – когда же я опомнился от удивления, крошка-фея уже исчезла.

Я принялся её искать, но её и след простыл – а с ней вместе исчезло и моё «призрачное» чувство, да и сверчки застрекотали вовсю – так что я понял, что её, и правда, нет.

А теперь я могу поведать тебе правило касательно сверчков. Они всегда смолкают, если рядом появляется фея, потому что фея у них, по-моему, королева – во всяком случае, она намного выше сверчка – так что когда вы гуляете, а сверчки вдруг перестают трещать, можете быть уверены, что либо они увидели фею, либо испугались вашего приближения.

Можете быть уверены, что я весьма огорчился. Впрочем, я утешал себя такими мыслями: «День пока что выдался чудесный – пройдусь тихонько и посмотрю кругом – может, увижу где-то ещё фею».

Поглядывая таким образом по сторонам, я заметил растение с закругленными листьями и со странными дырочками в серединке некоторых из них.

– А-а! Пчёлка-листоед, – заметил я небрежно (ты же знаешь, я хорошо разбираюсь в естественных науках и всегда, скажем, с легкостью отличу котёнка от орлёнка) и пошёл было мимо, как вдруг меня осенило. Я остановился и внимательно посмотрел на листья.

Поняв, что дырочки складываются в буквы, я вздрогнул от радости; на трех соседних листах стояли буквы Б, Р и У, а поискав, я нашел ещё два листа, на которых стояло Н и О.

Тут меня снова охватило «нездешнее» чувство; заметив, что все сверчки смолкли, я подумал: Бруно, несомненно, тоже принадлежит к волшебному народцу и находится где-то поблизости.

Так оно и оказалось – хотя я его не увидел и чуть на него не наступил; это было бы ужасно (конечно, если предположить, что на представителей этого племени можно вообще наступить. Я-то думаю, что по своей природе они сродни блуждающим огонькам, на которых наступить невозможно).

Представьте себе любого знакомого вам маленького мальчика, пухленького, с румяными щёчками, большими тёмными глазами и растрёпанными каштановыми волосами, а потом уменьшите его в воображении до такого размера, чтобы он без труда поместился в кофейную чашку, – и вы получите весьма точное представление об этом малыше.

– Как тебя зовут, малыш? – спросил я, понизив голос.

Кстати, вот ещё любопытная вещь, которую я никогда не мог до конца понять: почему мы всегда спрашиваем у малышей, как их зовут? Не потому ли, что они такие крошечные и имя, кажется, их слегка увеличит? Ведь вы никогда не спрашиваете взрослого, большого человека, как его зовут, не правда ли?

– Как тебя зовут, малыш?

– А тебя как? – ответил он, не поднимая глаз.

– Меня? Льюис Кэрролл, – мягко произнес я, ибо он был так мал, что на него нельзя было сердиться за столь неучтивый ответ.

– Какой-нибудь гег’цог? – спросил он (он слегка картавил), быстро глянув на меня и возвращаясь к своему занятию.

– Совсем не герцог, – смущенно признался я.

– Из тебя вышло бы целых два, – заметил малыш. – Ты, верно, сэр?

– Нет, – сказал я, совсем застыдясь. – У меня нет никакого титула.

Малыш, верно, решил, что в таком случае со мной беседовать вовсе не стоит: он продолжал спокойно копать и, вытаскивая цветы из земли, рвать их на части.

Переждав несколько минут, я снова попытался вызвать его на разговор.

– Пожалуйста, скажи мне, как тебя зовут.

– Бруно, – охотно сообщил малыш. – А почему ты раньше не сказал «пожалуйста»?

Чему-то такому, помнится, в детстве учили и нас, подумал я, оглядываясь на долгую череду прожитых лет (со времени моего детства прошло лет сто пятьдесят, не меньше).

– А ты из того волшебного народца, что учит порой детей благонравию?

– Приходится иногда этим заниматься, – сказал Бруно. – Вот скука-то!

И с этими словами он в сердцах разорвал трехцветную фиалку и растоптал её.

– Что это ты делаешь, Бруно? – удивился я.

– Разоряю Сильвин цветник, – ответил он.

И продолжал рвать цветы, бормоча:
– Вот противная – не пускала утром меня играть, а мне так хотелось!– говорила: «Сначала кончи уроки» – уроки, ещё чего! – вот я ей покажу, увидит!

– Ах, Бруно, не надо! – вскричал я. – Ты разве не знаешь, что это называется «месть»? А месть – это нехорошо, жестоко и к тому же опасно!

– Лесть? – повторил Бруно. – Смешное словечко! Наверно, это так же опасно, как заходить, например, слишком далеко в воду? Ведь можно и утонуть.

– Нет, я не о том, я говорю не о лести, а о мести. МЕСТЬ, – повторил я медленно и четко.

Впрочем, про себя я подумал, что его объяснение хорошо подходит к обоим словам.

– А-а! – протянул Бруно, ещё шире раскрывая глаза, но не пытаясь повторить это слово.

– Ну же! Постарайся повторить это слово, Бруно! – сказал я весело. – Ме-сть!

Но Бруно только тряхнул головой и сказал, что повторить не может; что губы у него для таких слов не подходят. Чем больше я смеялся, тем угрюмее он смотрел.

– Не огорчайся, малыш! – сказал я. – Хочешь, я тебе помогу?

– Да, пожалуйста, – ответил Бруно, просветлев. – Только хорошо бы придумать, как её посильнее разозлить. Ты не знаешь, до чего трудно её рассердить!

– Послушай меня, Бруно, и я научу тебя, как ей великолепно отомстить!

– Это её как следует огорчит? –спросил Бруно с сияющими глазами.

– Да, как следует. Для начала мы вырвем все сорняки из её цветника. Гляди, с этой стороны их довольно много – из-за них и цветов не видно.

– Но так её не огорчить, – протянул Бруно растерянно.

– А потом, – продолжал я, не обращая внимания на его слова, – мы польем вот эту грядку, самую высокую… вот здесь. Видишь, она совсем сухая.

Бруно вопросительно глянул на меня, но на этот раз промолчал.

– А потом надо подмести дорожки, – продолжал я, – и ты, пожалуй, мог бы срезать вот ту крапиву – ишь, как она вымахала! Так близко к цветнику, что к нему и не подойти!

– О чем ты говоришь? – нетерпеливо прервал меня Бруно. – Всё это не капельки её не огорчит!

– Не огорчит? – переспросил я простодушно. – А потом, знаешь, мы можем насыпать вот здесь разноцветные камешки – просто чтобы отделить одни цветы от других. Это будет очень красиво!

Бруно повернулся и посмотрел на меня во все глаза. Наконец в его взгляде что-то мелькнуло, и он уже совсем с иным выражением в голосе сказал:
– Хорошо, только давай положим их рядами – тут красные, а там голубые.

– Превосходно, – согласился я. – Послушай, а какие цветы в этом садике Сильви любит больше всего?

Бруно сунул большой палец в рот и задумался.

– Фиалки, – ответил он наконец.

– Там внизу возле озера весь берег усыпан фиалками.

– Давай принесем их! – воскликнул, подпрыгнув, Бруно.

Я невольно рассмеялся: он явно позабыл о том, что я взрослый.

– Подожди немного, Бруно, – сказал я, – нам надо подумать, с чего лучше начать. Понимаешь, работы там много.

– Да, давай подумаем, – согласился Бруно и снова сунул большой палец в рот, усаживаясь на лежавшую поблизости мёртвую мышь.

– Зачем у тебя эта мышь? – спросил я. – Её надо закопать или бросить в озеро.

– Она у меня, чтобы мерить! – воскликнул Бруно. – В цветнике без нее не обойтись. Клумбы мы делаем длиной в три с половиной мыши, а шириной – в две.

И он подтащил мышь за хвост, чтобы показать её в деле; но я его остановил: я боялся, как бы мое «нездешнее» чувство не испарилось до того, как мы не покончим с цветником – тогда я не увижу ни его, ни Сильви.

– Давай сделаем так: ты прополи клумбу, а я рассортирую камешки, чтобы разметить дорожки.

– Идет! – воскликнул Бруно. – И за работой я тебе расскажу про гусениц.

– А-а, послушаем про гусениц, – согласился я, придвигая к себе кучку камешков и начиная сортировать их по цвету.

И Бруно заговорил, но тихо и быстро, словно про себя.

– Сижу я вчера на опушке у ручья и вижу двух маленьких гусениц. Зеленых-презеленых, с желтыми глазами, а они меня не замечают. Одна несет крылышко мотылька – большое крылышко, сухое и всё в перьях. Она ведь не сумеет его съесть, правда? Может, она хотела сделать из него себе накидку на зиму?

– Может быть, – согласился я, потому что Бруно посмотрел на меня в ожидании ответа.

Малыш довольно вздохнул и весело продолжал:
– Понимаешь, она не хотела, чтобы другая гусеница заметила это крылышко, и знаешь, что она придумала? Тащила его левыми ножками, а идти старалась правыми! Ну и конечно, перевернулась в результате.

– В результате чего? – подхватил я последнее слово.

По правде сказать, я не очень-то его слушал.

– Перевернулась, – совершенно серьезно повторил Бруно, – и если б ты когда-нибудь видел, как гусеницы переворачиваются, ты бы понял, что это серьезно, и не сидел бы и не смеялся. Не буду тебе больше рассказывать!

– Честное слово, Бруно, я не хотел смеяться! Честное слово! Посмотри, я опять серьезен.

Но Бруно лишь сложил руки и сказал:
– Можешь не говорить. У тебя в глазу смешинка – он совсем как луна.

– Разве я похож на луну, Бруно? – спросил я.

– Лицо у тебя большое и круглое, как луна, – проговорил Бруно, задумчиво глядя на меня. – Конечно, оно не светится так ярко, и потом оно чище.

Я не смог сдержать улыбки.

– Знаешь, Бруно, я свое лицо мою. А луна этого никогда не делает.

– Правда?! – вскричал Бруно, подаваясь всем телом вперед, и убежденно зашептал:
– Лицо у луны с каждой ночью становится все грязней и грязней, пока совсем не почернеет. А когда оно всё вот так… – и он провел рукой по своим розовым щечкам, – тогда она его моет.

– И тогда оно снова становится чистым, да?

– Но не сразу, – ответил Бруно. – Сколько тебе всего надо объяснять! Она его отмывает понемножку, только начинает с другого края.

Все это время он спокойно сидел, сложа руки, совершенно забыв о прополке. Пришлось мне сказать:
– Сначала дело, а потом развлечение! Пока не покончим с этой клумбой, разговаривать не будем.

На несколько минут воцарилась тишина: я сортировал камешки и c улыбкой наблюдал, как работает Бруно. Он все делал по-своему: прежде чем полоть, он измерял клумбу мышью, словно боясь, как бы клумбы не уменьшилась после прополки; а один раз, когда клумба оказалась длиннее, чем ему хотелось, он забил по мыши кулачками и закричал:
– Ну вот! Опять не так! Почему ты не держишь хвост прямо, когда я тебе говорю?

Мы продолжали работать, как вдруг Бруно зашептал:
– Знаешь, что я сделаю? Я достану тебе приглашение на ког’олевский обед. Я одного главного официанта знаю.

Я рассмеялся.

– Разве гостей приглашают официанты?

– Не к столу! – заторопился Бруно. – А помогать, понимаешь? Ты бы хотел, правда? Подавать тарелки и всё такое.

– Но это не так приятно, как сидеть за столом, а?

– Конечно, – согласился Бруно, словно сожалея о моем невежестве, – но, знаешь, ты ведь даже не сэр и не можешь на это рассчитывать.

Я кротко ответил, что это, конечно, так, только уж если я иду на обед, то всегда предпочитаю сидеть за столом. Бруно тряхнул головой и обиженно заметил, что я могу поступать, как хочу, но он-то знает многих, кто не пожалел бы собственных ушей, только бы попасть к королю на обед.

– А сам-то ты когда-нибудь был на обеде, Бруно?

– Меня один раз в прошлом году приглашали, – отвечал он серьезно. – Я мыл тарелки из-под супа… нет, из-под сыра… это было весьма возвышенно. И еще я принес Герцoгу Одуванчиков стакан сидра – это уж было просто великолепно!

– Да уж, правда! – согласился я, прикусив губу, чтобы не рассмеяться.

– Верно? – серьезно переспросил Бруно. – Такую честь, знаешь, доверят не всякому!

Его слова заставили меня задуматься о тех весьма странных вещах, которые в нашем мире зовутся «честью», – ведь чести в них ни каплей не больше, чем в том, что так порадовало бедного Бруно (надеюсь, он начинает вам немножко нравится, несмотря на свои шалости?), когда он отнес стакан сидра Герцогу Одуванчиков.

Не знаю, как долго я размышлял бы таким образом, если бы меня внезапно не позвал Бруно.

– Ой, иди поскорее сюда! – вскричал он в страшном волнении. – Хватай её за другой рог! Мне больше её не удержать!

Он отчаянно боролся с огромной улиткой, схватив её за один рог и чуть не сгибаясь пополам в стремлении перетащить её через травинку.

Я понял, что так мы с цветником никогда не покончим, и потому тихонько отобрал у него улитку и положил её на берег, где он не смог бы её достать.

– Мы ею займемся потом, Бруно, – сказал я, – если и впрямь захотим её поймать. Только зачем она нам?

– А зачем вам лиса, когда вы её ловите? – возразил Бруно. – Я знаю, вы, большие, охотитесь на лис.

Я постарался привести хоть одно серьезное объяснение для охоты на лис, которой занимаются «большие», и объяснить ему, почему он не должен охотиться на улитку, но ничего не мог придумать. В конце концов, я сказал:
– Пожалуй, лисы ничем не лучше улиток. Когда-нибудь я сам попробую поохотиться на улиток.

– Надеюсь, ты не пойдешь на них в одиночку? Это было бы глупо! Ведь ты ни за что её не дотащишь, если кто-нибудь не возьмет её за второй рог!

– Разумеется, один я не пойду, – ответил я серьезно. – Кстати, тебе больше всего нравятся улитки с раковинами или без?

– Ах, нет, на таких мы никогда не охотимся, – сказал, вздрогнув, Бруно. – Они всегда такие сердитые, и потом, если на них упасть, они такие липкие.

Мы уже почти покончили с цветником. Я принес фиалок, и Бруно помогал мне посадить последнюю из них, как вдруг он остановился и сказал:
– Я устал.

– Так отдохни, – посоветовал я. – Я могу всё сделать без тебя.

Бруно не стал ждать второго приглашения и тотчас принялся укладываться на свою мышь.

– Я спою тебе песенку, – сказал он, подтянув её поближе.

– Пожалуйста, – попросил я. – Мне будет очень приятно.

– А какую песенку тебе спеть? – спросил Бруно и перетащил мышь так, чтобы ему удобнее было на меня смотреть. – Самая веселая – «Звени, земля»!

Такой откровенный намек нельзя было пропустить мимо ушей; однако я на миг для виду задумался и наконец сказал:
– Пожалуй, «Звени, земля!» будет мне приятнее всех других.

– Видно, ты хорошо разбираешься в музыке, – заметил Бруно радостно. – А сколько колокольчиков?

И он сунул большой палец в рот, чтобы помочь мне сделать выбор.

Поблизости рос всего один колокольчик, и потому я серьезно ответил, что на этот раз хватит одного; сорвав колокольчик, я подал его Бруно. Тот разок-другой провел рукой по цветкам, словно музыкант, пробующий инструмент, – послышался прелестный звон. Никогда прежде я не слышал цветочной музыки – ведь её можно услышать только в «нездешнем» состоянии. Не знаю, как дать вам о ней представление, скажу лишь, что она звучала, словно перезвон колоколов за тысячу миль от меня. Убедившись, что цветки настроены в тон, Бруно уселся на свою мышь (он, казалось, нигде больше не чувствовал себя так удобно) и, глядя на меня с веселой усмешкой в глазах, запел.

Проснулся филин, и долины
Потемнели.
Играют эльфы на малиновой
Свирели.
Лесного славя короля,
Ты пой, земля!

Первые четыре строки он пропел бодро и весело, позвякивая в такт колокольчиками; а последние две – медленно и нежно, и только помахивал колокольчиками над головой. Закончив первую строфу, он остановился для объяснений.

– Нашего короля зовут Обервон, – сказал он, (видно, он имел в виду Оберона), – а живет он за озером – вон там! – и иногда приплывает сюда в лодке – тогда мы идем его встречать – и поем эту песню, понимаешь?

– А потом идете к нему обедать? – не удержался я.

– Не разговаривай, – остановил меня Бруно, – а то песня прерывается.

Я пообещал больше не разговаривать.

– Сам я никогда не разговариваю, когда пою, – заявил Бруно серьезно, – и ты тоже не должен.

Затем он снова тронул колокольчики и запел:

Струятся звуки тут и там
Луна смеется.
И звон волшебный по холмам
Летит и льется.
Лесного славя короля,
Звени, земля!
Вон там, на ветке – огонек.
Смотри: мерцает!
Стащила фея уголек
И с ним играет.
Лесного славя короля,
Не спи, земля!

Поторопись! Нас песня ждет
И славный ужин.
Роса, сладчайшая, как мед –
И мед не нужен.
Лесного славя короля,
Пируй, земля!

– Тише, Бруно, – прошептал я предостерегающе. – Она идет!

Бруно смолк как раз вовремя, так что Сильви его не услышала; увидев, как она осторожно пробирается меж высокой травы, он нагнул, словно маленький бычок, голову и бросился к ней с криком:
– Смотри в другую сторону! Смотри в другую сторону!

– В какую? – спросила испуганно Сильви, оглядываясь по сторонам, чтобы понять, откуда может грозить опасность.

– Вот в эту! – произнес Бруно, осторожно поворачивая ее лицом к лесу. – Теперь попяться – осторожно – не бойся, ты не оступишься!

Но Сильви все же оступилась; сказать по правде, он в спешке повел её там, где было столько камешков и палочек, что непонятно, как она вообще устояла на ногах. Впрочем, он был слишком взволнован, чтобы думать о том, что делает.

Я молча указал Бруно, откуда лучше увидеть весь цветник; это была маленькая, не больше картофелины, кочка, и когда они поднялись на неё, я отступил в тень, чтобы Сильви меня не увидела.

Я слышал, как Бруно радостно закричал:
– А теперь смотри!

Я услышал громкое хлопанье в ладоши, но хлопал один лишь Бруно. Сильви молчала – она стояла и, крепко сжав руки, глядела на цветник, – я испугался, что он ей совсем не нравится.

Бруно тоже с волненьем следил за Сильви, и когда она спрыгнула с кочки и пошла между клумбами, он осторожно последовал за ней; ему, видно, хотелось, чтобы она высказала своё мнение без подсказок. Наконец, она глубоко вздохнула и торопливо произнесла, не заботясь о правильности фразы:
– Это самое прекрасное, что я никогда не видела в жизни!

Малыш так обрадовался, как если бы это решение вынесли все английские судьи и присяжные, взятые вмести.

– Неужели ты все сделал сам, Бруно? – воскликнула Сильви. – И все это для меня?

– Мне немножко помогли, – отвечал Бруно, радостно смеясь. – Мы целый день работали… я думал, тебе понравится…

Тут губы у бедного малыша задрожали, он расплакался и, подбежав к Сильви, крепко обнял её за шею, уткнувшись лицом ей в плечо.

Голос у Сильви дрогнул, и она прошептала:
– Да что ты? Что с тобой, милый?

Она попробовала приподнять его голову и поцеловала его.

Но Бруно все льнул, всхлипывая, к ней и ни за что не хотел успокаиваться, пока во всём ей не признался.

– Я хотел… испортить твой цветник… сначала… но я ни за что… ни за что…

И он снова зарыдал, заглушая конец фразы. Наконец, он с трудом произнёс:
– Мне было весело… сажать цветы… для тебя, Сильви… Мне никогда раньше не было так весело…

И он поднял голову, так что Сильви смогла, наконец, поцеловать его розовые щечки, мокрые от слез.

Теперь уж и Сильви расплакалась.

– Бруно, милый! – только и говорила она. – Я никогда не была так счастлива…

Но почему плакали эти дети, которые никогда прежде не были так счастливы, так и осталось для меня тайной.

Я тоже чувствовал себя счастливым, только я, конечно, не плакал: ведь «большие», знаете ли, никогда не плачут, – мы предоставляем это волшебному народцу. Правда, с неба в это время, верно, прыснул дождичек, потому что я обнаружил у себя на щеках несколько капель.

Потом они прошлись по всему садику, разглядывая каждый цветок; они шли медленно, словно выводили длинную фразу, где запятыми служили поцелуи, а точкой – крепкое объятие, когда, наконец, они добрались до конца.

– А знаешь, Сильви, это была моя лесть, – сказал Бруно, важно глянув на неё.

Сильви весело рассмеялась.

– Как это? – удивилась она и обеими руками откинула назад свои густые каштановые кудри, взглянув на Бруно с улыбкой, хотя в глазах у неё всё ещё стояли слезы.

Бруно глубоко вздохнул и с напряжением произнес:
– Нет, я хотел сказать «месть» – теперь понимаешь?

И он с такой радостью и гордостью взглянул на нее, оттого что наконец-то произнес это слово правильно, что я прямо-таки позавидовал ему.

Сильви, пожалуй, не очень-то его поняла, но чмокнула в обе щечки, что тоже было неплохо.

И, нежно обнявшись, они пошли между лютиков дальше, со смехом переговариваясь на ходу и ни разу даже не обернувшись на меня, бедного. Впрочем, нет, прежде чем скрыться из виду, Бруно разок повернул слегка голову и на прощанье кивнул мне проказливо через плечо. Вот и вся благодарность за мои труды.

Вы, я знаю, сожалеете, что моя история на этом кончается, – не правда ли? – и потому я скажу вам ещё одну вещь. Под самый конец я увидел, как Сильви наклонилась, положила руки Бруно на плечи и ласково сказала:
– Знаешь, Бруно, я забыла это трудное слово, пожалуйста, скажи мне его снова. Ну же! Один разок, милый!

Но Бруно не стал его повторять.

____________________________________________________

 

***

<<< пред. | СОДЕРЖАНИЕ | след. >>>