Сергей Курий — «Оседлать Пегаса» — глава 7. О других формах и жанрах

Эпос, лирика и драма. — Такая разная баллада. — Раздумья и грусть (стансы и элегия). — Хвалебные жанры (ода и мадригал). — «Мораль сей басни такова…» — «Огонь нежданных эпиграмм…» — «Три гирлицы под виндом…» (макароническая поэзия). — Подражание подражанию рознь. — Стилизация и реминисценция. — Центон — модель для сборки. — Зачем посвящают стихи?

kak_pisat_stihi_12

Автор статьи: Сергей Курий

***
Самыми крупными жанрами, на которые принято делить поэзию, являются эпос, драма и лирика.

Что такое ДРАМА, думаю, большинство из вас представляет достаточно ясно. Это род литературы, рассчитанный на театрализованную постановку. Отсюда практически полное отсутствие повествовательного начала, весь текст построен исключительно на монологах и диалогах персонажей. Для драмы характерен четкий сюжет, построенный на каком-либо конфликте.
Хотя сегодня поэтическая драма сильно уступает прозаической, в старину она чаще писалась стихами, обычно нерифмованными. Достаточно вспомнить пьесы таких великих поэтов, как Эсхил, Софокл, Еврипид, Шекспир…

В. Шекспир:

«…Р о м е о
Мой друг, клянусь сияющей луной,
Посеребрившей кончики деревьев…

Д ж у л ь е т т а
О, не клянись луною, в месяц раз
Меняющейся, – это путь к изменам.

Р о м е о
Так чем мне клясться?

Д ж у л ь е т т а
Не клянись ничем
Или клянись собой, как высшим благом,
Которого достаточно для клятв…»
                                   (пер. Б. Пастернака)

Отзвуки драмы слышны и в стихотворениях, построенных на диалоге. Как в стихотворении М. Цветаевой о «загробной встрече» двух поэтов Сергея Есенина и Владимира Маяковского:

«Советским вельможей,
При полном Синоде…
— Здорово, Сережа!
— Здорово, Володя!

Умаялся? — Малость.
— По общим? — По личным.
— Стрелялось? — Привычно.
— Горелось? — Отлично.

— Так стало быть пожил?
— Пасс в некотором роде.
…Негоже, Сережа!
…Негоже, Володя!

А помнишь, как матом
Во весь свой эстрадный
Басище — меня-то
Обкладывал? — Ладно

Уж… — Вот-те и шлюпка
Любовная лодка!
Ужель из-за юбки?
— Хужей из-за водки.

Опухшая рожа.
С тех пор и на взводе?
Негоже, Сережа.
— Негоже, Володя…»

Остальные два жанра — эпос и лирику — принято противопоставлять друг другу и связано это, в первую очередь, с ролью автора в этих жанрах. В ЭПИЧЕСКОМ произведении автор занимает роль постороннего наблюдателя-рассказчика и сам не участвует в изображаемых событиях. Свою личную оценку событий он не дает, хотя она и может быть видна из самого текста (так автор эпоса «Песнь о Роланде» явно сочувствует франкам).

Долгое время эпическая поэзия служила своеобразной хроникой, как исторических, так и мифических событий (в те времена миф был очень сильно смешан с реальной историей). Поэтому для эпосов характерны сюжетность, пристальное внимание к мелким деталям, именам и названиям. Недаром Мандельштам писал:

«Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся…»

Для современного читателя, избалованного справочниками и энциклопедиями, перечисление Гомером кораблей, или поименное упоминание участников турнира в эпосе «Песнь о Нибелунгах», покажется утомительным и излишним.

«Песнь о Нибелунгах»:

«Примчался в Тульн с дружиной из семисот бойцов
Валашский герцого Рамунг, храбрец из храбрецов.
С ним вместе прибыл Гибих, король большой страны.
Несли людей их быстрые, как птицы, скакуны.
Датчанин Хаварт, Ирнфрид, тюрингский удалец,
И прямодушный Иринг, прославленный храбрец…» и т.д.
                                            (пер. Ю. Корнеева)

Но в те времена это была, чуть ли, не единственная возможность оставить память о себе в истории, а также придать рассказам убедительность и привкус реальности.
Почти все знаменитые поэтические эпосы были созданы в древности — «Одиссея» и «Илиада» Гомера, «Энеида» Вергилия, скандинавская «Старшая Эдда», финская «Калевала», англосаксонский «Беовульф», старофранцузская «Песнь о Роланде», древнегерманская «Песнь о Нибелунгах», испанская «Песнь о господине моем Сиде»… Как жанр, эпос господствовал до XVIII века, но эпическое начало никуда не ушло, как из прозы («Война и Мир» Л. Толстого), так и из поэзии («Василий Теркин» А. Твардовского).

Если в эпосах автор находится либо в стороне, либо над произведением, то в ЛИРИКЕ он становится в его центр. Как писал Б. Пастернак: «Поэт не автор а предмет лирики». И действительно, именно субъективные переживания поэта, его отношение к себе и миру, являются главным двигателем лирического стихотворения.

Так как лирика крайне индивидуальна, то нередко она бывает трудна для понимания и косноязычна. Для такой лирики ввели даже особый термин СУГГЕСТИВНАЯ. Суггестивная лирика построена на свободных авторских ассоциациях, смутных намеках, полутонах. Это не какой-то особый «шифр». Поэт зачастую сам не в состоянии логически объяснить свои образы. Зато благодаря такой лирике можно передавать самые тонкие и неуловимые движения души. Подобное встречается и в прозе, но именно в поэзии обретает особую силу, благодаря богатой ритмической и фонетической инструментовке.

Б. Пастернак:

«Я клавишей стаю кормил с руки
Под хлопанье крыльев, плеск и клекот.
Я вытянул руки, я встал на носки,
Рукав завернулся, ночь терлась о локоть.

И было темно. И это был пруд
И волны.- И птиц из породы люблю вас,
Казалось, скорей умертвят, чем умрут
Крикливые, черные, крепкие клювы.

И это был пруд. И было темно.
Пылали кубышки с полуночным дегтем.
И было волною обглодано дно
У лодки. И грызлися птицы у локтя.

И ночь полоскалась в гортанях запруд,
Казалось, покамест птенец не накормлен,
И самки скорей умертвят, чем умрут
Рулады в крикливом, искривленном горле».

С. Аксёненко. ЗАРИСОВКА к «ГЕРНИКЕ»:

«То ли кошка на огне
То ли это снится
То ли ветер То ли снег
Сыплет под ресницы

То ли ласка То ли власть
Только ласточкой легла,
Только небо только конь
Только кошек под огонь»

***
На грани лирики, драмы и эпоса балансирует, хорошо всем известная, БАЛЛАДА. У этого жанра долгая история, он сильно видоизменялся и, несмотря на узнаваемость, плохо поддается четкому определению.

В. Маяковский:

«Немолод очень лад баллад,
но если слова болят
и слова говорят про то, что болят,
молодеет и лад баллад…»

Сначала баллада была хороводной песней с постоянным рефреном — в основном на любовную тему. Потом ее стали декламировать, а сюжет стал более разнообразным. Наиболее близок к изначальному лирическому направлению французский тип баллады. Он же и наиболее строг по форме. Обычно французская баллада имеет три строфы плюс заключительную посылку, однообразные рифмы, которые повторяются из строфы в строфу по схеме — ababbaba. Вот конец баллады Ф. Вийона «О женщинах былых времен»:

«…Где Бланка, лилии белей,
Чей всех пленял напев сиренный?
Алиса? Биче? Берта? — чей
Призыв был крепче клятвы ленной?
Где Жанна, что познала, пленной,
Костер и смерть за славный грех?
Где все, владычица вселенной?
Увы, где прошлогодний снег!

О, государь! С тоской смиренной
Недель и лет мы встретим бег;
Припев пребудет неизменный:
Увы, где прошлогодний снег!»
                            (пер. В. Брюсова)

Такое представление о балладе сохранилось и в современной музыке, где балладой называют лирическое (обычно любовное) медленное произведение.

Однако русская поэзия полюбила совершенно другой тип баллады, распространившийся в Германии и Англии. Английская баллада не похожа на французскую. В ней очень сильно эпическое начало. Это сюжетное повествование, зачастую с мистическим и трагическим оттенком. Поэтому авторы нередко обращаются к древним сказаниям и легендам. Недаром баллады пережили свой расцвет в период романтизма.

И. В. Гете:

«Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой.
К отцу, весь издрогнув, малютка приник;
Обняв, его держит и греет старик.

«Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?» —
«Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:
Он в темной короне, с густой бородой». —
«О нет, то белеет туман над водой»…»
                          (пер. В. А. Жуковского)

Р. Л. Стивенсон:

«Из вереска напиток
Забыт давным-давно,
А был он слаще мёда,
Пьянее, чем вино.

В котлах его варили
И пили всей семьёй
Малютки-медовары
В пещерах под землёй.

Пришёл король шотландский
Безжалостный к врагам,
Погнал он бедных пиктов
К скалистым берегам.

На вересковом поле,
На поле боевом
Лежал живой на мёртвом
И мёртвый на живом…»
                     (пер. С. Маршака)

Формально английскую балладу легко узнать по стремительному чеканному ритму и лаконичному четкому языку.

Н. Тихонов:

«Спокойно трубку докурил до конца
Спокойно улыбку стер с лица.

«Команда, во фронт! Офицеры, вперед!».
Сухими шагами командир идет.

И слова равняются в полный рост:
«С якоря в восемь. Курс — ост.

У кого жены, дети, брат, —
Пишите, мы не придем назад.

Знаю, будет знатный кегельбан».
И старший в ответ: «Есть, капитан».

А самый дерзкий и молодой
Смотрел на солнце над водой:

«Не все ли равно, — сказал он, — где?
Еще спокойней лежать в воде».

Адмиральским ушам простукал рассвет:
«Приказ исполнен. Спасенных нет».

Гвозди б делать из этих людей.
Крепче б не было в мире гвоздей».

Б. Пастернак:

«…Сомкнутые веки.
Выси. Облака.
Воды. Броды. Реки.
Годы и века.

Конный в шлеме сбитом,
Сшибленный в бою.
Верный конь, копытом
Топчущий змею.

Конь и труп дракона
Рядом на песке.
В обмороке конный,
Дева в столбняке.

…Но сердца их бьются.
То она, то он
Силятся очнуться
И впадают в сон».

Также для английской баллады характерна неравностопность.

Английская народная баллада:

«Королева Британии тяжко больна,
Дни и ночи ее сочтены.
И позвать исповедников просит она
Из родной, из французской страны…»
                 (пер. С. Маршака)

Р. Бернс:

«Трёх королей разгневал он
И было решено,
Что навсегда погибнет Джон
Ячменное Зерно.

Велели выкопать сохой
Могилу короли,
Чтоб славный Джон, боец лихой,
Не вышел из земли…»
               (пер. С. Маршака)

Такие английские поэты, как Р. Бернс и Р. Киплинг написали в жанре баллады большую часть своих произведений. Русская поэзия тоже привечала этот жанр. Например, балладами являются такие известные стихотворения, как «Песнь о вещем Олеге» А. Пушкина, или «Бородино» М. Лермонтова.

***
Нередко в классической поэзии встречается и такой жанр, как СТАНСЫ. Слово происходит от итальянского stanza, что значит «остановка». И недаром — каждый станс представляет собой композиционно законченную обособленную строфу, где высказана какая-то завершенная мысль. Темп стансов неторопливый, обычно это раздумья на ту или иную тему. Объединяет же их между собой общий смысл или настроение.

А. Пушкин:

«Брожу ли я вдоль улиц шумных,
Вхожу ль во многолюдный храм,
Сижу ль меж юношей безумных,
Я предаюсь моим мечтам.

Я говорю: промчатся годы,
И сколько здесь ни видно нас,
Мы все сойдем под вечны своды —
И чей-нибудь уж близок час.

Гляжу ль на дуб уединенный,
Я мыслю: патриарх лесов
Переживет мой век забвенный,
Как пережил он век отцов.

Младенца ль милого ласкаю,
Уже я думаю; прости!
Тебе я место уступаю:
Мне время тлеть, тебе цвести…»

Н. Гумилев:

«Над этим островом какие выси,
Какой туман!
И Апокалипсис был здесь написан,
И умер Пан.

А есть другие — с пальмами, с дворцами,
Где весел жнец
И где позванивают бубенцами
Стада овец.

…Но лишь на миг к моей стране от вашей
Опущен мост.
Его сожгут мечи, кресты и чаши
Огромных звёзд».

К жанру лирических раздумий относится и ЭЛЕГИЯ. Обычно это интимное размышление поэта с оттенком легкой грусти. Изначально элегией назывались античные дистихи (если помните, это законченные двустишия), выражающие какие-либо чувства поэта. Новую жизнь этому жанру дал английский поэт Т. Грей, опубликовавший в 1750 году свою знаменитую и очень сентиментальную «Элегию, написанную на сельском кладбище». Ее блестяще перевел Жуковский, и элегия прочно вошла в арсенал русской поэзии:

«…Здесь пепел юноши безвременно сокрыли,
Что слава, счастие, не знал он в мире сем.
Но музы от него лица не отвратили,
И меланхолии печать была на нем.

Он кроток сердцем был, чувствителен душою —
Чувствительным творец награду положил.
Дарил несчастных он — чем только мог — слезою;
В награду от творца он друга получил.

Прохожий, помолись над этою могилой;
Он в ней нашел приют от всех земных тревог;
Здесь все оставил он, что в нем греховно было,
С надеждою, что жив его спаситель-бог».

***
Перейдем теперь к хвалебным жанрам, вершиной которых является ОДА.
Оду легко узнать по патетическому торжественному тону и возвышенному слогу, обращенному к какому-либо лицу или событию («Ода на день восшествия Елисаветы», «Ода на взятие Хотина»). В оде поэт вещает, как бы не от себя лично, а от всего общества или каких-то высших сил.
Изначально одическая строфа в русской поэзии была твердой формой и представляла собой 10 строк. Первые четыре строки рифмовались перекрестно, следующие две — смежно, а последние четыре — опоясно. В результате схема рифмовки выглядела так — ababccdeed. Хрестоматийным образцом этого жанра являются оды М. Ломоносова.

М. Ломоносов «Ода на день восшествия Елисаветы»:

«…Молчите, пламенные звуки,
И колебать престаньте свет;
Здесь в мире расширять науки
Изволила Елисавет.
Вы, наглы вихри, не дерзайте
Реветь, но кротко разглашайте
Прекрасны наши времена.
В безмолвии внимай, вселенна:
Се хощет лира восхищенна
Гласить велики имена.

…О вы, которых ожидает
Отечество от недр своих
И видеть таковых желает,
Каких зовет от стран чужих,
О, ваши дни благословенны!
Дерзайте ныне ободренны
Раченьем вашим показать,
Что может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать…»

Впоследствии тематика од расширилась. Вместо восхваления монархов они стали воспевать революционные идеи (см. оду «Вольность» А. Радищева, или «Оду революции» В. Маяковского). Впрочем, в современной поэзии жанр оды встречается крайне редко и обычно носит иронический оттенок.

Подобную эволюцию испытали и другие хвалебные жанры, как то — дифирамб, панегирик и мадригал. Впрочем, МАДРИГАЛ изначально был «легким» поверхностным жанром. Он представлял собой как бы маленькую шуточную оду, стихотворение-комплимент с откровенно льстивой интонацией.

М. Лермонтов:

«Душа телесна!» ты всех уверяешь смело;
Я соглашусь, любовию дыша:
Твоё прекраснейшее тело
Не что иное, как душа!

Посвящались мадригалы обычно женщинам, писались зачастую экспромтом или были весьма популярны в, так называемой, «альбомной поэзии». Раньше у дам, вращающихся в поэтических кругах, было принято заводить специальные альбомы, где каждый из стихотворцев мог оставить какое-нибудь хвалебное посвящение хозяйке. Вот оригинальное альбомное посвящение А. Пушкина его знакомой А. Смирновой, написанное как бы от её имени:

«В тревоге пёстрой и бесплодной
Большого света и двора
Я сохранила взгляд холодный,
Простое сердце, ум свободный
И правды пламень благородный
И как дитя была добра…»

В связи с «альбомной поэзией» мне постоянно вспоминается забавная сцена из книги воспоминаний И. Одоевцевой «На берегу Невы»:

«Роза была одной из привлекательных достопримечательностей «Всемирной Литературы». Она, с разрешения Горького и Тихонова, устроила в зале около лестницы, «направо от входа, насупротив кассы» подобие продовольственной лавочки и отпускала писателям за наличные, а чаще в кредит, сахар, масло, патоку, сало и прочие советские лакомства. Толстая, старая, похожая на усатую жабу, она безбожно обвешивала и обсчитывала, но зато никого не торопила с уплатой долга. Никого, кроме Мандельштама.
…Эта Роза была одарена не только коммерческими способностями, но и умна и дальновидна. Так она завела альбом в черном кожаном переплете, куда заставляла всех своих клиентов-писателей написать ей «какой-нибудь хорошенький стишок на память». И все со смехом соглашались и превозносили Розу в стихах и в прозе.

…На что нам былая свобода?
На что нам Берлин и Париж,
Когда ты направо от входа
Насупротив кассы сидишь?..

патетически спрашивал ее поэт Зоргенфрей.
Роза принимала восторги и мадригалы, как должное. Все же «стишок» Георгия Иванова тронул ее до слез:

Печален мир. Все суета и проза,
Лишь женщины нас тешут, да цветы,
Но двух чудес соединенье ты.
Ты — женщина. Ты — Роза.

Узнав, что Мандельштам, ее новый клиент, уже успевший набрать у нее в кредит и сахар, и варенье, — «поэт стоющий», она протянула и ему свой альбом. И, должно быть, чтобы возбудить в нем благодарность и вдохновение, напоминала ему кокетливо:
— Вы мне, господин Мандельштам, одиннадцать тысяч уже должны. Мне грустно, а я вас не тороплю. Напишите хорошенький стишок, пожалуйста.
Мандельштам, решительно обмакнув перо в чернильницу, не задумываясь написал:

Если грустишь, что тебе задолжал я одиннадцать тысяч,
Помни, что двадцать одну мог тебе задолжать я.

И подписался с несвойственным ему дерзко-улетающим росчерком.
Роза, надев очки, с улыбкой нагнулась над альбомом, разбирая «хорошенький стишок», но вдруг побагровела, и грудь ее стала биться как волны о берег, о прилавок, заставляя звенеть банки и подпрыгивать свертки. Она дрожащей рукой, вырвала «гнусную страницу» и, скомкав, бросила ее в лицо Мандельштама с криком:
— Отдайте мне мои деньги! Сейчас же, слышите, отдайте!»

***
Чтобы не менять настроение, перейду сразу к сатирическим жанрам, самым солидным из которых является БАСНЯ.
Она ведет свою родословную от произведений древнегреческого раба Эзопа и французского поэта XVII века Ж. Лафонтена. Жанр басни нравоучителен, она обязательно заканчивается моралью. В басне широко используются аллегории, когда под маской животных выводятся типажи людей и на языке отвлеченной притчи бичуются те или иные пороки.
Пишутся они обычно простым обыденным языком и в вольном размере.

И. Крылов:

        «По улицам Слона водили,
          Как видно напоказ —
Известно, что Слоны в диковинку у нас —
          Так за Слоном толпы зевак ходили.
Отколе ни возьмись, навстречу Моська им.
Увидевши Слона, ну на него метаться,
           И лаять, и визжать, и рваться,
           Ну, так и лезет в драку с ним.
           «Соседка, перестань срамиться,-
Ей шавка говорит,- тебе ль с Слоном возиться?
Смотри, уж ты хрипишь, а он себе идет
                                                      Вперед
И лаю твоего совсем не примечает».-
«Эх, эх! — ей Моська отвечает,-
Вот то-то мне и духу придает,
                    Что я, совсем без драки,
Могу попасть в большие забияки.
Пускай же говорят собаки:
           «Ай, Моська! знать она сильна,
                        Что лает на Слона!»

Крупнейшим русским представителем этого жанра, конечно же, является Иван Крылов. Строки его басен мгновенно разошлись на пословицы и поговорки: «А ларчик просто открывался», «Кукушка хвалит петуха…», «А вы как, братцы, не садитесь…», «А воз и ныне там». Басни Крылова оказались настолько совершенны, что после него в этом жанре так и не было создано чего-либо равнозначного.

Напротив, большинство современных поэтов считают, что морализация и аллегоричность опошляют искусство стихосложения. Уже в «Сочинениях Козьмы Пруткова» жанр басни откровенно высмеивался. Создатели образа поэта-графомана Пруткова — А. К. Толстой и братья Жемчужниковы — в своих пародиях издевались над псевдоглубокомысленностью басен, для чего брали самые нелепые и несовместимые образы — «Червяк и попадья», «Кондуктор и тарантул», «Незабудки и запятки», «Пастух, молоко и читатель»:

«Трясясь Пахомыч на запятках,
Пук незабудок вез с собой;
Мозоли натерев на пятках,
Лечил их дома камфарОй.

Читатель! в басне сей откинув незабудки,
          Здесь помещенные для шутки,
          Ты только это заключи:
          Коль будут у тебя мозоли,
          То, чтоб избавиться от боли,
Ты, как Пахомыч наш, их камфарой лечи».

«Однажды нес пастух куда-то молоко,
          Но так ужасно далеко,
          Что уж назад не возвращался.

Читатель! он тебе не попадался?»

Гораздо более успешную «карьеру» имел жанр ЭПИГРАММЫ — короткого (обычно в одну строфу) стихотворения, призванного высмеять ту или иную персону.

А. Пушкин:

«Нет ни в чем вам благодати;
С счастием у вас разлад:
И прекрасны вы некстати
И умны вы невпопад».

«Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец».

Д. Давыдов:

ГЕНЕРАЛАМ, ТАНЦУЮЩИМ НА БАЛЕ ПРИ ОТЪЕЗДЕ МОЕМ НА ВОЙНУ 1826 ГОДА

«Мы несем едино бремя;

Только жребий наш иной:
Вы оставлены на племя,
Я назначен на убой».

Р. Бернс:

О ПРОИСХОЖДЕНИИ ОДНОЙ ОСОБЫ

«В году семьсот сорок девятом

(Точнее я не помню даты)
Лепить свинью задумал черт.
Но вдруг в последнее мгновенье
Он изменил свое решенье,
И вас он вылепил, милорд!»

Р. Киплинг «Эпитафии»:

ЭСТЕТ:
«Я отошел помочиться не там, где вся солдатня.
И снайпер в ту же секунду меня на тот свет отправил.
Я думаю, вы не правы, высмеивая меня,
Умершего принципиально, не меняя своих правил».

В старые времена с помощью эпиграмм литераторы обменивались колкостями.

А. Пушкин:

«Мое собранье насекомых
Открыто для моих знакомых:
Ну, что за пестрая семья!
За ними где ни рылся я!
Зато какая сортировка!
Вот Глинка — божия коровка,
Вот Каченовский — злой паук,
Вот и Свиньин — российский жук,
Вот Олин — черная мурашка,
Вот Раич — мелкая букашка.
Куда их много набралось!
Опрятно за стеклом и в рамах
Они, пронзенные насквозь,
Рядком торчат на эпиграммах».

Н. Некрасов, «Автору „Анны Карениной“»:

«Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом,
Что женщине не следует «гулять»
Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом,
Когда она жена и мать».

Д. Минаев, «В кабинете цензора»:

«Здесь над статьями совершают
Вдвойне убийственный обряд:
Как православных — их крестят,
И как евреев — обрезают».

Еще одной возможностью стихотворно высмеять коллегу по перу были ПАРОДИИ. В них обыгрывался стиль поэта или содержание какого-либо стихотворения. Пародии могли быть, как язвительные, так и беззлобные. Понять пародию можно, только зная оригинал, поэтому обычно для этой цели либо брались известные стихотворения (как знаменитая шуточная «Энеида» И. Котляревского – пародия на Вергилия, «перелицованного на малорусскую мову»), либо оригинал приводился перед пародией. Так многие шуточные стихотворения из «Алисы в стране чудес» Л. Кэрролла со временем потеряли именно пародийную окраску, ибо большинство их «первоисточников» уже накрепко забыты и в самой Англии. Например, знаменитый «Папа Вильям»:

«– Папа Вильям, – сказал любопытный малыш, –
Голова твоя белого цвета.
Между тем ты всегда вверх ногами стоишь.
Как ты думаешь, правильно это?

– В ранней юности, – старец промолвил в ответ, –
Я боялся раскинуть мозгами,
Но, узнав, что мозгов в голове моей нет,
Я спокойно стою вверх ногами…»
                             (Пер. С. Маршака)

Пародировал, нравоучительное до оскомины, стихотворение Р. Саути «Радости Старика и Как Он Их Приобрел»:

– Папа Вильям, – сказал любознательный сын, –
Голова твоя вся поседела,
Но здоров ты и крепок, дожив до седин,
Как ты думаешь, в чем же тут дело?

– В ранней юности, – старец промолвил в ответ, –
Знал я: наша весна быстротечна.
И берег я здоровье с младенческих лет,
Не растрачивал силы беспечно…»
                           (Пер. Д. Орловской)

А вот смешная и немного циничная пародия на стихотворение Лермонтова «Выхожу один я на дорогу…», написанная рок-музыкантом Д. Яншиным:

«Выхожу один я на дорогу.
Ночь, листва тихонько шелестит.
И «макаров» нежно греет ногу,
И мозга с мозгою говорит.
То в извилин сонном лабиринте
Заблудилась сумрачная мысль:
«То ли я внутри мента на свет родился,
То ли мент внутри меня сидит».

Можно пародировать целые жанры и стили, как мы это видели на примере басен. «Сочинения Козьмы Пруткова» вообще кладезь остроумных пародий, многие из которых до сих пор способны довести читателя до слез. От смеха, естественно. Вот отрывок, где Прутков подражает, модному тогда, жанру испанского романсеро:

«Девять лет дон Педро Гомец,
По прозванью Лев Кастильи,
Осаждает замок Памбу,
Молоком одним питаясь.
И все войско дона Педра,
Девять тысяч кастильянцев,
Все, по данному обету,
Не касаются мясного,
Ниже хлеба не снедают;
Пьют одно лишь молоко.
Всякий день они слабеют,
Силы тратя по-пустому.
Всякий день дон Педро Гомец
О своем бессилье плачет,
Закрываясь епанчою…»

Кстати, забавную эволюцию испытали «Плоды раздумья» Пруткова. Некоторые из них — «Нельзя объять необъятного», «Зри в корень!» — ныне воспринимаются совсем серьезно, хотя изначально были довольно издевательской пародией на жанр афоризма.

***
Коль уж мы вспомнили «Энеиду» Котляревского, нельзя пройти мимо такого интересного жанра, как МАКАРОНИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ.
Сам термин, как видно из названия, родом из Италии, где в конце XV — начале XVI веков сначала поэт Тифи, а затем Теофило Фоленго написали комические поэмы под одним и тем же названием — «Maccheronea» (от ит. maccherone — паяц, балагур). Комизм заключался в том, что они были написаны на смеси литературного итальянского, «кухонной» латыни и латыни классической. В результате смешения высокого и низкого стилей и возникал юмористический эффект. Прямо, как в поэме Котляревского, где героический сюжет Вергилия пересказывается на простонародный украинский манер:

«Енеус ностер магнус панус
І славний троянорум князь,
Шмигляв по морю, як циганус,
Ад те, о рекс! прислав нунк нас.
Рогамус, доміне Латине,
Нехай наш капут не загине.
Пермітте жить в землі своєй,
Хоть за пекунії, хоть гратіс,
Ми дяковати будем сатіс
Бенефіценції твоєй».

В переводе это означает следующее:

«Эней, наш великий пан
И славный троянский князь,
Шнырял по морю, как цыган,
К тебе, о царь! прислал теперь нас.
Просим, господин Латин,
Пусть наша голова не сгинет,
Позвольте жить в земле своей,
Хоть за деньги, хоть даром;
Мы будем очень благодарны
Милости твоей».

В итоге, макароническими стихами стали называться те (преимущественно сатирические) произведения, где обильно и нарочито употребляются иностранные (или переиначенные на иностранный манер) слова. Первым ярким примером русской макаронической поэзии стала поэма И. Мятлева «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границею, дан л’этранже» (1840–44), где высмеивался русско-французский «суржик» попавшей в Париж тамбовской барыни. Эдакая, по словам Чацкого, «смесь французского с нижегородским».

«Утро ясно иль фе бо;
Дня светило, ле фламбо,
Солнце по небу гуляет
И роскошно освещает
Эн швейцарский пеижаз, —
То есть: фермы, дэ вилаж…»

Вот еще один анонимный смешной стишок с использованием французских слов:

«Я по Невскому марше,
Я пердю перчатку.
Я её шерше-шерше,
Плюнул и опять марше…»

А вот ломаный говор немецкого офицера из песни Глеба Самойлова (альбом «Маленький фриц»):

«Я был бы просто швайн, когда б я сделал то,
Что я не поднимать платок Ваш, битте фрау,
А Вы подумать, майн готт, что Вы никогда
Немецкий храбрый зольдат не есть мародер.
Дас ист нихт Бухенвальд. Их бин нихт аккупант.
Их бин гость страна чернозем.
Я люблю эта русская матка зима,
А партизанин рядом за рекой…»

Англоязычное влияние в среде советской неформальной молодежи 1970–80-х годов закончилось появлением своеобразного сленга (сначала — в среде хиппи). Вспомним хотя бы уже такие привычные слова, как «шузы» (от shoes — обувь) и «флэт» (от flat — квартира). В этом ключе, особенно хотелось бы отметить многочисленные сленговые переработки пушкинской «Сказки о царе Салтане»:

«Three girlицы под windoм
Пряли поздно eveningом.
Кабы я была queen‘ница —
Speechет firstая girlица,
Я б для fatherа-kingа
Super-session собрала!
«Кабы я была kingица, —
Speechет secondья girlица, —
Я б на весь бы world одна
«Super Rifle» наткала».
«Кабы я была kingица, —
Speechет thirdая girlица, —
Я б для fatherа kingа
Childrenёнка родила».
Только speakануть успела
Door тихонько заскрипела
Into room вошел хиппарь
This был country-государь.
Father-кing в светлицу входит,
К third girlице он подходит.
Speach последней посему
Very Like-нулся ему!…» и т. д.

Однако макаронический прием может употребляться не только с комической целью. Одновременное сосуществование в информационном поле страны нескольких языков может быть толчком к творческому синтезу, когда каждый из языков оттеняет другой. Так в приведенном ниже экспериментальном тексте песни я сделал попытку сплести воедино русские и английские слова:

СОЛОВЕЙ-NIGHTINGALE
(русско-english баллада)

Пой, Соловей! Sing, Nightingale! <Пой соловей>
Тинувиэль! Звонкая трель!
Sound to fly… Sound to write <Звук летит… Звук пишет>
Песню двоим — сладкую dream. <мечту>

Найденный рай, призрачный сад…
Close your eyes, open your heart… <Закрой свои глаза, открой свое сердце…>
Чувства без слов пой, соловей!
Nothing to say, nothing to say… <Ничего не говори…>

Может this moon — просто колдун, <эта Луна>
Может все stars — просто лишь фарс? <звёзды>
Что помню я? Что знает он?
Жизнь — это сон, beautiful song. <прекрасная песня>

Mystery doors в тот univerce <Тайная дверь …… вселенную>
Что выше грез, что выше звезд.
Нет больше слов, нет больше стен
Language of love всем understand. <Язык любви … понятен>

Сердце в груди тает…
His song — your desire... <Его песня – твоё желание>

***
Если же вы желаете не высмеивать какого-либо автора или стихи, а, напротив, с уважением воспользоваться их достоинствами, то можете обратиться к таким приемам, как подражание, стилизация и реминисценция.

Все три приема подразумевают обращение поэта к каким-либо образцам. Поэтому распространено мнение, что любое подражание и стилизация заведомо ниже образца. Позвольте не согласиться…

Тут всё дело в том, как относится к образцам. Подражание — это неизбежный и на первых порах полезный этап в эволюции любого поэта. Сначала он находит то, что его восхищает и учится у любимого поэта его приемам, старается достичь такого же качества. Подобно тому, как ученик скульптора следит за работой учителя, прежде чем начнет воплощать свои замыслы. Конечно, подражание может принимать и комичные формы. Так некоторые фанатки А. Ахматовой (которых Гумилев презрительно называл «подахматовки») могли под влиянием следующих строчек своего кумира

«Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки…»

сотворить такой «шедевр»

«Я туфлю с левой ноги
На правую ногу надела…»

Но это крайний случай. Обычно настоящий поэт, натренировавшись на образцах, начиняет выделять в своей практике именно то, что отличает его от других, и постепенно вырабатывает свой стиль. И потом может смело повторить вслед за Лермонтовым: «Нет, я не Байрон, я другой, / Еще неведомый избранник…».

Но мы говорили об ученическом подражании. ПОДРАЖАНИЕ, как поэтический прием, несколько иное, хотя цели его похожи — добиться сходства с каким-то образцом, сроднится с ним, выразить таким образом свое уважение. Но здесь важен не один элемент сходства. Важно, чтобы автор подражания внес, что-нибудь своё — какие-то мысли, образы, приемы, созвучные образцу, но не заслоняющие его. Прекрасным примером является «Подражание Корану» А. Пушкина:

«…С небесной книги список дан
Тебе, пророк, не для строптивых;
Спокойно возвещай Коран,
Не понуждая нечестивых!

Почто ж кичится человек?
За то ль, что наг на свет явился,
Что дышит он недолгий век,
Что слаб умрет, как слаб родился?

За то ль, что бог и умертвит
И воскресит его — по воле?
Что с неба дни его хранит
И в радостях и в горькой доле?

…Но дважды ангел вострубит;
На землю гром небесный грянет:
И брат от брата побежит,
И сын от матери отпрянет.

И все пред бога притекут,
Обезображенные страхом;
И нечестивые падут,
Покрыты пламенем и прахом».

А, например, совсем еще юный Лермонтов, подражая «Кавказскому Пленнику» Пушкина не побоялся исправить концовку на свой лад.

Гораздо больше свободы дает СТИЛИЗАЦИЯ. В стилизации приемы образца используются более вольно. Обычно цель стилизации — сознательно воссоздать стиль какого-то времени — используя принятые тогда обороты, темы, формы. Этот приём может дать плодотворные творческие результаты, когда поэт ставит целью высказать нечто свое на языке другой эпохи, или описать этим языком какую-то современную тему. Так И. Одоевцева удачно стилизовала мистическую страшную балладу под потребности своего времени. Вот отрывки из нее:

«Солдат пришел к себе домой,
Считает барыши. —
Ну, будем сыты мы с тобой,
И мы, и малыши.

Семь тысяч! Целый капитал!
Мне здорово везло —
Сегодня в соль я подмешал
Толченое стекло.

Жена вскричала: — Боже мой!
Убийца ты и зверь!
Ведь это хуже, чем разбой —
Они помрут теперь.

Солдат в ответ: — Мы все помрем.
Я зла им не хочу.
Сходи-ка в церковь вечерком,
Поставь за них свечу.

…Настала ночь. Взошла луна.
Солдат ложится спать.
Как гроб, тверда и холодна
Двуспальная кровать.

И вдруг… Иль это только сон?
Вошел вороний поп.
За ним огромных семь ворон
Внесли стеклянный гроб,

Вошли и встали по углам.
Сгустилась сразу мгла.
«Брысь нечисть! В жизни не продам
Проклятого стекла!»

Но поздно. Замер стон у губ,
Семь раз прокаркал поп,
И семь ворон подняли труп
И положили в гроб,

И отнесли его в овраг,
И бросили туда,
В гнилую топь, в зловонный мрак —
До Страшного суда».

Плюс ко всему стилизация просто необходима, когда нужно придумать аутентичное стихотворение для какого-то романа о XVIII веке или текст песни для фильма о средневековых рыцарях.

Еще большую творческую свободу дает прием РЕМИНИСЦЕНЦИИ — неявного, но узнаваемого, заимствования из другого произведения. Так строчка В. Брюсова «Я изменял и многому и многим…» — прямая отсылка к стихотворению П. Вяземского «Я пережил и многое и многих…».
Можно цитировать и обыгрывать не только отдельные фразы, но и образы, ритмику. Главное, чтобы заимствования были умеренными и обогащали, а не заслоняли ваше произведение. Так в нижеприведенном отрывке из стихотворения С. Аксёненко прекрасно видны реминисценции из знаменитого стихотворения М. Светлова «Гренада» — это и схожая ритмика, и образ скачущей конницы и поющейся песни, и слова про папаху во ржи, являющиеся отсылкой к строчке Светлова «Скажи мне, Украйна, / Не в этой ли ржи / Тараса Шевченко / Папаха лежит?».

«Это нельзя сказать и забыть —
Звёзды летели из-под копыт.

Падали звёзды в камни, визжа,
Только попробуй пальцы разжать,

Только попробуй оставить седло —
Глянь, сколько снега здесь намело —

Поле пустынно, поле не спит —
Падают звёзды из-под копыт.

Снегом засыпана спелая рожь —
Вряд ли папаху в ней ты найдёшь,

Здесь только воздух, только гранит —
Падали звёзды из-под копыт.

И разбивались о камни, визжа,
И ничего нам в прошедшем не жаль —

Если былое — значит ушло —
Только не пробуй оставить седло —

Только не пробуй песню не спеть —
Время настанет, — вырвется смерть,

Вырвется камнем, или звездой —
Землю оставишь, — песню допой…

Что бы
         узнали
             родные
                      края —
Чем
       отзовётся
                   песня
                           твоя».

***
Заимствования и подражания – это понятно. А вот можно ли стать автором, не написав ни одной своей строчки? Как ни странно — да. Для подобных экспериментов даже придуман термин — «комбинаторная поэзия», то есть, такая поэзия, которая создается из уже заготовленных блоков.

Одним из самых старых приемов комбинаторики является ЦЕНТОН (от лат. cento — одежда или одеяло из лоскутков). Эта литературная игра заключается в составлении нового стихотворения из строк уже написанных стихотворений. Так в IV в. Авсоний уже составлял пространные центоны из строк Вергилия. По его определению центон — это «стихотворение, крепко сложенное из отрывков, взятых из разных мест и с разным смыслом». Но Авсонию было легко — античная поэзия не имела рифмовки. Сложнее составить рифмованный центон. Зато и эффект такого произведения гораздо сильнее.
В основном авторы центонов ставят целью рассмешить слушателя, играя на неожиданном совпадении или контрасте «исходников». При этом «гибрид» должен иметь безукоризненно стройное синтаксическое и ритмическое построение. Чем более известны «исходники», тем более широкий успех центон будет иметь у аудитории.
Можно составить центон на произведениях одного поэта — например, Пушкина (пример приведен в «Поэтическом словаре» Я. Квятковского):

«Я помню чудное мгновенье —
Три сестрицы под окном.
Зима!.. крестьянин торжествуя,
Всё ходит по цепи кругом…».

Но чаще источниками центонов являются стихи разных поэтов:

А. Бубнов, из С. Есенина и А. Пушкина:

«Ты жива ещё, моя старушка?
Жив и я. Так выпьем! Где же кружка?»

Из Н. Некрасова и А. Пушкина (составитель неизвестен):

«Однажды, в студеную зимнюю пору,
Сижу за решеткой в темнице сырой.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Вскормленный в неволе орел молодой.
И, шествуя важно, в спокойствии чинном,
Мой верный товарищ, махая крылом,
В больших сапогах, в полушубке овчинном
Кровавую пищу клюет под окном».

poezo_09

А. Коваль, из центона «БОРОДИНЕГИН»:

«Скажи-ка, дядя: ведь недаром,
Когда не в шутку занемог,
Москва, спалённая пожаром
Была прелестный уголок?..»

Особую популярность принцип цитирования приобрел во время постмодернизма.
«В литературе всегда шла перекличка. Говоря очень обобщающе, — всё центон, вся культура — лоскутное одеяло», — пишет С. Бирюков в статье «Русская поэзия от маньеризма до постмодернизма».
Выискивание и одержимое жонглирование цитатами и ссылками загнало самих постмодернистов в своеобразное «гетто». Отсюда и нытьё о хождении по кругу, о том, что всё уже написано и т.д. Игра потеряла легкость и улыбку, а цитирование стало утомительной самоцелью. Тем не менее, подходить к этому процессу можно и творчески.

Для примера хотелось бы взять посвящение С. Аксёненко О. Мандельштаму. Чтобы воспринять перекличку с классиком во всей полноте необходимо как минимум знать следующие стихотворения Мандельштама — «Может быть, это точка безумия…», «Заблудился я в небе — что делать?…», «Я скажу это начерно, шепотом…», «Грифельная ода», «Мы живем, под собою не чуя страны…», «За гремучую доблесть грядущих веков…», «На розвальнях, уложенных соломой…», «Когда октябрьский нам готовил временщик…», «Посох» — которыми явно или тайно оперирует Аксёненко.

«Может быть, это точка отчаянья,
Может быть, это совесть твоя —
Всё, что будет, — лишь обещание,
Всё, что было, — обман бытия.

Заблудилось в нас небо — что делать?
Ты, — кому оно близко, — ответь…
Может девять, а может быть десять
Родила безотчётная твердь?

Это, верно, лишь, точка отчаянья,
Это, верно, лишь, совесть твоя —
Бесконечное обещание
Обещает возврат бытия…

Заблудилась отара на карте,
Острый грифель в немытых руках — …
Только равный — но в белой палате,
Только равный — но в чёрном квадрате,
Только равный — в тюрьме на полатях,
Только равный — в грузинском халате,
Только равный — на бодром параде,
Только равный — на грозном плакате,
Только равный — наследник Пилата,
Только равный — не сметь и не плакать!

Всё равно не убьёт он тебя.

Пламенея, чернея, скорбя,
Хмурым взором просторы свербя,
И на водах весенних рябя…
_________

…и никогда он Рима не любил…»

Как видим, вольное оперирование отдельными мандельштамовскими образами не превращает стихотворение в банальный центон, а приводит к созданию совершенно оригинального авторского произведения.

С особым цинизмом приёмом комбинаторной поэзии воспользовался и я. Помните, как в «Золотом Теленке» Остап Бендер сочинил пособие по написанию стихов и статей из заранее заготовленных слов и блоков?

«— Специально для вас, — ответил великий комбинатор. — Вы, я замечаю, все время терзаетесь муками творчества. Писать, конечно, очень трудно. Я, как старый передовик и ваш собрат по перу, могу это засвидетельствовать. Но я изобрел такую штуку, которая избавляет от необходимости ждать, покуда вас окатит потный вал вдохновения. Вот. Извольте посмотреть».

Вот и я придумал издевательскую «Таблицу для написания попсовых песен». Пользуясь ей, вы можете «собрать» немало вариантов припева. Просто берете наугад по строчке из каждого очередного столбца и вперед.

popsa

***
Одним из распространенных поэтических жанров являются ПОСВЯЩЕНИЕ. Суть его на первый взгляд, вроде бы ясна — это стихотворное обращение к тому или иному лицу. Мадригалы и многие оды – это тоже разновидности посвящений. Обычно адресат указывается или в названии, или предваряется сноской.

Иногда, чтобы избегать прямого указания, адресат зашифровывается. Пушкинское «Я помню чудное мгновенье…» называется «К***», и обращено к племяннице соседки поэта — Анне Керн. Сама Керн вспоминала: «Он пришел утром и на прощание принес мне экземпляр 2-й главы «Онегина», в неразрезанных листках, между которых я нашла вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со стихами: «Я помню чудное мгновенье» и проч. и проч. Когда я собиралась спрятать в шкатулку поэтический подарок, он долго на меня смотрел, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их опять; что у него промелькнуло тогда в голове — не знаю».

Однако, далеко не всегда текст посвящения обращен к адресату. Нередко поэт посвящает написанное стихотворение задним числом, как знак признательности — например, первому слушателю, оценившему сей труд. Из-за этого у читателей может возникнуть непреднамеренное отождествление героя стихотворения с адресатом посвящения. Например, Гумилев посвятил свою «Волшебную скрипку» В. Брюсову.

«Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Не проси об этом счастье, отравляющем миры.
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,
Что такое тёмный ужас начинателя игры!

Тот, кто взял её однажды в повелительные руки,
У того исчез навеки безмятежный свет очей.
Духи ада любят слушать эти царственные звуки,
Бродят бешеные волки по дороге скрипачей…»

Вряд ли «Милый мальчик…» — это Брюсов. Тем более, что в первом издании Брюсову посвящался весь сборник стихотворений. Однако впоследствии общее посвящение было снято, и Брюсову стала посвящаться только «Волшебная скрипка». Тот же Гумилев хотел как-то посвятить другое стихотворение – «Заблудившийся трамвай» – своей ученице И. Одоевцевой. Сделай он это, многие бы начали ассоциировать с ней героиню стихотворения — Машеньку, хотя никаких оснований для этого не было.

Мой друг — Сергей Аксёненко тоже любил посвящать стихотворения по принципу «Выбирай любимый стих — посвящу». В результате мы обменялись подобными посвящениями и, на мой взгляд, весьма неудачно, ибо в каждом стихотворении присутствовал некто «Он», и этот «Он» явно мог вызвать у читателей совершенно неверные ассоциации с адресатом посвящения.
Поэтому, лично я считаю, что к посвящениям надо подходить осторожно — либо они должны быть конкретным обращением к конкретному лицу, либо описывать какие-то вещи и воспоминания близкие обоим.

<<< Строгие строфические формы | СОДЕРЖАНИЕ | Стихотворения без рифмы >>>

Автор: Сергей Курий