Поэтические забавы и диковинки, часть 3: Рост и убывание, присутствие и отсутствие (нулевые стихи, логогрифы, ропалики, бесконечные стихи, липограммы, тавтограммы и др.)

morits_esher_28

М. Эшер «Лента Мебиуса».

Автор статьи: Сергей Курий
Рубрика «Прочие статьи»

«— Если я и дальше буду так уменьшаться, — сказала
она про себя, — я могу и вовсе исчезнуть. Сгорю
как свечка! Интересно, какая я тогда буду?
И она постаралась представить себе, как выглядит
пламя свечи после того, как свеча потухнет».
(Л. Кэрролл «Алиса в Стране Чудес»)

Конечно же, поэты-экспериментаторы не могли обойти стороной методы, основанные на количественных ограничениях текста. Так, члены группы УЛИПО ввели даже специальный термин — СТРЕМЛЕНИЕ к ПРЕДЕЛУ, который означал уменьшение количества знаков в произведении. Как и во всем, улиписты дошли до крайности: Франсуа Ле Лионе составил поэму из одной буквы («Т.»), а также поэму, построенную исключительно на цифрах и пунктуации.

«1, 2, 3, 4, 5.
6, 7, 8, 9, 10.
12?
11!»

А еще в 1925 г. американский поэт Эли Сигел  создал поэму «Один вопрос», содержание которой выглядит так:

«I.
Why?» («Почему?»)

Еще раньше, в 1913 г. русский поэт В. Гнедов ухитрился написать «Поэму Конца» вообще без текста с одним только заголовком и датой написания, тем самым за полвека предвосхитив опыты УЛИПО. Мало того, Гнедов даже «читал» эту поэму на публике, сопровождая свое молчание несколькими выразительными жестами. Такие «произведения» стали называть НУЛЕВЫМИ.
Конечно, все это сродни причудам. Более творчески интересным является принцип убывания длины строки. Так, А. Апухтин написал стихотворение, где каждая строка в строфе уменьшается на одну стопу. В результате строфы приобретают форму треугольников, а само стихотворение — необычный ритм:

«Проложен жизни путь бесплодными степями,
И глушь и мрак… ни хаты, ни куста…
Спит сердце; скованы цепями
И разум, и уста.
И даль пред нами
пуста.

И вдруг покажется не так тяжка дорога,
Захочется и петь, и мыслить вновь.
На небе звёзд горит так много,
так бурно льётся кровь…
Мечты, тревога,
Любовь!

О, где же те мечты? Где радости печали,
Светившие нам столько долгих лет?
От их огней в туманной дали
Чуть виден слабый свет…
И те пропали,
Их нет».

Нечто подобное я обнаружил даже в поэзии маори — аборигенов Новой Зеландии:

«Творение» (пер. В. Тихомирова):

«Слово зачало плод
в соитье с искристым светом
слово родило ночь:
ночь большую длинную ночь
ночь тишайшую властную ночь
ночь толстую — можно пощупать
ночь — можно потрогать
ночь — нельзя увидеть
ночь смерти
ночь…».

Еще одной стихотворной формой, построенной на убывании, является ЛОГОГРИФ. В логогрифе убывают звуки в каком-либо исходном слове. Например, в нижеприведенном шуточном стихотворении последнее слово каждой строки становится меньше на одну букву:

«На фабрике «Победа»
Во время обеда
Случилась беда —
Пропала еда!
Ты съел? — Да!»

  А в стихотворении футуриста В. Каменского вместе со звуками убывают и строки:

  «…И моя небесная свирель
Лучистая,
Чистая,
Истая,
Стая,
Тая,
А я —
я».

Обратным свойством обладает РОПАЛИК — стих, в котором от слова к слову, или от строки к строке, как снежный ком растет количество слогов. Из древних ропаликов наиболее известна «Молитва» Авсония (IV в.):

  «Бог Отец, податель бессмертного существованья,
Слух склони к чистоте неусыпных молитвословий…».

Если здесь слоги растут в каждой строчке от слова к слову, то в юмористическом ропалике «Бдительный пограничник» это происходит в каждой следующей строке:

  «Стой!
Видишь —
Граница.
Дальше нельзя,
Не положено!
Что, снова не спится?
Хочешь туда, рожина?
Там ведь повсюду мафия,
Кланы и эксплуатация!
Будь патриотом — в это болото
Не лезь!… без визы на эмиграцию».

Подобные приемы вполне могут создавать ритмически оригинальные стихотворения, если избавятся от излишней нарочитой демонстративности.
Если количество букв и слогов не может расти до бесконечности, то сам сюжет стихотворения можно закольцевать. Такая форма называется БЕСКОНЕЧНЫМ СТИХОМ. Наиболее известна притча о трагическом исходе борьбы чувств привязанности и меркантильности: стишок о попе и невинно убиенной собаке можно читать до тех пор, пока у читателя хватит терпения.

«Еду-еду… Вижу — мост.
Под мостом ворона мокнет.
Я схватил её за хвост
Положил её на мост.
Пусть ворона сохнет.
Еду-еду… Вижу — мост.
На мосту ворона сохнет.
Я схватил её за хвост
Положил её под мост.
Пусть ворона мокнет…» и т.д.
(Автор не установлен)

В каком-то смысле бесконечными можно назвать и стихи, приказывающие читателю вновь и вновь возвращаться к началу.
Подобные формы носят обычно исключительно шуточный игровой характер.

А. Семенов «Двенадцать агентов Ябеды-Корябеды»:
«Мурзилка был на распутье: нужно срочно бежать звонить и в то же время задержать подозрительного мальчишку. Он написал что-то на бумажной салфетке и дал её Доре-1. Тот взял салфетку и прочитал:
— Жил-был царь, У царя был двор. На дворе был кол, На колу — мочало, Начинай сказку сначала!
Агент остолбенел и обречённо начал читать сначала: «Жил-был царь…»
Выбегая из столовой, Мурзилка и Тонечка слышали голос лазутчика:
«…На колу — мочало, Начинай сказку сначала!…».

Говоря о количественных ограничениях, нельзя обойти вниманием одну из самых бессмысленных поэтических затей — ЛИПОГРАММУ. Суть ее заключается в том, что стихотворение сознательно пишется без одной или нескольких букв алфавита (обычно распространенных, что значительно усложняет задачу).  В VI в. до н. э. Лазосом Гермионский написал два стихотворения без буквы «сигма», которую по неизвестным причинам терпеть не мог. Однако мотивы этого поэта гораздо понятнее, нежели глобально трудоемкие труды Нестора Ларандского и Трифиодора. Первый переписал «Илиаду» Гомера, избавив первую песню от буквы «альфа», вторую — от «бета» и т. д. по алфавиту. Трифиодор провел ту же операцию с «Одиссеей». «Зачем?» — вопрос по отношению к стараниям вышеприведенных чудаков, наверное, будет некорректным.

Наши поэты были поумней и игрались в игру «Такой буквы здесь нет» значительно сдержаннее. Г. Державин написал в 1797 г. стих «Соловей во сне», не используя «грубую» букву «р»:

  «Я на холме спал высоком,
Слышал глас твой, соловей,
Даже в самом сне глубоком
Внятен был душе моей:
То звучал, то отдавался,
То стенал, то усмехался
В слухе издалече он; —
И в объятиях Калисты
Песни, вздохи, клики, свисты
Услаждали сладкий сон».

Глава футуристов Д. Бурлюк также напечатал липограмму — стихотворение, которое демонстративно назвал «Без «р» и «с» (и действительно, а вдруг никто не заметит?). Более радикальную работу провел в конце ХХ в. Б. Гринберг, издав книгу «Гиперлипограммы», где стихи носят красноречивые названия: «Только «О», «Везде «Е», «Мои «М», «Вымыслы «Ы» и т. п.

ВЫМЫСЛЫ «Ы»

Вырыты рвы,
Вымыты крысы…
Был бы ты злым,
Сытым бы. Лысым.

ЛИШЬ «И»

Спит пилигрим и видит тихий мир,
Мир диких синих птиц и гибких лилий.
Ни липких лиц-личин, ни истин, ни причин,
Ни лишних линий.
Кипит прилив прилипчив и криклив,
Хрипит, лишившись пищи, хлипкий хищник,
И жизнь кишит, лишь пилигрим притихший…
Спит пилигрим. Спи, пилигрим.

Несколько более забавным, хотя и не менее трудным делом является писание ТАВТОГРАММ — текстов, все слова которых начинаются на одну букву. Первую из известных тавтограмм сотворил Квинт Энний (II–III в. н. э.): «O Tite, tute, Tati, tibi tanta, tyranne, tulisti!» («О Тит Татий, тиран, тяготят, тебя тяготы те!»).
А первой из тавтограмм, услышанных мною еще в школе, была смешная история, полностью построенная на букве «О». Комический эффект достигался тем, что при рассказе надо было характерно «окать»:

«Отец Онуфрий, обходя окрестности Онежского озера, обнаружил обнаженную особу. Обнаженной особой оказалась Ольга. «Отдайся, Ольга!» — окликнул Ольгу Онуфрий…».

Хоть то, что ответила Ольга, я и забыл, но это, наверное, самый удачный из всех знакомых мне образцов прозаической тавтограммы. Стихи-тавтограммы, на мой взгляд, звучат откровенно навязчиво и монотонно. Кто не знает давно в пух и прах раскритикованное большинством литераторов стихотворение К. Бальмонта «Чуждый чарам черный челн…». Не менее навязчивы и утомительны тавтограммы В. Брюсова:

 «Слово — событий скрижаль, скиптр серебряный созданной славы,
Случая спутник слепой, строгий свидетель сует,
Светлого солнца союзник, святая свирель серафимов,
Сфер созерцающий сфинкс, — стены судьбы стережет!…».

Так что спасти тавтограмму может лишь ирония и шутка, как, например, в стихотворении И. Чудасова «Диалог»:

  «— Дорогой дедуля!
Дайте денег!
— Дулю!
Деньги дармоеду —
Дурь. Доверься деду».

Конечно, повторение в стихотворении определенных звуков оказывает свой фонетический эффект, но настоящий поэт использует его интуитивно, вдохновенно, а не садится с усердием математика подбирать нужные (а зачастую творчески ненужные) слова.

С. Маршак:
«Только те аллитерации радуют и поражают нас, которые как бы приоткрывают перед нами основной путь порта — и они всегда невольные, неподстроенные, незапрограммированные. В пушкинском стихотворении «Вновь я посетил» — в одном из самых зрелых и совершенных его произведений — больше чем в восьмидесяти процентах строк вы услышите звук «п» и ударную гласную «о». Разумеется, нет никаких сомнений в том, что Пушкин не занимался специальным подбором слов на «п» и на «о»; смешно даже представить его за таким занятием. Но это не случайность:  вникая в эти аллитерации,думаешь, что «п» пришло в эти стихи как тихий звук — все стихотворение очень тихое, что сочетание «п» и «о» из слова «покой». Ведь покоем пронизано все это стихотворение».

 Автор: Сергей Курий
Впервые опубликовано в журнале «Время Z» №1-2/2006 (февраль-июнь)

Поэтические забавы и диковинки, часть 1: Визуальная поэзия (акростихи, мезостихи, телестихи, абецедарии, фигурные стихи)

Поэтические забавы и диковинки, часть 2: Задом наперед и наоборот (палиндромы, анациклы и др.)

Поэтические забавы и диковинки, часть 4: Диковинные рифмы (каламбуры, гетерограммы, сдвиги, моноримы и др.)

Поэтические забавы и диковинки, часть 5: Макароны и суржик (макароническая поэзия, сленг и др.)

Поэтические забавы и диковинки, часть 6: Комбинаторная поэзия (центоны и др.)