Поэтические забавы и диковинки, часть 1: Визуальная поэзия (акростихи, мезостихи, телестихи, абецедарии, фигурные стихи)

poezo_01

Автор статьи: Сергей Курий
Рубрика «Прочие статьи»

Вступление

«Если над кождым виршиком так ся много забавит, аж поки
зрозумиет, що ся в нём за штучка замыкает, велце ся в них закохает».
(И. Величковский)

«СлОвО плОтОнОснО
МнОгО плОдОнОснО».
(он же)

«Да, Миф. И То — Разъят! И Ювелирно!
А Вдруг!… А Лишь Играть, А На Измор!…».
(Г. Седельников «Дмитрию Авалиани»)

Не знаю, насколько человек — существо разумное, но то, что он существо играющее — бесспорно. Одни любят играть в карты, другие в футбол, третьи — на бирже, ну а есть и такие, что играют в слова. Однако в данной статье речь пойдет не о политиках-популистах или кроссвордистах. Мы посмотрим в какие игры играют поэты.
Любая игра начинается с одного и того же — с определения ее правил. И чем они жестче, тем игра сложнее и забавнее. Вот и рождаются на свет стихи, то написанные без букв «а» и «е», то образующие из строчек замысловатые фигуры, то одинаково читающиеся с разных сторон.

Насчет подобных забав в среде литераторов сформировалось как минимум три точки зрения:
Первую ясно выразил автор замечательного «Поэтического словаря» Я. Квятковский, процитировав латинскую фразу «Stultum est diffici habere nugas» («Глупо заниматься трудным вздором»). Справедливости ради стоит сказать, что он имел в виду те поэтические эксперименты, где трудоемкость техники стихосложения даёт ничтожные творческие результаты. Точку зрения Квятковского полностью разделяет мой товарищ и поэт Сергей Аксёненко. «Я тоже могу написать акростих или палиндром, — заявил он. — Но зачем тратить столько сил и времени на эти искусственно сочиненные шарады, если в них нет ни грамма настоящей поэзии?».
Уточнение моего друга насчет того, что «и я так могу» очень существенно, ибо вторая точка зрения на нашу тему звучит так: «Умение писать стихи по очень жестким правилам — свидетельство мастерства и виртуозности поэта». Украинский поэт XVII в. Иван (Иоанн) Величковский особенно выделял в своем творчестве так называемые «штyчки поетицкіє, котoрыє… великую компонyючым их задают трудность и долгого, поки ся злoжат, потребyют час», отличая их от стихов, которые и «простаки складaти могyт». То есть, сложные стихотворные формы — своеобразный знак качества поэта, показатель его умения работать со словом, этакое «штукарство».

И, наконец, третья точка зрения в полную силу была выражена в творчестве французской группы литераторов — УЛИПО. Ее представители утверждали, что именно литературные ограничения, сужающие технический арсенал автора, придают слову и тексту особую силу и значимость. В доказательство этому члены УЛИПО создали множество текстов, построенных по чрезвычайно жестким канонам.

Т. Бонч-Осмоловская «Литературные эксперименты группы «УЛИПО»:
«…Когда привычные формы деятельности, законные установления творчества становятся силой не организующей, а давящей и стесняющей, тогда можно пойти двумя путями — сбросить отжившие формы, сломать стены, выбить стекла (и на этот путь вступили многие в начале XX века) или построить новые. Улиписты со страстью и энергией пустились по этому второму пути, расчищая, создавая и усложняя его. Они, как определял Раймон Кено, — крысы, сами выстраивающие лабиринт, из которого собираются выбраться».

poezo_03_ulipo
Название группы УЛИПО полностью звучит как l’Oulipo, l’Ouvroir de LittОrature Potentielle (мастерская потенциальной литературы).

То, что улипистам пришлось доказывать в обезбоженный прагматичный ХХ век, в древние времена считалось само собой разумеющимся. Язык долгое время относился к области сакрального. Особенные слова и тексты, построенные особым образом, считались магическими, способными изменять этот мир. Операции, производимые над текстами, воспринимались как таинство, ритуал. Например, в Каббалистике текст «Торы» считался универсальным кладезем тайных знаний, которые можно извлечь путем расшифровки или перестановки букв. Каббалисты пишут: «Всякое слово в законе («Торе» — С.К.) содержит более глубокий смысл и скрытую тайну. Рассказы, находящиеся в законе, суть только внешняя одежда закона».

В Средние века высокая поэзия должна была быть сложна и гармонична, как Божий мир. Словом лечили, словом проклинали, словом передавали знания. Искусство поэта во многих странах приравнивалось к искусству мага или священника. Напомним также, что до XV–XVI вв. проза, в отличие от поэзии, не считалась высоким искусством (священные тексты не в счет).

У скандинавов и кельтов барды, скальды и филиды были настоящими мастерами, поэзия этих диких, на первый взгляд, народов достигала чрезвычайной изощренности. Вот как, например, выглядела беседа-соревнование между двумя ирландскими филидами:

«Разговор двух мудрецов», пер. С. Шкунаева:
«Сказал Фертхертне:
— Скажи о поучающий юноша,
на что ты способен?
Неде ответил:
— …идти в долину времени,
на гору юности,
в погоню за годами,
в свиту короля,
в обитель праха,
между свечой и пламенем,
между битвой и ее ужасом…
— …А ты, о почтенный,
какой дорогой пришел?
Ответил Фертхертне:
— …по хлысту Луга,
по грудям нежных женщин,
по волосам леса,
по острию копья,
по серебряному плащу,
по колеснице без обода,
по ободу без колесницы,
по трем незнаниям Мак Ока…».

А это поэзия скандинавских скальдов, обильно усыпанная метафорами и аллитерациями:

«Серп в жатве сеч —
Сек жадно меч,
Был ран резец
Клинка конец.
И стали рдяны
От стали льдяной
Доспехи в рьяной
Потехе бранной».

Со временем в поэзии установились определенные каноны, сакральное искусство становилось академическим. Постепенно поэзия окостенела, ревнители чистоты считали, что нарушать сложившиеся правила кощунственно и недопустимо. От долгой эксплуатации одних и тех же форм и приемов они выдохлись. Вспомните, какой скучной и однотипной была русская поэзия после Ломоносова и Карамзина, а позже — после Пушкина и Лермонтова.

Настоящая революция в поэзии произошла в первой трети ХХ века с появлением символистов, футуристов, акмеистов, ОБЭРИУтов и др. Многие обвиняли этих новаторов в формализме, утверждая, что форма довлеет над содержанием. При этом в пылу консерватизма многие из критиков забывали, что в любом искусстве, а уж тем более в поэзии, форма и содержание неразрывно связаны. Поэзия по одному из определений — это «нужные слова в нужном месте», положенные на ритмическую основу, ритмически акцентированные. Ритм, звучание, да и слово как таковое, всегда были в поэзии первостепеннее сухого смыслового значения (иначе она бы не отличалась от прозы). Соответственно, обновление форм и приемов стихосложения не просто желательно, но и необходимо.

poezo_mayakovskiy
Один из великих новаторов поэзии ХХ века — Владмир Маяковский.

В. Маяковский:
«Новизна в поэтическом произведении обязательна. Материал слов, словесных сочетаний, попадающих поэту, должен быть переработан. Если для делания стиха пошел старый словесный лом, он должен быть в строгом соответствии с количеством нового материала. От количества и качества этого нового будет зависеть — годен ли будет такой сплав в употребление.
…В поэтической работе есть только несколько общих правил для начала поэтической работы. И то эти правила — чистая условность. Как в шахматах. Первые ходы почти однообразны. Но уже со следующего хода вы начинаете придумывать новую атаку. Самый гениальный ход не может быть повторен при данной ситуации в следующей партии. Сбивает противника только неожиданность хода.
Совсем как неожиданные рифмы в стихе».

Конечно, сугубо экспериментальное творчество производит на свет не так уж много качественных завершенных образцов. Но такова доля всех настоящих первопроходцев. Они уподобляются людям, впервые изучающим иностранный язык — поэтому первые пробы обычно неряшливы, невнятны, а порой и смешны. Лишь после долгих проб и ошибок новая форма приживается в поэтическом языке, становится естественной. Поэтому утверждение, что сложность формы исключает вдохновение, не вполне справедлива. Всё зависит от того, насколько эта форма устоялась в сознании автора. Я, например, не склонен сомневаться, что колоссальная «Божественная комедия» (14 233 стиха), написанная терцинами, или «онегинская строфа» писались не «с линейкой в руках», а были вполне вдохновенны. Просто поэт настолько овладел избранным размером, что работать в нем ему было привычно и слова ложились на ритм и рифмовались как бы сами собой. Безусловно, это касается далеко не всех форм, о чем мы поговорим в дальнейшем.

Нечто подобное мы наблюдаем и в исторической перспективе. То, что раздражало и ужасало приверженцев традиций, постепенно само становилось традицией. Но чтобы это произошло экспериментатор неизменно должен «пощупать края», я бы даже сказал — довести прием до предела (а может быть и абсурда), чтобы больше к этому не возвращаться. Малевич должен был нарисовать «Черный квадрат», Хармс написать «Встречу», члены УЛИПО создать палиндром из 5 тысяч знаков и поэму из одной буквы! А вот те, кто после Малевича продолжает рисовать красные и зеленые квадраты и овалы, больше похожи на спекулянтов, нежели на новаторов.

В. Маяковский:
«Человек, впервые формулировавший, что «два и два четыре», — великий математик, если даже он получил эту истину из складывания двух окурков с двумя окурками. Все дальнейшие люди, хотя бы они складывали неизмеримо большие вещи, например, паровоз с паровозом, — все эти люди — не математики».

Любой прием и форма не могут быть самоценны, они должны находиться в гармоническом единстве с остальными составляющими стихотворения.

В. Маяковский:
«.…Оговариваюсь: создание правил — это не есть сама по себе цель поэзии, иначе поэт выродится в схоласта, упражняющегося в составлении правил для несуществующих или ненужных вещей и положений. Например, не к чему было бы придумывать правила для считания звезд на полном велосипедном ходу».

Умение быстро перебирать пальцами на грифе гитары безусловно важно для гитариста. Высокая техника игры позволяет музыканту расширить арсенал средств, творить более свободно. Но ни одна техника не является гарантом того, что он будет создавать оригинальную музыку. Но и не обладая мастерством, даже потенциальный гений будет находиться в положении той собаки, которая все понимает, а сказать не может.
Как я уже писал, не все формы и приемы равноценны в творческом отношении. Одни из них действительно обогатили поэзию, другие так и остались забавой и трюкачеством для мастеров, третьи приобрели прикладное значение (в рекламе, детском образовании и др.). Впрочем, и само по себе трюкачество может доставлять удовольствие, иначе я бы и не брался за эту статью. Порой ведь так хочется на все недоуменные вопросы ответить вслед за Портосом: «Я дерусь, потому что… дерусь».

Добро пожаловать в поэтическую кунсткамеру!

Визуальная поэзия

«…Любить буквы? Разве это возможно?
О, да, есть люди, для которых только это и возможно, для которых
любовь к буквам есть единственная возможность жизни».
(Е. Мнацаканова о Д. Авалиани)

Словосочетание «визуальная поэзия» уже само по себе звучит странно, ибо поэзия — искусство прежде всего фонетическое (звуковое). Однако с тех пор, как стихи стали записываться, звук поневоле стал восприниматься вместе с буквой, а если вспомнить иероглифическую письменность, то и с образом. Посмотрите, с какой тщательностью и удовольствием средневековые монахи разрисовывали буквы, да и искусство каллиграфии несомненно в чем-то сродни живописи.

Неудивительно, что с течением времени появились стихотворения, рассчитанные исключительно на зрительное восприятие. В первую очередь это касается расположения букв. Особую популярность приобрели АКРОСТИХИ (в пер. с греч. «краестрочие»). Так называли стихотворения, первые буквы строк которых складывались в слово или фразу. Первые акростихи мы находим у поэта Эпихарма (V в. до н. э.) из городка Сиракузы (родины Архимеда). Значка копирайта тогда еще не было, и Эпихарм фиксировал авторство своих стихов просто зашифровывая в них свое имя. Так же поступал и древнеримский поэт Энний, акростихи которого складывались в фразу «Q. Ennius fecit» (сочинил К. Энний). Довольно трудоемкий способ сохранения авторского права, надо сказать! Впрочем, авторское тщеславие не миновало даже смиренных монахов: так, акростихи со своим именем писал Герман — сторонник патриарха Никона.

Часто акростихи служили шифром. Ранние и еще гонимые христиане сделали своим тайным знаком рыбу. Ведь слово «ICQUS» (рыба) скрывало в себе первые буквы фразы «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель».

В «рыбе» ранних христиан было зашифровано имя Господа.

Цицерон утверждал, что в виде акростихов шифровала свои предсказания пророчица Сибилла. И уже в «подпольные времена» русских революционеров акростихи использовались в агитках против властей, ведь не пришьешь же статью за особый порядок чтения текста!
Так, в одной из английских газет ее редактор напечатал поэму, не заметив, что в ней содержался акростих весьма неприятного для него содержания. А в январе 1917 года писатель А. Амфитеатров спрятал в первых буквах газетного фельетона фразу: «РЕШИТЕЛНО НИ О ЧЕМ ПИСАТ НЕЛЗЯ ПРЕДВАРИТЕЛНАЯ ЦЕНЗУРА БЕЗОБРАЗНИЧАЭТ ЧУДОВИЩНО».
Составляли в форме акростихов и загадки, где отгадка заключалась в первых буквах строк.

Г. Державин:
«Родясь от пламени, на небо возвышаюсь;
Оттуда на землю водою возвращаюсь!
С земли меня влечет планет всех князь к звездам;
А без меня тоска смертельная цветам».

Признаться, смысла в подобных загадках, кроме опять-таки развлечения для самого поэта, я не вижу. Собственно, подобные развлечения — сочинение акростиха на заданное слово — были очень популярны в салонной поэзии.
Более уместны акростихи-посвящения, в которых зашифровывается имя адресата. Так в 1694 г. поэт-виршевик Карион Истомин напечатал в своем «Букваре» акростих, посвященный царевичу Алексею:

Аминь буди слава
Любовь чиста права
Единому богу
К себе в слогах многу.
Израиль нелестный,
Избранный и честный
Царев сын царевич,
Алексий Петрович
Радуйся блаженно,
Емли жизнь спасенно,
В господе изрядствуй,
Известно изрудствуй
Человеком в пользе.
В златых летах долзе
Езди умне в книгах,
Чти мудрость в веригах.
Носит она златы,
Общит в любовь браты.
Жити с нею благо,
Имство всем предраго.
Взрасти тя бог в славе
Имети ю здраве.

Восторженные акростихи посвящали друг другу В. Брюсов и И. Северянин. Особую популярность эта форма приобрела в XIX в., когда был расцвет так называемой альбомной поэзии. До сих пор, думаю, любой девушке будет приятно получить в подарок посвящение от возлюбленного, составленное столь оригинальным способом. Вот, к примеру, стихотворение Н. Гумилева к Анне Ахматовой:

«Ангел лёг у края небосклона,
Наклоняясь, удивлялся безднам.
Новый мир был тёмным и беззвёздным.
Ад молчал. Не слышалось ни стона.
Алой крови робкое биенье,
Хрупких рук испуг и содроганье,
Миру снов досталось в обладанье
Ангела святое отраженье.
Тесно в мире! Пусть живёт, мечтая
О любви, о грусти и о тени,
В сумраке предвечном открывая
Азбуку своих же откровений».

В форме акростиха написано и стихотворение, завершающее «Алису в Зазеркалье». Первые буквы строк складываются в имя «Алиса Плэзнс Лидделл». Так звали девочку, вдохновившую Л. Кэрролла на написание сказки.

«Ах, какой был яркий день!
Лодка, солнце, блеск и тень,
И везде цвела сирень.

Сестры слушают рассказ,
А река уносит нас.
Плеск волны, сиянье глаз.

Летний день, увы, далек.
Эхо смолкло. Свет поблек.
Зимний ветер так жесток.

Но из глубины времен
Светлый возникает сон,
Легкий выплывает челн.

И опять я сердцем с ней —
Девочкой ушедших дней,
Давней радостью моей.

Если мир подлунный сам
Лишь во сне явился нам.
Люди, как не верить снам?».

(пер. Д. Орловской)

Прикладная польза от акростихов может быть и в рекламном бизнесе — там, где текст зачастую рассчитан именно на зрительное восприятие. Еще в 1922 г. в декабрьском номере «Правды» был напечатан стих, начальные буквы которого образовывали призыв: «Подпишитесь на «Правду»!».

А вот в начальных буквах этого стихотворения зашифрована тема стиха:

В. Цокуренко:

В ночной тиши сижу один.
Давно уж за полночь. Не спится!…
Остыл и спит во тьме камин.
Холодный чай. Перо… Страница…
Ночная тьма глядит в окно.
Она лукаво обещает:
«Вот-вот — и явится ОНО!
Его ты жди! Не опоздает!»…
Но нет!… И чистый лист не тронут.
И сон объял, как темный омут…
Ему придти — не суждено!…

Вариациями акростиха являются МЕЗОСТИХ и ТЕЛЕСТИХ, в которых слова образуются соответственно из средних и последних букв. Часто мезостихом называют и такое стихотворение, в середине которого слова подобраны так, что можно прочитать спрятанное слово или выражение (обычно они графически выделяются). Так М. Собакин в XVIII в. посвятил свой мезостих императрице, где зашифровал ее имя «Анна» и слово «Россия»:

«Выслушай мой вопРОС, СИЯюща в свете:
Кто тя толь украсил, яко розу в лете?
Воистину скажешь, что мудрый владетель,
Глава увенчАННА, чему всяк свидетель».

А вышеупомянутый Карион Истомин, по традиции, спрятал в мезостихе свое имя и сан:

«Иисус господь Ему Рабов Оных,
возмет ей МОлбы НАук всех свободныХ
Иже, Сия зде ТОщие навыкают.
МИлости любве всех благ Научают».

А вот пример телестиха И. Чудасова:

   «Произнося чудесный чистый звуК,
             Вишу на колокольне. ВысокО!
   Неоднократно сам звенеть хотеЛ,
     Разлиться песней сердца далекО,
Но мой язык во власти чьих-то руК.
Вздохнул бы я свободно и легкО,
Когда бы сам, не по заказу, пеЛ.»

Особой изощренности в подобных формах достигали именно средневековые монахи, которые умудрялись создать стихотворение, являющееся одновременно акро- мезо- и телестихом, где обычно ключевым словом было имя Господа — Иисус. Приведем русскоязычный пример подобной диковинки — «Акроофетторий-сонет троекратный», который поэт Г. Седельников посвятил Ксении Лепановой (читать сам стих нужно по горизонтали).

poezo_sedelnikov

Еще одна разновидность акростиха — АЛФАВИТНЫЙ СТИХ или АБЕЦЕДАРИЙ, где начальные буквы строк расположены в алфавитном порядке. Самым известным произведением в этом жанре, безусловно, является древнерусская «Азбучная молитва» X в., авторство которой приписывают Константину Переяславскому:

«Азъ словом симь молюся Богу
Боже вьсея твари и зиждителю
Видимыимъ и невидимыимъ!
Господа духа посъли живущаго
Да въдъхнетъ въ сьрдце ми слово
Еже будетъ на успехъ вьсемъ…» и т. д.

В общем, и для души полезно, и алфавит изучаешь. Поэтому эта форма оказывается весьма удачной для образовательных целей. Впрочем, В. Маяковский не менее успешно использовал абецедарий и для политической сатиры. Вот отрывки из его «Советской азбуки»:

«…Земля собой шарообразная.
За Милюкова сволочь разная

Интеллигент не любит риска
И красен в меру, как редиска.

Корове трудно бегать быстро.
Керенский был премьер-министром…».

Вот еще два примера абецедариев:

В. Брюсов
«Июльская ночь (Азбука от А до θ)»
(В стихотворении автор пользуется дореформенным алфавитом — С.К.)

Алый бархат вечереет,
Горделиво дремлют ели,
Жаждет зелень, и iюль

Колыбельной лаской млеет…
Нежно отзвуки пропели…
Разостлался синий тюль.

Улетели феи — холить
Царство чары шаловливой,
Щебет Ѣдких эпиграмм.

Начинаетъ сны неволить,
Мѵро льет нетерпеливый,
Юга ясный θимиам.

Д. Авалиани «Обратный абецедарий»

Я ящерка
ютящейся
эпохи,
щемящий
шелест
чувственных
цикад,
хлопушка
фокусов
убогих,
тревожный
свист,
рывок
поверх
оград.
Наитие,
Минута
ликованья,
келейника
исповедальня.
Земная
жизнь
еще
дарит,
горя,
высокое
блаженство
алтаря.

Ю. Анненков приводит в «Дневниках моих встреч» шуточную пьесу 15-летнего Саши Пушкина, где герои разговаривают на французском языке. Вся соль заключена в том, что их разговор представлен… исключительно латинскими буквами, расположенными в алфавитном порядке. Конечно, эффект связной речи получится только если буквы звучат в алфавитном произношении — «А», «БЭ», «СИ» и т. п., как это показано в расшифровке в квадратных скобках):

Eno (a Pecu): AB, CD!     [Abbe, cedez!]
Pecu (meditatif): E… F…    [E… ef…]
Eno (coupant net): GH!    [Jai hache!]
Ijekaelle (se jetant au cou d’Eno): IJKLMNO! [Ijekaelle aime Eno]
Eno (triomphant): PQRST!    [Pecu est reste!]

Перевод:

«Эно (Пекю): Аббат, уступите!
Пекю (задумчиво): Э… эф…
Эно (резко): У меня секира!
Икаэль (бросаясь на шею Эно): Икаэль любит Эно!
Эно (торжествующе): Пекю остался с носом!».

Вот уж действительно, Пушкин — наше всё.

Высокой поэзией акростихи так и не стали. Зато их практическое применение имеет широкие перспективы: думаю, у этой формы большое будущее в сфере посвящений, поздравлений и рекламы.

И уже буквально на стыке поэзии и изобразительного искусства родился жанр ФИГУРНЫХ СТИХОВ. Как вы уже догадались из названия, это поэзия, строки которой образуют какую-либо фигуру, обычно соответствующую содержанию стихотворения. Впрочем, зачастую поэты «жульничают» и разбивают строки как угодно, а таким образом фигуру можно сложить практически из любого достаточно длинного стихотворения.
Более интересными являются те стихи, где фигура образуется из настоящих (имеющих свой размер), а не «ломаных» где попало, строк. Тогда поэзия приобретает кроме внешней формы еще и оригинальную ритмику, как в стихотворении И. Бродского, написанном о фонтане и в виде фонтана.

«Из пасти льва
струя не журчит и не слышно рыка.
Гиацинты цветут. Ни свистка, ни крика.
Никаких голосов. Неподвижна листва.
И чужда обстановка сия для столь грозного лика,
и нова.
Пересохли уста,
и гортань проржавела: металл не вечен.
Просто кем-нибудь наглухо кран заверчен,
хоронящийся в кущах, в конце хвоста,
и крапива опутала вентиль. Спускается вечер;
из куста
сонм теней
выбегает к фонтану, как львы из чащи.
Окружают сородича, спящего в центре чаши,
перепрыгнув барьер, начинают носиться в ней,
лижут лапы и морду вождя своего. И чем чаще,
тем темней
грозный облик. И вот
наконец он сливается с ними и резко
оживает и прыгает вниз. И все общество резво
убегает во тьму. Небосвод
прячет звезды за тучу, и мыслящий трезво
назовет
похищенье вождя
– так как первые капли блестят на скамейке –
назовет похищенье вождя приближеньем дождя.
Дождь спускает на землю косые линейки,
строя в воздухе сеть или клетку для львиной семейки
без узла и гвоздя.
Теплый
дождь
моросит.
Как и льву, им гортань не остудишь.
Ты не будешь любим и забыт не будешь.
И тебя в поздний час из земли воскресит,
если чудищем был ты, компания чудищ.
Разгласит
твой побег
дождь и снег.
И, не склонный к простуде,
все равно ты вернешься в сей мир на ночлег.
Ибо нет одиночества больше, чем память о чуде.
Так в тюрьму возвращаются в ней побывавшие люди,
и голубки — в ковчег».

Изобретателем фигурных стихов принято считать Симмия Родосского. Этот древнегреческий поэт, по преданию, написал три стиха про яйцо, секиру и крылья, придав им соответствующую содержанию форму. Христианские монахи-стихотворцы из всех фигур предпочитали крест и восьмиконечные звезды (так, например, писал в XVII в. Симеон Полоцкий).

Среди современных поэтов особый интерес к фигурным стихам питает Андрей Вознесенский. Особенно он любит не столько образовывать форму из последовательных разновеликих строк, сколько причудливо располагать слова и строки. Так, он «изобразил» свое стихотворение «Бой петухов», где строчки превращаются в контуры дерущихся птиц, а буквы последнего слова образуют оторванную петушиную голову.

Еще примеры фигурных стихов:

Л. Кэррол в «Алисе в Стране Чудес» изобразил рассказ мыши в виде мышиного хвоста.

prim03_hvost