«Охота на Снарка» — Предисловия переводчиков

Рубрика «Параллельные переводы Льюиса Кэрролла»

 | СОДЕРЖАНИЕ | след. >>>

SnarkFront676
Рис. Генри Холидея.

____________________________________________________

От переводчика Михаила Пухова (1990):

«Если когда-нибудь — ведь любое безумие может осуществиться — автора этой небольшой, но поучительной поэмы осудят за бессмысленный труд, обвинение, я уверен, будет основано на словах: Был нередко с рулем перепутан бушприт. В предвидении столь неприятного исхода не буду (хотя бы и мог) с возмущением ссылаться на другие свои произведения, чтобы доказать, что не способен на такого рода поступки; не буду (хотя бы и мог) говорить о выдающихся моральных достоинствах поэмы, о затронутых в ней проблемах арифметики и некоторых естественно-исторических наук; вместо этого я просто поясню, как обстояло дело. Благозвон, болезненно педантичный в вопросах внутреннего распорядка, обычно раз-два в неделю распоряжался снимать бушприт, чтобы заново покрыть его лаком. И неоднократно случалось, что, когда приходило время устанавливать эту деталь на место, никто н борту уже не помнил, с какого конца судна ее следут вставлять. Все знали, что обращаться по этому поводу к самоу Благозвону бесполезно, ибо тот в ответ обзательно сослался бы на «Морской кодекс» и воодушевленно процитировал «Инструкции Адмиралтейства», уяснить до конца которые никому пока что не удавалось. Кончалось, как правило, тем, что бушприт вставляли куда попало, в том числе и поперек руля. Рулевой наблюдал за действом со слезами на глазах — он-то знал, что это неправильно, но… Параграф 42 «Кодекса»: «Никому не дозволяется обращаться к Рулевому» — Благозвон дополнил словами «… и Рулевому не дозволяется обращаться к кому бы то ни было». Поэтому невозможно было ни возражать, ни управлять судном до очередной запланированной лакировки. В таких несколько обескураживающих условиях корабль чаще всего перемещался встречным курсом, то есть задом наперед».

Примерно так разъяснял Льюис Кэрролл непонятные места из своей знаменитой «Охоты на Снарка», написанной чуть более века назад. Многочисленные комментаторы продвинулись в толковании поэмы значительно дальше, однако трактовки эти весьма разноречивы и подчас диаметрально противоположны. С учетом специфики рубрики «КЛФ» уместно предположить, например, и такую: в поэме в символической форме изображен… поиск внеземных цивилизаций! В рамках столь новаторского толкования легко объясняется, скажем, непосильный для большинства комментаторов момент: прозвища персонажей Л.Кэрролла начинаются одинаково (с буквы «Б»). Но ведь и профессии ученых, ведущих поиск ВЦ, также начинаются одинаково — с приставки «ксено» или «экзо» (ксенобиолог, экзолингвист и т.п.). И совершенно излишне упоминать, что никто пока не знает, чего нам ждать от этих самых ВЦ — всяческих благ или неисчислимых бедствий. Прямое отношение к фантастике имеет и вполне тралиционное толкование: «охота на Снарка» — одна из курьезнейших в мировой истории антиутопий…

В отличие от «Алисы» и других произведений в «Снарке» Льюис Кэрролл почти не пользуется своим излюбленным средством — разнообразными неологизмами, а когда они и встречаются, то позаимствованы из все той же «Алисы», вернее, из небольшой баллады «Джаббервоки» (Jabberwocky — К.Б.), откуда, кстати, ведут свою родословную и птица Джубджуб (Jubjub — К.Б.), и Бандерхват (Bandersnatch — К.Б.). Единстенное исключение — имя самого объекта охоты. Это слово-«бумажник», сложенное из английских «snake» (змея) и «shark» (акула). Русский язык вполне допускает подобные нововведения — например, В.Орел, опубликовавший отрывки из перевода поэмы в «Иностранной литературе», предложил остроумную замену — «змерь» («змей» плюс «зверь»). Однако, учитывая, что слово «Снарк» прочно вошло во многие иностранные языки, в том числе и русский, мы в предлагаемой версии предпочли ничего нового не выдумывать.

____________________________________________________

Предисловия переводчика Андрея Москотельникова (2007-2010):

«Аннотированный Снарк — 2»

От переводчика

Для своего труда переводчик заимствовал название известной книги Мартина Гарднера. Последнему принадлежат два критических издания наиболее известных и цитируемых сочинений Льюиса Кэрролла: «Аннотированная Алиса» и «Аннотированный Снарк». Однако если «Аннотированная Алиса» давно признана классикой кэрролловедения XX века, то значение «Аннотированного Снарка» ничтожно. Тому были объективные причины. Во-первых, в отличие от «Алисы», в «Охоте на Снарка» практически нет реалий, связанных с жизнью Кэрролла в Оксфорде, которые легко поддавались бы расшифровке и возбуждали живейший интерес поклонников творчества Кэрролла. Несомненно, поэма автобиографична, но в несколько специфическом смысле. Во-вторых, опять же в отличие от «Алисы», в «Охоте» нет и ничего, что заинтересовало бы специально представителя точных наук как математик Мартин Гарднер. Философские аллюзии начала прошлого века, которые Гарднер пытается навязать своим читателям, лишь подчёркивают бессилие издателя сказать что-либо по существу. И если теперь переводчик может на самом деле указать область науки, которой поэма служит в качестве своего рода иллюстрации, то Гарднера винить совершенно не за что: данная наука обрела полную научную мощь только во второй половине столетия. И в-третьих, все попытки интерпретации текста велись без подлинно глубокого проникновения в его суть, которая раскрывалась исследователями и почитателями на всём протяжении XX века.

Всё вышесказанное касается и принципов перевода. Нельза сказать, что предыдущие переводы поэмы на русский язык были адекватными, поскольку переводчики не только не были в курсе достижений кэрролловедения, но чаще всего и не интересовались ими. Недоступность источников частично их извиняет. В эпоху Интернета дело поправилось, чем и воспользовался автор настоящего перевода, чтобы предложить русскоязычному читателю «критический» текст. Из своих предшественников переводчик хочет выделить Михаила Пухова, чей перевод, опубликованный первоначально в журнале «Техника-молодёжи», полностью соответствует оригиналу по духу и тону. Перевод Евгения Клюева в «Аннотированном Снарке — 2» будет отмечен особо. Знаменит перевод Григория Кружкова, грешащий чисто кружковской «лихостью». Перевод Леонида Яхнина принижен до восприятия детьми самого младшего возраста, как это восприятие понимает Яхнин; он балагурит и улюлюкает. Между тем «Охота на Снарка» — очень серьёзный текст, достаточно только вспомнить, что именно послужило толчком для его написания. Разумеется, это не значит, что в тексте полностью отсутствует шутовство, но оно уравновешивается трагизмом. Причём трагична отнюдь не участь Булочника; наоборот, Булочнику принадлежит великое будущее. Но что станется с остальными? На эту тему переводчик выскажется в специальной статье «Накануне вторжения вещей».

Одно раннее стихотворение

В первом разделе секции переводов нашего Форума был задан вопрос о «сбоях» в ритме английского подлинника — нужно ли их сглаживать. Автор нижеследующего перевода ответил на этот вопрос в том смысле, что такие сбои при классических строфике и стихотворном размере сглаживать нужно, поскольку английским ухом они на самом деле не воспринимаются как сбои, а русскому уху непривычны. То же касается некоторых других европейских языков, например, итальянского. Стоит сравнить переводы сонетов Петрарки, выполненные Мандельштамом (покажется, что там полно сбоев, на самом же деле эти переводы, как и оригиналы, требуют при чтении иного дыхания — они близки к чистой силлабике) и другими советскими переводчиками, сглаживающими стих до классической русской силлабо-тоники. То же в отношении переводов «Божественной комедии», выполненных, соответственно, Илюшиным и Лозинским. Ниже читателям предлагается перевод кэрролловского стихотворения 1853 года (Кэрроллу — 21 год), написанного, кажется, без отступления от правил английского стихосложения. Может показаться, что перевод не сглажен, но это не так; если бы перевод был сделан «в лоб», чтение его удовольствия бы не доставило. Ритм в настоящем случае сломан обдуманно, хоть и соответственно оригиналу, и переводчик надеется, что не погрешил против художественности и законов родного поэтического языка. А последние строфы в самом деле написаны иным размером ускоренного темпа.

К чему эти замечания здесь? Дело в том, что «Охота на Снарка» в оригинале звучит примерно так же. Как она могла бы звучать по-русски, если бы переводчик руководствовался изложенной выше тактикой, можно представить себе по отдельным местам перевода Евгения Клюева, напечатанного, например, в книге «Целый том чепухи» (к сожалению, не могу назвать издательства), и перенесённого в другую его книгу, ссылку на которую читатель найдёт в «Аннотированном Снарке — 2». Но у автора нижеследующего перевода сложилось впечатление, что в таких случаях Клюев следовал ритмике оригинала слишком слепо и не проверял на слух. Во всяком случае, неравносложные строки в переводе поэмы необходимы.


Из предисловия А. Москотельникова к изданию
своих переводов Л. Кэрролла (2010):

1

Отечественному читателю, несомненно, известно, хотя бы понаслышке, что Кэрролл написал некую книгу под названием «Математические курьёзы». Между тем перевод слова curiosa как «курьёзы» ошибочен; он настраивает отечественного читателя на совершенно фальшивый лад, ибо на языке оригинала (т. е. английском) это слово означает нечто, возбуждающее пытливый интерес. На самом деле перу Чарльза Лютвиджа Доджсона принадлежат три книги под названием «Curiosa Mathematica», помеченные им, соответственно, как части I, II и III, из которых только первые две были завершены и опубликованы, только вторая переведена на русский язык, и ни одна не рассматривалась автором в качестве «курьёза». Составитель настоящего сборника из трёх поэм отважился заимствовать это словечко «Curiosa» в его первоначальном значении, отчего оно и оставлено без перевода. Этому имеется объяснение.
Уже первая из предлагаемых читателю поэм, «Фантасмагория», посвящена предмету, действительно вызывавшему пытливый интерес как у Кэрролла, так и у его современников. Подробнее читатель может узнать об этом из предисловия к первой публикации настоящего перевода «Фантасмагории» в журнале «Литературная учёба», №3 за 2007 год. Здесь добавим лишь следующее. От последующих из включённых в настоящий триптих поэм о таинственном и загадочном «Фантасмагория» отличается тем, что она — поэма всецело шуточная (её одну и можно было бы обозначить русским словом «курьёз»). Однако она и схожа с ними. Действие поэмы прекращается при открытии ошибки, вызванной неаккуратностью действия и успокоением от мнимого достижения результата.
Две последующие поэмы словно бы развивают эту тему. Но «Охота на Снарка» лишь по видимости может быть причислена к «курьезам» вместо curiosa, и столь же неестественно причислять её к некоему жанру под названием «нонсенс». Остановимся на этом подробнее.

2

До самого последнего времени, а иногда и ныне, «Охота на Снарка» считается вершиной нонсенса («литературной бессмыслицы») вообще; даже Эдвард Лир по сравнению с Кэрроллом в этом отношении несколько принижен. Но слишком очевидно, что то, чему подыскали название «нонсенс», различно в отношении Матушки Гусыни, Эдварда Лира и Льюиса Кэрролла, хотя это что-то схожее и даже, вероятно, общее по способу происхождения. Как же было нонсенс определить? Разумеется, потуги культурологов принесли плод: природа нонсенса была более или менее успешно вскрыта; она оказалась составной. Опуская промежуточные стадии, изложим выводы. Ровно в середине века (1952 г.) вышла в свет содержащая много плодотворных идей книга Элизабет Сьюэлл «Поле бессмыслицы» (или, иначе, «Поле нонсенса»). Вкратце вывод Сьюэлл таков: нонсенс — это игра между читателем и автором, заключающаяся в построении собственного мира, не отвергающая причинно-следственные связи и проходящая по своим собственным законам. Сьюэлл разъясняет также, чем нонсенс не является. Не является он чистой бессмыслицей, видом поэзии, фокусом или имитацией сна. Более конкретно определил нонсенс Майкл Холквист в книге «Что такое Буджум: Нонсенс и модернизм» (1999): «Нонсенс — это игра с одним лишь порядком. Эффект достигается не противопоставлением порядка и беспорядочности, но противопоставлением одной системы порядка другой системе порядка, каждая из которых в себе самой обладает логикой, но не может заключаться в другой системе порядка». Впоследствии у нонсенса вскрылись новые аспекты, о которых также знала Элизабет Сьюэлл: да, игра между читателем и автором, но если нонсенс разрывает отсылочные связи между словами, он превращается в игру также между персонажами данного текста. В диссертации на степень доктора философии по специальности «Английский язык и литература» «Синаптические Буджумы: Льюис Кэрролл, лингвистический нонсенс и киберпанк» (2007) Дженифер Келсо Фаррелл красиво подытоживает: «Нонсенс как литературный приём есть игра между читателем и автором, между персонажем и читателем и между персонажем и автором».
Все вышеназванные исследователи провели тщательный анализ кэрролловских текстов как с сюжетной стороны, так и со стороны использованных литературных приёмов. В указанных трудах заключены интереснейшие наблюдения и догадки, и тем не менее посмеем сказать, что конечные выводы грешат совершенно недостаточной смысловой наполненностью. Что это так, мы постепенно покажем на примере нашего собственного, мотивного, анализа «Охоты на Снарка», данного ниже в этом предисловии, а затем в примечаниях к переводу.
После включения «Охоты» в контекст творчества Кэрролла как цельного феномена, иными словами — после привлечения к рассмотрению мотивов из некоторых математических трудов Доджсона, а также из романа «Сильвия и Бруно», для которого «Охота» первоначально и предназначалась, становится очевидным, что поэма не соответствует тому определению нонсенса, которое дано Майклом Холквистом. По существу, «система порядка», в рамках которой совершаются действия героев поэмы, согласуется с таковой, которую зоркий и ироничный взгляд Кэрролла подметил в реальной жизни. Эта «система порядка» более явно описана в романе «Сильвия и Бруно» и жестоко высмеяна в математической комедии «Евклид и его современные соперники». Это значит, что как таковой «игры с порядком» не происходит: можно сказать, поэма лишена какого-то особенного, отличного от реального, мира, в котором действовали бы свои законы.
Разберёмся с ещё одним указанным выше качеством нонсенса — игровой природой отношений между персонажами поэмы. Элизабет Сьюэлл связывает возникновение такой игры в нашем случае с тем фактом, что текст поэмы не только сам состоит из слов, но повествует о словах и нескончаемом словесном обмене между персонажами. При этом «отношения между словами и мышлением, а также между разными типами мышления, осуществляемыми посредством слов, зачастую сложны и иррациональны». В странном противоречии с самой собой Сьюэлл пишет в другом месте, что нонсенс слишком рационален, чтобы быть видом поэзии, и слишком логичен, чтобы считаться сном. В нашей собственной статье «Накануне вторжения вещей» мы показываем, что команда охотников, вопреки мнению исследовательницы, представляет собой коллектив однотипных по природе существ, мыслящих если и алогично, но единообразно; недоразумения же возникают от того, что этот коллектив находится в стадии распада. Становится ясно, что у Кэрролла не могло быть в намерении описать именно такой коллектив; это произошло самопроизвольно в процессе «развития символического потенциала»; можно сказать, что «игра между персонажами и автором» состоялась и поэма является нонсенсом в смысле Келсо Фаррелл — но только при учёте такой интерпретации.
Как уже говорилось, нонсенс оказался многоаспектным понятием; наряду с макроуровнем — уровнем сюжета — оно включает и микроуровни — различные виды словоупотребления, сталкивания слов и смыслов в пределах стиха или строфы. Как будет показано в примечаниях к переводу, не всякие случаи по виду беспорядочного и/или шутовского словоупотребления или словосочетания можно обозначить как нонсенс. Будет приведён пример словосочетания «с надеждой и вилкой», которое окажется всего лишь весёлым, но отнюдь не шутовским и вовсе не бессмысленным. Другой пример — следующая строфа, принадлежащая рассказу о Булочнике:

Ну а кто побойчей, имена позвончей
Сочиняли при случае ловко;
И друзья его звали «Огарок ничей»,
А враги — то «Сырок», то «Кладовка».

Джон Тьюфейл (Tufail) в статье «Лицевой Снарк» («The Illuminated Snark») замечает, что «имена» звучат прихотливо и позабавят любого ребёнка (от себя добавим, что в переводе присутствует также неправильная, как бы «детская» форма «позвончей», составляющая игровую пару правильному слову «побойчей»), так что это один из лучших образчиков кэрролловского нонсенса. Однако тут же Джон Тьюфейл указывает, что эти словечки представляют собой намеренную и прозрачную для читателя отсылку к книге елизаветинского памфлетиста Томаса Нэша «Ужасы ночи» (1594). Автор «Лицевого Снарка» приводит следующую цитату из этого памфлета: «Сообщить ли вам редкостный секрет того, как эти знаменитые фокусники и ловкачи постепенно возносятся до толкования сокрытого? Перво-наперво они являются людьми, которым в юности досталось немного от крох грамматического обучения — я, по крайней мере, допускаю, что они хирурги или подмастерья аптекаря; те, говорю вам, кто, промотавшись до лохмотьев и шумно пропивая с проститутками и подобными себе оставшийся у них годовой доход, равный кружке эля в полпенни, пораскинули мозгами, чтобы измыслить нетрудную, но доходную профессию, и навели новый глянец на старое ремесло. Сказано — сделано, и теперь они выискивают какую-нибудь навозную кучу на несколько грязных стойл и, размягчая сырки и свечные огарки, вытворяют парочку мазей и парочку сиропов, после чего открывают дело далеко на севере или в каком-нибудь столь же диком и невежественном краю…» По мнению Джона Тьюфейла, такая ссылка на Томаса Нэша является важным компонентом всего здания поэмы, поскольку «тема этого памфлета (шарлатаны и лжепророки) является центральной темой кэрролловской саги». Значит, вышеприведённые «образчик кэрролловского нонсенса» также следует считать нонсенсом лишь «с одной стороны»?
А ведь именно Джону Тьюфейлу принадлежит интереснейшее наблюдение. «Вопреки ироничному тону своего предисловия к «Снарку», — пишет он в названной работе, — Льюис Кэрролл совершенно точен, когда говорит: «Уж если — как ни дико звучит подобное предположение — автора этой небольшой, но поучительной поэмы когда-либо вздумают обвинить в написании бессмыслицы, то поводом к тому, я уверен, послужит следующая строчка:
Было дело: к рулю подвязали бушприт»».
Бушприт по-английски — bowsprit, при том что слово bow означает «нос корабля». «Получается, что термин «нонсенс», применительно к сочинениям Льюиса Кэрролла, должен пониматься как такое использование языка, которое запутывало бы (а возможно, и разрушало) житейские и логические ожидания читателя. И, разумеется, раз обеспечив читателя ярким примером житейской и логической бессмыслицы (ведь бушприт существует только как нечто, находящееся в физической близости к корабельному носу), автор затем переходит к подробному объяснения, как могла возникнуть такая нелепая ситуация, когда команда начисто забывает, где место бушприту. Читателю, возможно, от этого объяснения и легче, но остаётся вопрос, может ли предмет, ранее называемый бушпритом, продолжать так называться с логической и лингвистической точки зрения, ведь его функционирование [и положение в пространстве] сменилось». Что ж, допустим, это место можно назвать «нонсенсом» — но только потом, только после того, как мы рассказали про своеобразную природу заключённой в этом эпизоде игры; тогда понятие «нонсенс» будет означать для нас нечто подобное во всех остальных случаях, если таковые встретятся вновь.
С учётом вышеизложенного нам видится неправомерным столь безоглядное применение термина «нонсенс» к такому сложному тексту, как «Охота на Снарка», в целом. И дело не в «Охоте», дело в самом понятии «нонсенс». Исследователи пошли по пути, на ложность которого Кэрролл как раз стремился указать своей поэмой; в чём именно эта ложность заключается, исчерпывающе объяснил Карл Поппер во Введении ко второму тому книги «Открытое общество и его враги», что также будет отмечено в примечаниях к нижеследующему переводу. Исследователи, так сказать, принялись гоняться за собственным снарком — не за тем снарком, который Буджум, а за тем, который Нонсенс: подобно Благозвону, они сначала изобрели термин и только затем принялись объяснять, что он должен значить, принялись перечислять «пять особых примет», притом что каждому, кто заново начинал изучать текст поэмы, приходилось вновь тратить время на пересмотр, уточнение и дополнение смысла понятия «нонсенс».
Отечественное кэрролловедение в силу объективных обстоятельств (т. е. поскольку оно часть советского литературоведения, выработавшего собственные научные методы) избежало методологической ловушки под названием «охота на снарка». Достаточно заглянуть в книгу главного отечественного кэрролловеда Нины Михайловны Демуровой «Льюис Кэрролл. Очерк жизни и творчества», чтобы убедиться, что в отличие от западных коллег, увязших в смешении жанров и приёмов, исследовательница предпочитает создать теоретическую основу для различения тех игровых жанров, что представлены в творчестве Кэрролла, — пародии, травестии, бурлеска, — чем связываться с понятием «нонсенс». Демурова, разумеется, не может вовсе обойти это понятие стороной, но вместо определения даёт ему описание — на протяжение девяти страниц и только после ознакомления читателя со взглядами западных литераторов. Итак, после этих девяти страниц с нонсенсом всё ясно? Ясно одно: фантом под названием «нонсенс» глубоко засел в умах исследователей — бесформенный и нерасчленённый, но от того ещё более могучий. И уже Григорий Кружков (а вслед за ним и все остальные переводчики) видит в «Охоте на Снарка» только шутку; соответственно и перевод выполняется шутя. Шутка, растянувшаяся на два года (1874 — 1876)? Уж не поэтому ли и воздействие её на чувства читателей оказалось столь длительным?
А воздействия на умы отечественного читателя поэма-шутка (т. е. поэма в шутовском переводе) никогда и не оказывала. Цель нашего собственного аннотированного перевода — дать пищу ещё и уму. Без этого Кэрролл не будет Кэрроллом. Тут нам окажет помощь третья «поэма» настоящей подборки, математическая по форме и содержанию. Помещая её следом за «Охотой», мы желаем продемонстрировать возможность создания «поля смысла» вокруг поэмы (вместо «поля бессмыслицы», по выражению Элизабет Сьюэлл, как бы изощрённо эту бессмыслицу-нонсенс ни толковать).

____________________________________________________

Вступление переводчика Григория Кружкова (1991):

ТАК ЧТО НЕ СПРАШИВАЙ, ЛЮБЕЗНЫЙ ЧИТАТЕЛЬ,
ПО КОМ ЗВОНИТ КОЛОКОЛЬЧИК БАЛАБОНА.
(Мартин Гарднер)**

ОХОТА ПУЩЕ НЕВОЛИ
(Русская поговорка)

Сперва — два слова о том,
что такое Снарк и с чем его едят.
(Разумеется, испросив прощения
у тех читателей, которые отлично знают,
что такое Снарк
(хотя, по правде сказать,
знать этого не может никто
(даже автор этого не знал)).)
Итак,

ВО-ПЕРВЫХ, ВО-ВТОРЫХ И В-ТРЕТЬИХ

Во-первых, было два основоположника литературы абсурда — Эдвард Лир, издавший несколько «Книг нонсенса», и Льюис Кэрролл, издавший сперва «Алису в стране чудес», потом «Алису в Зазеркалье», а потом (в марте 1876 года) «Охоту на Снарка».
Во-вторых, Льюис Кэрролл тридцать лет преподавал математику в Колледже Церкви Христа, что в городе Оксфорде, написал за свою жизнь много ученых книг и чуть ли не сто тысяч писем разным людям — взрослым и детям, немножко заикался и замечательно фотографировал.
В-третьих, написал он свою поэму для детей и посвятил маленькой девочке (но не Алисе Лиддел, дочери декана Колледжа, которой он посвятил «Страну Чудес», а другой — Гертруде Чатауэй, с которой он познакомился на каникулах. Вообще, Кэрролл дружил и переписывался со многими девочками. И правильно делал, потому что разговаривать с ними намного интереснее, чем с профессорами.) Написал-то он для детей, да взрослые оттягали поэму себе: дескать, глубина в ней необыкновенная, не дай Бог ребеночек провалится. Только, мол, sages and grey — haired philosophers (то есть, мудрецы и поседелые философы) способны понять, где там собака зарыта. И пошли толковать так и сяк,
Главное ведь что? Искали, стремились, великие силы на это положили… Доходили, правда, до них слухи, люди-то добрые предупреждали, что Снарк может и Буджумом оказаться, да все как-то надеялись, что обойдется, что — не может того быть. Тем более, когда такой пред водитель с колокольчиком!
Не обошлось. Ситуация обыкновенная, очень понятная. Тут можно представить себе и предприятие обанкротившееся, и девушку, разочаровавшуюся в своем «принце», и … Стоит ли продолжать? Все, что начинается за здравие, а кончается за упокой, уложится в эту схему.
В 40-х годах появилась такая теория, что Снарк — это атомная энергия (и вообще научный прогресс), а Буджум — ужасная атомная бомба (и вообще все, чем мы за прогресс расплачиваемся).
Можно думать (и это едва ли не всего естественнее для нас с вами), что Снарк — это некая социальная утопия, а Буджум — чудовище тоталитаризма, в объятья которого попадают те, что к ней (к утопии) стремятся. Так сказать, за что боролись, на то и напоролись. Можно мыслить и более фундаментально. Тогда «Охота на Снарка» предстанет великой экзистенциальной поэмой о бытии, стремящемся к небытию, или новой «Книгой Экклезиаста» — проповедью о тщете (но проповедью, так сказать, «вверх тормашками»).
А может быть, дело как раз в том, что перед нами творение математика, то есть математическая модель человеческой жизни и поведения, допускающая множество разнообразных подстановок. Искуснейшая модель, честное слово! Недаром один оксфордский студент утверждал, что в его жизни не было ни единого случая, чтобы ему (в самых разнообразных обстоятельствах) не вспомнилась строка или строфа из «Снарка», идеально подходящая именно к этой ситуации.
Страшно и подступиться к такой вещи переводчику. Вот ведь вам задача.
БЛОХУ ПОДКОВАТЬ!
Вообще, переводить игровые, комические стихи непросто. Как ни исхитряйся, как ни тюкай молоточком, хотя и дотюкаешься до конца и вроде бы сладишь дело, — не пляшет аглицкая блошка, не пляшет заморская нимфозория! Тяжелы подковки-то.
А нужно ли это делать, вообще, — вот вопрос. Ведь и сам Снарк — зверюга абсурдная, а тут его еще надо переснарковать, да перепереснарковать, да перевыснарковать. Суета в квадрате получается и дурная бесконечность. Но в конце концов сомнения были отброшены и к делу приступлено. Принцип перевода выбран с особым расчетом: хотелось, чтобы вещь оставалась английской и в тоже время естественно приложимой к русской ситуации. Снарк остался Снарком и Буджум Буджумом ввиду их широкой международной известности, других же персонажей пришлось малость перекрестить. Предводитель Bellman получил имя Балабона (за свой председательский колокольчик и речистость), другие члены его команды выровнялись под букву «Б»: дело в том, что у Кэрролла они все начинаются на одну букву, и это ох как неспроста! Мясник (Butcher), весьма брутальный тип, благополучно превратился в брутального же Браконьера. Оценщик описанного имущества (Broker) — в Барахольщика. Гостиничный мальчишка на побегушках (Boots), не играющий никакой роли в сюжете, — в Билетера (а почему бы нет?). Адвокат (Barrister) претерпел самую интересную метаморфозу — он сделался отставной козы Барабанщиком и при этом Бывшим судьей. Значит, так ему на роду написано. Ничего, пусть поддержит ударную группу (колокольчик и барабан) этого обобщенного человеческого оркестра, где каждый трубит, как в трубу, в свою букву «Б» — быть, быть, быть! На этой опти-мистической (то есть отчасти и мистической) ноте мы закончим и плавно выпятимся за кулису.

…………………………..
** — Обыгрывается знаменитая строчка из «Духовных стихотворений» (другое название «Молитвы») английского поэта Джона Донна (1572—1631). Выражение стало особенно широко известным после публикации повести Э. Хэмингуэя «По ком звонит колокол».

Г. Кружков. Вступление к «Снарку»:
(«Из английской поэзии XIX века», Спб, Изд-во Ивана Лимбаха, 2008)

Все знают, как создавалась книга о Стране Чудес. Но о поэме «Охота на Снарка» знают уже куда меньше, а ведь ее судьба довольна необычна. Есть много книг («Гулливер», «Робинзон Крузо» и так далее), которые писались для взрослых, а потом стали любимым детским чтением. Тут же получилось почти наоборот.

Кэрролл свою поэму сочинил для маленькой девочки, — но не для Алисы Лидделл, а другой — Гертруды Чатауэй, с которой он познакомился на каникулах. Вообще Кэрролл дружил и переписывался со многими девочками. И, между прочим, правильно делал, потому что разговаривать с ними куда интересней, чем с профессорами. Итак, написал-то он поэму для детей, да взрослые оттягали ее себе: дескать, глубина в ней необыкновенная, не дай Бог ребеночек наступит и провалится. Якобы только мудрецы и поседелые философы способны понять, где там собака зарыта. И пошли толковать так и сяк, в чем смысл «Охоты на Снарка».

Главное ведь что? Искали, стремились, великие силы на это положили… Доходили, правда, до них слухи, люди-то добрые предупреждали, что Снарк может и Буджумом оказаться, да все как-то надеялись, что обойдется, что не может того быть. Тем более, когда такой предводитель с колокольчиком!

Не обошлось. Ситуация обыкновенная, очень понятная. Тут можно представить себе и предприятие обанкротившееся, и девушку, разочаровавшуюся в своем «принце», и… Стоит ли продолжать? Все, что начинается за здравие, а кончается за упокой, уложится в эту схему. В 40-х годах появилась теория, что Снарк — это атомная энергия (и вообще научный прогресс), а Буджум — ужасная атомная бомба (и вообще все, чем мы за прогресс расплачиваемся). Можно думать, что Снарк — это некая социальная утопия, а Буджум — чудовище тоталитаризма, в объятья которого попадают те, что к ней (к утопии) стремятся. Так сказать, за что боролись, на то и напоролись.

Можно мыслить и более фундаментально. Тогда «Охота на Снарка» предстанет великой экзистенциальной поэмой о бытии, стремящемся к небытию, или новой «Книгой Екклесиаста» — проповедью о тщете (но проповедью, так сказать, «вверх тормашками»).

А может быть, дело как раз в том, что перед нами творение математика, то есть математическая модель человеческой жизни и поведения, допускающая множество разнообразных подстановок. Недаром один оксфордский студент утверждал, что в его жизни не было ни единого случая, чтобы ему не вспомнилась строка или строфа из «Снарка», идеально подходящая именно к этой конкретной ситуации.

Страшно и подступиться к такой вещи переводчику. Вот ведь вам задача — блоху подковать!

Вообще, переводить комические стихи — ужасная морока. Как ни исхитряйся, как ни тюкай молоточком, хотя и дотюкаешься до конца и вроде бы сладишь дело, — не пляшет аглицкая блошка, не пляшет заморская нимфозория!

А нужно ли вообще браться за такую задачу — вот вопрос. Ведь и сам Снарк — зверюга абсурдная, а тут его еще надо переснарковать, да перепереснарковать, да перевыснарковать. Суета в квадрате получается и дурная бесконечность.

Но в конце концов сомнения были отброшены и к делу приступлено. Принцип перевода выбран компромиссный. Снарк остался Снарком и Буджум Буджумом ввиду их широкой международной известности, но других персонажей пришлось малость перекрестить.

Предводитель Bellman получил имя Балабона (за свой председательский колокольчик и речистость), другие члены его команды выровнялись под букву «б»: так у Кэрролла, и сохранить это было непросто.

Мясник (Butcher), весьма брутальный тип, благополучно превратился в брутального же Браконьера. Оценщик описанного имущества (Broker) — в Барахольщика. Гостиничный мальчишка на побегушках (Boots), не играющий никакой роли в сюжете, — в Билетера (а почему бы нет?). Адвокат (Barrister) претерпел самую интересную метаморфозу — он сделался отставной козы Барабанщиком и при этом Бывшим судьей. Значит, так ему на роду написано. Ничего, пусть поддержит ударную группу (колокольчик и барабан) этого обобщенного человеческого оркестра, где каждый трубит, как в трубу, в свою букву «Б» — быть, быть, быть!

На этой опти-мистической (то есть отчасти и мистической) ноте мы закончим и плавно выпятимся за кулису.

 

Из интервью Н. Демуровой с Г. Кружковым:

Н. Д.: Как Вы работали над «Снарком»? С чего все Вы начинали?

Г. К.: Это был примерно 79-й год… Я жил тогда в Орехово-Борисово, и соседом моим был замечательный поэт и журналист, работавший в «Московском Комсомольце», Александр Аронов. Его не печатали, хотя в московских литературных кругах он был хорошо известен — и талантлив, между прочим, никак не менее, чем иные гремевшие в то время поэты. Мы жили в соседних домах и виделись почти каждый день. И вот однажды, из-за лености какой-то или склонности к компанейству, я обратился к нему с предложением перевести «Охоту на Снарка» вместе. Дескать, давай попробуем, вещь знаменитая! Он ответил: «Давай. В чем там дело?». Я ему объяснил и поставил первую задачу…

Н. Д.: Он не знал английского языка?

Г. К.: Ни вот столько… И тогда я поставил ему первую задачу: назвать по-русски главного персонажа, Беллмана. Но обязательно на букву «б». Он сказал: «В чем проблема?» Протянул руку, достал с полки словарь Ожегова с полки и стал читать вслух все слова подряд на букву «Б», поглядывая на меня. Так в кино у человека, который не может говорить, стараются узнать, кто преступник, перебирая буквы… Я слушал, как такой вот…

Н. Д.: Полицейский?

Г. К.: Нет, как молчащий раненый, который ждет момента, когда ему нужно хлопнуть ресницами… И, наконец, Саша прочитал слово: «Балабон»; тут я хлопнул ресницами и воскликнул: «Вот! Это — то, что нам подходит. Пусть он будет Балабоном». Тут есть и звук колокольчика: дон-дин-дон — и весь образ этого красноречивого предводителя. Пару вечеров мы с Ароновым провели за придумыванием и обкаткой начальных строф, но — увы! — Саше это довольно скоро надоело, так что доканчивал я главу в одиночку. Потом пошел дальше, перевел вторую главу… И сделал паузу. Знаете, не был уверен, что все идет должным образом. Задумался, как быть дальше, а, главное, стал дождаться нового прилива веселой творческой энергии. Так получилось, что пауза составила примерно около четырех лет.

Н. Д.: Довольно большая пауза!

Г. К.: Наконец, я взял и доделал «Снарка». Потом эта работа пролежала сколько-то времени. Наконец появился человек, который взялся ее опубликовать. Такой инициативный парнишка, Миша Петрунин, сын моего старого друга; я знал его еще мальчишкой. Сперва ничего не получалось, срывалось… и вдруг он мне говорит, что вот есть такое рижское издательство «Рукитис». Оно согласилось это дело выпустить. Я сказал: «Отлично!»

Н. Д.: И выпустили огромным тиражом, по тем временам, то есть, во всяком случае, там стоял тираж 400 тысяч экземпляров, я помню. Первый завод был 100 тысяч. Я как раз хотела спросить Вас, состоялись ли следующие заводы.

Г. К.: Следующие, думаю, вряд ли… Но и сто тысяч экземпляров, полностью распроданных, — немалый тираж.

…Н. Д.: «Охота на Снарка», как и другие вещи Кэрролла, считается очень трудной для перевода. И думаю, что не без основания. Как Вы решали эти сложности? А, может быть, Вы их и не почувствовали? Просто спокойно шли по тексту?

Г. К.: Как это не почувствовал? Я их и до сих пор чувствую, особенно там, где не дотянул… С самого начала, задача была такая, чтобы каждая строфа «Снарка» просто отлетала от зубов, была таким же тур-де-форсом, как в оригинале. Там ведь каждая строфа отточена, как бритва! Увы, по-русски так получилось отнюдь не всегда. Хотя есть строфы, на мой взгляд, недурные…

Н. Д.: Ну, рефрен, который повторяется по всей поэме:

И катали его, щекотали его,
Растирали виски винегретом,
Тормошили, будили, в себя приводили
Повидлом и добрым советом.

Г. К.: Или из первой главы:

Его звали «Эй, там!» или » Как тебя бишь!»
Отзываться он сразу привык
И на «Вот тебе на», и на «Вот тебе шиш»,
И на всякий внушительный крик.

Н. Д.: Или вот это: «И с умом, и со свечкой к нему подступай…»

Г. К.:

Ты с умом и со свечкой к нему подступай,
С упованьем и с крепкой дубиной,
Понижением акций ему угрожай
И пленяй процветанья картиной.

Н. Д.: Вы говорили в нашем первом разговоре — предварительном — о методах перевода: «доместикации» и, наоборот, «форинизации». Каждый, кто переводит Кэрролла, должен волей-неволей прибегать и к тому, и к другому. Тут очень важны, конечно, пропорции. Как Вам удавалось с этим справляться? Вы стремились к тому, чтобы это было близко и понятно русскоязычным читателям? Или, напротив, старались воспроизвести сугубую «английскость» оригинала?

Г. К.: Охотно бы воспроизвел «сугубую английскость», если бы она сугубо легко звучала по-русски. Но никогда в жизни никакая «английскость» не зазвучит у нас хорошо без русской подмоги. Это показывает опыт и Маршака, и Чуковского и всех поэтов, которые переводили поэзию нонсенса. Поэтому идея с самого начала была такая: держаться за оригинал, нарочно ничего не русифицировать — но, если в рамках буквальности не получается достаточно остро, то прибегать к русским ресурсам — и усмешнять. Только очень осторожно — взвесив все «за» и «против».

Н. Д.: Не заходя слишком далеко.

Г. К.: И, с другой стороны, стараясь сохранить силу оригинала. Его афористическую и, я бы сказал, «щекотательную» силу.

Н. Д.: Игровую, проще говоря.

Г. К.: Конечно! Игровую силу. И поэтому я добавлял какие-то русские элементы только в той степени, в какой они были нужны для выполнения этой задачи. Чтобы не провалить всю поэму по уровню, чтобы это не было скучно или вяло. Как Вы знаете, мой перевод не единственный. В тот момент, когда я кончал эту «Охоту на Снарка», появились главы из перевода Владимира Орла, который, кстати говоря, «доместицировал» даже сами имена Снарка и Буджума («Охота на Ворчуна»). Это меня, как ни странно, утешило, потому что разница в подходах, на мой взгляд, уменьшала степень конкуренции между двумя переводами.

Н. Д.: Ну, да. Очень разные переводы, конечно.

Г. К.: Орла я очень уважаю как переводчика. Видите ли, я сначала думал, что один перевожу эту вещь, но, как оказалось, это не так. Пришлось смириться, что есть два перевода «Снарка». Потом я постепенно привык к тому, что переводов, на самом деле, больше двух, что много энтузиастов в разных концах нашей необозримой Родины вновь и вновь обращаются к этой задаче. Нельзя сказать, что я все эти переводы читал, но еще в пару переводов, наверное, заглядывал.

Н. Д.: Мы знаем, что существует масса всяких попыток интерпретировать поэму как аллегорию. И еще при жизни Кэрролла к нему приступали все время с вопросами о том, что это значит. На что он обычно отвечал, что и сам не знает. Но, тем не менее, появился аннотированный «Снарк» с комментариями Мартина Гарднера, появились другие попытки… Как Вы воспринимаете эту вещь? Если это аллегория, то чего?

Г. К.: Видите ли, суть любого хорошего стихотворения является комбинацией нескольких мотивов; редко бывает, чтобы мотив был один. «Охота на Снарка» почти исключение, потому что тут главный мотив забивает все остальные. Это — старинный мотив Экклезиаста: все в мире суета и ловля ветра. Переведите на язык нонсенса — получите «Охоту на Снарка». Можно еще добавить русскую пословицу: за что боролись, на то и напоролись.

…Н. Д.: Я хотела Вам задать еще один вопрос. Тут стоят эпиграфы к «Охоте на Снарка»: «Так что не спрашивай, любезный читатель, по ком звонит колокольчик Балабона» (Мартин Гарднер) и: «Охота пуще неволи» (русская поговорка). Это Ваши эпиграфы?

Г. К.: Первый из них я взял из аннотированного «Снарка»…

Н. Д.: А второй?

Г. К.: А второй, как и указано, из русского фольклора. Мне показалось, что он тут на месте и к чему угодно подходит. Хоть к Льюису Кэрроллу, хоть к комментатору его, хоть к переводчику.

Н. Д.: Ну, так это и идет за пределами кэрролловского текста, между форзацем и титулом..

Г. К.: Вот именно. В первую очередь, это отзыв о собственном труде в приличествующем переводчику скромном тоне: мол, простите, люди добрые, за то, что поднял руку, но — «охота пуще неволи»!

____________________________________________________

Предисловие переводчика Евгения Клюева (1992):

Не отчаивайтесь, если название произведения, которое вам предстоит прочесть, выглядит непонятным, — утешайте себя тем, что после того, как Вы закончите читать, оно так нисколько и не прояснится. Причем особенно непонятным останется главный герой произведения, Смарк…
Это, конечно, весьма прискорбно, но отнюдь не удивительно: автор «Охоты на Смарка и сам признавался, что, даже уже закончив работу над книгой, он так и не сумел выяснить для себя, кто такой этот Смарк. И когда впоследствии Люису Кэрролу задавали соответствующий вопрос, он обычно отвечал: «У меня только один ответ: «Я не знаю» или «Я не имел в виду ничего, кроме чепухи»».
Кстати, у тех, кто говорит по-английски, имя главного героя (а по-английски оно звучит «Snark») вызывает представление сразу о нескольких существах — например, об улитке (snail), акуле (shark), змее (snake) и даже не только существах, но еще о ловушке, западне (snare), рычании и ворчании или спутанном клубке (snarl) и о корабле (bark). В предлагаемом переводе слово «Snark», которое ничего не говорит русскому читателю, заменено на «Смарк», заставляющее вспомнить слова «насмарку», «мрак», «смрад», «сумрак», «морок» и так далее.

 

Е. Клюев, из книги «Теория литературы абсурда», 2000:

Обратим внимание на то, что текст этот у нас существует в литературных переводах совсем недолго: имеются в виду современные его переводы, так как попытки обращения к переводу «Снарка» делались и раньше — в конце XIX — начале XX века. Современных переводов два: оба только что изданы, один из них принадлежит Г. Кружкову, второй — автору этого исследования.
«Охота на Снарка» не получила в отечественном литературоведении адекватной оценки. Вот как, например, обошлась со всемирно знаменитым текстом «Краткая литературная энциклопедия» (интересно, что, беспечно попирая сразу все законы семантики, а заодно и английской грамматики, автор словарной статьи «Кэрролл, Льюис», перевел «The Hunting of the Snark» как «Охоту Ворчуна»):

«Следующие л и т е р а т у р н ы е о п ы т ы (разрядка моя — Е.К.)  Кэрролла в стихах — «Охота Ворчуна» (1876) и в прозе — «Сильвия и Бруно» (1889-1993) особого успеха не имели».

Даже если это отчасти и справедливо по отношению к «Сильвии и Бруно», по отношению к «Снарку» это просто дезинформация: тираж первого издания разошелся практически сразу, а в последующие шесть лет было распродано восемнадцать тысяч экземпляров; к 1908 году книга выдержала семнадцать (!) изданий. В настоящее же время (а настоящим оно является и для «Краткой литературной энциклопедии» в том числе) «Охота на Снарка» представляет собой одно из наиболее часто цитируемых произведений мировой литературы, в Англии существует даже «Общество любителей «Снарка»», а несколько лет назад в Лондоне чрезвычайно известный ныне композитор Майкл Батт предложил вниманию любителям музыки и любителям Кэрролла рок оперу «Охота на Снарка» с Джулианом Ленноном в главной роли. Опера стала одним из главных музыкальных событий сезона. Впрочем, как мы знаем, «у советских — собственная гордость»…

 

____________________________________________________

Предисловие Владимира Орла к отрывкам «Охоты на Снарка»,
опубликованным в журнале «Иностранная литература» в 1982 г.
:

В этом году все, кому удалось сохранить чувство юмора, отмечают 150-летие со дня рождения замечательного английского сказочника, эксцентрика и математика Льюиса Кэрролла, автора прославленных «Алисы в стране чудес» и «В зазеркалье». К сожалению, меньше известно у нас другое произведение Кэрролла, предназначенное специально для взрослых (как для тех, кто сохранил чувство юмора, так и для всех остальных). Это поэма в восьми частях («приступах») под интригующим названием «Охота на Змеря». Увы, взрослые читатели обманули ожидания Кэрролла. Даже поклонники поэмы осаждали автора письмами, задавая лишь один волновавший их вопрос: «Что всё это значит?» А на это у Кэрролла был один ответ: «Понятия не имею». И не в том было дело, что поэма пестрила известными всем по книге «В зазеркалье» «словами-бумажниками», «словами- вешалками», на которые повешены сразу два смысла, вроде «убовато», «засвиреветь» и «Крюкодил». Даже искушенных кэрроллианцев сбивал с толку сам загадочный сюжет, загадочный Змерь, его загадочный двойник Огогон, небывалая птица Каквас и тьма других загадочных фактов, например, то, что охотиться на Змеря отправились герои, профессии которых все как одна начинаются на букву «Б». И всё же забавную, абсурдную, а местами жутковатую историю любят и читают, вероятно, потому, что каждый может оживить её силой своего воображения. Многое в поэме стало афористичным, например, дурацкий (но, увы, живучий) тезис Боцмана – «правда – то, что повторено трижды».
Вчитываясь в «Охоту на Змеря», убеждаешься, что это не только любопытный образец английской поэзии нонсенса, но и жестокий сарказм по отношению к бесчестному богатству, филистёрству, неправому суду – всему тому, что Кэрролл видел вокруг себя и над чем смеялся.

____________________________________________________

В.А. Успенский (к переводу Виктора Фета) (1982):

ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ СЛОВО К ПЕРЕВОДУ «ОХОТЫ НА СНАРКА»

«Это, конечно, сумасшедшая теория. Однако она мне кажется недостаточно сумасшедшей, чтобы быть правильной новой теорией». Над этой фразой можно было бы просто посмеяться, сочтя её шуткой, но она была сказана всерьёз. И сказал её великий физик Нильс Бор другому великому физику Вернеру Гейзенбергу. С неё, с этой фразы, возможно, будет отсчитываться новый этап в теории познания. Потому что в ней было впервые провозглашено, что представление о мире как об абсурде является одним из законных и даже необходимых способов познания мира.

Философия, и прежде всего тот её раздел, который называется гносеологией, или теорией познания, предлагает формулы, с одной стороны, объясняющие нам, какими способами мы пользуемся в процессе познания, а с другой – внушающие нам эти способы. Одна из таких формул – только что приведённая цитата из Бора. Но механизм образования внутри нас модели окружающей действительности – а в эту действительность входят и люди – не исчерпывается утверждениями, сформулированными явно. Не менее важны воздействия косвенные. Среди источников таких воздействий почётное место принадлежит искусству и литературе. Подобно философии, они отчасти объясняют нам нас самих, а отчасти управляют нашими мыслями и поведением, но, в отличие от философии, объясняют и управляют, не объявляя своих целей, действуя скорее на подсознание, чем на сознание. Если наука даёт модель мира в виде некоторых более или менее эксплицитных схем, то искусство и литература создают модель в виде художественных образов. И коль скоро черты абсурдистского видения мира, проявившиеся в потребности сумасшедших теорий, проникли в высокую науку, неудивительно, что начиная со сказок эти черты прослеживаются и в литературе.

Признанным классиком литературы абсурда является Льюис Кэрролл. Его две знаменитые «Алисы»: «Алиса в стране чудес» и «Алиса в зазеркалье» – неоднократно издавались в русских переводах. Так что Кэрролл как прозаик хорошо известен русскоязычному читателю. Менее известен этому читателю Кэрролл как поэт, хотя обе «Алисы» полны замечательных стихов. Конечно, они присутствуют и в русских переводах, но воспринимаются как бы на втором плане, заслонённые прозаическим повествованием. Их содержание мало связано с основным сюжетом. К тому же они зачастую представляют собою пародийное обыгрывание стихотворений, знакомых каждому англичанину, но, разумеется, отнюдь не каждому русскому. Поэтому в русских изданиях эти кэрролловские стихи зачастую не переводятся в обычном смысле этого слова, а заменяются совсем другими стихотворными текстами в попытке создать у русскоязычного читателя тот же эффект, какой англоязычный читатель получает при чтении оригиналов. Борис Заходер, справедливо назвавший своё переложение «Алисы в стране чудес» на русский язык не переводом, а пересказом, в конце пересказа признаётся: «… Лишний раз убедился, что переводить “Алису” нельзя! И пришлось мне написать совершенно другое стихотворение».

Вершиной поэтического творчества Кэрролла является его поэма «Охота на Снарка» («The Hunting of the Snark»), датированная 1876 г. На мой взгляд, это ещё и одна из вершин мировой поэзии. Что есть поэзия и в чём её цели – вряд ли всё это можно выразить ясным, исчерпывающим и убедительным образом. По крайней мере одна из целей состоит в том, чтобы на сравнительно коротком пространстве текста путём сочетания смысла и музыки слов оказать на читателя и слушателя максимальное эмоциональное воздействие. В поэме Кэрролла это достигается. Но как раз это обстоятельство делает задачу её перевода почти невыполнимой.

Трудности подстерегают переводчика уже в подзаголовке: «An agony in eight fits». Из знаменательных, т. е. неслужебных, слов здесь не вызывает сомнений только слово «eight». Это, бесспорно, восемь. А вот «agony» может значить и «муки», и «агония», и «смертельная борьба», и даже «любой взрыв эмоций» (в частности, «взрыв смеха»). Слово «fit» означает «приступ» (например, приступ энергии, но и приступ болезни), «припадок», «пароксизм», но также и «баллада», и «часть баллады», и «песнь как отдельное произведение», и «песнь как часть поэтического произведения». Так что же такое «Охота на Снарка» – агония в восьми припадках или же взрыв хохота в восьми песнях? Надо полагать, и то и другое. И признать, что любой перевод будет неточным, так как не сможет передать этой многозначности.

Но проблема перевода подзаголовка при всей её важности – это всё-таки проблема частная. Как сохранить напряжённый ритм поэмы, переводя её строфа в строфу, при том, что русские слова в среднем длиннее английских? Как сохранить её лёгкий, ироничный, парадоксальный тон? Имена всех действующих лиц в английском оригинале начинаются на букву «B» (вторую букву английского алфавита); муза перевода требует, чтобы в русской версии все имена начинались на букву «Б». В «Постскриптуме к русскому изданию» своей «Лолиты» Набоков, – а он был едва ли не единственным писателем, свободно владевшим обоими языками – указывает на непреодолимые трудности, встречающиеся при попытке передать средствами русского языка такие особенности, как «столь свойственные английскому тонкие недоговорённости, поэзия мысли, мгновенная перекличка между отвлечённейшими понятиями, роение односложных эпитетов». И это – о переводе прозы, что уж тут говорить о переводе стихов, да ещё столь своеобразных, как стихи Кэрролла.

Долгое время я считал, что перевод «Охоты на Снарка» на русский язык вообще невозможен. Тем не менее переводы мало-помалу стали появляться.

В 1981 г. в московском издательстве «Машиностроение» вышла книга Д. Геллера, Д. Фридмана «Структурное программирование на АПЛ». На её страницах встречаются отдельные фрагменты из кэрролловского «Снарка» в переводе М. С. Фанченко. Переводились ли только эти фрагменты или же поэма переводилась целиком – оставалось неясным.

В 1991 г. отдельной книгой выпустил перевод Григорий Кружков: Льюис Кэрролл. «Охота на Снарка: Агония в восьми воплях». Копирайт датирован 1990 г., книга вышла в издательстве «Рукитис», местонахождение которого остаётся неясным (как и должно быть во всём, что связано со Снарком). В выходных данных указан тираж 400 тыс. экз.; не уверен, тем не менее, что эту книгу легко достать.

В 1992 г. вышла чрезвычайно экстравагантно оформленная книга: Эдвард Лир, Льюис Кэрролл. Целый том чепухи (Английский классический юмор XIX века) / Пер. с англ. Сост., предисл. и прим. Е. В. Клюева. М.: Объединение «Всесоюз. молодёж. кн. центр», 1992. На с. 76 – 119 помещён перевод поэмы Кэрролла, причём сама поэма названа так: «Охота на Смарка: Агония в восьми приступах». Появление слова «Смарк» переводчик объясняет следующим образом: если английское «Snark» вызывает ассоциации со словами «shark», «snake» и т. д., то русское «Смарк» должно заставить вспомнить слова «мрак», «смрад», «насмарку» и т. д. В переводе вообще много необычных слов: Бомцман (потому что он делает «бом-бом» колоколом), Бандид и др. Направление исканий переводчика понятно, но всё же и в этих словах, и в замене Снарка на Смарка ощущается некий перебор. В этих приёмах, а также в полиграфическом оформлении поэмы – строфы набраны вкривь и вкось и шрифтом разного размера – видна некая ложная тенденция, а именно попытка перенести на поверхностный уровень те особенности поэтики Кэрролла, которые в исходном английском тексте расположены на уровне глубинном.

В 1992 г. новосибирская газета «Молодость Сибири», (№ 11 от 8 – 14 марта и № 12 от 15 – 21 марта) поместила перевод Михаила Пухова: «Охота на Снарка: Погония в восьми приступах».

Теперь на суд читателя предлагается перевод Виктора Яковлевича Фета: «Охота на Снарка: в Восьми Напастях» Слово «Agony», как видим, оставлено без перевода –можно полагать, по причинам, изложенным выше. Перевод этот ждал своего часа без малого 20 лет: он был выполнен в 1982 г.

Из всех известных мне переводов перевод В. Я. Фета кажется самым лучшим. Чтобы не быть голословным, я приведу первую строфу поэмы сперва в оригинале, а потом во всех пяти переводах.

Подлинный Льюис Кэрролл (Lewis Carroll):

«Just the place for a Snark!»’ the Bellman cried,
As he landed his crew with care;
Supporting each man on the top of the tide
By a finger entwined in his hair.

В переводе М. С. Фанченко

«Это место для Снарка,» – Глашатай сказал
И команду на берег отправил.
И за волосы каждого пальцем он взял,
Через море доставив без правил.

В переводе Григория Кружкова

«Вот где водится Снарк!», – возгласил Балабон,
Указав на вершину горы;
И матросов на берег вытаскивал он,
Их подтягивая за вихры.

В переводе Е. В. Клюева

«Это логово Смарка!», – так вскричал
Бомцман, швартуя бриг,
И пальцем извлёк из воды англичан,
Поддевая за волосы их.

В переводе Михаила Пухова

«Вот где водится Снарк», – закричал Благозвон,
Выгружая с любовью людей:
Чтоб не сбило волной, он поддерживал их
За власы пятернёю своей.

В переводе Виктора Фета:

«Здесь мы Снарка найдём!» – Барабанщик изрёк,
И, сказав это, он перенёс
Всех своих моряков с корабля на песок,
Нежно взяв их за пряди волос.

Для адекватного восприятия поэмы в целом (а также для правильного понимания поэтики Кэрролла) существенна картина, нарисованная в её первой строфе: руководитель экспедиции за волосы переносит свою команду с корабля на берег, причём делает это с нежностью. Наилучшим образом эту картину сумел передать Виктор Фет.

 

____________________________________________________

Предисловие переводчика Сергея Воля (1992):

Досужий читатель!.. Обращаюсь к тебе в надежде, что ты отринешь страсти, обуревающие героев поэмы, хотя бы на время чтения. Это необходимо, ибо иначе ты упрекнешь знаменитого автора «Алисы в стране чудес» в бездарности, а произведение его уподобишь пустому кривлянию, чем еще раз повторишь традиционную ошибку отечественного литературоведения.

Но не зря же с 1876 года, когда была опубликована поэма, она дарит крылатые фразы для цитат и эпиграфов, имена ее персонажей становятся названиями яхт, гостиниц и т. д.

Что такое Снарк? – гадают не только герои Кэролла, но и легион исследователей. Несть числа объяснениям этого слова (любимое – сочетание дракона с акулой). Толкований самой поэмы еще больше – от философских сопоставлений с гегелевским абсолютом до намеков на конкретные клубные скандалы. Объединяет все эти версии одно – охота на Снарка, которая, как ведётся, пуще неволи. Автор, говорят, справедливо считал свою поэму годной на все случаи жизни.

Предлагаемый перевод концептуально соответствует оригиналу, однако почти не превращает Йонаса-Пронаса в Иванушку-дурачка. Так, переложив большинство слов-нонсенсов, я сохранил природные названия всяческих чудовищ. Прежним осталось имя капитана команды, отправившейся в поход за Снарком – имя бравого Белмана. Так назывались глашатаи, скликавшие колокольчиками горожан. Моряки же в колокол (bell) «били склянки», отмеряя время. И Белман Кэрролла неумолчно звонит в свой единственный навигационный прибор – колокол – и всех торопит.

Не будем же и мы мешкать. Итак…

____________________________________________________

Предисловие переводчика Александра Вышемирского:

Эта книга, написанная в обычной для Англии форме  «поэзии чепухи», по праву попадает в не длинный список вечных книг. В англоязычных странах Снарка знают все, так же как у нас все знают Остапа Бендера или кота Бегемота. Джек Лондон называет этим именем свою яхту и пишет «Путешествие на Снарке», у нас даже, в России, действует агентство новостей с таким названием, именем Буджума ботаники назвали дерево необычного вида; если покопать — таких примеров найдутся десятки.
Говорят, что сам Кэрролл никогда не отвечал на вопросы, о чем эта книга и кто такой Снарк, считая, что все содержится в самой книге; так что, не нарушая его традиции, дадим только языковый комментарий.
Кэрролл любил придумывать новые слова и в простейших случаях складывал их из двух. Так можно считать, что Снарк состоит из «снейк» — змея и «шарк» — акула, или из «снарл» — рычать и «барк» — лаять; можно с тем же успехом подобрать еще пару дюжин простых английских слов.
Также из двух слов, да еще прямо переводимых на русский, построен «галумф» — гибрид «галопа» и «триумфа». В других случаях кэрролловское слово строится не так прямолинейно — пришлось повозиться, отыскивая  слово «зарый» — русский аналог кэрролловского «beamish».
Кое-что, конечно, пропало при переводе, исчезла  шуточка  Кэрролла, согласно которой все имена и профессии его героев начинаются с одной и той же буквы алфавита, исчезло несколько случаев непереводимой игры слов.
Однако в основном здесь все осталось как было, и стиль и подробности сохранены.
Я, собственно, не профессиональный переводчик — инженерствую: физическая оптика, немного электроники, вычислительная математика и программирование.
Думаю, это обстоятельство помогло мне прилично перевести  книгу математика Кэрролла; ведь есть другие переводы, три из них можете посмотреть у М.Мошкова на Lib.ru, но — не советую.

 

____________________________________________________

Предисловие Г. Циплакова к переводу Дениса Жердева (2001):

Новый Левис Кароль

Я об этом на греческом Вам говорил,
На немецком, китайском, иврите. —
Но, увы! Я, признаться, совсем позабыл
То, что Вы на них НЕ говорите!

В дневниковых записях Даниил Хармс называл Льюиса Кэрролла одним из самых талантливых писателей мира. Получить такую характеристику из уст пересмешника Хармса очень лестно, хотя эта оценка понятна — известный поэт-обэриут заимствует у Кэрролла многие приемы, его творчество также располагается в реальности абсурда. Иногда Хармс транскрибирует имя английского писателя непривычно для современного русского уха — «Левис Кароль» называет он его, и в таком именовании есть своя правильность, правильность абсурда.

Мне иногда кажется, что Вильям Шекспир — совсем не тот человек, что William Shakespeare. Не то чтобы он ниже или бледнее — дело не в степенях сравнения. Он просто другой. Он существует в измерении иного языка, и жизненные проблемы у него не те, чем у его британского прототипа. И Оскар Уайльд — другой человек, отличный от Oscar Wild. Если признать это в самом начале, то художественный перевод обречен на интерпретационную неравнозначность. Переводчик на русский язык не старается максимально приблизиться и слиться с Bernard Shaw, он жаждет разгадать тайну Бернарда Шоу.

Сплошь и рядом слышишь сетования специалистов. «Ах, Иван Бунин! Как неверно он перевел ”Песнь о Гайавате”! Он так романтизировал Лонгфелло! Ах, пастернаковский перевод “Фауста” совершенно не соответствует Гете! Ах Маршак! Он превратил Блейка в детского поэта!» Но кто бы знал о Лонгфелло в России, если бы не романтическое истолкование Бунина? Кто бы из россиян любил Блейка, если б не «детский» перевод Маршака? Знатоки возмущаются: такими переводами невозможно пользоваться при научном анализе! Хочется возразить: а нужно ли вообще пользоваться переводами при научном анализе? Не лучше ли обратиться к оригиналу или подстрочнику?

Перевод — нонсенс по самой своей природе. Полная бессмыслица. И уж точно существует не для мрачных литературознатцев. Более того, он существует не для ученых вообще. С точки зрения дидактичной науки подлинник — совершенство, а перевод, как это ни грустно, реплика, копия, а значит, обречен быть хуже. Это серьезно, а с серьезностью не считаться нельзя. Переводчик художественных текстов старается, чтоб не было хуже. Однако понимает, что стремится к иллюзии, призраку, нонсенсу. Как добиться нонсенса? Только одним способом — сделать слегка выпуклым то, что в реальности было чуть в стороне. И превращается Льюис Кэрролл в Левиса Кароля. Перевод — трансформация, цирковой трюк, артефакт. Наука не терпит ни артефактов, ни цирковых трюков.

Впоследствии (после Хармса) «Приключения Алисы…» Кэрролла будут много переводить. И — опять реникса — переводы будут настолько непохожими один на другой, что если читать только их, возникнет сомнение: а существовал ли в действительности английский писатель, или он тоже нонсенс, как и его переведенные тексты. Может, его не существовало, как Шекспира? Может быть, Кэрролл — такая же литературная мистификация, как наш Козьма Прутков? И выдумали его русские переводчики? В годы «железного занавеса» английский подлинник «Алисы» воспринимался рядовыми читателями как метатекст (то, что все переводят, о чем спорят, но чего не существует на самом деле).

«Малые» тексты Кэрролла стали известны русскому читателю сравнительно недавно. Переводить их и проще, и сложнее. Проще — поскольку уже есть традиция перевода кэрролловских произведений и нонсенса вообще. Сложнее — поскольку большинство из них написаны стихами, причем эксплуатируют множество игровых стихотворных форм. Как, спрашивается, переводить акростихи или пародии на «Nursery Rhymes»? В этом ряду «Охота на Снарка» (1872) занимает особое место.

«Переводить нонсенс (а уж того более абсурд) — задача трудная, требующая не только смелости, склонности к словесным играм, совершенно особого чувства юмора, неординарного взгляда на жизнь, иронии и отстраненности, но и своеобразной — и весьма крепкой — логики. Ведь нонсенс — это не отсутствие смысла, как думают некоторые, а бессмыслица особого рода, в которой проглядывает свой смысл, не совпадающий со смыслом банальным, обыденным, замкнутым четырьмя стенами “здравого смысла”, — пишет известная исследовательница и переводчик Кэрролла Н. Демурова1. В своей статье она анализирует четыре перевода «Охоты на Снарка» — Г. Кружкова, Е. Клюева, И. Липкина, Л. Яхнина. И добавляет в примечаниях, что отечественная история охоты за Снарком этими переводами отнюдь не исчерпывается.

Зачем же переводить «Снарка» еще раз? Чем предлагаемый читателю перевод Дениса Жердева отличается от уже существующих? Думается, этот перевод наиболее логичный из всех. Имеется в виду, конечно, абсурдистская логика. Для Дениса Жердева охота на Снарка не игра. Он повествует о ней без доли иронии, всерьез, так рассказывают героико-романтическую сагу с несчастливым концом. И это, разумеется, не случайно.

Имена основных персонажей этой истории, как известно, начинаются со второй буквы английского алфавита — буквы B. Денис Жердев, как и другие переводчики, проявляет чудеса изобретательности и логичности, чтобы сохранить эту особенность. И в этом направлении обнаруживаются явные находки. Для тех, кто не знаком с другими переводами или подлинником, необходимы некоторые комментарии.

Предводителя команды «охотников» именуют Bellman, что в буквальном переводе означает «глашатай», а в калькированном — «человек с колоколом». И на иллюстрациях к кэрролловскому изданию он изображается в тельняшке и с колокольчиком в руке. По версии Д. Жердева, его следует именовать Боцман. Интересно, что, сам того не подозревая, Д. Жердев оказался созвучен здесь другому переводчику — Е. Клюеву, предлагавшему более шутливый вариант — Бомцман. При таком подходе Беллман теряет свою «велеречивую» составляющую, зато очень красиво обыгрывается составляющая «колокольно-морская». Впрочем, с последовательной и принципиальной многословностью этого персонажа читатель сталкивается с первых строк.

Ряд героев имеет свои прямые аналогии на русском языке. Бобер, Булочник, Биллиардный маркер, Брокер, Банкир появились в результате прямого перевода с английского и сохранили в своих именах заветную букву «Б». А Boots2  — персонаж исключительно английского быта (аналогом был бы русский Половой), таковым и остался, преобразовавшись в Боя гостиничного. Есть и эквивалентные решения «от противного» — так, Master of Bonnets and Hoods3 стал дамским Башмачником. Подлинными переводческими удачами можно считать перевод имен таких персонажей, как Barrister (Адвокат) и Butcher (Мясник). Первый стал Бюрократом, второй — с бойни Бойцом.

И вот эта разбитная компания, гордо именующая себя «экипажем» (благо, английское ‘crew’ можно толковать по-всякому) отправляется на поиски таинственного Снарка. Путешествие выбрано не из легких, и, следуя логике абсурда, сразу объявлю о развязке: никакого Снарка они не найдут, а для кого-то из членов экипажа путешествие станет последним.

Переводчик хмурится, гневается, пугается, переживает и очень редко улыбается, совсем как персонажи Кэрролла. Он совсем не позволяет себе сюсюкающих интонаций, мол, посмотрите, как тут все беззаботно и по-детски. Куда уж беззаботней, когда произведение имеет подзаголовок, кстати, очень четко определяющий жанр: «an Agony in Eight Fits»4. Жердев пользуется не традиционным значением слова agony, а неологизмом — «агоний». Здесь слышится не только «агония», но и греческий «агон», т. е. трагическое «состязание». Тем самым происходящему придается пафос вселенской борьбы и одновременно налет интеллектуализма. На мой взгляд, так и есть, сюжет «Снарка» — греческая трагедия, рассказанная языком английского нонсенса.

……………………………………………………………….
Примечания

1  Демурова Н. О степенях свободы. Перевод имен в поэме Льюиса Кэрролла «Охота на Снарка» // Альманах переводчика. М., 2001. С. 45.

2  Коридорный, слуга (англ.).

3  Мастер по дамским шляпкам (англ.).

4  Дословно: «Агония в восьми…». Слово fit с английского можно переводить по-разному: это и «припадок», и «приступ», и «порыв», и «вспышка эмоций». Соответственно переводчики используют разные подходы к определению жанра произведения.

____________________________________________________

Вступительное слово переводчика Николая Светлова (2002):

До сих пор мне не встречался ни один сколько-нибудь удовлетворительный перевод «Охоты на Снарка». Вот почему я принял решение пополнить класс переводов «Охоты» ещё одним неудовлетворительным элементом в надежде на то, что пройдут годы (неважно, в какую сторону) — и количество русских переводов этой весьма поучительной поэмы перейдёт в качество.

Предлагаемый перевод следует пяти основополагающим принципам.
Насколько возможно, я сохранил стихотворный размер оригинала — остальные переводы обращаются с ним весьма произвольно, вследствие чего наносится ущерб изобразительной силе языка поэмы.
Я стремился максимально сохранить формальную семантику оригинала: класс интерпретаций формальной системы «Охота на Снарка» при переводе сократился несущественно, что частично компенсировано некоторыми расширениями. Полная идентичность класса интерпретаций оригинала и перевода недостижима даже теоретически: английский язык лаконичнее. Предвидя это, Кэрролл ослабил информационную плотность своего шедевра, проявив редкую заботу о страданиях переводчика, до сей поры не оценённую.
Атрибутивная семантика, напротив, тенденциозно изменена, следуя трём главным идеям: русский перевод должен быть вплетён в отечественную культурную среду; действие «Охоты» перенесено примерно на +230 ЭЭГ (энергетических эквивалентов года) по координате t; бинарное отношение «Льюис Кэрролл — Алиса Лидделл» воспроизведено изоморфным ему на достаточно широком классе высказываний бинарным отношением «Кир Булычёв — Алиса Селезнёва».
Сохранены оригинальные имена охотников на Снарка, исключая Beaver (Бобёр), maker of Bonnets and hoods (Болванщик) и baker (см. примечание к соответствующей строфе).
Поэтическое качество перевода принималось во внимание в последнюю очередь. Перевод не претендует на то, чтобы считаться вполне (или даже сколько-нибудь) литературным, а тем более стишнотворным.
В силу того, что Кэрролл был бы сильно удивлён, обнаружив в переводе совершенно другую атрибутивную семантику (п.3), в силу того, далее, что Кэрролл совершенно не виноват в литературных недостатках перевода (п.4), я называю данный перевод вольным, то есть частично претендую на авторство (увы, не спросив разрешения у автора оригинала по причине недоступности соответствующих технических средств). В связи с этим должен указать, что формальная семантика оригинальной поэмы снимает 94.1% энтропии последовательности символов, образующих текст перевода, а предложенная мною версия атрибутивной семантики — 5.9%. Следовательно, я могу претендовать на авторство примерно шести символов текста перевода из ста. Достоверность этой цифры гарантировать не могу, поскольку методика расчётов не прошла достаточной апробации. Причина не в том, что мне недосуг проверить её на достаточном количестве текстов и представить результаты научной общественности, а в том, что апробации любой методики количественного анализа должна предшествовать разработка. В данном случае это условие не выполняется.

____________________________________________________

Предисловие переводчика Ивана Анисимова (псевдоним Юрия Князева) (2003):

Предыстория создания перевода.

Мы с Вальтером сидели в парке,
(А вечер был довольно жаркий)
Распили по стакану «Старки»,
И говорит он мне в запарке:
-Айда охотиться на Снарка!
Еще добавили по чарке.
— Не знаю зверя такой марки,
Его не видел в зоопарке!
— Да полно, будут нам подарки!
Что ж, по рукам! Дрожите, Снарки!

Предисловие переводчика

На самом деле все было гораздо прозаичнее. В конце мая получил я от Вальтера мыло: ‘Лет 12-15 назад в журнале «Техника — молодежи» мне попался перевод набольшой поэмки Льюиса Кэрролла,  под названием «Охота на Снарка». Поэмка малепусенькая, а вводная статья к ней и построчный комментарий — в три раза больше. Меня это заинтриговало.
Прочитал. Оказалось, что автор накалякал что-то такое, что англичане до сих пор ломают головы, чего бы это значило. Я, естественно, тоже ни хрена не понял.
А в подлиннике мне ее почитать не дано. Вот с тех пор и привязываюсь ко всем англоговорящим, читали ли они эту штуку.  Предполагаю, что это лакомый кусочек для переводчика. Думаю, что тот перевод в журнале был первым и единственным.
Возможно, не очень удачным.  Твои переводы хвалят. Вот я и подумал, вдруг ты и этого «Снарка» расбамбахаешь так, что всем станет понятно, о чем там хитрый англичанин написал. И станешь автором канонического перевода. А через это и я прославлюсь, как сподвигший тебя на такой подвиг. Ферштеен? Сейчас, во времена Интернета, я думаю, оригинал «Cнарка» легко при желании выудить из сети.
Вот, собственно, и весь мой вопрос.’.

 

____________________________________________________

Предисловие переводчика Николая Хлебникова (2004):

Уважаемый читатель! Предлагаемый Вам перевод знаменитой поэмы абсурда Льюиса Кэрролла «Охота на Снарка» является, скорее – вольным, авторским, нежели точным. Хотя я и пытался в основном придерживаться Кэрролловского повествования, правда, не буквально и даже не построчно, а – «построфно».
(По глубокому моему убеждению, точным переводом может быть только один – подстрочный перевод, который, как правило, неудобоварим при чтении даже традиционных литературных форм, не говоря уже о «литературе абсурда»)
Почему я взялся за перевод агонии Кэрролла? – Патамушта…
Перед тем, как браться за это, возможно, неблагодарное дело (обычным поисковиком в Интернете вы обнаружите не менее пяти переводов поэмы на русский язык) я ознакомился со всеми, сделанными ранее переводами, которые смог отыскать. Среди них встречались очень и очень достойные и добротные работы – таковы переводы Виктора Фета, Евгения Фельдмана, Сергея Шоргина, Григория Кружкова… Но ни в одном из них я не нашёл полного соответствия именно своему прочтению этого, не побоюсь сказать, шедевра.
Причём, шедевра не столько поэтического, сколько… чёрт его знает – какого! Абсурд ведь!
Дело в том, что поэму Кэрролла можно трактовать в применении практически к любой человеческой деятельности! Впрочем, об этом уже написано немало серьёзных научных трудов и исследований.
Трактую её по-своему и я. И знаю, что покуда будет продолжаться и развиваться человеческая деятельность – будут появляться и новые переводы и толкования этого произведения.
Ибо произведение это  – универсально, а, значит, в каком-то смысле и – бессмертно.

Искренне Ваш,
Николай Хлебников.

 

____________________________________________________

Предуведомление переводчика Юрия Лифшица к Интернет-публикации (2006):

          С настоящим текстом произошла вполне кэрроллианская история. Издательству перевод понравился, но литературный редактор категорически отверг мою любимую Крысь, настаивая на классическом Снарке. Поэтому пришлось не только менять Крысь на Снарка, но и пол персонажу. Так книжка и вышла.
Но уверен, правда, то есть Крысь восторжествует!

____________________________________________________

Предисловие переводчика Сергея Шоргина (2007):

Русских переводов «Снарка» много, по некоторым данным — более полутора десятков. Со многими из них я специально знакомился по время работы над своим переводом; это знакомство осуществлялось для того, чтобы избежать уже использованных в предшествующих переводах «русскоязычных» образов, да и рифм. Думаю, что это удалось не везде — но в большинстве случаев.
Главной задачей я считал — сделать перевод (точнее, пересказ) забавным и в какой-то степени современным. Метод «осовременивания» — насыщение текста понятными читателю аллюзиями. У Кэрролла были свои аллюзии, которые нам сейчас не всегда понятны и интересны. Значит, полагаю я, вполне в его духе был бы такой перевод, в который включены «новые аллюзии». Это, по моему мнению, в какой-то степени оправдывает приложенные мной усилия.

 

____________________________________________________

Предисловие переводчика Валерия Ананьина (2011):

Посвящаю сей труд историку из Петрозаводска М. Л. ГОЛЬДЕНБЕРГУ,
некогда почти силком затащившему меня в книжный магазин.

Не сделай  он это, — не тратил бы я последнюю (тогда) деньгу на пару книг. Не купи я их, — не одарили бы девушки-продавщицы «Снарком»- билингвой. Не изобрети эту подарочную акцию книжный клуб «Снарк» (ныне уже канувший) из города Питера, —  не родило бы издательство «Азбука-классика» ту книжечку. Не будь ее, — в ум  бы  не  пришло  переводчику взяться за это шизофреническое дело. Не зайди я туда именно тогда, — см.  всё с  начала.
Вот что значит  фатум: оказаться в энное время в энном месте…
Так что он во всем виноват:
МИХАИЛ  ЛЕОНИДЫЧ  Г.
К нему и претензии — читателей и критиков.

! U R B I     E T    O R B I !

НОВЫЙ  РУССКИЙ  «СНАРК»!
С присовокуплением
разъяснительных, полезно-ознакомительных,
текстоведческих, общечеловеческих,
историко-философичных, местами самокритичных (и просто личных),
почти научных, но не всегда скучных, а где-то и развлекательных
(к  прочтению — обязательных)
ПРИМЕЧАНИЙ
переводчика!
Но он (переводчик) предупреждает:
кто подумал, что его (подумавшего)
ждут хиханьки-хаханьки
типа хохмаческих хоббито-версий,
ТОТ  ГРУБО  ОШИБСЯ!
Это всё  —
ОЧЕНЬ СЕРЬЕЗНО!
Это вам не пародия, не переделка, а именно
П Е Р Е В О Д!
Хотя по лихости виршеплётства не уступит
ОРИГИНАЛУ
(друзья не советовали, но переводчик оставляет
это заявление —
как красную тряпочку для всех  тупорогих  буджумов)!

ВСЕ ПРАВА ЗАЩИЩЕНЫ,
любое использование и гласное употребление
текста, фрагментов, строк, выражений
без ссылки на настоящий источник
преследуется по закону,
а также
ночными кошмарами,
подзаголовок же
«КНИГА  ДЛЯ  ВЗРОСЛЫХ»
(обратили на него внимание?)
означает не то, что вы, скорее всего, сейчас подумали, а
необходимость иметь
МОЗГИ,
поэтому вам надо,
да, да, и тебе, который всё это читает,
прямо сейчас напрячь
эти, еще не вконец  зашоренные нашими глянцевыми СМИ и ТВ, мозги,
чтобы хоть как-то сравняться
С ВАМИ,
умный, грамотный и любознательный читатель,
кто, конечно же, поймет и оценит
МОЙ…

…ОТРЫВОК, ВЗГЛЯД  И  НЕЧТО  ПЕРЕВОДЧИКА

Да, да, господа, не потом, не когда-нибудь, а просто совсем навсегда:
КНИГА  ДЛЯ  ВЗРОСЛЫХ !
Собственно, издавна подозревал, что ученый проф Ч. Л. Доджсон для  детишек писать не умел.
Ну, он-то полагал, что — как раз наоборот. Но и у самого-то знаменитых юных муз, тех, для кого каноник Чарльз Лютвидж превращался в мистера Льюиса, было — две. Немного, а? Да и то с первой возникли проблемы…
Послушать кэрролловедов, так все детки планетки были и есть в восторге от «Алисы» (от «Снарка», вроде, поменьше, но — тоже…).
А вам — часто ли встречались детишки (считая и бывших), обожавшие эти  всемирные библии абсурда именно в возрасте алис и гертруд (то есть наших второклашек)? Я лично — что-то не припомню.* А вот среди моих знакомых взрослых — и читавших Л. К. достаточно, и почитателей его — аж до десятка!
И стар, и млад — знаем мы и «Алису», и «Снарка» только по перекладам.  Так не в этом ли дело? Пудрим мозги взрослым — дескать, для малолеток издано, а для тех — не дотягиваем с доходчивостью?
Вот уж нетушки!
Не сгинула таки наша школа художественного перевода, еще, простите, той, дорыночной выделки, лучшая — убежден! — в мире; не вымерли еще все мастера, а где-то даже рождаются новые. И Кэрролл тут не на обочине, за него брались — таланты! И именно читательскую молодь имели в виду, раз уж классика нонсенса по-прежнему приписана к детскому чтиву. И мне — просто очень даже нравится, что получалось у великолепных — и таких несхожих! — мастеров: Демуровой, Заходера, Кружкова…
Но и эти волшебники не убедили, что место Л. К. — в школьных ранцах.
Более того.
Взял «Снарка» Г. Кружкова или Е. Клюева, ловишь кайф, а растет все же  подозрение: не слишком ли «оребячивают», адаптируют маркиза Абсурдаса чудо-толмачи? (Чудеса, впрочем, разного калибра: «Смарк» Клюева убеждал  много меньше, чем кружковский «Снарк», хотя и ощущалось, что первый, к тому же — известный исследователь литературы нонсенса, стремится быть к автору поближе; но замысел нередко не равен деянью, это знал еще Гамлет…)
Правда, растил я свое вполне мистическое чувство по принципу «кредо квиэ абсурдум», то есть — как верующий в пришельцев или загробные голоса.

И тут — на старости лет, случайно — попал в руки англо-«Снарк».
И начав раскапывать эту — для меня — целину, сравнивать (наконец-то!) с читанными-зачитанными переводами, убедился: нет, отказывал я заочно великому англичанину в ДЕТСКОПИСАНИИ не из природного упрямства.
Конечно, америка эта открыта давным-давно: книги Кэрролла, едва те родились, отхватил себе взрослый люд. И процесс той приватизации нарастал и углублялся — чем к большему абсурду, и ускоренно, катился мир, особенно в ХХ веке. И в XXI-м — нам только перенимать эстафету, и — дальше, к «зияющим высотам» неуютного будущего (сформулировал совсем по-кэрролльи наш экс-соотечественник, великий измовед и романист-социолог). Вот и Г. М. Кружков, предваряя свой перевод, итожил накопившиеся виражи снарковедения, применимые к любому бытию (в том числе и российскому): от почти каждой личной биографии до исторических путей цивилизаций, народов, наук, философских систем; не расшифровываю, возьмите «Снарка» Г. Кружкова и прочтите «Пролог переводчика». Все равно у вас, как и у меня, нет под рукой трудов кэрролловедов, даже знаменитого М. Гарднера, а ловить в Сети — это уже для фанатов… Не зря и сам Григорий Михайлович адресует своего «Снарка» сначала читателю взрослому, а детям — все-таки потом.
И посткафкианские, и постбеккетовские времена для человечества — уже позавчерашняя школьная парта. А давняя «Охота» на неведомое чудо-юдо, невыразимого сверх-покемона оказалась — и остается! — пророческой книгой.
Нет, не для розовых младенческих умов уникальный «Снарк». И, как его ни адаптируй, дети чуют подвох: не для них было писано.
Пора!
Пора, наконец, навсегда снять «Снарка» с детских книжных полок.
И переводить — для читателя ЗРЕЛОГО и ПОДНАТОРЕВШЕГО. Во вглядывании и вдумывании, вникании во всё, что с ним самим и вокруг него  происходило и происходит.
И не только к этому готового. А и любящего нашу русскую стихоречь, могущего оценить степень версификационной умелости, со многим ныне знакомого: с расширением границ рифмовки, «постмодернистскими» гэгами, стилевыми «сшибками»…
Декларируя задачу «переперевыснарковать» автора (в лозунге с Г. М. Кружковым согласен на все сто), — не след бы нам… как бы тут сказать? — тормозить, что ли. То есть — давайте пускаться во все тяжкие, отдаваться с головой азарту чудесной суперИГРЫ, МОДЕЛИРОВАНИЯ человека, мира и истории.
Одна из причин вольной-невольной «адаптации», похоже, та, что пунктир сего действа, заданный автором, при всей абсурдности говоримого, всей эксцентрике и изощренности конструкции — как это ни странно! —  прочитывается КАЖУЩЕСЯ ясно и «просто», по ВИДИМОСТИ — речево обычен, лабиринты закручены, но — представьте! — КАК БЫ без тупиков. Но имитация «по-русски» этой псевдо-простоты может вдруг обернуться и   неуклюжестью-невнятицей, плохой подделкой «слов-бумажников» Кэрролла, ритмо-кальками (Клюев); нет-нет, да потянет порой на облегченный почти  ПЕРЕСКАЗ, подмену, а то и полную замену авторских деталей, реалий (Кружков, хоть и из лучших наших — немногих на сегодня — переводчиков-стиховиртуозов; вот ритм у него хорош — хоть и не «буквален», но практически идеален; следую тому же), а те у Л. К. нередко и сколочены похитрей, щеголеватей, и смыслом  послоистей. А «простота», внятность  странных его речей — видать, от четкого ума математика (каким он был), и уж никак не легкость в мыслях необыкновенная, чем бывает чревата наша с вами «детская» легкость стиха-шутки. То бишь, как говаривал Н. С. Гумилев (был, кстати, и практиком, и теоретиком перевода блестящим) о поэтах без «бога» в душе и руке, даже и умелой: «порхание простого гимнаста».
И тут нам бы не «ошутлять» — углублять, нагнетать игру ума, добавлять кружева, не боясь анахронизмов, знакомых цитат, «нашенских» аллюзий и т.д. Ведь играем и шутим в век — даже не кубиков-рубиков уже, а реальных и виртуальных страшилок, компьютеров-поэтов и ЭВМ-шахматистов.
Так что — будем хулиганить и умствовать. Но, снова подчеркну, — по фарватеру и вешкам автора, не позволяя себе отступать, попадись даже и гордиев узелок, не подменяя, елико предельно способны, его «мясо», его словную и смысловую конкретику — чем-то совсем уж сторонним, сугубо «личным», пусть и симпатичным. И — флаг Абсурдности-Матери-Порядка нам в руки!
(Хотя… порой у самого захватывало дух: ну, тащит стихия! Совсем бы не оторваться от «грибницы», не зарваться бы… Местами, кажется, не без того… И все равно шел на озорную пляску с наслаждением: пускай несет, авось вынесет! И еще: и в уме, и в подсознании — всегда брезжил водокрут «Алисы», пусть и переводной, до подлинника не дошел, и теперь не успеть, но — полубессознательно ею питаешься, что, думаю, только на пользу «переснаркователям».)
И да будут новые переводчики «Снарка» (мой — не последний же!) нахальней, авантюрней, отчаянней меня, а их арсенал — много богаче, охватней, убойней предлагаемого тут, «цитатней» (у англичан «Снарк» давно разошелся на поговорки, бытовые «идиомы», словечки на все случаи жизни), — чтоб несли мы не зеленым, а созревшим умам слово отца абсурда нашего, предтечи «постмодернизма», Л. К., во славу его! Аминь.

В.  А.
Петрозаводск, 2007

………………………………………………..
*  Все примечания — см. отдельно. Там же, надеюсь, объяснится и странный тон сего вступления: что ли автор не в курсе насчет новейшего этапа в снарковедении, прошел мимо лавины свершений в «русском Снарке», если ломится в открытую дверь?  —  В. А.

____________________________________________________

Предисловие переводчика Николая Гоголева (2011):

Итак, «Охота на Снарка».

«Шедевр  нонсенса»,  как  назвал  её  Мартин  Гарднер,  известный  американский  математик и  исследователь кэрролловского творчества. Поэма, являющаяся, по собственным  словам автора,  «плодом  внезапного  озарения»,  но  оставшаяся  недоступной  для  однозначного  толкования  и  после десятков лет  изучения и анализа. Что, впрочем, и неудивительно, так как она и создана в  противовес  человеческой  логике  и  рациональности.  Но  сущность  человека  не  позволяет  ему  примириться с непонятным, поэтому попытки как-то осмыслить «Охоту», связав её с конкретной  исторической или научной реальностью, сопровождают поэму со дня публикации и до сих пор.  Всё это только подтверждает слова самого Кэрролла, что «Охота на Снарка» – чистейшей воды  абсурд,  прекрасный  тем,  что  рождает  в  его  почитателях  различные  ассоциации,  серьёзные  и  шутливые.

Особое  место  в  «снаркомании»  занимают,  понятно,  переводы  поэмы  на  другие  языки.  Большинство  английских  слов  многозначны  и  подбирать  то  или  иное  значение  при  переводе  зачастую  приходится  по  смыслу,  но,  если  смысл  отсутствует,  то  задача  становится  намного  сложнее, но зато и намного интереснее.

Каждый имеет право на свой вариант перевода.

Это – мой.

Итак, «Охота на Снарка»!

____________________________________________________

Из предисловия переводчика Дмитрия Ермоловича (2016):

…после «Алисы» я стал искать и нашёл в «Иностранке» другие произведения Льюиса Кэрролла. В тот период в нашей стране они почему-то почти никого не занимали. Конечно же, главной жемчужиной среди них была поэма нонсенса «The Hunting of the Snark”, которую я пока буду называть просто «Охотой». У нас эта поэма была плохо известна даже литературоведам. Достаточно сказать, что один именитый специалист по английской литературе в своей многократно переиздававшейся статье называл её «Охотой Ворчуна», не только затруднившись с передачей необычного имени, но и ошибочно изобразив в таком переводе заглавный персонаж в качестве охотника, а не объекта охоты (Урнов 1979, с. 29).
На дом эта книга не выдавалась, и мне удалось заказать фотокопию с неё (замечу: слово фотокопия означало тогда не то же самое, что сегодня.) Процедура была небыстрая — на исполнение заказа ушло два или даже три месяца, — но в конце концов я получил в руки долгожданное сокровище: толстенный рулон негативной фотоплёнки.
Будучи в те годы, как и Кэрролл в своё время, фотографом-любителем, я имел все необходимые принадлежности, от фотоувеличителя до всевозможных кювет и химикатов, чтобы самому напечатать все страницы книги на плотной фотобумаге. Потом я придумал, как с помощью пластыря, скрепок и ниток сделать из этих фотокарточек книгу, — и вот я обладатель собственного экземпляра «Охоты».

К моменту, когда поэма была прочитана и изучена, моя учёба уже закончилась. Я был молодым профессиональным переводчиком, в полной мере осознавшим, что перевод действительно может стать моим любимым делом и что у меня есть для этого кое-какие способности, хотя и прекрасно понимал: настоящий переводчик должен углублять свои познания и совершенствовать умения всю жизнь. Нечего и говорить, что мне безумно захотелось перевести «Охоту».
Вообще-то я мог стать автором первого опубликованного перевода кэрролловской «Охоты». Перевод был закончен в 1981 году; по-русски поэма называлась «Охота на Рыкулу». (Кстати, не без некоторого тщеславия я позже включил этот вариант названия в статью о Кэрролле в своём «Англо-русском словаре персоналий», вышедшем в издательстве «Русский язык» в 1993 году.) Решение о русском названии «Охоты» сложилось просто. Ведь кэрролловский Snark образован из слов snake ‘змея’ и shark ‘акула’; кроме того, тут слышится ещё и глагол snarl ‘рычать’. В слове Рыкула объединились рык и акула, хотя надо признать, что ассоциация со змеёй пропала.
Когда работа над переводом была закончена, мне, естественно, захотелось его опубликовать, тем более что приближалась знаменательная дата—150 лет со дня рождения Кэрролла. Не буду описывать, как трудно в те годы было напечатать художественный (и тем более поэтический) перевод, сделанный по собственной инициативе. Об издании в виде отдельной книги нечего было и думать: литературные издательства работали по жёстким планам, разработанным едва ли не на годы вперёд. Кроме того, крайне малы были шансы «внедрить» даже в будущие издательские планы столь аполитичное произведение: очевидно, что это не детская сказка, а взрослому советскому человеку издатели никак не могли предложить читать явный абсурд несмотря на то (а может быть, именно потому), что ещё больший абсурд окружал его в жизни. Кто знает, а вдруг партийные цензоры усмотрят в поэтическом нонсенсе какие-то аллюзии на советскую действительность!

Более реальной казалась публикация в каком-нибудь литературном журнале, особенно провинциальном. Но увы. Все журналы, которым «Охота» была привезена или послана, хоть и похвалили перевод, но отказались его печатать, ссылаясь то на «неактуальность» кэрролловской поэмы, то на «непрофильный» для них характер подобной публикации.
Через своего учителя и старшего друга Якова Иосифовича Рецкера я был знаком с Марией Фёдоровной Лорие, выдающейся советской переводчицей и литературным редактором, и не раз бывал у неё в гостях. «Почему бы вам не показать поэму Марии Фёдоровне?» — посоветовал Яков Иосифович.
Я позвонил Лорие, рассказал ей о переводе, и она согласилась его прочитать. Я отвёз ей машинописную копию. А через неделю она перезвонила и пригласила на чай. Перевод ей понравился.
«Нужно предложить его журналу „Иностранная литература»,— сказала Мария Фёдоровна. — Кому, как не им, опубликовать поэму Кэрролла в преддверии юбилея? А в подкрепление заявки я напишу для редакции свой отзыв».
Прямо при мне на старенькой пишущей машинке Мария Фёдоровна напечатала отзыв в нескольких экземплярах, подписала их и поставила дату: 27 апреля 1982 года. Один экземпляр сохранился у меня до сих пор, благодаря чему оказалось возможным воспроизвести его на этих страницах. Мария Фёдоровна также назвала сотрудницу редакции, которой рекомендовала позвонить.
Редактор «Иностранки», услышав имя Лорие, выслушала меня благосклонно и предложила привезти рукопись вместе с отзывом. Можно сказать, она даже в какой-то мере меня обнадёжила, сказав, что такая публикация в их журнале отнюдь не исключена, но прежде надо отдать рукопись на рецензию лит консультанту. Правда, что-то в поведении этой дамы показалось мне странным: то ли нотки удивления в голосе, то ли задумчивость, с какой она пролистывала рукопись, то ли взгляд, направленный в сторону.
Как бы то ни было, я стал ждать окончательного ответа. Ожидание затянулось. Когда через пару месяцев я позвонил редактору сам, оказалось, что рецензия пока не готова. «Вы знаете, редакционный процесс небыстрый, — сказала она. — Ведь мы составляем план номера чуть не на год вперёд, да и литконсультанты завалены работой».

Так я прождал ответа ещё несколько месяцев. Причина долгого молчания редакции раскрылась лишь тогда, когда я открыл пришедший по почте десятый, октябрьский номер «Иностранки» за 1982 год (я был подписчиком этого журнала] и увидел в оглавлении: «Льюис Кэрролл. Охота на Змеря»…
Поэма была-таки опубликована журналом «Иностранная литература» — но это был не мой перевод. Стало ясно: редакция держала мой перевод «в заложниках», пока (вероятно, по ранее сделанному заказу] над поэмой работал другой переводчик и шла подготовка его рукописи к печати.
Наверное, я бы проявил понимание, если бы мне откровенно сказали: знаете, эту поэму сейчас переводит другой человек, с которым мы связаны определёнными обязательствами. Тогда я попробовал бы предложить свой перевод ещё какому-нибудь журналу, тем более что у меня к тому времени появились новые контакты. Но в «Иностранке», видимо, побоялись, что, если они раскроют карты, я могу опередить их с публикацией.
Я давно не держу обиды на журнал «Иностранная литература», тем более что с тех пор состав редакции изменился, как наверняка изменилась и редакционная политика.
К тому же, оглядываясь на те события из сегодняшнего времени, я думаю: может быть, это и к лучшему, что так получилось. Тот, другой перевод был чуть ли не втрое сокращён по сравнению с оригиналом (его явно втиснули в несколько оставшихся свободными страниц), да и напечатан петитом, разумеется, без всяких иллюстраций, на плохой серой бумаге, на которую только и могла тогда рассчитывать «Иностранка» — гордиться в такой ущербной публикации практически нечем.

Позднее я неоднократно возвращался к своему переводу поэмы, редактируя его и отшлифовывая детали. Изменил я и имя заглавного «героя», теперь он стал называться Угад — это «гибрид»угря и гадюки, то есть, как и у Кэрролла, обозначений рыбы и пресмыкающегося. Нет намёка на рычание, зато возникли другие ассоциации вполне в духе произведения, которые, я надеюсь, вызовет у читателя полное название поэмы в окончательной версии перевода — «Охота на Угада».
С той поры вышло ещё более двух десятков русских переводов, из коих я видел лишь некоторые. Воздержусь от каких-либо суждений по их поводу, скажу только, что среди них есть переводы и более, и менее профессиональные. Однако я не видел версии, достоинства которой позволяли бы сказать: да, превзойти этот перевод трудно, и он заслуживает звания канонического, — подобно тому как мы считаем каноническими переводы книг об Алисе, выполненные Ниной Демуровой*. Значит, и моя попытка воспроизвести поэму Кэрролла по-русски не будет лишней.

* — Впрочем, мнение о «каноничности» я не распространяю на некоторые переводы стихотворных вставок, выполненные другими переводчиками и включённые в работу Н. М. Демуровой.

 

____________________________________________________

 

***

 | СОДЕРЖАНИЕ | след. >>>