Рубрика «Параллельные переводы Льюиса Кэрролла»
<<< пред. | СОДЕРЖАНИЕ | след. >>>
Льюис Кэрролл.
ОРИГИНАЛ на английском (1876):
PREFACE
If—and the thing is wildly possible—the charge of writing nonsense were ever brought against the author of this brief but instructive poem, it would be based, I feel convinced, on the line (in p.4)
“Then the bowsprit got mixed with the rudder sometimes.”
In view of this painful possibility, I will not (as I might) appeal indignantly to my other writings as a proof that I am incapable of such a deed: I will not (as I might) point to the strong moral purpose of this poem itself, to the arithmetical principles so cautiously inculcated in it, or to its noble teachings in Natural History—I will take the more prosaic course of simply explaining how it happened.
The Bellman, who was almost morbidly sensitive about appearances, used to have the bowsprit unshipped once or twice a week to be revarnished, and it more than once happened, when the time came for replacing it, that no one on board could remember which end of the ship it belonged to. They knew it was not of the slightest use to appeal to the Bellman about it— he would only refer to his Naval Code, and read out in pathetic tones Admiralty Instructions which none of them had ever been able to understand— so it generally ended in its being fastened on, anyhow, across the rudder. The helmsman** used to stand by with tears in his eyes; he knew it was all wrong, but alas! Rule 42 of the Code, “No one shall speak to the Man at the Helm,” had been completed by the Bellman himself with the words “and the Man at the Helm shall speak to no one.“ So remonstrance was impossible, and no steering could be done till the next varnishing day. During these bewildering intervals the ship usually sailed backwards.
As this poem is to some extent connected with the lay of the Jabberwock, let me take this opportunity of answering a question that has often been asked me, how to pronounce “slithy toves.” The “i” in “slithy” is long, as in “writhe”; and “toves” is pronounced so as to rhyme with “groves.” Again, the first “o” in “borogoves” is pronounced like the “o” in “borrow.” I have heard people try to give it the sound of the “o” in “worry. Such is Human Perversity.
This also seems a fitting occasion to notice the other hard words in that poem. Humpty-Dumpty’s theory, of two meanings packed into one word like a portmanteau, seems to me the right explanation for all.
For instance, take the two words “fuming” and “furious.” Make up your mind that you will say both words, but leave it unsettled which you will say first. Now open your mouth and speak. If your thoughts incline ever so little towards “fuming,” you will say “fuming-furious;” if they turn, by even a hair’s breadth, towards “furious,” you will say “furious-fuming;” but if you have the rarest of gifts, a perfectly balanced mind, you will say “frumious.”
Supposing that, when Pistol uttered the well-known words—
“Under which king, Bezonian? Speak or die!”
Justice Shallow had felt certain that it was either William or Richard, but had not been able to settle which, so that he could not possibly say either name before the other, can it be doubted that, rather than die, he would have gasped out “Rilchiam!”
…………………………………..
** — This office was usually undertaken by the Boots, who found in it a refuge from the Baker’s constant complaints about the insufficient blacking of his three pairs of boots.
____________________________________________________
Перевод Александра Вышемирского:
Из пpедисловия Л.Кэppолла:
Если — а это весьма возможно — пpотив автоpа этой кpаткой, но поучительной поэмы будет выдвинуто обвинение в том, что он пишет чепуху, то оно будет основано, как я понимаю, на стpоке:
«А бушпpит путал с pумпелем шеф иногда.»
Пеpед лицом этой печальной возможности я не буду (хотя мог бы) возмущенно ссылаться на дpугие мои pаботы как на доказательство того, что я не способен писать чепуху; я не буду (хотя мог бы) указывать на высокий моpальный заpяд этой поэмы, на законы аpифметики, так изящно встpоенные в нее, или на благоpодное учение естествознания; я поступлю более
пpозаически — пpосто объясню, как такое пpоисходило.
Капитан, котоpый почти болезненно заботился о внешнем виде коpабля, обычно тpебовал, чтобы бушпpит снимали pаз или два в неделю, чтобы заново покpыть лаком; и не pаз бывало, что когда подходило вpемя ставить его на место, никто на боpту не мог вспомнить, к какому концу судна он, собственно, пpинадлежит. Все знали, что совеpшенно бесполезно спpашивать об этом Капитана — он только ссылался на Моpской Кодекс и цитиpовал патетическим тоном Инстpукции Адмиpалтейства, котоpые никто из них не был в состоянии понять; так что обычно дело кончалось тем, что бушпpит куда-то кpепили, частенько попеpек пути pумпеля. Рулевой стоял со слезами на глазах: он знал, что это непpавильно, но увы! Пpавило 42 Моpского Кодекса: «Никто не должен pазговаpивать с Человеком за Рулем,» — Капитан собственноpучно дополнил словами, — «и Человек за Рулем не должен
pазговаpивать ни с кем». Так что пpотестовать было невозможно, pулить тоже было невозможно до следующего покpасочного дня, и в пpодолжении этих злосчастных пpомежутков вpемени коpабль обычно пpосто относило назад.
____________________________________________________
Перевод Ивана Анисимова (псевдоним Юрия Князева) (2003):
Если — а это весьма возможно — против автора этой краткой, но поучительной поэмы будет когда-либо выдвинуто обвинение в написании нонсенса, я убежден, оно будет обосновано на строке: (в p.4) «Был бушприт иногда перепутан с рулем’.
Ввиду этой досадной возможности, я не буду (а мог бы) негодующе обращаться к другим моим произведениям в качестве доказательства, что я неспособен на подобное дело; я не буду (а мог бы) указывать на значительную моральную направленность этой поэмы, на арифметические принципы, слегка затронутые в ней, или на ее благородную цель просвещения в области естествознания—я выберу более прозаический путь простого
объяснения, как это случилось.
Баламут, который был почти болезненно озабочен стремлением к внешнему лоску, имел обыкновение раз или два в неделю отдавать распоряжение снимать бушприт для повторной лакировки, и не раз случилось, когда приходило время, чтобы вернуть его на место, то никто на борту не мог припомнить, на каком конце судна он находился.
Все знали, что совершенно бесполезно было обращаться к Баламуту по этому поводу, он бы только сослался на ‘Морской Кодекс’, и патетическим тоном зачитал бы ‘Инструкции Адмиралтейства’, которые никто и никогда не способен был понять.
Так что, зачастую, все заканчивалось тем, что бушприт закрепляли как угодно, даже поперек руля. Рулевой обычно стоял в стороне со слезами на глазах; он знал, что это было неправильно, но, увы! Правило 42 ‘Кодекса’: «Никто не должен разговаривать с рулевым» — было дополнено самим Баламутом словами: «и рулевой
не должен ни с кем разговаривать». Так что протест был невозможен, и ни о каком управлении не могло быть и речи до следующего дня лакировки. В течение этих изумительных периодов судно обычно дрейфовало кормой вперед.
Поскольку эта поэма до некоторой степени связана с балладой ‘Джабберовок’, позвольте мне воспользоваться этой возможностью для ответа на вопрос, который часто мне задавали, как правильно произносить «slithy toves». «i» в «slithy» произносится долго, как в «writhe»; и «toves» рифмуется с «groves». Также первый «o» в «borogoves» произносится подобно «o» в «borrow». Я слышал, что, были попытки произносить этот звук как «o» в «worry’. Такова человеческая порочность.
Теперь, кажется, подходящий случай, чтобы заметить другие трудные места в этой поэме. Теория Шалтай-Болтая о двух значениях, упакованных в одно слово, подобно ‘бумажнику’, представляется мне правильным объяснением.
Например, возьмите два слова «fuming’ (кипячение) и «furious’ (разъяренный). Представьте, что Вы собираетесь сказать оба слова, но еще не решили, которое Вы скажете сначала. Теперь откройте Ваш рот и говорите. Если Вы мысленно чувствуете небольшую склонность к «fuming», Вы скажете «fuming-furious’ (разъяренный кипячением), если Ваши склонности переместятся, даже на ширину волоска, к «furious», Вы скажете «furious-fuming’ (яростное кипячение); но если Вы имеете наиболее редкий дар совершенно сбалансированного мнения, Вы скажете «frumious».
Предположим, когда Пистоль произнес известные слова — «За которого короля, безониец? Говори или умрешь!» Судья Шэллоу был уверен, что это был либо Уильям, либо Ричард, но не мог знать, который из них, так, чтобы не сказать ни одно имя вперед другого и чтобы не умереть, он предпочел выпалить «Рилчьям!».
____________________________________________________
Перевод Иосифа Гурвича (2006):
Если — а это очень даже возможно — обвинение в написании бессмыслицы будет когда-нибудь выдвинуто против автора этой короткой, но поучительной поэмы, оно, я совершенно уверен, будет основываться на строчке:
«Поменялись местами вдруг руль и бушприт».
В виду такой печальной возможности я не стану (как мог бы) с негодованием апеллировать к другим моим писаниям, как доказателству, что я не способен на такое; я не буду (как мог бы) указывать на ясную нравственную цель этой поэмы, на арифметические правила, так любопытно запечатлённые в ней, или замечательный урок Естествознания — нет, я встану на более прозаический путь: постараюсь объяснить, как это произошло.
Боцман, который был почти болезненно озабочен внешним видом корабля, случалось откреплял бушприт раз или два в неделю, чтобы навести глянец, и, наверное, не раз бывало, что, когда приходило время ставить его на место, никто на судне не мог вспомнить, с какого конца его крепят. Они знали, что обращаться с этим к Боцману — пустое дело, он лишь отослал бы их к Морскому Кодексу и зачитал потетическим тоном Инструкции Адмиралтейства, которые никто из них не был в состоянии понять — так что обычно всё заканчивалось тем, что бушприт крепили как придётся, на место руля. Рулевому* случалось стоять тут же, со слезами на глазах: он знал, что это неправильно, но увы! Правило 42 Кодекса, «Никто не должен разговаривать с Человеком у Руля», было дополнено самим Боцманом словами: «и Человек у Руля не должен разговаривать ни с кем». Поэтому протестовать было невозможно и исправить ничего нельзя было до следующего наведения марафета. В течение этих сбивающих с толку периодов корабль обыкновенно плыл назад.
Эта поэма в отдельных местах связана с балладой о Бармоглоте, и у меня есть подходящий случай предупредить о некоторых трудных словах. Теория Шалтая-Болтая о двух значениях, упакованных в одно слово, как портмоне, даёт, мне думается, всем им правильное объяснение.
Возмём, например, два слова: «бешенный» и «дымный». Предположим, вы решились сказать оба этих слова, но колеблетесь, какое первым. Теперь открывайте рот и говорите. Если ваши мысли обращенй чуть-чуть больше к «бешенный», вы скажете «бешенно-дымный»; если же они склоняются хоть на волосок к «дымный», вы скажете «дымно-бешенный»; но если вы обладаете редчайшим даром мыслить уравновешенно, вы скажете «бдымешный».
Предположим, что когда Пистоль произносит хорошо известные слова:
«От короля? Какого короля?
Сознайся иль умри, богоотступник!»**
Судья Шеллоу, чувствуя, что, несомненно, это должен быть или Вильям или Ричард, но не будучи в состоянии установить, кто именно, вряд ли мог бы предпочесть одно имя другому, не рискуя навлечь на себя гибель, и выдавил бы, наверное, задыхаясь, «Рильчьям!».
| Комментарии переводчика:
* — Эту обязанность часто брал на себя Башмачник, который находил в этом убежище от постоянных жалоб Булочника по поводу недостаточно начищенных пар ботинок. ** — Король Генрих IV, пер. Б. Пастернака. |
____________________________________________________
ПРЕДИСЛОВЬЕ
Кабы — а эдакая дикость вполне вероятна — против сочинителя сей краткой, однако поучительной Песни в один прекрасный день выдвинули обвиненье в написании чепухи, я просто уверен: оно зижделось бы на строчке
«А ещё порой брус носовой путал с правилом».
Принимая во вниманье указанную возможность, я не стану’ (хоть и волен) говорить про другую свою словесность в качестве доказательства, мол на подобное деянье не способен; не стану (хоть и волен) указывать ясно выраженну ю нравственную цель самой Песни, столь предусмотрительно внедрённые в неё правила вычислений, а также замечательные наставления по природоведенью — лучше сверну на более скушный путь и просто объясню, как выходило-то.
Заправил, чуть ли не до болезненности щепетильный в вопросах внешнего вида, имел привычку раз-другой в неделю снимать носовой брус для подкраски, и неоднократно случалось вот чего: подходит время ставить обратно, а никто из личного состава не в состояньи вспомнить, на каком конце его место. К Заправилу, знают, насчёт этого обращаться вообще бесполезняк: сверится только с Уставом да зачитает напыщенно распоряженья Военно-морского ведомства, коих никто из них отродясь не понимал; в общем, обыкновенно кончалось чем — прикрепят кое-как поперёк правила. А кормчий стоит себе рядом со слезами на глазах; понимает, де всё неверно, но увы! Статью 42 Устава «Никому с кормщиком разговаривать не положено» Заправил самолично дополнил словами «и кормщику ни с кем разговаривать не положено». Короче, недовольства не выкажешь, а до следующей подкраски править нельзя. В течение сих озадачивающих промежутков судно обычно плыло передом назад.
Поскольку Песнь определённым образом связана с виршами про Бормотухла, разрешите воспользоваться случаем и ответить на часто задаваемый мне вопрос о произношеньи «склизких гыдр». Между «з» и «к» звук «с» вставлять не надо, а «ы» произносится именно как «ы». Я же тем временем слышу : то и дело норовят сказать «гидр». Вот оно, человечье упрямство!
А ещё вроде б уместно обратить внимание на иного рода крепкие орешки Песни. По-моему, правильно их объясняет ученье Увальня-Телепня про два смысла, сложеных в одно слово, как в чемоданчик.
Взять, к примеру, два буквенных сочетанья: «замечательный» и «мечтательный (то бишь тот. о котором мечтаешь)». Задумайте сказать оба слова, но оставьте под вопросом, какое произнесёте первым. Теперь открывайте рот и говорите. Коль мысли чуть более склонны к «замечательному», выскочит «замеча-тельный-мечтательный», а ежели они пусть хоть на волосок ближе к «мечтательному», выпалится «мечта-тельный-замечательный», но вот если у вас наличествует редчайшее из дарований — великолепно уравновешенный ум, — вы скажете «замечтательный».
Допустим, услыхав прекрасно известный вопрос Пугача: «При каком короле, неугодник? Говори или подохнешь!», судья Пустомелкий чувствовал полную уверенность, мол либо при Уилльяме, либо при Ричарде, однако не хватало духу определиться, при котором именно; а поскольку вообще не смел выговорить одно из имён вперёд другого, стоит ли сомневаться, дескать вместо того, чтоб подохнуть, ему пришлось, задыхаясь, выдавить: «При Рилчьяме».
____________________________________________________
***