Рубрика «Льюис Кэрролл: биография и критика»

Впервые опубликовано на сайте Иностранец

«Алиса в Стране Чудес» – отражение Оксфорда?

«А она всё падала и падала» — девочка Алиса из сказки странного преподавателя математики колледжа Christ Church в Оксфорде. Время, перепрыгнув через XX век, скопило вокруг знаменитой кроличьей норы, похожей на глубокий колодец, немало «правдивых историй». Чаще всего Чарльза Латвиджа Доджсона, лингвистической игрой превратившего себя в Льюиса Кэрролла , подвергают психоанализу. Ухающие совы подсознания летают над семилетними девочками, которых доктор из Оксфорда фотографировал в одежде и без.

Реверансы в воздухе во время падения — привычное дело. Скажите, что это не так, и ваши слова станут неправдой, как эта осень, сшибающая с ног безрукую реальность. Кто не читал в детстве приключения Алисы, тот, наверное, тоже падок до сновидений, но не так, как та девочка, которая летела вниз по кроличьей норе. Глубокие колодцы и апельсиновые джемы, Белые Кролики и весёлые стишки, несчастные съеденные устрицы и тихая песня черепахи Как-бы… Давайте посмотрим, читатели «i», сколько в этой сказке подлинного Оксфорда. Заглянем, как можем, в викторианское время и узнаем: снился Оксфорд доктору или — наоборот?
Девочка и декорация

Вряд ли поспоришь, что Оксфорд, древнейший англоязычный университет Европы — не сон, а вполне доступная многим, буклетная реальность. Престижное место этот «бычий брод». В любом путеводителе или заметке обязательно прочтёшь, что у каждого колледжа в этом городе-университете — «своя история».

Christ Church — колледж Церкви Христовой, построенный в XVI веке, при Генрихе Восьмом, самый большой. Домовой церкви колледжа больше 1000 лет. Башня Св. Фомы над воротами построена в 1682 году по проекту архитектора Кристофера Рена. Внутренний двор и сегодня охраняет привратник. Декорацию до сих пор традиционно дополняет — декан-священник.

В кабинете, который с 1851 года 47 лет принадлежал преподавателю Доджсону, сохранилась конторка, за которой часами простаивал неженатый человек в тёмном платье, разбирая корреспонденцию, старательно занося данные о полученных и отправленных письмах в два специальных регистрационных журнала. У математика Доджсона — куратора Клуба профессоров колледжа было особое, почтительное отношение к любой форме эпистолярного жанра, он поделился с ним в эссе «Восемь или девять мудрых слов о писании писем». Согласно викторианской падкости на всё необычное, эссе было выпущено в виде книги размером с почтовую марку. Подсчитано, что с 1861 по 1892 год доктор отправил 98921 письмо.

За пределы колледжа диакон-математик выезжал только в театр и ещё погостить у многочисленных родственников или знакомых, за границу путешествовал один раз. В Россию. Она удивила его жадностью извозчиков («некоторым людям угодить очень трудно», — записал он в дневнике), спектаклем «Волшебная лампа Алладина», шириной петербургских улиц и вкусной ресторацией. Меню российских ресторанов Кэрролл в английской транскрипции тщательно переписывал в дневник. Особенно ему понравились «soop ee pirashkee».

Окна оксфордского университетского музея до сих пор предлагают рассмотреть чертей, горгулий и кроликов работы художника Джона Тенниела, иллюстрировавшего первое издание путешествий Алисы в чудесную страну, вышедшее в 1865 году в издательстве «Макмиллан». До конца 70-х годов прошлого века можно было потрогать вяз, посаженный Алисой Лидделл в день бракосочетания принца Уэльского. Тогда девочка получила от Доджсона праздничную открытку с гирляндой цветов. Но вместо традиционного «Желаем им счастья!» Кэрролл написал: «Счастья?! Вряд ли оно у них будет». Алиса записку сохранила. Аллею из-за вязовой болезни срубили. Зато осталась калитка в саду Christ Church. Её непременно показывают туристам , как ту самую калитку, через которую якобы исчез Чеширский Кот, оставив после себя улыбку, «когда всё остальное уже пропало».

Остался Шелдонский театр и знаменитая Бодлеанская библиотека Оксфорда, где доктор Доджсон и Джон Тенниел, разглядывая средневековые моды, нашли одежду для героев сказочной повести. В которой во времена Кэрролла хранилась тщательно изучаемая оксфордскими интеллектуалами рукопись англосаксонской поэмы VIII века «Беовульф» . Обитатели Оксфорда любили «мир королей и дружинников, мир пиров, битв и поединков». Осталась традиция стремительной перемены блюд во время совместных оксфордских обедов студентов и преподавателей, сидящих на возвышении. Во втором путешествии Алисы — в Зазеркалье так же стремительно происходит обед у королевы и знакомство с пудингом и бараньим боком. Остались пасущаяся живность и приток Темзы, где 4 июля 1862 года во время лодочной прогулки Кэрролл отправил свое пристрастие в сказочное путешествие.

Остался деканат и комната отдыха, куда преподаватели приходили для разговоров за чашкой чая. Именно здесь семидесятилетний Кэрролл в последний раз встретился со своей старой знакомой Алисой, пригласив её на чай :

«Возможно, Вы предпочтете прийти в сопровождении кого-нибудь; решение оставляю за Вами, лишь заметив, что, если с Вами будет Ваш супруг, я приму его с большим (зачеркнуто) великим удовольствием (я зачеркнул слово „большим“, потому как оно двойственно, опасаюсь, что, как и большинство слов). Я не так давно познакомился с ним в нашей комнате отдыха. Мне было тяжело смириться с тем, что он муж той, которую я по-прежнему, даже сейчас, представляю себе семилетней девочкой».

Она не была «обычной девочкой», дочь декана Генри Лидделла. Она была девочкой Оксфорда, консервативного и «наивного», одновременно. Преподобный Генри Лидделл приятельствовал с королевской семьей, принцы Уэльский и Леопольд учились в Christ Church. Принц Леопольд какое-то время даже ходил в женихах Алисы. Королева Виктория не дала согласия на брак, Леопольд женился на немецкой принцессе, назвал свою дочь в честь бывшей невесты, а подруга доктора Доджсона, повзрослев, вышла замуж за Реджинальда Хагривза, не принца, но тоже студента колледжа. Круг семьи Лидделлов был — буквально — живописный. Уроки рисования Алиса брала у Джона Рёскина, когда-то студента Christ Church. Копировала картины Уильяма Тёрнера, была знакома с прерафаэлитами, с Данте Габриэлем Россетти, который, реформируя эстетическое восприятие Великобритании хорошо продуманными архаизмами, создавал полотна «потаённо эротические». С ним и другими художниками часто проводил время в беседах приближенный к семье преподобный Доджсон, консерватор по политическим убеждениям, ценитель женского тела, созданного кистью на полотне. Студенты Christ Church недолюбливали его лекции, считая их скучными. К тому же доктор от волнения заикался. «До-до-Доджсон», — говорил он, знакомясь.

Белый Кролик Плюс Додо

«Оглянувшись в последний раз, она увидела, что они засовывают Соню в чайник» — это последняя картинка безумного чаепития, проводившая Алису в следующую главу, — резвая детская шутка сестер Лидделл, называвших «соней» старую няньку.

Шляпник (Hatter) не только карикатура на торговца мебелью из Оксфорда по имени Теофилиус Картер, чудаковатый нрав которого смешил студентов и преподавателей. Шляпных дел мастер вместе с Мартовским Зайцем — признанные в Британии фольклорные безумцы. Шляпник сошёл с ума из-за вредного ртутного состава, с помощью которого готовил болванки для шляп. Мартовский заяц околдован безумием весны.

Эти персонажи «Страны чудес», пожалуй, самые забавные. Их абсурдный разговор с Алисой разошёлся на цитаты. А они сами — возникли в доме доктора Доджсона, большого любителя устраивать в 6 часов вечера подобные безумные чаепития. В это время к нему на чай приходили три дочери декана Лидделла вместе с учёной и вредной гувернанткой мисс Прикетт, квинтэссенцией всех гувернанток. (Кэрролл поместил её в сон в виде Мыши, рассказывающей Алисе про Вильгельма Завоевателя.) Гувернантку дети прозвали «Колючкой» (Pricks сокр. от Prickett — «колючка»). Иногда мисс Прикетт заменяла вышеупомянутая нянька, всегда подавленная, как сонливый зверёк.

Дом в Оксфорде с двумя угловыми башнями и медной дощечкой «Преподобный Ч. Л. Доджсон» был населён диковинными вещицами. Коллекцию музыкальных шкатулок , часто заводимых для знакомых, и шкатулок с секретом дополнял «американский органчик». Крутишь перфорированную бумажную ленту — органчик играет. Музыкальные шкатулки доктор Доджсон переделывал так, чтобы мотив звучал наоборот. Попросту делая началом — конец, а конец — началом. Когда к Доджсону приходили гости, он запускал механических животных: шевелился заводной медведь, по комнате кружила летучая мышь.

Первый биограф и родственник Доджсона, преподобный Стюарт Коллингвуд рассказывает: когда автор «Алисы» отправлялся в недолгое путешествие к знакомым детям, многие диковинки он брал с собой, «каждый предмет был аккуратно завернут в бумагу так, что в его чемоданах было столько же бумаги, сколько других полезных вещей». Безумное чаепитие сопровождалось загадками, играми, стихотворными турнирами и словесными фокусами. Мир переворачивался вверх ногами. Дети смеются, Кэрролл доволен.

В хорошую погоду устраивали пикники, в Ботаническом саду искали червяков и улиток. К улиткам Кэрролл с детства питал неиссякаемый интерес. Со стен Мертон-колледжа можно было срисовывать горгулий, драконов и единорогов.

Или, доктор Доджсон и сестры Лидделл, шли в Университетский музей. В музее разглядывали птицу Додо, «глупого-доверчивого» нелетающего дронта с острова Маврикий. Птица жила на Земле тысячелетия, пока человек не употребил «глупых» птиц всех подчистую в пищу. Кэрролл представил дронта (вернее, то, что от него осталось, — голову и лапу) торжественно: «Теперь вы увидели кого-то, кого больше нет». Белый Кролик, вечно спешащий по государственным делам, — это Кэрролл, вечно опаздывающий на собрание уч`ного совета, и птица с острова Маврикий, сообщающая сказочной Алисе, что в сказочном марафоне «победили все! И каждый получит награды!», как известно, тоже он.

Доктор Доджсон, как Белый Рыцарь из «Зазеркалья», любил изобретать «пудинг из промокашки». Для удобства он придумал дорожные шахматы , изобрёл правила для проверки делимости на 17 и 19. В дневниках Кэрролла много тщательных записей: «Изобрёл заменитель клея для заклеивания конвертов, … приклеивания мелких предметов к книжкам и пр. — а именно бумагу, смазанную клеем с обеих сторон» (18 июля 1896 г.). Или: «Изобрёл упрощенный метод денежных переводов: отправитель заполняет два бланка перевода, один из них подает для пересылки на почту — в нем содержится номер-код, который должен назвать получатель для того, чтобы получить деньги. Думаю послать правительству это предложение вместе с предложением двойного тарифа на письма, посылаемые в воскресенье. Изобретательный день!» (16 ноября 1880г.)

Кухня Герцогини

Волшебное путешествие Алисы, конечно, не метафора университетской реальности. Оксфорд во времена королевы Виктории умел скрывать свою эксцентричность. Студентам Christ Church, заказавшим к завтраку одно яйцо, подавали два. На всякий случай, так как одно из «завтрашних» яиц могло оказаться несвежим. Любимые доктором Доджсоном водевильные превращения и сценические штучки, развлекающие воображение, в нём и жили — как «кисельные барышни» в колодце. Театр преподобный Доджсон любил так же сильно, как упражнения в математической логике, разглядывание живописных полотен с «обнажёнными женщинами» и фотографические штудии. (К сказкам своим под конец жизни Кэрролл охладел, считая, что они забирают у него славу талантливого учёного.)

Пространство Белого Кролика и птицы Додо — не фотография и тем более не сатира на оксфордское общество. Романтическая ирония Кэрролла, как и полагается художественному тексту — фантазия его ума, с лингвистическим азартом испытывающая границы языка.

В пределах романтического нонсенса может скрываться всё что угодно. Спросите хоть у Шалтая-Болтая, известного, вполне «оксфордского» лингвиста из «Зазеркалья». Слово, как ребёнок, вынесенный Алисой из перечного дома герцогини, как только его выносят из контекста, превращается в резвого поросенка, не желающего быть спелёнутым. Искать прототипов герцогини, кухарки и тем более поросёнка не советовал сам доктор Доджсон.

Исследователи от разных наук бьются над загадкой Шляпника, в переводе Н. Демуровой — Болванщика: «Why is a raven like a writing desk?» («Чем ворон похож на конторку?») Отгадок скопилось тьма тьмущая. Например, существует лингвистическая отгадка: оба эти английских слова начинаются одним и тем же звуком [reivn — raitin desk]. Для самого Кэрролла загадка поначалу отгадки не имела, но когда к нему начали приставать с расспросами, понадобилось продолжить игру. В предисловии к изданию «Алисы» 1896 года незадолго до смерти он замечает: «Меня так часто спрашивали о том, можно ли найти ответ на загадку Шляпника, что мне следует, пожалуй, запечатлеть здесь вариант, который мог бы, как мне кажется, быть достаточно приемлемым, а именно: „С помощью того и другого можно давать ответы, хоть и плоские; их никогда не ставят не той стороной!“ Впрочем, это мне пришло в голову уже позже; загадка поначалу не имела отгадки».

«Алиса» — головоломка смешная и гениально-жутковатая одновременно. Нереб`нок заметит в шутках и инверсиях не только увлекательное, но и то, что называют «замученное философией ничто». Ничтожный — подтекст у диалога Алисы и Грифона на суде. Глядя на присяжных, Алиса спрашивает: «Что это они пишут?.. Ведь суд ещ` не начался…» Грифон отвечает: «Они записывают свои имена. Боятся, как бы их не забыть до конца суда». — «Вот глупые!»

Н. Демурова, специалист по Кэрроллу, рассуждая о мастерстве переводчика, сказала в одном из интервью, что подстрочный перевод «Алисы» делает текст отталкивающим. Сновидения Кэрролла, избавленные чужим языком от легкой иронии, открывают «трогательное сходство» автора с Гумбертом Гумбертом, героем набоковской «Лолиты» . Об этом сходстве говорят рисунки Кэрролла к «Алисе» — болезненная детская готика математика из Оксфорда.

В предисловиях к «Стране чудес» часто цитируют Владимира Набокова: «Как и все английские дети (а я был английским ребенком), Кэрролла я всегда обожал». Это не помешало выпускнику Кембриджа заметить: «Если внимательно её (повесть Кэрролла) читать, то вскоре обнаружится — как юмористическое противостояние — наличие вполне прочного и довольно сентиментального мира, скрывающегося за полуотстраненной мечтой». Набоков интересовался пикниками Кэрролла, но не любил маленьких девочек. А может быть, стеснялся своей первой книжки — перевода «Алисы», в котором он спустя время нашёл довольно много неточностей.

Чеширский Кот и классические муки

«Занятия почему так называются?.. Потому что на занятиях мы у нашего учителя ум занимаем… А как все займем и ничего ему не оставим, тут же и кончим». — Вот формула обучения Грифона, существа геральдического и гордого, двойной природы, языческой и христианской. «Алисин» Грифон получил «классическое образование», как и сам доктор Доджсон, умонастроением — платоник, разделявший, как тогда многие, метафизические взгляды Шлегеля, что хаос отдельно — разум отдельно. Романтик Доджсон, дьякон англиканской церкви, в вечные муки, уготованные грешникам после жизни, не верил. Сомневался, похоже, по поводу утверждения «все мы — только снимся Господу». Отдавал должное красоте православных богослужений, хаживал в синагогу.

В главе «Черепаха Как-бы и её повесть» Алиса получает урок классической философии наоборот. Ей снится известный в то время школьный парадокс о неуязвимом Ахиллесе и черепахе. Ахиллес бегает быстрее черепахи, но черепаха, тем не менее, всегда впереди, так как всегда ближе к точке старта. Алиса появляется как свидетель «третий», которому два существа, классически медленное и классически быстрое, дают урок «тише едешь — дальше будешь». Кэрролл дополняет его собственным выводом — бег «от» и «к» приводит к убыванию времени. Борхес назвал это открытие Кэрролла «бесконечным рядом убывающих расстояний».

Убывающая жизнь останавливается в сновидениях. По крайней мере, у неё появляется граница — символ. Оксфордская радость доктора Доджсона, любовь его ночей бессонных — «чистая математика», помещена в книжку в образе Чеширского Кота. Привлекательная гармония чистой науки управляет хаосом, как Чеширский Кот своей зримостью. Растворяясь по собственной надобности, кот оставляет взамен лишь чистый знак. У Чеширского Кота в остатке — славная, между прочим, беззубая и безгубая, улыбка, ничего общего не имеющая с обаянием Вупи Голберг .

«Стать бы чеширской мышью — ломовой улыбкой без плоти», — пожелал себе сложный филолог Михаил Гаспаров. Доктор Доджсон родом из чеширских мест. Коты там особенной масти — шерсть цвета персика, хватка — тигриная. «Улыбается словно чеширский кот», — говорит популярная английская пословица. В Оксфорде времен Кэрролла учёные преподобные мужи вели продолжительную дискуссию, выясняя происхождение кошачьей улыбки. Большинство полагало, что пословица пошла от вывесок у входа в старые таверны Чешира. Вывески изображали леопарда со щитом в лапах, их писали «местные мазилы», конечно, не видавшие леопардов. Поэтому зверь у таверны походил на родную чеширскую хвостатую натуру, награждённую губастой мордой большого зверя. Некоторые оксфордцы вели пословицу от сыра, которым славилось графство. Сырной голове в средние века придавали форму улыбающегося кота.

Доктор Доджсон, автор «Математических курьёзов» и «Символической логики», преподнес в подарок Алисе кота высокого интеллекта — загадку на убывание.

Сухой остаток

«Ты не должна пугаться, когда обо мне говорят дурно, если о человеке говорят вообще, то кто-нибудь непременно скажет о нём дурно», — писал Кэрролл сестре. О докторе Доджсоне судачили в Оксфорде, за приемлемой для англичан маской чудака и эксцентричного джентльмена подозревали существование одинокого эротомана, полного грусти и печали. Его сказочная повесть стояла на книжных полках рядом с Библией, мамаши и гувернантки водили к преподобному детей, присутствуя на фотосеансах, где их маленькие «ангелы снимали одежды». Кэрролл, оставив занятия фотографией, разослал родителям письма с просьбой забрать негативы. Матери его моделей на просьбу не ответили. Кэрролл уничтожил практически все снимки.

Из рассказа «Фотограф на съёмках»:

«…Чувства переполняли меня. Слёзы стояли у меня в глазах, и я подумал: «Мечта всей моей жизни свершилась! Я сфотографирую Амелию!»

«…Я изрядно устал и запыхался, но мысли об Амелии придавали мне силы. Я выбрал наиболее выгодную точку съёмки… и, прошептав: «Для тебя, Амелия!», снял крышку с объектива. Через 1 минуту 40 секунд я водворил крышку на место. «Съёмка закончена! — закричал я в неудержимом порыве, — Амелия, ты моя!»

После смерти Доджсона зимой 1898 года родственники, согласно университетскому правилу освобождая в один день его преподавательские комнаты в Оксфорде, сжигали пакеты, на которых было написано: «В случае моей смерти уничтожить не вскрывая». Его «child-friends» выросли, их воспоминания о весёлом выдумщике и друге детей трогательны, иногда чересчур вычурны и слащавы. Каждая, повзрослев, пользовалась лукавым правом жизни считать себя самой любимой девочкой Доджсона.

Викторианская двусмысленная эпоха, доведя любовь к ангельской чистоте и невинности до состояния обостренного эротизма, оставила доктору Доджсону его privacy. Модернистская эпоха с наслаждением заново открывала для себя гениального чудака и его безобидную страстность. Льюис Кэрролл, придерживаясь средневекового номинализма и любя точную науку, считал, что название не имеет ничего общего с объективным миром. Оно — всего лишь словесный знак, означающий только то, что в него вложено — «не больше и не меньше». Поэтому, как сказал Набоков, «он, как многие викторианцы — педерасты и нимфетолюбы, — вышел сухим из воды». А миссис Лидделл предупредительно сожгла письма Кэрролла к девочке Алисе из Оксфорда.