Рубрика «Параллельные переводы Льюиса Кэрролла»
КРАТКАЯ ХРОНОЛОГИЯ
1867, декабрь — В «Журнале тетушки Джуди» (т. IV) выходит «Месть Бруно» (основное ядро романа «Сильви и Бруно»).
1873, январь — Начинает рассказывать эпизоды о Сильви и Бруно дочерям лорда Солсбери.
1889, 12 декабря — Выход в свет романа «Сильви и Бруно» (Sylvie and Bruno) (часть I).
1893, 29 декабря — Выход в свет романа «Заключение «Сильви и Бруно»» (Sylvie and Bruno Concluded).
***
Из книги Д. Падни «Льюис Кэрролл и его мир»:
…Двадцать четыре года прилежных занятий фотографией помогли застенчивому, страдавшему заиканием человеку войти в весьма высокие сферы. Особенно крупным трофеем его фотоаппарата стал портрет маркиза Солсбери, в будущем премьер-министра Англии, а пока, в июне 1870 года, сменившего лорда Дерби на посту канцлера Оксфордского университета. Во время церемонии его назначения спутник Кэрролла по путешествию в Россию Лиддон был сделан доктором гражданского права, и через него Кэрролл обратился к леди Солсбери с просьбой позволить сфотографировать ее детей. Ему ответили согласием, очевидно, благодаря «Алисе». «Подозреваю, что основной причиной столь любезного приема была «Страна Чудес» — иронизировал он в дневнике.
Лорд Солсбери с сыновьями (фото Л. Кэрролла).
На следующий день после их знакомства семейство Солсбери навещало Кэрролла. Сначала Солсбери, в прошлом сам выпускник колледжа Крайст-Черч, сфотографировался один, в мантии, потом с сыновьями. После обеда приехала леди Солсбери с дочерьми, все стали рассматривать новые рисунки Теннила к «Зазеркалью». Когда леди Солсбери «удалилась делать визиты и оставила детей», Кэрролл фотографировал девочек, леди Мод и леди Гвендолин, и всех четверых детей вместе. Так началось знакомство, которое длилось более четверти века, претерпевая спады и подъемы. Отношения Кэрролла с этим семейством никогда не были особенно близкими. Леди Солсбери нравилось общество прославленного автора «Алисы». Лорда Солсбери связывала с Кэрроллом близость интересов. В свободное от политики время он занимался математикой и теологией и много писал для «Квотерли-ревью». Дети тоже любили Кэрролла. Через месяц после их первой встречи, когда он был в Лондоне, «все четверо отпрысков нагрянули и провели у меня полчаса, — пишет Кэрролл, — под предлогом вернуть ребус, который я давал Гвендолин».
Мод и Гвендолин Сесиль, сфотографированные в 1870 г., и их отец, иаркиз Солсбери.
Автошарж Кэрролла показвает, как ему вскружило голову новое блестящее знакомство.
…Почти в каждый свой приезд Кэрролл рассказывал детям истории о Сильви и Бруно. Но роль рассказчика по обязанности его не устраивала. Однажды на Новый год он «отказался быть вечным утренним сказочником и таким образом, надеюсь, сломал заведенный обычай…». Истории о Сильви и Бруно он рассказывал по-прежнему, но теперь уже только когда сам этого хотел. Переписка и знакомство с детьми не прекратились и после того, как Мод вышла замуж и стала графиней Селборн. Лорд Солсбери был легкой добычей для всякого рода прожектеров, искателей покровительства, памфлетистов. Тот же Кэрролл донимал его памфлетами против вивисекции, проектом школы драматического искусства, статьями об избирательной реформе, предложением устроить в Лондоне пожарные посты на крышах высоких зданий, включая и собор Св. Павла, рекомендацией правительству дебатировать законопроекты в одной палате парламента, а придавать им силу закона — в другой.
…В жизни Сесилей Кэрролл оставил приятный, но не очень глубокий след, зато атмосфера Хатфилд-Хауса в сильнейшей степени пронизывает его последние произведения — «Сильви и Бруно» (1889) и «Заключение «Сильви и Бруно» (1893), причем каждая из этих книг, отмечал Кэрролл в рекламном проспекте, «по объему немногим меньше обеих «Алис».
Для Гарри Фернисса, сделавшего по сорок шесть иллюстраций к каждому тому, сотрудничество с Кэрроллом было рассчитанным риском, продуманной авантюрой: «Я, наверное, самый трезвый и деловой художник, однако для Кэрролла я был не Г. Ф., а нечто совсем иное, как и в нем, во мне уживались два человека. Капризничал и срывался, доходил до безумия. И мы прекрасно сработались». Он не колеблясь заявлял, что текст «его горько разочаровал. Я никогда не хотел иллюстрировать книгу с «моралью», если это не была мораль «Алисы» — развлекать и радовать».
Henry (Harry) Furniss (1854-1925).
Теннил его предупреждал, что будут придирки к мелочам. И действительно, Кэрролл не заставил себя ждать: «Что касается Вашей Сильви, я в восторге от Вашей мысли одеть ее в белое; это точно совпадает с моим представлением о ней; я хочу, чтобы она была своего рода воплощением Чистоты. Поэтому, мне кажется, в обществе она должна появляться вся в белом — в белом платье («облегающем», конечно, я ненавижу кринолины); а в сказочных сценах платье можно сделать прозрачным. Как вы полагаете, можем мы бросить такой вызов миссис Гранди? Думаю, она вполне удовлетворится тем, что героиня одета, и не станет придираться к материалу — шелк это, муслин или даже кисея. И еще: умоляю — не надо Сильви высоких каблуков! Они вызывают у меня отвращение».
Фернисс увлеченно разыгрывал свою клоунаду. Он пускался в чудачества под стать самому Кэрроллу, но у того они не были наигранными, чего, например, стоила его маниакальная скрытность. Никто не должен заранее видеть текст. И Кэрролл нарезал его полосками по 4—5 строк, перетряхивал их в мешке и затем наклеивал в том порядке, в каком доставал их оттуда. Затем они сложно шифровались. От всего этого, пишет Фернисс, «мое валяние дурака грозило перейти в самое настоящее умопомешательство». Он отослал рукопись обратно, забастовал — и выиграл этот раунд.
Однажды рисунки не были готовы к сроку, и Фернисс превзошел самого себя:
«Льюис Кэрролл пришел к обеду, чтобы потом посмотреть часть работы. Он мало ел, мало пил, хотя с удовольствием отведал своего любимого хереса. «Теперь, — сказал он, — в мастерскую!» Я встал и пошел впереди него. Моя жена сидела, оцепенев: она-то знала, что показать мне нечего. Мы проследовали через гостиную, спустились по лестнице в оранжерею и подошли к мастерской. Берусь за ручку двери. От волнения Льюис Кэрролл заикается сильнее обычного. Еще бы! — увидеть рисунки к своей великой книге! Помедлив, я поворачиваюсь спиной к двери и говорю озадаченному профессору: «Мистер Доджсон, я человек со странностями и не всегда владею собой. Хочу заранее предупредить вас, эти странности проявляются иногда в необузданной форме. Если, показывая вам работу, я увижу на вашем лице хоть малейший признак того, что вы не удовлетворены полностью чем бы то ни было в моей незаконченной работе, то она вся отправится в огонь! Пойдете вы на этот риск или дождетесь, когда я полностью закончу рисунки и вышлю их вам в Оксфорд?»
«Я-я-я п-п-онимаю ваши чувства, я-я-я бы на вашем месте чувствовал то же самое. Еду в Оксфорд!» — И ушел».
Наконец и работа Фернисса была закончена, и оба тома «Сильви и Бруно» вышли, разочаровав поклонников «Алисы»; да и последующие поколения, отдавая им должное, не читают их. Конечно, и в этом романе есть отличные места: «Какое утешение, что на свете есть словари» или «Это наследственное, вроде любви к пирожным». Заражает своим легким безумием песенка Садовника:
Он думал: Некий Секретарь
Явился по делам.
Но пригляделся — и увы! —
То был Гиппопотам.
— Уж если он зайдет на чай,
Несладко будет нам!
<Перевод О. Седаковой>
А вот как Кэрролл объяснял своим читателям непривычное употребление апострофов в последней строке: «…критики возражали против некоторых усовершенствований орфографии, как, например, „ca’n’t» или „wo’n’t». В ответ я могу только выразить свое твердое убеждение, что их обычное употребление неправильно. Что касается ca’n’t, то никто не станет спорить, что во всех словах, оканчивающихся на „n’t», эти буквы служат сокращением от „not», и, конечно же, было бы нелепо предполагать, что в этом единственном случае „not» представлено одной лишь буквой ,,’t»! По сути „can’t» является правильным сокращением от „can it», подобно „is’t» от „is it». В слове же „wo’n’t» первый апостроф необходим, так как слово „would» сокращено здесь до „wo».
Это разбирательство с апострофами ведется во втором из двух объяснительных предисловий, которые Кэрролл счел необходимым написать. Интереснее предложенная им теория человеческого сознания:
«Я предположил наличие у человека способности к разному физическому состоянию в зависимости от степени осознания, а именно:
а) обычное состояние, когда присутствие фей не осознается;
б) состояние «жути», когда, осознавая все происходящее, человек одновременно осознает присутствие фей;
в) состояние своего рода транса, когда человек, вернее, его нематериальная сущность, не осознавая окружающего и будучи погружена в сон, перемещается в действительном мире или в Волшебной стране и осознает присутствие фей».
В «Сильви и Бруно» эта теория ровным счетом ничего не объяснит, но как истолкование духовного мира поэта — и не в последнюю очередь его собственного — она относится к числу наиболее проницательных наблюдений Кэрролла.
Теория эта также наводит на грустные мысли, потому что поясняет причину провала «Сильви и Бруно». Великий энтузиаст знания, его накопитель и растратчик, Кэрролл в данном случае знал слишком много. Он нашел путь в Волшебную страну. И хотя нам полезен его опыт, все-таки писатель не должен этого знать. Кэрролл знал слишком много, но он переоценил себя. Даже самые счастливые минуты общения с маленькими друзьями не могли подвести его к порогу творческой реальности, за которым — Волшебная страна. Он пережил то, что переживают многие поэты — кто на время, кто навсегда, кто сознательно, а кто не ведая того: утрату созидательной силы. «Сильви и Бруно» осталась мертворожденной, хотя Кэрролл вложил в нее столько сокровенного, столько надежд. Он наставлял, проповедовал, шутил, пел песни, пророчествовал о вселенной, учил научному подходу к охоте на лис, исследовал социализм, трезвенность. Он сдобрил рассказ изрядной долей снобизма и режущего слух лепета сказочного мальчика Бруно: «Фланцузы никогда не можут говолить так чем нас!»
«Я убежден, — заявлял Кэрролл, — что писателю лучше вообще не читать отзывы на свои книги: неблагоприятные, скорее всего, рассердят его, а благоприятные — только увеличат самомнение». Возможно, по этой причине Кэрролл довольно поздно понял, что обе книги «Сильви и Бруно» не имели и коммерческого успеха, в то время как «Алиса» процветала. В 1894 году он написал Макмиллану: «Не надо больше никакой рекламы, это выброшенные деньги. Я не знал, что рецензии неблагоприятны».
***
Из интервью с переводчиком «Сильвии и Бруно» Андреем Москотельниковым, 2010:
— Многие наши критики считают «Сильви и Бруно» литературной неудачей писателя. Судя по всему, Вы это мнение не разделяете?
— Не все считают этот роман неудачей. Мартин Гарднер — да, считает. А вот Жиль Делёз полагает, что при написании «СиБ», наоборот, Кэрролл довёл до совершенства те методы письма, которые при написании «Алис» только нащупывал. Я склоняюсь к мнению Делёза. И ни Вам, ни посетителям Вашего сайта не советую слепо доверять мнению Гарднера. Дело в том, что Гарднер — всего лишь математик, а Кэрролл — не только математик, но ещё и писатель. Математики Гарднер в «СиБ» не усмотрел, приложения своим собственным математическим склонностям применительно к этому роману не нашёл, а гуманитарные открытия этого романа были ему неинтересны.
Этим, кстати, грешили в недавнем прошлом и отечественные кэрролловеды как Демурова. Не будучи сама математиком, она доверилась мнению Гарднера и, будучи литературоведом «широкого профиля», не стала глубоко вкапываться другие сочинения Кэрролла помимо «Алис». И лишь в послесловии к только что вышедшей книге издательства «Альфа-книга» Льюис Кэрролл. «Полное иллюстрированное собрание сочинений» Нина Михайловна наконец-то высказывает более уважительный взгляд на те Кэрролловские сочинения, к которым ранее относилась с пренебрежением.
Это послесловие Нины Михайловны — единственное достоинство данного издания, переводы которого (за исключением демуровских же) ужасны с точки зрения и русского языка, и русского стихосложения. В частности, «СиБ» даётся там в переводе несчастного Андрея Голова, впервые изданном Евгением Витковским в возглавляемом им издательстве «Водолей». По поводу этого перевода я писал Витковскому, указывая на его кошмарные недочёты. Витковский благодарил меня, но в указанном новом издании они отнюдь не были исправлены.
***
Из статьи Н. Демуровой «Льюис Кэрролл: поэт, писатель, чародей»:
Роман «Сильвия и Бруно», который Кэрролл считал своей главной книгой и над которым трудился немало лет, был опубликован в 1889 году; в 1893-м — вышел второй том, названный «Сильвия и Бруно. Завершение». Первым наброском этого внушительного романа был опубликованный в 1867 году рассказ «Месть Бруно», где впервые появляются Сильвия и Бруно и звучат мысли Кэрролла о милосердии и любви. Затем последовали годы, посвященные кропотливому труду над романом.
Впрочем, можно ли — несмотря на его внушительный объем — назвать его романом? Льюис Кэрролл задумал его как книгу для детей, и хотя с годами она все разрасталась, не отказался от этой мысли. Книга и была издана в рубрике «детское чтение», что очень удивило и читателей и критиков.
Действительно, помимо чисто детской сюжетной линии, связанной с двумя детьми, которые появляются то в реальном, то в фантастическом пространстве, есть в книге немало страниц, адресованных непосредственно взрослым; главные персонажи там — пожилой Рассказчик, или Историк, как называет его Кэрролл, и врач Артур Форестер, влюбленный в молодую аристократку, леди Мьюриэл. Это сложное обустройство пространства и времени, «регулятором» которого снова, как в «Зазеркалье», служит сон, а вернее, то состояние полубодрствования или полусна, о котором еще в юности задумывался Кэрролл.
Есть там и другие персонажи, из которых особенно запоминаются Безумный Садовник со своей замечательной песней, звучащей на протяжении всей книги, и эксцентричный Херр Профессор, делавший самые неожиданные открытия. Именно с ними связаны блестящие гротесковые эпизоды и шутки.
Скажем прямо, нонсенс в этой книге ничуть не уступает той игре, которую вел Кэрролл в двух сказках об Алисе или в «Охоте на Снарка». Параллельно этой веселой игре ума идут размышления Историка (читай, самого Кэрролла) о божественном, о жизни и смерти, о любви и милосердии.
Эта книга не принадлежит к тем, которую можно читать залпом; ее надо читать медленно, останавливаясь и размышляя о том, о чем побуждает нас подумать Кэрролл. Думается, что эта книга, как никакая другая из кэрролловских книг, позволит нам понять, каким человеком был ее автор.
***
Из работы И.Л.Галинской «Льюис Кэролл и загадки его текстов»:
«Сильви и Бруно» — типичный викторианский назидательный роман и именно в таком ключе его и анализируют современные кэрролловеды {См.,например; Miller Ed. Op. cit. Р. 55-64.}.
Однако роман «Сильви и Бруно» отнюдь не забыт. А прославила его проходящая сквозь все повествование «Песня Безумного Садовника», стихотворение, которое вот уже около ста лет входит во все антологии английской детской поэзии. «Песня Безумного Садовника» — стихотворение-нонсенс в его чистом виде, ибо Кэрролл объединяет в нем вещи абсолютно несоединимык. Достаточно привести хотя бы первую строфу «Песни» чтобы в этом убедиться (в подстрочном переводе):
Он подумал, что видит Слона,
Который играет на дудочке:
Он взглянул снова и обнаружил, что это
Письмо от его жены.
«Наконец-то я осознал, — сказал он,
Что гакое горечь жизни!»{В переводе Д.Г.Орловской:
Ему казалось — на трубе
Увидел он Слона.
Он посмотрел — то был Чепец,
Что вышила жена.
И он сказал: «Я в первый раз
Узнал, как жизнь сложна».}
Кэрролл соединяет воедино в «Песне Безумного Садовника» не только Слона, дудочку и письмо от жены. В последующих строфах объединены «Буйвол, каминная полка и племянница зятя», «Гремучая змея, греческий язык и середина будущей недели», «Четверка лошадей, кровать и медведь без головы», «Альбатрос, лампа и почтовая марка ценой в один пенс» и т.д.
Рукопись Кэрролла с рисунком и «Песней безумного садовника».
«Песня Безумного Садовника» написана е традициях английской детской литературы, которая, как сказал русский поэт-обэриут А.Введенский своим следователям, «превыше всего ставит выдумку, фантазию, способную поразить ребенка» {Разгром ОБЭРИУ: материалы следственного дела // Октябрь. — М., 1992. э 11 — С. 184.}. Поэтическая заумь в английских «стишках из детской» едва ли не обязательный элемент, а происхождение их уходит в глубь времен. Здесь и муравей, который проглотил кита, здесь и старушка, которая со своими детьми живет в башмаке, здесь и корова, перепрыгнувшая через луну, здесь и парикмахер, который бреет поросенка, и тд., и т.п. Так что эксцентриада кэрролловской «Песни Безумного Садовника» вполне вписывается в традицию, хотя и звучит, словно фуга на тему безумия, проходя через весь роман. Как сказал М.Гарднер, восхищаясь талантом ее сочинителя: «Это Кэрролл во всем блеске своего дарования» {Гарднер М. Указ. соч. С. 256.}. В статье «Все было подвластно ему», посвященной Лермонтову, Анна Ахматова рассказывает, как поэт подражал и Пушкину, и Байрону, и вдруг начал писать нечто такое, «где он никому не подражал, зато всем уже целый век хочется подражать ему» {Ахматова А. Тайны ремесла. — М., 1986. -.С.81.}. Ахматова считает, что одно только стихотворение Лермонтова «Есть речи — значенье темно иль ничтожно…» давало бы право назвать его великим поэтом, даже если бы он больше ничего и не написал. Аналогична ситуация и с Льюисом Кэрроллом: если бы он написал только «Песню Безумного Садовника», он мог бы считаться знаменитым английским поэтом.
Закончим работу словами английского ученого Р.Б.Брейзуэйта, сказанными в год столетнего юбилея со дня рождения Льюиса Кэрролла: «Льюис Кэрролл пахал глубже, чем он сам это понимал. Его ум был пронизан восхитительной логикой, которую он сам не мог ни полностью осознать, ни подвергнуть ясной критике. И именно эта подсознательная логика, на мой взгляд, является основной причиной высшего совершенства уникальных произведений гения — двух книг об Алисе, того, что есть блистательного в двух томах «Сильви и Бруно», в поэмах. Почти все шутки Кэрролла созданы в духе чистой или прикладной логики. И это одна из причин, почему его книги так нравятся детям».
***
Некод Зингер:
Человек взрослый и терпеливый способен получить особое удовольствие от ряда замечательных сцен, пронизанных духом настоящего нонсенса, так и не достигшего искомой гармонии со слезами умиления перед чистотой и невинностью. Роман целиком построен на этих двух полярных страстях викторианской культуры. Сегодня нам ближе нонсенс. Время сахарина, вероятно, уже не за горами, и тогда, когда оно наступит, критика нападет на Кэрролла с противоположного фронта, справедливо обвиняя этого друга детей в чудовищной жестокости.
***
В. Дегтярев «Сильвия и Бруно» или несостоявшееся открытие»:
Не грустно ли, господа — человек старался, вкладывал, как говорится, всю душу, а получилось нечто, заведомо уступающее двум коротким сказкам, написанным на потребу одной маленькой (пускай и прелестной) девочки?
…Алиса — миф, можно снимать о ней фильмы и делать компьютерные игры, выворачивая наизнанку весь кэрроловский мир. С Сильвией и Бруно этого не произойдет никогда. Пафос воспитателя юношества убил сказку наповал — страшно представить, что могло бы случиться со Страной чудес, вмешайся тут гражданская совесть автора.
***
Михаил Назаренко — «За пределами ведомых нам полей».
Из гл. 9. «Когда эльфы были маленькими…»:
Алиса прошла сквозь Зеркало и дошла до восьмой горизонтали, Снарк оказался Буджумом, и Булочник исчез вдалеке. И всё это время Льюис Кэрролл трудился над тем, что считал главной своей книгой, двухтомным романом «Сильвия и Бруно».
…странно читать слова Кэтрин М. Бриггс, автора книги «Фейри в традиции и литературе»: «Книги об Алисе Льюиса Кэрролла не имеют ничего общего с Волшебной Страной, а его попытки вывести эльфов в «Сильвии и Бруно» не увенчались успехом».3 Кэрролл не только имел прямое отношение к Волшебной Стране, но и знал туда дорогу. Ощущение перехода на Ту Сторону — едва ли не самое подлинное, что есть во всех пятистах страницах «Сильвии и Бруно». Но отчего же один из виднейших специалистов по Народу Холмов подвергает сомнению компетентность Кэрролла?
Автор и координатор проекта «ЗАЗЕРКАЛЬЕ им. Л. Кэрролла» —
Сергей Курий