Автор статьи: Сергей Курий
Рубрика «Культовые Сказки»
«Это что за невидаль: «Вечера на хуторе близ Диканьки»?
Что это за «Вечера»? И швырнул в свет какой-то пасечник!
Слава богу! еще мало ободрали гусей на перья и извели тряпья
на бумагу! Еще мало народу, всякого звания и сброду, вымарало
пальцы в чернилах! Дернула же охота и пасичника дотащиться
вслед за другими! Право, печатной бумаги развелось столько,
что не придумаешь скоро, что бы такое завернуть в нее».
(Рудый Панько)
Не знаю, корректно ли относить «Вечера на хуторе близ Диканьки» к сказочной литературе, но в детстве я воспринимал эту книгу именно так. Тут тебе и чёрт, ворующий с неба месяц, и хоровод призрачных русалок, и цветущий папоротник, и козак, играющий с ведьмами в карты, и колдун, вызывающий души…
«Ночь перед Рождеством»:
«Между тем черт крался потихоньку к месяцу и уже протянул было руку схватить его, но вдруг отдернул ее назад, как бы обжегшись, пососал пальцы, заболтал ногою и забежал с другой стороны, и снова отскочил и отдернул руку. Однако ж, несмотря на все неудачи, хитрый черт не оставил своих проказ. Подбежавши, вдруг схватил он обеими руками месяц, кривляясь и дуя, перекидывал его из одной руки в другую, как мужик, доставший голыми руками огонь для своей люльки; наконец поспешно спрятал в карман и, как будто ни в чем не бывал, побежал далее».
Слева направо: рисунки к «Страшной Мести» (рис. В.Маковского), и «Ночи перед Рождеством» (рис. А.Куркина).
Конечно, в «малороссийских повестях» Гоголя сказочный фантастический сюжет – лишь одна из красок богатой палитры, но краска – немаловажная. Поэтому стоит разобрать – из чего и как родилась одна из лучших книг, как русской, так и украинской литературы.
Мода на «малороссийское»
«Кто не знает, по крайней мере понаслышке, что наша Украйна
имеет в своей физиономии много любопытного, интересного,
поэтического? Какое–то тайное согласие признает ее славянской
Авзонией и предчувствует в ней обильную жатву для вдохновения.
Наши поэты улетают в нее мечтать и чувствовать;
наши рассказчики питаются крохами ее преданий и вымыслов».
(Н. И. Надеждин. Предисловие к первой книге «Вечеров…», 1831)
Конечно, написать книги, по которым многие до сих пор представляют поэтический облик Украины, мог только украинец.
Картина А. И. Иванова-Голубого «Переправа Н. В. Гоголя через Днепр».
Будто бы подозревая о своём юмористическом таланте, Николай Васильевич Гоголь, а точнее – Гоголь-Яновский — как нарочно, родился в будущий «день смеха» – 1 апреля. Произошло это в 1809 году в Сорочинцах, относящихся к Полтавской губернии. Детство же он провёл в имении отца – Васильевке – недалеко от того самого Миргорода, который даст название одному из его сборников.
Гоголь. Рисунок карандашом К.И. Рабуса. 1840 год.
Отец Гоголя умер рано, когда Николаю было 15 лет, но его значение трудно переоценить. Василий Афанасьевич не только любил устраивать домашние театральные постановки, но и писал для них пьесы – все, как на подбор, комедийные и к тому же на «малороссийской мове».
Василий Афанасьевич и Мария Ивановна — родители Н. В. Гоголя.
Впоследствии Николай позаимствует из комедий отца не только эпиграфы для своей «Сорочинской ярмарки» (правда, почему-то не указав автора), но и отдельные сюжетные линии. Так в «Сорочинской ярмарке» тройка Слопий-Хивря-Попович практически зеркально соответствуют тройке Роман-Параска-дьяк из комедии В. А. Гоголя «Простак».
«Простак»:
«Д ь я к. Аз есмь, тое-то… да где же ваш возлюбленный сожитель?
П а р а с к а. Пішов по зайці.
Д ь я к (про себя). Сия оказия для меня сладка, яко мед дивий».
Но не о литературной карьере грезила поначалу душа молодого Гоголя. Он страстно хотел послужить Российскому государству, стать «истинно полезным для человечества».
Поэтому, окончив Нежинскую гимназию, в декабре 1828 года Гоголь переезжает в Петребург. Но унылая чиновничья служба мало походила на «служение Отечеству», да и денег давала мало. Тогда-то Гоголь и направил свои устремления в писательское русло. После публикации нескольких статей он заводит дружбу в литературных кругах столицы – знакомиться с А. Дельвигом, В. Жуковским, П. Плетнёвым.
Именно Плетнёв сыграет решающую судьбу в карьере молодого писателя. Поначалу он подыщет ему место преподавателя истории в Институте благородных девиц. Лектор из Гоголя, по воспоминаниям, вышел никакой. А вот, представленные на суд Плетнёва, «малороссийские повести» показались весьма перспективными.
П. Плетнёв – А. Пушкину о Гоголе, февраль 1831:
«Надобно познакомить тебя с молодым писателем, который обещает что-то очень хорошее. …Сперва он пошел было по гражданской службе, но страсть к педагогике привела его под мои знамена: он перешел также в учители. Жуковский от него в восторге. Я нетерпеливо желаю подвести его к тебе под благословение».
Портрет Николая Васильевича Гоголя кисти Фёдора Моллера.
Надо сказать, «Вечера на хуторе…» были не первым художественным произведением Николая Васильевича. В 1829 году он издал поэму «Ганц Кюхельгартен» – что-то романтическое, антимещанское, о высоких устремлениях и т.п. Правда, выпустил он её под псевдонимом «В. Алов» и, как выяснилось, не зря. Поэму критика разгромила, поэтому Гоголь уничтожил весь тираж и к стихотворному жанру больше не обращался.
Новый литературный замысел, видимо, зрел у Николая Васильевича довольно давно. Ещё в 1826 году, во время учёбы в гимназии, он заводит, так называемую, «Книгу всякой всячины» – тетрадь, куда делает записи о малороссийском фольклоре и выписки из исторических документов, касающихся истории своей родины.
Окончательно идея «Вечеров на хуторе близ Диканьке» созрела к 1829 году. Именно тогда Гоголь обращается в письмах к матери с просьбой присылать материал об украинских преданиях и обычаях.
Рисунок А. Каневского к «Сорочинской ярмарке».
Из писем Н. Гоголя к матери, 1829 г.:
«Вы имеете тонкий, наблюдательный ум, вы много знаете обычаи и нравы малороссиян наших, и потому, я знаю, вы не откажетесь сообщить мне их в нашей переписке. Это мне очень, очень нужно. В следующем письме я ожидаю от вас описания полного наряда сельского дьячка, от верхнего платья до самых сапогов с поименованием, как это всё называлось у самых закоренелых, самых древних, самых наименее переменившихся малороссиян; равным образом названия платья, носимого нашими крестьянскими девками, до последней ленты, также нынешними, замужними и мужиками.
Вторая статья: название точное и верное платья, носимого до времен гетьманских…
Еще обстоятельное описание свадьбы, не упуская наималейших подробностей… Еще несколько слов о колядках, о Иване Купале, о русалках. Если есть, кроме того, какие-либо духи, или домовые, то о них подробнее, с их названиями и делами; множество носится между простым народом поверий, страшных сказаний, преданий, разных анекдотов и проч., и проч., и проч. Всё это будет для меня чрезвычайно занимательно…
Время свое я так расположил, что и самое отдохновение, если не теперь, то в скорости, принесет мне существенную пользу».
Дьяк и Солоха. Рисунок И. Репина к «Ночи перед Рождеством».
И, действительно, российская литература того времени стала отходить от подражания западным образцам, всё чаще обращаясь к «народности». Гоголь отмечал в письме к матери особую моду в литературных кругах на «всё малороссийское». А. Пушкин пишет«Полтаву», А. Подолинский «Гайдамаков», А. Погорельский «Двойника, или Мои вечера в Малороссии», А. Дельвиг «Малороссийскую мелодию». Популярность имели даже произведения украинских писателей на их родном языке. Например, замечательный «стёб» И. Котляревского «Энеида» (как было написано на обложке, «Вергилий, перелицованный на малорусскую мову») или басни П. Гулака-Артемовского.
М. Максимович, из предисловия к 1-му изданию «Малороссийских песен» (1827):
«Наступило, кажется, то время, когда познают истинную цепу народности; начинает ужо сбываться желание — да создастся поэзия истинно русская!»
Иллюстрация А. Пластова к «Сорочинской ярмарке».
Не удивительно, что свою лепту решил внести и Гоголь, который и так тосковал по своей солнечной родине в хмуром каменном Петербурге.
Мертвец с галушкою в зубах
«Народно-фантастическое так чудно сливается в
художественном воспроизведении с народным —
действительным, что оба эти элемента образуют
собою конкретную поэтическую действительность,
в которой никак не узнаешь, что в ней быль и
что сказка, но всё поневоле принимаешь за быль».
(В. Белинский)
Тут-то и пригодились письма матери и записи в «Книге всякой всячине».
Предания о русалках, мотив обращения ведьмы в чёрную кошку и описание игры в «ворона» были использованы в «Майской ночи, или Утопленнице», а сведения о карточных играх – в «Пропавшей грамоте» (кстати, сам мотив игры в карты с нечистью можно встретить в сказках о солдате и чёрте).
Рисунок В.Касьяна к «Пропавшей грамоте».
Тексты колядок вошли в «Ночь перед Рождеством», как и представление о том, что именно в эту ночь нечисть особенно бесчинствует, зная, что на следующий день ей придётся вернуться в пекло. Ну а сцена, где Солоха прячет своих неудачливых любовников по очереди в мешки, вообще очень популярна в народных анекдотах (обычно, там присутствуют лица духовного звания – дьячок, дьяк и поп).
Солоха и дьяк. Рисунок В. В. Маковского, 1877.
Фольклорные поверья об обморочных (от слова «морочить») местах, о «нечистом» богатстве, превращающемся в прах, и цветке папоротника стали основой для сюжетов повестей «Заколдованное место» и «Вечер накануне Ивана Купала».
Запись Гоголя в «Книге всякой всячины»:
«Папороть (по-русски – папоротник, или кочедыжник) цветет огненным цветом только в полночь под Иванов день, и кто успеет сорвать его, и будет так смел, что устоит противу всех призраков, кои будут ему представляться, тот отыщет клад».
Фольклорные образы и сюжеты были сильно переработаны Гоголем, и, порой, для них трудно найти конкретный первоисточник. Взять, хотя бы, историю чёрта, ищущего «красную свитку» («Сорочинская ярмарка»), весь сюжет путешествия на чёрте за черевичками к царице, образ колдуна Пузатого Пацюка, которому вареники сами прыгают в рот или фигура Вия, которой мы коснёмся подробнее позже.
Свитка — название устаревшей мужской и женской верхней длинной распашной одежды из домотканого сукна, разновидность кафтана.
Пузатый Пацюк ест вареники на лету.
Кадр из фильма «Вечера на хуторе близ Диканьки» 1961 г.
Исследователи не находят аналога и сюжету повести «Страшная месть», где брат убивает брата, а убитый требует у Бога проклясть потомков братоубийцы. В повести можно встретить только отдельные фольклорные мотивы — образ «великого грешника» или мертвецов, встающих из могил.
«Страшная Месть»:
«Бледны, бледны, один другого выше, один другого костистей, стали они вокруг всадника, державшего в руке страшную добычу. Еще раз засмеялся рыцарь и кинул ее в пропасть. И все мертвецы вскочили в пропасть, подхватили мертвеца и вонзили в него свои зубы. Еще один, всех выше, всех страшнее, хотел подняться из земли; но не мог, не в силах был этого сделать, так велик вырос он в земле; а если бы поднялся, то опрокинул бы и Карпат, и Седмиградскую и Турецкую землю; немного только подвинулся он, и пошло от того трясение по всей земле. И много поопрокидывалось везде хат. И много задавило народу».
Впрочем, неверным будет считать, что своё вдохновение Гоголь черпал только в украинском фольклоре. Большое влияние на писателя оказала и немецкая романтическая традиция в духе Тика и Гофмана.
При этом фантастические сюжеты Гоголя настолько глубоко укоренены в реальный украинский быт, что это выводит их за пределы собственно сказочного жанра.
Более того – в «Вечерах…» мы можем встретить повести, где нет вообще ничего фантастического. Так оказываются ложными страхи перед «красной свиткой» в «Сорочинской ярмарке».
Рис. Н. Бриммера к «Сорочинской ярмарке»
А в повести «Иван Федорович Шпонька и его тетушка» единственной фантасмагорией является сон Шпоньки перед женитьбой.
«Иван Федорович Шпонька и его тетушка»:
«На стуле сидит жена. Ему странно; он не знает, как подойти к ней, что говорить с нею, и замечает, что у нее гусиное лицо. …Он бросился бежать в сад; но в саду жарко. Он снял шляпу, видит: и в шляпе сидит жена. Пот выступил у него на лице. Полез в карман за платком — и в кармане жена; вынул из уха хлопчатую бумагу — и там сидит жена… То вдруг он прыгал на одной ноге, а тетушка, глядя на него, говорила с важным видом: «Да, ты должен прыгать, потому что ты теперь уже женатый человек».
Он к ней — но тетушка уже не тетушка, а колокольня. И чувствует, что его кто-то тащит веревкою на колокольню. «Кто это тащит меня?» — жалобно проговорил Иван Федорович. «Это я, жена твоя, тащу тебя, потому что ты колокол». — «Нет, я не колокол, я Иван Федорович!» — кричал он. «Да, ты колокол», — говорил, проходя мимо, полковник П*** пехотного полка. То вдруг снилось ему, что жена вовсе не человек, а какая-то шерстяная материя; что он в Могилеве приходит в лавку к купцу. «Какой прикажете материи? — говорит купец. — Вы возьмите жены, это самая модная материя! очень добротная! из нее все теперь шьют себе сюртуки». Купец меряет и режет жену. Иван Федорович берет под мышку, идет к жиду, портному. «Нет, — говорит жид, — это дурная материя! Из нее никто не шьет себе сюртука…»
Конечно же, первое, что производит впечатление на читателя «Вечеров…» это полнокровный блестящий жизнерадостный юмор писателя. Казалось бы, уже энное количество раз перечитываешь эту книгу, а всё равно — где-нибудь так и прыснешь со смеху.
«Сорочинская ярмарка»:
«Туда к черту! Вот тебе и свадьба! — думал он про себя, уклоняясь от сильно наступавшей супруги. — Придется отказать доброму человеку ни за что ни про что, Господи боже мой, за что такая напасть на нас грешных! и так много всякой дряни на свете, а ты еще и жинок наплодил!»
«В смуглых чертах цыгана было что-то злобное, язвительное, низкое и вместе высокомерное: человек, взглянувший на него, уже готов был сознаться, что в этой чудной душе кипят достоинства великие, но которым одна только награда есть на земле — виселица».
«Майская ночь»:
«- …Чуть только ночь, мертвец и тащится. Сядет верхом на трубу, проклятый, и галушку держит в зубах. Днем все покойно, и слуху нет про него; а только станет примеркать — погляди на крышу, уже и оседлал, собачий сын, трубу.
— И галушка в зубах?
— И галушка в зубах».«Ночь перед Рождеством»:
«- У вас кочерга, видно, железная! — сказал после небольшого молчания ткач, почесывая спину. — Моя жинка купила прошлый год на ярмарке кочергу, дала пивкопы, — та ничего… не больно».
Рис. А. Каневского к «Майской ночи».
Однако уже критик В. Белинский возмущался, что многие видят в произведениях Гоголя лишь юмор и не замечают, грустных и лирических ноток. Он писал: «В его «Вечерах на хуторе», в повестях: «Невский проспект», «Портрет», «Тарас Бульба» смешное перемешано с серьезным, грустным, прекрасным и высоким. Комизм отнюдь не есть господствующая и перевешивающая стихия его таланта. Его талант состоит в удивительной верности изображения жизни в ее неуловимо-разнообразных проявлениях. Этого-то и не хотел понять г. Шевырев: он видит в созданиях г. Гоголя один комизм, одно смешное».
Н. Гоголь «Авторская исповедь»:
«Причина той весёлости, которую заметили в первых сочинениях моих, показавшихся в печати, заключалась в некоторой душевной потребности. На меня находили припадки тоски, мне самому необъяснимой, которая происходила, может быть, от моего болезненного состояния. Чтобы развлекать себя самого, я придумывал себе всё смешное, что только мог выдумать. Выдумывал целиком смешные лица и характеры, поставлял их мысленно в самые смешные положения, вовсе не заботясь о том, зачем это, для чего и кому из этого выйдет какая польза. Молодость, во время которой не приходят на ум никакие вопросы, подталкивала».
Расставшись со стихотворным жанром, Гоголь перенёс поэзию в прозу. Уже в «Вечерах…» мы можем увидеть знаменитые лирические зарисовки и отступления Гоголя. Не все читали «Страшную месть», но все слышали строки: «Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои. …Редкая птица долетит до середины Днепра».
Ну а в самых жутких повестях Гоголя — «Вечер накануне Ивана Купала» и «Страшная месть» — комичное практически отсутствует.
«Страшная месть»:
«Ему чудилось, что всё со всех сторон бежало ловить его: деревья, обступивши темным лесом и как будто живые, кивая черными бородами и вытягивая длинные ветви, силились задушить его; звезды, казалось, бежали впереди перед ним, указывая всем на грешника; сама дорога, чудилось, мчалась по следам его».«Вечер накануне Ивана Купала»:
«Остолбенел Петро. Малость, отрезать ни за что ни про что человеку голову, да еще и безвинному ребенку!
…Червонцы, дорогие камни, в сундуках, в котлах, грудами были навалены под тем самым местом, где они стояли. Глаза его загорелись… ум помутился… Как безумный, ухватился он за нож, и безвинная кровь брызнула ему в очи… Дьявольский хохот загремел со всех сторон. Безобразные чудища стаями скакали перед ним. Ведьма, вцепившись руками в обезглавленный труп, как волк, пила из него кровь… Все пошло кругом в голове его! Собравши все силы, бросился бежать он. Все покрылось перед ним красным цветом. Деревья, все в крови, казалось, горели и стонали. Небо, распалившись, дрожало… Огненные пятна, что молнии, мерещились в его глазах».
Видимо, Гоголю ещё перед публикацией «Вечеров…» не раз указывали на «цветистость» слога и излишнюю отвлечённость отдельных отрывков. По черновым записям видно, как сильно сокращал писатель свои первоначальные тексты.
Ср. отрывки из «Сорочинской ярмарки» в ранней редакции:
«Усталое солнце уходило от мира, и спокойно пропылав свой полдень и утро, день и пленительно, и грустно, и ярко румянился, как щеки прекрасной жертвы неумолимого недуга в торжественную минуту ее отлета на небо»;
и поздней:
«Усталое солнце уходило от мира, спокойно пропылав свой полдень и утро; и угасающий день пленительно и ярко румянился».
В начале гл. 4 из «Майской ночи» практически выпал следующий отрывок:
«Блистательный месяц, прогуливаясь в необъятных пустынях, своего неба, не налюбуясь красавицей землею, раздумно остановился над хатою, которой неровные окна одни только светились среди уснувших улиц, как будто спрашивая: «Какие это люди осмелились при моем серебряном свете разводить презренный и неприятный для глаз огонь свой?» Это жилише головы…».
Сокращались не только лирические отступления, но и целые сцены. Так из первого варианта «Пропавшей грамоты» были убраны подробности путешествия казака из пекла и был отбракован (на мой взгляд, весьма удачный) кусок (после слов «Об возне своей с чертями дед и думать позабыл):
«- Только раз как-то случилось — был он навеселе. Гостей было вдоволь, варенухи и съестного и того больше. Слово за словом, дед и заикнулся про грамоту, как было она пропала, и начал уже было рассказывать… Только глядь невзначай вверх на полку — горшки все понадували щеки, выпучили глаза и такие стали ему строить хари, что деда мороз подрал по коже и, уже не допросились его кончить. На другой же день дед все рассказал попу на исповеди и освятил все уголки и закоулки хаты. После чего уже не боялся говорить об этом встречному и поперечному. Хотя, видно, уже в наказание за то, что он не сделал этого прежде, бабе ровно через год, именно в то самое время, прилучилось такое диво, что танцуется ногам, да и только. За что ни примется, ноги затевают свое и вот так и дергает пуститься вприсядку».
Правки делал не только Гоголь, но и редакторы. В первую очередь, это относится к повести «Вечер накануне Ивана Купала», которая первой из сборника «Вечеров…» увидела свет в феврале-марте 1831 г. в журнале «Отечественные записки» под длинным названием «Бисаврюк, или вечер накануне Ивана Купала. Малороссийская повесть (из народного предания), рассказанная дьячком Покровской церкви». Редактор журнала П. Свиньин так сильно очистил повесть от «просторечия», что Гоголь в следующем издании не только вернул первоначальный текст, но и не преминул вставить в начало повести пассаж в сторону редактора:
«- Как что читаю, Фома Григорьевич? вашу быль, ваши собственные слова.
— Кто вам сказал, что это мои слова?
— Да чего лучше, тут и напечатано: рассказанная таким-то дьячком.
— Плюйте ж на голову тому, кто это напечатал! бреше, сучий москаль. Так ли я говорил? Що то вже, як у кого черт-ма клепки в голови! Слушайте, я вам расскажу ее сейчас».
Была и ещё одна проблема. Слишком уж разнородными по стилю и содержанию выглядели повести, собранные под обложкой «Вечеров…». Чтобы снять это противоречие, Плетнёв советует Гоголю придумать некую связующую фигуру, способную отвести от себя обвинения критиков. Такой фигурой стал некий вымышленный «издатель «Вечеров…» – пасичник Рудый Панько – в имени которого была скрытая отсылка к реальному автору (Панько – фамилия деда Гоголя, а Рудый намекало на рыжеватый цвет волос Николая Васильевича). Именно Панько разъясняет читателям в предисловии, что материал для книги он получил от разных рассказчиков – поэтому один из них говорит «вычурно да хитро, как в печатных книжках», а другой «такие выкапывал страшные истории, что волосы ходили по голове».
Три повести («Вечер накануне Ивана Купала», «Пропавшая грамота», «Заколдованное место») были отданы на откуп Фоме Григорьевичу – дьяку Диканьской церкви (именно описание его наряда Гоголь просил прислать мать), остальные рассказчики безличны.
Подобный приём позволил объединить в одном цикле такие разные повести, как реалистичную «Сорочную ярмарку», решённую в комедийном духе, с фантастическим «ужастиком» «Страшная месть», написанном в стиле патетической украинской думы. И хотя все истории объединяет малороссийская тема, многие из них раскиданы ещё и во времени. «Шпонька» и «Ярамарка» близки к современности, а «Месть» относится к XVII веку, когда украинский народ боролся с польскими ляхами.
Ксилография М.Пикова к «Страшной мести».
Наиболее точно можно указать время действия повести «Ночь перед Рождеством». Та самая делегация запорожских казаков, к которой «примазался» кузнец Вакула, действительно, приезжала к царице Екатерине ІІ в декабре 1774 года с просьбой уберечь Запорожскую Сечь от ликвидации. И их, как и у Гоголя, сопровождал фаворит царицы – князь Потёмкин.
Козаки на приёме у царицы.
Кадр из фильма «Вечера на хуторе близ Диканьки» 1961 г.
«Ночь перед Рождеством»:
«Один из запорожцев, приосанясь, выступил вперед:
— Помилуй, мамо! зачем губишь верный народ? чем прогневили? Разве держали мы руку поганого татарина; разве соглашались в чем-либо с турчином; разве изменили тебе делом или помышлением? За что ж немилость? Прежде слыхали мы, что приказываешь везде строить крепости от нас; после слушали, что хочешь поворотить в карабинеры (речь идёт о замене Запорожского войска регулярными «карабинерскими полками»); теперь слышим новые напасти. Чем виновато запорожское войско? тем ли, что перевело твою армию через Перекоп и помогло твоим енералам порубать крымцев? (речь идёт о турецкой войне и Крымском походе 1768-1774 гг. — С.К.)».
Тот раз Екатерина пообещала не трогать Запорожскую Сечь, но уже на следующий год вольница казаков была по её же приказу уничтожена.
Но вернёмся к книге Гоголя.
Критика «Вечеров…»
«Если не ошибаюсь, то Гоголь пойдёт гоголем по нашей литературе:
в нём очень много поэзии, смышлёности, юмора и проч.»
(из письма Н. Языкова брату)
К концу мая 1831 года первая часть «Вечеров на хуторе близ Диканьки» была закончена и отдана в печать. О том, что книга будет популярна, Гоголь начал догадываться уже во время посещения… типографии.
Гоголь – Пушкину, 21.08.1831:
«Любопытнее всего было мое свидание с типографией. Только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фыркать и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке. Это меня несколько удивило. Я к фактору, и он после некоторых ловких уклонений наконец сказал, что: штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву. Из этого я заключил, что я писатель совершенно во вкусе черни».
В сентябре 1831 года 1-я часть «Вечеров» вышла из печати, а в марте 1832 года появилась и 2-я.
Н. И. Надеждин. Предисловие к первой книге «Вечеров…», 1831:
«…В отношении к языку, писавшие малороссийские картины обыкновенно впадали в две противоположные крайности: или сглаживали совершенно все местные идиотизмы украинского наречия, или сохраняли его совершенно неприкосновенным. …Но там, очевидно, терпит точность, здесь ясность. Наш Пасичник умел стать на золотой средине. У него национальный мотив украинского наречия переведен, так сказать, на москальские ноты, не теряя своей оригинальной физиономии».В. Ушаков:
«Небольшое литературное общество, издавна составившееся в Малороссии и постоянно действовавшее в духе местного патриотизма, сколько можно судить по первым трудам оного, имело сперва целью сохранить во всей чистоте особенность своего наречия и оригинальность давнопрошедшего быта… Но в последнее время малороссийская школа оставила сию слишком местную цель свою и обратилась к мысли более глубокой — удерживать только характерное отличие своего наречия, поставляя главнейшею целью раскрывать народность во всей обширности этого понятия… Повести, изданные пасичником Рудым Паньком, представляют нам новый, изящный плод этого же умного и истинно народного усилия».
Действительно, Гоголю настолько хорошо удалось вплести украинский язык в, так называемый, великорусский, что, благодаря его «Вечерам», многие украинские слова – «парубок», «хлопец», «дивчина», «галушки», «гопак», «оселедец», «люлька», «дуля» – будут понятны любому «москалю» и без сопровождающего книгу «Словарика».
Кадр из фильма «Вечера на хуторе близ Диканьки» 1961 г.
У большей части литературной общественности «Вечера…» вызвали заслуженный восторг.
В. Белинский:
«Это были поэтические очерки Малороссии, очерки, полные жизни и очарования. Всё, что может иметь природа прекрасного, сельская жизнь простолюдинов обольстительного, всё, что народ может иметь оригинального, типического, всё это радужными цветами блестит в этих первых поэтических грезах г. Гоголя. Это была поэзия юная, свежая, благоуханная, роскошная, упоительная, как поцелуй любви»Л. А. Якубович:
«…повести свои рассказывает пасичник Рудый Панек без вычур, без хитрости, без требований на ученость и славу. Лица его не подмалеваны, нет общих мест, пошлых и тошных, происшествия не притянуты за волосы, веселость неподдельная, остроумие не выкраденное: в них всё просто — и потому всё прекрасно! — ибо первое условие прекрасного — простота“.А. Пушкин:
«Все обрадовались этому живому описанию племени поющего и пляшущего, этим свежим картинкам малороссийской природы, этой веселости, простодушной и вместе лукавой. Как изумлялись мы русской книге, которая заставила нас смеяться, мы, не смеявшиеся со времен Фонвизина! Мы так были благодарны молодому автору, что охотно простили ему неровность и неправильность его слога, бессвязность и неправдоподобие некоторых рассказов…».
Однако, нашлись и критики, которые не простили Гоголю «неровность» и «неправильность». Особо сурово отреагировал на «Вечера…» Н. Полевой, указавший на «большие неправильности в языке», как то «через трубу – клубами повалился дым…» (а надо, мол, «из трубы»), «Удивительно видеть чорта, пустившегося и себе туда же», «Ветхие кресты толпились в кучку…», «Очи твои так угрюмо надвинулись бровями», «Тихо встрепенувшие жилы» и др.
Рудый Панько об опечатках:
«Не погневайтесь, господа, что в книжке этой больше ошибок, чем на голове моей седых волос. Что делать? Не доводилось никогда еще возиться с печатного грамотою. Чтоб тому тяжело икнулось, кто и выдумал ее! Смотришь, совсем как будто Иже; а приглядишься, или Наш или Покой. В глазах ребит так, как будто бы кто стал пересыпать перед тобою отруби».Н. Гоголь «Записки сумасшедшего»:
«Правильно писать может только дворянин. Оно конечно, некоторые и купчики-конторщики и даже крепостной народ пописывает иногда; но их писание большею частью механическое: ни запятых, ни точек, ни слога».
Но не только это возмущало Полевого. Трудно поверить, но он обвиняет Гоголя и в «высокопарении», и в «бедности воображения» и в «неумении увлекать читателя подробностями».
Более дельное замечание делает рецензент «Сына Отечества», упрекающий Гоголя, что он смешал в «Майской ночи» «и народную сказку, и повесть о волостном воеводе, его сыне и любезной последнего – два различные предмета, происходящие от двух различных обстоятельств». Склонен согласиться, что комическая история о воеводе плохо переплетается с историей русалки, как по сюжету, так и по духу. Неудивительно, что «Майская ночь» была написана раньше других повестей «Вечеров…».
Толковая критика звучит и в статье А. Стороженко «Мысли малороссиянина по прочтении повестей пасичника Рудого Панька…». Он не бранит Гоголя, как Полевой, за «попытку подделаться под малоруссизм». Напротив — указывает именно на ошибки, допущенные писателем при использовании украинского материала. Допустим, недоумевает, почему юный Левко играет на бандуре («у нас играют на бандуре или слепые, или козачки, выученные на сем инструменте для утехи праздных панычей и панов») и называет ошибочным утверждение, что пономарь каждый день отправляется с кошельком по церкви. Также он указывает, что Левко поёт –
Сонце низенько, вечiр близенько,
Вийди до мене, мое серденько!
в летний вечер, хотя в этой народной песне речь идёт о зиме –
…Ой вийди, вийди, не бійсь морозу,
Я твої ніженьки в шапочку вложу…
Впрочем, судя по тексту «Майской ночи», Гоголь понимал, о чём идёт речь в песне, иначе не вложил бы в уста Левка следующих слов: «Галю! ты спишь или не хочешь ко мне выйти? Ты боишься, верно, чтобы нас кто не увидел, или не хочешь, может быть, показать белое личико на холод! Не бойся: никого нет. Вечер тепел. …Но если бы и повеяло холодом, я прижму тебя поближе к сердцу, отогрею поцелуями, надену шапку свою на твои беленькие ножки».
Рисунок Т. Зубковой к «Майской ночи».
Впоследствии, когда талант Гоголя ещё больше окрепнет, он сам будет смотреть на свои ранние работы свысока. Так в 1842 году, выпуская «Собрание сочинений» писатель предварит 1-й том с «Вечерами…» следующим предисловием:
«…я пересмотрел их вновь: много незрелого, много необдуманного, много детски несовершенного! Что было можно исправить, то исправлено, чего нельзя, то осталось неисправленным, так, как было. Всю первую часть следовало бы исключить вовсе: это первоначальные ученические опыты, недостойные строгого внимания читателя; но при них чувствовались первые сладкие минуты молодого вдохновения, и мне стало жалко исключить их, как жалко исторгнуть из памяти первые игры невозвратной юности. Снисходительный читатель может пропустить весь первый том и начать чтение со второго».
Гоголь, конечно, великий писатель, но к этому совету лучше не прислушиваться.
Кто придумал Вия?
«Дамы «разворачивались» пред ним (Чеховым – С.К.), изгибались, показывая
все свои округлости, делали масленые глазки, прискорбно спрашивали:
«Антон Павлович, отчего вы так грустно пишете о любви?»
Покашливая, пощипывая бородку, он отвечал неожиданными вопросами:
«Вы бывали в Миргороде?»
«Это – где?»
«В Полтавской губернии. Помните Гоголя «Миргород»?»
«Ах, значит, это не выдумал Гоголь?»
«Гоголь никогда ничего не выдумывал».
«А… а «Вий»?»
(из записной книжки М. Горького)
Повесть «Вий» по всем своим характеристикам могла бы прекрасно смотреться в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Здесь вам и романтический мистический ужастик, и украинский колорит, и заложенная в повествование, ирония…
Но «Вий» был написан позже и издан в другом сборнике – «Миргород» – в 1835 году.
В это время – после «Вечеров…» и «Невского проспекта» – Гоголь уже заслуженно считался одним из лучших российских писателей. Однако от цензуры «надежду русской литературы» никто не освобождал. Так в оригинальном варианте «Вия» Хома, глядя на черты покойной панночки, «видел что-то страшно-пронзительное» и «чувствовал, что душа его начинала как-то болезненно ныть, как будто бы вдруг среди вихря веселья и закружившейся толпы запел кто-нибудь песню об угнётенном народе». Упоминание об «угнетённом народе» цензорам не понравилось, и в окончательном варианте песня стала «похоронной».
Кадр из к-ф «Вий» (1967).
Зато, благодаря цензуре, «Вий» обогатился новым эпизодом. В первом варианте повесть заканчивалась смертью неудачливого философа. Но потом цензура вымарала в сборнике две страницы «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», которая как раз следовала за «Вием». В результате, чтобы не перевёрстывать, Гоголь дописал заключительный разговор друзей Хомы – Халявы и Тиберия Горобца («Ведь у нас в Киеве все бабы, которые сидят на базаре, – все ведьмы»).
Также при переделке писатель уже сам изменил ещё один эпизод. В первом варианте Хома, убивает ведьму и бросает её – не глядя. Поэтому, приехав отпевать панночку, не узнаёт покойницы (оставляя связать концы с концами догадливому читателю). В новом варианте он видит «омоложение» ведьмы и догадывается, с кем придётся иметь дело.
Рисунок М. Микешина к «Вию».
Свою повесть писатель предварил примечанием: «Вся эта повесть есть народное предание. Я не хотел ни в чём изменить его и рассказываю почти в такой же простоте, как слышал». Здесь Гоголь, конечно, лукавит, хотя похожие сюжеты действительно распространены в фольклоре многих стран и существуют они в массе вариаций.
В одних рассказах герою надо провести три ночи у гроба, одержимой бесами, царевны. После всех, сопутствующих испытанию, ужасов, царевна «выздоравливает», и герой берёт её в жёны. В других рассказах бесстрашный герой хочет впервые испытать страх и дежурит у гроба мёртвой ведьмы. Чтобы спрятаться от покойницы герой то становится в алтаре, то ложится в гроб, когда покойница из него встаёт, и лежит так до третьих петухов.
Кадр из к-ф «Вий» (1967).
Но наиболее близкой к версии Гоголя является сказка, в которой дочь ведьмы влюбляется в парня и приходит к нему, обратившись чёрной кошкой. Парень накидывает на ведьму уздечку и ездит на ней, пока та не умирает. За это родители убиенной требуют, чтобы парень три ночи читал возле гроба псалтырь. Две ночи парня преследуют всякие кошмары, от которых он укрывается, очертив запретный круг. На третью ночь нечисть обращается за помощью к «старшей ведьме», та находит парня, но в это время поют петухи, и герой (как правило) остаётся жив.
Кадр из к-ф «Вий» (1967).
С источниками сюжета всё более-менее ясно. Но исследователей уже долгие годы мучает вопрос – а кто же такой Вий, который выполняет у Гоголя функции «старшей ведьмы»?
Сам писатель в примечании к повести написал, что «Вий – есть колоссальное создание простонародного воображения. Таким именем называется начальник гномов, у которого веки на глазах идут до самой земли». И вот здесь Гоголь, скорее всего, откровенно мистифицировал читателя.
Н. Гоголь «Вий»:
«…скоро раздались тяжелые шаги, звучавшие по церкви; взглянув искоса, увидел он, что ведут какого-то приземистого, дюжего, косолапого человека. Весь был он в черной земле. Как жилистые, крепкие корни, выдавались его засыпанные землею ноги и руки. Тяжело ступал он, поминутно оступаясь. Длинные веки опущены были до самой земли. С ужасом заметил Хома, что лицо было на нем железное. Его привели под руки и прямо поставили к тому месту, где стоял Хома.
— Подымите мне веки: не вижу! — сказал подземным голосом Вий — и все сонмище кинулось подымать ему веки.
«Не гляди!» — шепнул какой-то внутренний голос философу. Не вытерпел он и глянул.
— Вот он! — закричал Вий и уставил на него железный палец. И все, сколько ни было, кинулись на философа. Бездыханный грянулся он на землю, и тут же вылетел дух из него от страха».
Кадр из к-ф «Вий» (1967).
Конечно, мне попадались книжки вроде всяческих словарей славянской мифологии, где Вия уверенно относят к фольклорным персонажам. Вот только такого персонажа в фольклоре нет. Похожие на него, наделённые отдельными его чертами – есть, а точно такого, как у Гоголя, нет.
Происхождение имени особой тайны не содержит и отсылает нас к украинскому слову «вія» (то бишь, ресница, или веко с ресницами). Похожие длинные веки встречаются у многих фольклорных персонажей. В сказке «Иван Быкович» из сборника Афанасьева есть муж ведьмы, ресницы которого настолько длинные, что их поднимают вилами целых 12 богатырей! Правда, глаза у этого персонажа не обладают какой-либо волшебной силой.
Длинные ресницы описываются и в некоторых поверьях про Касьяна. Касьян вообще-то христианский святой, но вот в народном фольклоре он почему-то преобразился в полную свою противоположность. Возможно потому, что день его памяти – 29 февраля — символ високосного года, который в народе страсть как не любят. В результате о Касьяне стали говорить, как о падшем ангеле, которого Бог заковал в цепи, поместил в подземелье, да ещё приставил к узнику «доброго» ангела, который три года лупит Касьяна молотом по лбу. Понятно, что за время экзекуции узник звереет окончательно. И когда 29 февраля его отпускают «побегать на волю», Касьян валит своим взглядом всё живое налево и направо («Касьян на скот взглянет, скот валится»; «Касьян на что ни взглянет — все вянет»).
Однако у Гоголя Вий своим взглядом не губит, он только может прозреть сквозь пелену завесы магического круга. Ещё подозрительнее выглядит придание Вию Гоголем титула «начальника гномов». Это, вообще, как говорится, из другой оперы. Никаких гномов славянская мифология не знает.
Поэтому большинство исследователей считает образ Вия оригинальным творением писателя. Хотя, как и всё в этом мире, он появился не на пустом месте.
Анекдоты про Вия:
Приходит Вий в косметический салон и говорит:
— Поднимите мне веки!— Поднимите мне веки! — сказал Вий.
Hечистые подбежали, подняли.
— Теперь опустите!
Опустили.
— Поднимите!
Подняли.
— Опустите!
Опустили.
— А теперь скажите, кто вы есть.
— Мы ду-у-ухи, — пролепетали нечистые.
— А я кто?
— А ты, Вий, дембель.В конкурсе детских рисунков на асфальте победила девочка, нарисовавшая круг.
Остальных забрал Вий. (не совсем правильно, но смешно — С.К.)Москва — как Хома Брут. Уже третье кольцо вокруг себя нарисовала… а они всё лезут и лезут.
…и немного о самых известных экранизациях сказок Гоголя
Как почитаемого классика русской литературы, Гоголя в СССР экранизировали часто и охотно (по-моему, только «Заколдованное место» не обрело своего киновоплощения). Но самыми известными экранизациями сказок, безусловно, стали три – «Вечера на хуторе близ Диканьки» (1961), «Вий» (1967) и «Пропавшая грамота» (1972). О них мы и поговорим.
Хотя фильм и назвали «Вечера на хуторе близ Диканьки», он представляет собой лишь одну из повестей сборника, а именно «Ночь перед Рождеством». Режиссёром был ни кто иной, как Александр Роу, поэтому результат получился ещё сказочней, чем оригинал Гоголя, и прекрасно воспринимался детворой.
Забавно, что «роль» украинской Диканьки (которая и сейчас находится в Полтавской области) у Роу «играла» русская деревня Гигирёво под Звенигородом. Она вообще была любимым местом съемок режиссёра – её мы можем увидеть в его фильмах «Варвара-краса, длинная коса», «Морозко», «Финист – Ясный Сокол». Недаром в киносреде её прозвали ГиГиРоу. Правда, во время съёмок «Вечеров» в Подмосковье выпало мало снега, поэтому пейзаж с заснеженными горами пришлось снимать аж на Кольском полуострове.
В фильме было задействовано немало именитых артистов, но особенно выделялись двое. Во-первых, «божественная» Солоха в исполнении Людмилы Хитяевой. Правда, для литературной Солохи актриса была слишком хороша, молода и худа. Поэтому для усиления «аппетитности» на Людмилу Ивановну надевали несколько юбок, а она старалась во время съемок пониже наклонять голову, чтобы получился второй подбородок.
Не мог не запомнится и любимый актёр Роу – Георгий Милляр. Роль чёрта не была для него в новинку – он частенько играл всякую нечисть – от Бабы Яги до Кощея Бессмертного. На съемках «Вечеров» ему пришлось тяжелее всего, потому что мороз на улице стоял хороший (да ещё и метель специальными ветродуями создавали), а на актёре было надето лишь тонкое трико с наклеенными волосами. Хитяева вспоминала, что, надевая наряд чёрта, Милляр постоянно крестился, говоря: «Господи, прости меня за это хулиганство!».
Фильм «Вий» был снят в 1967 году и стал первым настоящим киноужастиком в СССР. Сама идея снять фильм принадлежала режиссёру Ивану Пырьеву. Но так как он был ещё и директором «Мосфильма», то есть человеком занятым, идею отдали на разработку молодым режиссёрам – Константину Ершову и Георгию Кропачёву (так же Пырьев когда-то поступил и со сценарием «Карнавальной ночи», отдав его Рязанову). Однако отснятый материал ему не понравился «излишней реалистичностью», и он призвал на помощь режиссера Александра Птушко. Хотя имя Птушко стоит лишь в качестве соавтора сценария, по сути дела множество сцен было переснято им заново.
«Спортсменка, комсомолка и просто красавица» – Наталья Варлей – была выбрана на роль панночки именно из-за спортивной закалки, продемонстрированной годом ранее в «Кавказской пленнице». Ведь летать на гробу дело рискованное. Сам летающий гроб подвешивался к куполу на металлических струнах, а актрису ещё и пристёгивали монтажным поясом. Но однажды «панночка» всё-таки умудрилась выпасть из гроба, и была чудом поймана внизу её киноантагонистом Хомой Брутом в исполнении Леонида Куравлёва. Так или иначе, со своей ролью Варлей справилась, а вот озвучивать панночку взяли всё-таки другую актрису – Клару Румянову.
Сначала для изображения нечисти хотели использовать увеличенных насекомых и пауков, но решили обойтись классическим арсеналом в виде летучих мышей, чёрных кошек, филинов и ворон. Грим же всяких вурдалаков, мертвецов и гномов разрабатывала Сарра Мокиль. Результат вышел очень достойным. А вот Вий лично мне очень не понравился. Кстати, по первоначальному режиссёрскому замыслу он должен был появиться из под земли, разламывая пол церкви, а в его чертах должен был узнаваться сотник, отец панночки. Но потом из Вия решили сделать более классического «чудика». В итоге на экране он выглядел слишком игрушечно, напоминая больше персонажа кукольного мультфильма.
Костюм Вия был такой тяжёлый, что эту незатейливую роль отвели играть тяжелоатлету. При этом даже он, делая несколько шагов, начинал обливаться потом.
Остальную нечисть тоже играли спортсмены, циркачи и несколько карликов.
Самой же необычной экранизацией сказок Гоголя стал снятый на киностудии Довженко фильм «Пропавшая грамота». Первоначальный сценарий назывался «Слепой дождь» и был более серьёзным. Фильм должен был снимать Виктор Гресь, а роль казака Василя играть Анатолий Папанов. Но Гресь заболел и отдал сценарий режиссёру Борису Ивченко. Тот первым делом взял на роль Василя Ивана Миколайчука и сильно переработал сценарий.
Несмотря на то, что сценарий отличался чрезмерной вольностью по отношению к первоисточнику, а сам фильм балансировал на грани арт-хауса, режиссёру удалось передать дух фантасмагории и тот особый украинский юмор, которым наполнены произведения Гоголя. Эстетика абсурда и карнавала не делают фильм скучным и непонятным.
Напротив, многие фразы надолго врезаются в память:
«– Ты бы хоть со мной, Василёк, попрощался!
– Да ты что, женщина! Меня там Царица ждёт!»«Спроси его, не хочет ли он от меня в рыло?»
«За поводом не пью!»
«– Слушай, Василь, а может выпьем немножко?
– Нету сил отказаться. Немножко… Ну, ведро…
– Два ведра.
– И бочонок пива».«Из-за этой дурацкой стрельбы могли бы и домой не попасть».
«Царица воспитанная-а-а… Вот так – тьфу! – плюнет… Вот, чтоб ты сделала? А она вот так плюнет и разотрёт, плюнет и тут же разотрёт…».
После окончания съёмок в 1972 году фильм неожиданно попал на полку (наверное, показался цензорам недостаточно идейным) и пролежал там, по одним сведениям, до распада СССР, по другим – до 1987 года (мне всё-таки кажется, что я застал его ещё в советскую эпоху). И по сей день это один из моих самых любимых фильмов.
На этом свой рассказ о сказках Гоголя я заканчиваю, и напоследок вспомню два анекдота. Очень хотелось бы, чтобы свою актуальность сохранял первый, а не второй.
«– Гиви, как по-английски будет гоголь-моголь?
– Думаю, шекспир-мекспир».« – А что вы скажете о Гоголе?
– Ну … Гоголь – мой любимый поисковик…»
ПРИМЕЧАНИЕ:
1 — Более подробно по этой теме см. работу: Левкиевская, Елена — «К вопросу об одной мистификации, или гоголевский Вий при свете украинской мифологии» — Studia mitologica slavica. Ljubljana, 1998. Knj. 1.
Автор: Сергей Курий
апрель 2013 г.