Рисунок Robin Jacques.

Автор статьи: Сергей Курий
Рубрика «Культовые Сказки»

«Сказка о Гулливере имеет не больше прав на место в книге
волшебных сказок, чем анекдоты Барона Мюнхгаузена, или,
скажем, «Первые люди на Луне» и «Машина времени» Уэллса».
(Д. Р. Р. Толкин «О волшебной сказке»)

«…человек превратился в вулкан, выбрасывающий лаву
слов. Такова эта, самая обширная, но одновременно
самая личная книга, когда-либо написанная человеком.
Словно великан мысли и страсти писал её.
А читали — лилипуты».
(М. Левидов «Путешествие в некоторые отдалённые
страны мысли и чувства Джонатана Свифта»)

 Трудно найти в мировой литературе произведение, испытавшее столь дивную трансформацию, как «Путешествия Гулливера». Виданное ли дело, чтобы гневная желчная сатира на род человеческий превратилась в развлекательное детское чтиво?
Но факт остаётся фактом — широкие массы до сих пор считают «Гулливера» детской сказкой. И всё благодаря многочисленным пересказчикам, которые оставили от книги лишь две первые части, очистили её от политической сатиры (а также всего грубого и неприличного) – и в итоге лишили её самой сути. А ведь отвечай хоть немного вкус знаменитых конфет «Гулливер» этой сути, они вышли бы отменно горькими и ядовитыми…

 Может именно поэтому, будучи ребёнком, я особого восторга перед этой сказкой не испытывал и перечитывать не собирался. До тех пор, пока мне в руки не попал полный текст, и я не обнаружил, что как раз всё самое интересное из детских изданий и было вымарано. Иначе на книге пришлось бы поставить гриф «До 16-ти».
Что сказал бы по этому поводу сам автор, даже страшно представить, ибо характер у Джонатана Свифта был — мама не горюй!

«Гнусное бешенство» декана Свифта

«У доктора Свифта лицо было от природы суровое, даже улыбка
не могла смягчить его, и никакие удовольствия не делали его
мирным и безмятежным; но когда к этой суровости добавлялся
гнев, просто невозможно вообразить выражение или черты
лица, которые наводили бы больший ужас и благоговение».
(Современник Свифта, граф Оррери)

«Согласен я, декана ум
Сатиры полон и угрюм;
Но не искал он нежной лиры:
Наш век достоин лишь сатиры».
(Д. Свифт «Стихи на смерть д-ра Свифта»)

 До сих пор ни одна статья о Свифте не обходится без ярлыка «мизантроп» (человеконенавистник). Впрочем, писатель подобной характеристики и не отрицал.

Д. Свифт:
«Вы и все мои друзья должны позаботиться о том, чтобы мою нелюбовь к миру не приписывали возрасту; в моём распоряжении есть надёжные свидетели, которые готовы подтвердить: с двадцати до пятидесяти восьми лет это чувство оставалось неизменным.
…С каждым годом, а вернее, с каждым месяцем я становлюсь все более гневным, мое бешенство настолько неблагородно, что мне становится ненавистным, в его глупости и трусости, этот порабощенный народ, среди которого я живу… Правда, я думаю, …что уже пора мне покончить с этим миром, но перед тем, как перейти в самый лучший мир, я хотел бы быть в чуть лучшем, а не умереть здесь в бешенстве, подобно отравленной крысе в дыре».

Д. Свифт «Сказка бочки»:
«В самом деле, если мы разберем, что обычно понимается под счастьем, как в отношении ума, так и в отношении чувств, то найдем, что все его свойства и признаки можно охватить следующим коротеньким определением: быть счастливым значит вечно находиться в состоянии человека, ловко околпаченного».

 Однако, близкие друзья считали, что писатель относиться к себе несправедливо. Как писал самому Свифту лорд Болинброк: «Если бы вы презирали мир, как утверждаете, а быть может, даже и убеждены, что презираете, вы бы не обрушивались так на него».
Тем не менее, о мрачном характере Свифта ходило немало анекдотов. Вот один из самых характерных. Как-то Свифт и один священник беседовали, сидя в креслах. Только они встали, как на те кресла обрушилось, сорвавшееся со стены, тяжёлое зеркало. «Какое счастье, что мы успели встать!» – радостно воскликнул священник, но Свифт его поправил: «Что ВЫ успели встать…».

 Не менее показательна и жестокая шутка, которую наш герой сыграл с популярным предсказателем Джоном Партриджем. Справедливо считая астрологов шарлатанами, Свифт под псевдонимом Исаака Бинестера сам издал в 1708 году «предсказание», где сообщал, что по его расчётам м-р Партридж… умрёт 29 марта от острой лихорадки, в связи с чем рекомендовал будущему покойнику вовремя уладить все свои дела.
Шутка не была бы столь хороша, если бы аккурат 29 марта не вышла ещё одна листовка – «Отчёт о смерти м-ра Партриджа, мастера календарей», где сообщалось, что предсказание сбылось и даже приводилось свидетельство врача, зафиксировавшего смерть. Но Свифт не был бы Свифтом, если бы не добавил в отчёт «изюминку» правдоподобия – мол, время смерти он предсказал не слишком точно, ошибившись на 4 часа.
Это звучало так убедительно, что к несчастному Партриджу начали наведываться священники и гробовщики, а книгоиздатели вычеркнули его имя из списков авторов. Мало того — в Лиссабоне инквизиция даже сожгла «Предсказание Бинестера», как «дьявольское» (ведь оно сбылось)!
В довершение Свифт выпускает ещё и «Эпитафию на смерть Партриджа», в результате чего карьера астролога была окончательно разрушена.

Джонатан Свифт (1667-1745).

 Вся жизнь Свифта, на первый взгляд, представляла собой клубок противоречий.
Хотя будущий сатирик и родился в Дублине 30 ноября 1667 г., ни ирландцем, ни католиком не был. Джонатан происходил из англикан, поэтому, когда ирландские католики подняли восстание, его семье пришлось бежать в Англию. Кто бы мог подумать, что Свифт, считающий Ирландию бесправной провинцией и презирающий её, как «землю рабов», спустя время станет одним из яростных защитников прав ирландского народа!
Не обладающему ни знатностью, ни состоянием юноше пришлось выучиться на священника, о чём он вряд ли мечтал. Осознавая свой талант, Свифт всю жизнь мучился болезненным честолюбием и рвался принять непосредственное участие в английской политике.
Он выпустил несколько едких эпиграмм и памфлетов против партии тори. Эта партия представляла интересы земельной аристократии и высшего духовенства (некоторые её лидеры тайно симпатизировали католикам).

Меткое и беспощадное перо Свифта тут же оценили противники тори – виги (представители буржуазии и обуржуазившейся аристократии, симпатизировавшие пуританам) – и взяли Джонатана под своё крыло. Впрочем, использовать сатирика в своих целях было нелегко – вознаграждения за услуги он категорически не принимал и, вообще, не считал добродетелью слепую «корпоративную» преданность одной партии. Так, с одной стороны писатель был против неограниченной монархии (как виги), с другой – недолюбливал «торгашей» и пуританские крайности (как тори).
Стоило только правительству вигов поддержать разорительную войну с Францией за, так называемое, «испанское наследство», как Свифт тут же перешёл в стан тори, ибо считал, что благополучие страны выше партийных интересов.

Д. Свифт:
«…Я был бы весьма рад, если бы какой-нибудь фанатик привел мне веские доводы, почему, если Клодий и Курий разделяют некоторые мои взгляды, я обязан вследствие этого слепо поддерживать их во всем.
…я забавляюсь проектами об объединении партий — я составляю их ночью и сжигаю по утрам…».

 Недаром в 3-ем путешествии Гулливера приводится оригинальный метод прекращения партийных раздоров: членам враждующих партий предлагается обменяться половинками… мозга, чтобы их ум наконец-то пришёл в необходимое равновесие.

Рисунок Томаса Мортена (1865).

 В другом блестящем произведении – «Сказка Бочки» (1704) — Свифт также язвительно высмеял религиозные раздоры, представив их в виде притчи, где три брата – Пётр (католичество), Джек (пуританство) и Мартин (лютеранство и англиканская церковь), враждуют из-за разной трактовки завещания отца (т.е. Нового Завета).

Иллюстрация к «Сказке Бочки». Гравюра из английского издания 1710 г.

 Пока тори находились у власти, Свифт имел влияние на английскую политику, хотя, разумеется, к принятию политических решений его никто не допускал. Но после смерти королевы Анны на престол взошёл Георг I, который распустил правительство тори и заменил вигами.
Надежды Свифта на участие в политике и получение сана епископа растаяли, как дым. Друзья смогли для него выхлопотать лишь место декана собора св. Патрика в Дублине. Свифт воспринял это, как ссылку, и в мрачнейшем расположении духа вернулся в нелюбимую Ирландию.

Собор святого Патрика.

 Но и там кипучий дух сатирика не погас. Теперь вся его мощь была направлена на борьбу за свободу бесправного ирландского народа.

Д. Свифт:
«Логически всякое управление без согласия управляемых есть рабство, однако в действительности одиннадцать хорошо вооруженных людей непременно подчиняет себе одного человека, на котором нет ничего кроме рубашки. Но я кончил. Ибо те, кто применил силу для удушения свободы, зашли так далеко, что их возмущает даже свобода выражать недовольство, хотя никто еще не слыхивал, чтобы человеку, подвергнутому пытке, отказано было в праве вопить так громко, как он сочтет нужным.
…По законам Бога, природы, государства, а также по вашим собственным законам вы можете и должны быть такими же свободными людьми, как ваши братья в Англии».

 В частности, в анонимном памфлете «Письма суконщика» (1724) Свифт призвал бойкотировать экспансию английских товаров и требовал запретить, чеканящуюся для Ирландии, неполновесной монету (т.е. такую, где содержание драгметалла было ниже её стоимости).
«Письма» привели английское правительство в бешенство. Премьер-министр Уолпол назначил премию тому, кто укажет на их автора, но предателя среди ирландцев не нашлось. Когда же он всё-таки захотел арестовать Свифта, премьер-министра предупредили, что для этого нужна целая армия. В результате, правительству пришлось пойти на некоторые экономические уступки и убрать из обихода «порченую» монету.

С этого момента авторитет Свифта в Ирландии стал настолько высок, что декану выделили личную охрану, а его прибытие встречали колокольным звоном. А когда по Дублину разнёсся слух о предстоящем солнечном затмении и связанных с ним бедствиях, Свифт вышел к толпе и серьёзным тоном заявил, что он приказал «отменить затмение», после чего люди успокоились и разошлись.
Наконец, во время деканства Свифта было достигнуто невозможное – в Ирландии на время прекратилось извечное противостояние англикан и католиков.

Д. Свифт:
«Что касается Ирландии, то здесь меня любят только мои старые друзья — чернь, и я отвечаю на их любовь взаимностью, ибо не знаю никого другого, кто бы этого заслуживал».

Бюст Свифта на стене собора святого Патрика.

 О твёрдости характера Свифта хорошо свидетельствует и следующий курьёзный факт. Однажды декан обнаружил, в каком плачевном состоянии находятся многие могилы в соборе, и разослал родственникам умерших письма с просьбой прислать деньги на ремонт памятников. При этом он предупредил, что те могилы, для которых деньги не придут, будут отремонтированы за счёт прихода, но в этом случае он напишет на надгробиях о скупости и неблагодарности родственников. Свифт не шутил. Когда сам король Георг II проигнорировал письмо, на могиле тот час появилась соответствующая надпись… 

 Но главный труд жизни Свифта был ещё впереди…

Как «Гулливер» создавался, издавался и правился

«Ведь я открыл ее значенье
И первый ввел в употребленье…».
(Д. Свифт об иронии)

 Одним утром 1726 года Бенджамин Мотт обнаружил на крыльце своего издательства, подброшенную кем-то, анонимную рукопись с характерным для того времени пространным названием «Путешествия в некоторые отдалённые страны света Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей». Едва издатель ознакомился с похождениями героя среди лилипутов и великанов, как понял, что это надо срочно издавать.
28 октября того же года первые две части «Путешествий» вышли из печати и произвели настоящий фурор. До конца года книгу пришлось переиздавать трижды. Несмотря на анонимность, многие тут же угадали стиль и манеру письма Свифта.

Титульный лист первого издания Путешествий Гулливера 1726 г.
На рисунке, разумеется сам Лемюэль Гулливер.

Д. Гей — Д. Свифту:
«Дней десять назад здесь была опубликована книга Путешествий некоего Гулливера, о которой весь город с тех пор только и говорит. Первый тираж распродали за неделю; и разные мнения о книге — одно другого забавнее, хотя всем она чрезвычайно нравится. Говорят, будто Вы автор, но мне рассказывали, что книгопродавцу неизвестно, откуда она взялась. Читают ее повсюду, от мала до велика, от кабинета министров до детской. Политики все как один согласны, что клеветнических измышлений там нет, но что сатира на человеческое общество чересчур сурова».

Рисунок Жана Гранвиля (1838).

 Удивительно, что любители тайн и разоблачений ни разу не позволили усомниться в авторстве Свифта, хотя никаких прямых доказательств этому писатель не оставил. Оригинал рукописи не сохранился, а сам декан до конца жизни продолжал мистифицировать издателей и читателей. Даже письмо о гонораре за книгу издателю передали посредники от лица «кузена м-ра Гулливера – Ричарда Симпсона». В письмах Свифт обычно писал о книге уклончиво (вроде «На месте Гулливера я бы…»), а, если хотел высказаться от первого лица, то всегда подписывался «капитан Гулливер».
Даже близкие друзья писателя никогда не нарушали правил игры, и ни разу в письмах к Свифту не раскрыли его инкогнито. Напротив…

Д. Гей, А.Поп — Д. Свифту:
«Возможно, я рассказываю вам о книге, которой вы никогда не видели, если она не попала в Ирландию, – в этом случае, я полагаю, мой рассказ достаточно рекомендует книгу вашему вниманию, и я жду тогда от вас распоряжения послать ее вам. Но было бы гораздо лучше, если б вы сами приехали сюда и имели бы удовольствие выслушать комментаторов, которые объяснили бы вам трудные места. Я боюсь, вы не поймете этих модных ныне терминов (имеются в виду гуигнгнмы и еху – С.К.), которые, однако, всем понятны, кроме вас».

  В итоге шесть прижизненных изданий «Путешествий Гулливера» так и вышли без имени автора.

 Первый замысел этого гениального произведения можно отнести к 1713 году, когда Свифт сотоварищи решили объединиться в своеобразный клуб, целью которого было создание пародий на популярные литературные жанры.
Так как совсем недавно закончилась эпоха Великих географических открытий, одним из самых популярных жанров стали записки путешественников, или романы, написанные в подобном духе. Вспомним хотя бы «Робинзона Крузо» Д. Дефо (Свифт терпеть не мог Дефо и называл того продажным писакой).
В своих «Путешествиях» сатирик вдоволь издевается над подобной литературой и делает это в весьма специфической манере. Явно вымышленные фантастические приключения он снабжает «достоверным» указанием широт-долгот, дат отплытия-прибытия, дотошно описывает невиданные материки. Исходя из того, что в стране лилипутов всё меньше в 12 раз, писатель с поразительной точностью рассчитывает, сколько лилипутской еды и матрасов требуется для того, чтобы удовлетворить потребности Гулливера.

Рисунок Томаса Мортена (1865).

Д. Свифт, «От издателя к читателю»:
«Все произведение, несомненно, дышит правдой, да и как могло быть иначе, если сам автор известен был такой правдивостью, что среди его соседей в Редрифе сложилась даже поговорка, когда случалось утверждать что-нибудь: это так же верно, как если бы это сказал мистер Гулливер».

 Сам Гулливер — простоватый, но отважный, врач из Ноттингемпшира – служит для писателя всего лишь маской. Многие критики заметили, что главный герой вышел у Свифта слишком непоследовательным, напоминающим лоскутное одеяло. Писатель, действительно, не слишком старается выдержать образ в едином ключе. В одном месте Гулливер униженно восхищается лилипутами (а автор подсмеивается со стороны). В другом – осуждает придворные интриги. В третьем – уже восторженно пишет о лилипутских обычаях (и здесь под простоватой маской Гулливера уже открыто блестят глаза самого сатирика), а затем, опомнившись, уточняет, что эти обычаи давно никто не соблюдает. Во 2-м путешествии Гулливер предстаёт уже как напыщенный дурак и патриотично возмущается, когда король великанов критикует порядки его родины.

В общем, Свифт пользуется маской Гулливера, как ему нужно в данный момент, ничуть не заботясь о цельности образа. Гулливер — не столько герой, сколько инструмент. Благодаря ему, писатель добивается эффекта отстранённости, что делает иронию особенно язвительной и убийственной.
Подобный приём иногда производил просто жуткое впечатление. Так в памфлете «Скромное предложение» (1729) Свифт заявляет, что знает, как решить проблему нищеты и голода в Ирландии. После чего спокойным рассудительным тоном предлагает пустить на пищу… детей ирландских бедняков, а из их кожи делать перчатки и летнюю обувь. Ну, прямо, как в анекдоте: «Пусть голодные съедят бедных».

Д. Свифт «Скромное предложение»:
«Я уже вычислил, что стоимость содержания ребенка из бедной семьи равняется примерно двум шиллингам в год, включая сюда и лохмотья. И я думаю, что ни один джентльмен не пожалеет дать десять шиллингов за тельце хорошего, жирного младенца, из которого, как я уже сказал, можно приготовить четыре блюда превосходного питательного мяса. Таким образом, помещик научится быть хорошим хозяином и завоюет себе популярность среди своих арендаторов. А мать ребенка получит восемь шиллингов чистой прибыли и будет в состоянии работать, пока не произведет на свет другого младенца».

 Но вернёмся к «Гулливеру».
Считается, что непосредственную работу над книгой Свифт начал уже в бытность деканом в 1720-1721 гг. В 1723 году он уже писал своему другу Форду: «Я покинул страну лошадей и пребываю теперь на летающем острове, где пробуду недолго, и мои два последних путешествия будут скоро закончены».
Популярность первых двух частей «Путешествий» была столь высока, что, пока Свифт дописывал третью и четвёртые части, успело выйти какое-то постороннее продолжение, от которого «м-ру Гулливеру» пришлось открещиваться в письме к издателю.

 Наконец, в 1727 году последние части книги были изданы. Однако, текст первых изданий «Гулливера» так и не стал каноническим, во многом из-за того, что издатель Мотт, опасаясь судебных преследований, сильно смягчил и сократил текст исходника. Не обошлось даже без самовольных вставок, особенно возмутивших Свифта — вроде отрывка, восхваляющего покойную королеву Анну.
Зато Мотт полностью убрал рассказ о лилипутских конкурсах, где для получения правительственной должности надо было ловко плясать на канате или пролезать под палкой (намёк на то, что во власть попадают не самые достойные, а самые ловкие).

Рисунок Жана Гранвиля (1838).

Кадр из к-ф «Путешествия Гулливера» (1996).

 Из 4-го путешествия исчез отрывок о том, что в Англии есть люди «разорённые законом» («он недоумевал, каким образом закон, назначение которого охранять интересы каждого, может привести кого-нибудь к разорению»), а также обличительное описание Свифтом английской судебной системы.

Д. Свифт «Четвертое путешествие», гл.5:
«…у нас есть сословие людей, смолоду обученных искусству доказывать при помощи пространных речей, что белое – черно, а черное – бело, соответственно деньгам, которые им за это платят. …Например, если моему соседу понравилась моя корова, то он нанимает стряпчего с целью доказать, что он вправе отнять у меня корову. Со своей стороны, для защиты моих прав мне необходимо нанять другого стряпчего, так как закон никому не позволяет защищаться в суде самостоятельно. Кроме того, мое положение законного собственника оказывается в двух отношениях невыгодным. Во-первых, мои стряпчий, привыкнув почти с колыбели защищать ложь, чувствует себя не в своей стихии, когда ему приходится отстаивать правое дело, и, оказавшись в положении неестественном, всегда действует крайне неуклюже и подчас даже злонамеренно».

Адвокаты и судьи. Рисунок Жана Гранвиля (1838).

 По поводу редакторских правок Свифт возмущенно писал своему другу А. Попу: «Будь я другом Гулливера, я потребовал бы от всех моих друзей, чтоб они громогласно заявили, что с его рукописью безобразно обошлись».
Неисправленный текст книги (вместе с пояснительным письмом «капитана Гулливера») был выпущен лишь в 1735 году ирландским издателем Джорджем Фолкнером. Это издание уже можно считать каноническим, если бы не два «но»…
Во-первых, Фолкнер так и не осмелился вернуть в текст 3-го путешествия отрывок про успешное восстание жителей города Ландолино против монарха летающего острова Лапута (слишком уж явными были параллели с Ирландией и Англией). Отрывок не печатался вплоть до 1899 года.
Во-вторых, издателю пришлось убрать из 4-го путешествия упоминание о том, что омерзительные еху произошли от двух англичан. До 1920-х годов считалось, что этот пассаж оскорбляет национальное достоинство.

 Одним из первых зарубежных поклонников «Гулливера» стал Вольтер. Недаром первый перевод книги Свифта был сделан во Франции, и там же в 1838 году вышло издание со знаменитыми иллюстрациями Жана Гранвиля, которые стали классическими.

Фронтиспис издания «Гулливера» с иллюстрациями Жана Гранвиля (1838).

 Первый русский перевод под названием «Путешествия Гулливеровы» сделал в 1773 году Е. Коржавин. А одним из самых ярких русских продолжателей традиций Свифта стал замечательный сатирик М. Сальтыков-Щедрин с его «Историей одного города». Впрочем, дореволюционные переводы были невысокого качества и грешили неточностью и многословием.

К. Чуковский «Высокое искусство»:
«Сравним с оригиналом хотя бы несколько фраз из «Путешествия Гулливера в страну лилипутов» в переводе М. А. Шишмаревой (СПб. 1906).
Свифт: «Он сказал мне в ответ, что я слишком уж мало живу среди них».
Шишмарева: «Милорд ответил несколькими (!) общими (!) местами на ту тему (!), что, дескать, я слишком недавно живу».
Свифт: «Другой проект заключался в абсолютном упразднении слов — для сохранения здоровья и времени».
Шишмарева: «Другой проект — проект абсолютного упразднения слов — представлял еще более радикальную меру в смысле упрощения речи. По словам своего изобретателя, он имеет сверх того большие преимущества  с  точки зрения народного здравия».
Все это приводит к тому, что писатель монументального стиля начинает суетиться, жестикулировать, неврастенически дергаться, то есть опять-таки утрачивает основные черты своей личности».

 Самые популярные и качественные русские переводы «Гулливера» появились после революции и связаны с именами двух друзей-филологов — Бориса Энгельгардта и Адриана Франковского (оба переводчика умерли в блокадном Ленинграде 1942 года). В данном случае я, конечно, не говорю о версиях для детишек (вроде пересказа Т. Габбе), где сатира была убрана и остались только забавные приключения героя.
Наиболее полным считается перевод Франковского. Однако здесь требуется оговорка. Я сразу обратил внимание, что в изданиях пишут не «перевод Франковского», а «под редакцией Франковского». Скорее всего, Франковский взял за основу вариант своего друга Энгельгардта (это легко увидеть, сравнив оба текста). Но так как перевод Энгельгардта делался для школьников и содержал значительные купюры, Франковскому пришлось дополнить и исправить текст в соответствии с оригиналом.

 Так из перевода Энгельгардта были убраны наиболее грубые физиологизмы, связанные, прежде всего, с отправлением естественных потребностей. Например, здесь нет сцены, где лилипуты вывозят тачками экскременты Гулливера.
Полностью исключена и история о том, как Гулливер потушил пожар в лилипутском дворце струёй своей мочи, а королева вместо благодарности, чуть было, не обвинила «спасителя» в тягчайшем преступлении (очень яркая аллегория о роли сатирика в обществе, и заодно намёк на королеву Анну, которая не могла простить Свифту «богохульной» с её точки зрения «Сказки о бочки»).
Также из описания способа раскрывать антиправительственные заговоры переводчик убрал упоминание об изучении… фекалий подозрительных лиц («…ибо люди никогда не бывают так серьезны, глубокомысленны и сосредоточенны, как в то время, когда они сидят на стульчаке»).
Нет в варианте Энгельгардта и неприличных сцен с эротическим оттенком. Например, тех, где фрейлины-великанши извращённо забавляются с малюткой-Гулливером, раздевают его, сажают себе на сосок и заставляют «совершать по своему телу другие экскурсии». При этом смешную сцену, где героя обвиняют в любовной связи с лилипуткой, переводчик счёл допустимой и оставил.

Неприличные сцены из «Гулливера» на рисунках Луиса Куинтанильи 1947 г.

 Чтобы советских школьников не смущал неправильный «классовый» подход Свифта, в рассказе об общественных школах Лилипутии Энгельгардт исключил вполне серьёзное уточнение писателя о том, что крестьянам и рабочим образование ни к чему.
Тем не менее, купюры в переводе Энгельгардта вовсе не лишают «Гулливера» его сатирической сути и вполне оправданы, учитывая адресат книги. Для более взрослых и любознательных, всегда в распоряжении вариант Франковского.

 Злобная сатира Свифта на буржуазное общество пришлась по душе жителям Страны Советов. Недаром, уже в 1939 году режиссёр Александр Птушко сделал вольную экранизацию не темы Свифта под названием «Новый Гулливер». Фильм и сегодня смотрится вполне пристойно, а уж в момент выхода был и вовсе революционным (о нём высоко отзывался Чарли Чаплин).

Кадр из к-ф «Новый Гулливер» (1939).

 Впервые в истории кинематографа было достигнуто одновременное присутствие на экране кукол и живого персонажа (этот приём Птушко применит и в экранизации «Золотого ключика»).

Рабочий момент съемки объемной мультипликации.

 «Новым Гулливером» в фильме выступает советский пионер, который во сне попадает в Лилипутию и помогает рабочему люду освободиться от власти капиталистов. Капиталисты изображены крайне карикатурно. Они развлекают Гулливера кордебалетом и романсом «Моя лилипуточка» в духе Вертинского, ездят на машинах, а надсмотрщиком над рабочими выступает настоящий робот.

Кадр из к-ф «Новый Гулливер» (1939).

 Но, что бы там ни говорили, по духу эта вольная экранизация гораздо ближе оригиналу Свифта, чем все детские пересказы.

Между лилипутами и великанами

«Я представил себе унижение, ожидающее меня у этого народа, где
я буду казаться таким же ничтожным существом, каким казался бы
среди нас любой лилипут. …Несомненно, философы правы, утверждая,
что понятия великого и малого суть понятия относительные».
(Д. Свифт «Путешествия Гулливера»)

 Как я уже писал, из всех книг о Гулливере массовую популярность приобрели первые две части – о путешествиях в страны лилипутов и великанов. Оно и понятно – именно здесь можно встретить наибольшее количество забавных приключений, построенных на принципе относительности.

 
Рис. Edwin John Prittie и  J. J. Grandville.

 Подобная тема родилась у Свифта не случайно, ведь совсем недавно (а точнее в 1673 году) Левенгук представил миру свой знаменитый микроскоп, вызвавший большой ажиотаж даже у необразованных слоёв населения. Открытие дивного микромира послужило плодотворной средой для иронии писателя. Широко известно его шуточное стихотворение: 

«Натуралистами открыты
У паразитов паразиты,
И произвел переполох
Тот факт, что блохи есть у блох.
И обнаружил микроскоп,
Что на клопе бывает клоп,
Питающийся паразитом,
На нем другой – ad infinitum (лат. – до бесконечности — С.К.)»

Рисунок Марайи Либико.

 Наиболее известным стало путешествие в Лилипутию – настолько, что само слово «Гулливер» стало синонимом чего-то исполинского (вспомним хотя бы одноименные конфеты или названия магазинов одежды и обуви для крупных людей).

Анекдот:
Пришел Гулливер на лилипутскую дискотеку. И начало его «колбасить», а лилипутов, соответственно, «плющить».

 Нередко образ Гулливера, опутанного множеством лилипутских нитей, используется, как метафора силы, скованной мелкими условностями, или гения под властью пошлой среды.

Кадры из к-ф «Дом, который построил Свифт».

Лев Толстой, из дневников:
«Шел по деревне, заглядывал в окна. Везде бедность и невежество, и думал о рабстве прежнем. Прежде видна была причина, видна была цепь, которая привязывала, а теперь не цепь, а в Европе волоски, но их так же много, как и тех, которыми связали Гулливера. У нас еще видны веревки, ну бечевки, а там волоски, но держат так, что великану-народу двинуться нельзя».

Рисунок Томаса Мортена (1865).

 Именно противостояние таланта, вынужденного лицедействовать, и пошлости стало главной идеей знаменитой кинофантазии режиссёра М. Захарова по сценарию Г. Горина «Дом, который построил Свифт» (1982).

Широко вошло в обиход и слово «лилипут» (lilliput), которым частенько называют людей-карликов (сами они предпочитают термин «маленькие люди»). По поводу происхождения этого слова однозначного мнения нет. Одни усматривают в нём шведские слова «lilla» (малышка) и «putte» (крошка, младенец), другие настаивают на английских: «lill» (небрежное произношение слова «little» — маленький) и»put» (диалектизм означающий неотёсанного деревенского парня). Есть и такие, что выводят вторую часть слова от латинского «putidus» (так называли детей, подверженных взрослым порокам).

Рисунок Томаса Мортена (1865).

 Что касается страны великанов, то её название – Бробдингнег (Brobdingneg) – нередко считают анаграммой, которую писатель составил из букв английских слов «большой», «крупный», «благородный» («grand», «bid» и  «noble» без «le»).
Некоторые даже имя «Галливер» (именно так оно звучит в оригинале) производят от древнеанглийского имени Вульфхере (дословно «волчье войско», в переносном смысле «отвага»).
Русский филолог Михаил Успенский считал, что эти изыскания притянуты за уши – мол, Свифт, как талантливый писатель, скорее всего, не «складывал» новые слова из известных, а придумывал их интуитивно, хотя и основываясь на родной речи.

 Я уже упоминал, что в своих описаниях Свифт весьма скрупулёзно придерживается избранных им масштабов. Если в Лилипутии всё в 12 раз меньше Гулливера, то в Бробдингнеге – в 12 раз больше.

Д. Свифт «Путешествия Гулливера»:
«Наблюдая по дороге ничтожные размеры деревьев, домов, людей и домашнего скота, я все думал, что нахожусь в Лилипутии. Я боялся раздавить встречавшихся на пути прохожих и часто громко кричал, чтобы они посторонились; такая грубость с моей стороны привела к тому, что мне раз или два чуть не раскроили череп».

Король великанов разглядывает Гулливера.
Английская карикатура начала XIX века изображает короля Георга III и Наполеона.

 В первой книге лилипуты кличут героя «Куинбус Флестрин» (Человек-Гора), он в одиночку уводит целый флот, между его ног марширует военный парад, а напыщенный титул лилипутского короля («отрада и ужас вселенной, величайший из сынов человеческих, ногами своими упирающийся в центр земли, а головою касающийся солнца») вызывает у читателя лишь смех.

Рисунок Жана Гранвиля (1838).

 Во второй книге мы уже смеёмся над самим Гулливером, который с трудом отбивается от крыс и ос, становится забавой для карлика и обезьянки и, чуть было, не тонет в лепёшке коровьего навоза.

Рисунок Артура Рэкхема (1909).

 Довольно убедительно писатель рисует и ужас, который испытывает герой при виде гигантской женской груди, недостатки которой увеличиваются сообразно пропорциям.

Рисунок Жана Гранвиля (1838).

Д. Свифт «Путешествия Гулливера»:
«Должен признаться, что никогда в жизни не испытывал я такого отвращения, как при виде этой чудовищной груди… Сосок был величиной почти в пол моей головы; его поверхность, как и поверхность всей груди, до того была испещрена пятнами, прыщами и веснушками, что нельзя было себе представить более тошнотворное зрелище. …Это навело меня на некоторые размышления по поводу нежности и белизны кожи наших английских дам, которые кажутся нам такими красивыми только потому, что они одинакового роста с нами и их изъяны можно видеть не иначе как в лупу, ясно показывающую, как груба, толста и скверно окрашена самая нежная и белая кожа».

Рисунок Вячеслава Ерко (2006).

 Относительность размеров Свифт соблюдал скрупулёзно, а вот в географии (пусть и вымышленной) немного напутал. Писатель указывал, что Лилипутия с Блефуску расположены  «к северо-западу от Вандименовой земли» (так ранее называли остров Тасмания – С.К.). Но к северо-западу от Тасмании лежит Австралия, поэтому, скорее всего, писатель имел в виду «к северо-востоку». Однако на первых картах к книге в издании 1726 года (да-да, такие «сказочные» карты появились ещё до «Властелина Колец» Толкина) художник почему-то разместил Лилипутию не к северо-востоку не от Тасмании, а к северо-западу от Австралии (недалеко от острова Суматра).

Карта Лилипутии из издания 1726 года.

 С картой Бробдингнега вышло «точнее» – Свифт описал, что страна великанов расположена на вымышленном американском полуострове – к западу от Калифорнии.

Карта Бробдингнега из издания 1726 года.

 Первое путешествие писалось Свифтом ещё по горячим следам политических «разборок», в которых он принимал непосредственное участие, выступая на стороне тори. Поэтому в нём много конкретных намёков и отсылок.

 Так слемексены и тремексены (низкокаблучники и высококаблучники) – явный намёк на две главные английские партии. А приверженность лилипутского короля к высоким каблукам напоминает об английском короле Георге I, разогнавшим правительство тори и заменивший его представителями вигов. Шутки Свифта по поводу каблуков не так иносказательны, как кажется. Тори и виги действительно противопоставляли себя друг другу не только во взглядах, но и в имидже. Если первые носили локоны и ботинки с тупыми носками, то вторые — коротко стриглись и предпочитали острые носки.

 Откровенной политической аллегорией является и противостояние Лилипутии и Блефуску, причиной которого стал спор по поводу того, с какого конца надо разбивать яйца – с острого или тупого. То, что Свифт предусмотрительно поместил Лилипутию на континенте, а Блефуску на острове, никого не обмануло. Все поняли, что речь идёт о войне за «испанское наследство» 1702-1714 гг. между протестантской Англией (остроконечниками) и католической Францией (тупоконечниками).

Рисунок Жана Гранвиля (1838).

Д. Свифт «Путешествия Гулливера»:
«Насчитывают до одиннадцати тысяч фанатиков, которые в течение этого времени пошли на казнь, лишь бы не разбивать яйца с острого конца. Были напечатаны сотни огромных томов, посвященных этой полемике, но книги Тупоконечников давно запрещены, и вся партия лишена законом права занимать государственные должности. В течение этих смут императоры Блефуску часто через своих посланников делали нам предостережения, обвиняя нас в церковном расколе путем нарушения основного догмата великого нашего пророка Люстрога, изложенного в пятьдесят четвертой главе Блундекраля (являющегося их Алькораном). Между тем это просто насильственное толкование текста, подлинные слова которого гласят: Все истинно верующие да разбивают яйца с того конца, с какого удобнее».

 К слову, иронизируя над столь мелкой причиной для кровопролитной войны, Свифт не был в восторге от обилия религиозных течений. Напротив, он всегда испытывал неприязнь к церковным расколам и желал ненасильственного религиозного единства. Недаром, он резонно спрашивал – а будут ли пуритане столь терпимы к инаковерующим, когда они возьмут власть? У многих вызывало большое сомнение – был ли сам Свифт горячо верующим человеком, но несомненно, что он считал религию оплотом нравственности и был противником государственного безбожия.

Как известно, Свифт поддерживал своего приятеля из стана тори — Генри Болингброка, который выступал за прекращение англо-французской войны, вёл тайные переговоры с Францией и, в конце концов, добился сепаратного мира. Но тут пришли к власти виги и новый премьер-министр – Роберт Уолпол – тут же обвинил Болингброка к государственной измене, вынудив того бежать.
Отголоски этих событий мы наблюдаем и в истории Гулливера, который, хотя и помог обезвредить вражеский флот, отказался способствовать окончательному порабощению народа Блефуску. За это министр Флимнап просит у короля казнить «предателя», но монарх проявляет высочайшее «милосердие» и решает Гулливера только… ослепить.

Рисунок Жана Гранвиля (1838).

 Конечно, кроме завуалированной политической конкретики в книге Свифта отведено немало места и общим взглядам писателя. Так он восхваляет старинные (и давно не соблюдаемые) обычаи Лилипутии, по которым жителю, соблюдающему все законы страны, дают титул «снильпела» (блюстителя законов) и всяческие привилегии, а самым страшным преступлением считается мошенничество.

Д. Свифт «Путешествия Гулливера»:
«При известной осторожности, бдительности и небольшой дозе здравого смысла, рассуждают они, всегда можно уберечь имущество от вора, но у честного человека нет защиты от ловкого мошенника; и так как при купле и продаже постоянно необходимы торговые сделки, основанные на кредите и доверии, то в условиях, когда существует попустительство обману и он не наказывается законом, честный коммерсант всегда страдает, а плут окажется в выигрыше».

 Ещё более ярко своё отношение к современной политике Свифт выразил устами мудрого короля великанов. Когда тот выслушивает хвастливые рассказы Гулливера об истории Британии и достижениях цивилизации, то вместо восторга приходит в ужас и заявляет, что «эта история есть не что иное, как куча заговоров, смут, убийств, избиений, революций и высылок, являющихся худшим результатом жадности, партийности, лицемерия, вероломства, жестокости, бешенства, безумия, ненависти, зависти, сластолюбия, злобы и честолюбия».

Рисунок Томаса Мортена (1865).

 Король считает, что в мудром государстве законы должны быть написаны ясным простым языком (каждый должен быть не длиннее алфавита), а наука иметь исключительно прикладной характер.

Д. Свифт «Путешествия Гулливера»:
«По его мнению, всякий, кто вместо одного колоса или одного стебля травы сумеет вырастить на том же поле два, окажет человечеству и своей родине большую услугу, чем все политики, взятые вместе».

Свифт издевается над учёными и
неожиданно сам делает научное открытие

 3-е и 4-е путешествия Гулливера известны гораздо меньше, чем 1-е и 2-е. В них не так уж много авантюрных приключений, а язвительную сатиру никак не втиснешь в рамки детского пересказа.

 Третье путешествие начинается с того, что Гулливер встречается с островом Лапута (или остров встречается с Гулливером, кому как угодно). Дело в том, что остров этот не простой, а летающий. Летает он с помощью гигантского магнита, установленного в алмазном основании, и, благодаря этому, способен осуществлять репрессии в подвластных ему землях – заслонить им солнце или же попросту раздавить. Здесь можно увидеть явную метафору господства Англии над Ирландией, на что указывает и название мятежного города Линдолино. Айзек Азимов проницательно заметил, что присутствие в слове двух «лин», наверняка, завуалированное название ирландской столицы Дублин («дуб-лин»). Откровенной анаграммой является и название, упомянутого Гулливером, порочного королевства Трибниа (из этих букв легко сложить слово «Британи»).

Рисунок Томаса Мортена (1865).

 Правда, к счастью для всего остального мира, Лапута способна летать только над ограниченной территорией, где магнитные породы залегают близко к поверхности (а именно над континентом Бальнибарби, который по указаниям писателя расположен в Тихом океане, где-то южнее Алеутских островов). Идею о передвижении с помощью магнетизма, ещё задолго до Свифта, использовал Сирано де Бержерак в своём фантастическом романе «Государства и империи Луны». Только его герой стоял на железной повозке, подбрасывал вверх магнит, и таким образом достиг Луны. Несмотря на то, что «двигатель» Лапуты устроен более «научно», он также не применим в реальности, как и способ де Бержерака.

Карта Лапуты и Бальнибарби из издания 1726 года.

 Собственно, жесточайшая сатира над учёными и составляет львиную долю «Третьего путешествия». В кривом зеркале писательской сатиры жители Лапуты предстают людьми, полностью оторванными от жизни. Они настолько углублены в отвлечённые размышления, что жёны сплошь и рядом им изменяют, а слугам приходится периодически хлопать «мыслителей» по лицам бычьими пузырями и возвращать к реальности.

Рисунок Артура Рэкхема (1909).

 Местные портные долго измеряют размеры Гулливера, делают сложные математические расчёты, чтобы в итоге пошить ему безобразный костюм.

 Ещё более комичны академики Лагадо, поглощённые созданием самых безумных «прожектов» о том, как обустроить страну. При этом новые «прожекты» меняются так часто, что хозяйство страны доведено до полного запустения и истощения.
В описании учёных «идей» Свифт просто брызжет фантазией, смешанной с ядом. Так один «прожектор» занят извлечением солнечных лучей из огурцов, другой – старается превратить экскременты обратно – в питательные вещества, третий – сгущает воздух в плотное вещество, четвёртый – делает изо льда порох, пятый – ткёт пряжу из паутины, шестой – выводит породу голых овец, седьмой – советует вспахивать землю свиньями, восьмой – строить дома, начиная с крыши, а девятый – «выдувать» из тела больного хворь, с помощью мехов воткнутых в… задницу!

Рисунок Luis Quintanilla (1947).

Кстати, говорят Людовик XIV действительно носил перчатки, пошитые из паутины.
Рисунок Жана Гранвиля (1838).

 Среди этих бредовых изобретений наиболее забавна одна машина, чем-то напоминающая «Вавилонскую библиотеку» из рассказа Х. Л. Борхеса. В машине находятся дощечки со всеми известными словами. Периодически их перемешивают в случайном порядке и таким образом пытаются из образовавшихся фраз «дать миру полный компендий всех искусств и наук».
Исследователи не без оснований предполагают, что в данном изобретении Свифт пародировал «логическую» машину, придуманную в начале XIV века францисканским монахом Луллием. Машина Луллия состояла из, движущихся относительно друг друга, концентрических кругов, по краям которых были написаны разные понятия. Создавая каждый раз новые комбинации, Луллий стремился таким образом открывать новые истины.  Некоторые даже считают эти машины прообразами современных компьютеров, что, лично мне, кажется притянутым за уши.

Машина Луллия.

 Зато, шутя над астрономами, писатель неожиданно изрёк чистейшую правду. Часто утверждают, что именно Свифт первым предсказал наличие у Марса двух спутников и даже точно указал расстояния их орбит и период вращения. И это за 150 лет до реального открытия Фобоса и Деймоса! Подобный казус в биографии великого мистификатора породил немало невероятных гипотез. Над ними, в частности, подшучивал фантаст Станислав Лем, который объяснил открытие Свифта «утечкой информации» у путешественников во времени.

С. Лем «20-е путешествие Йона Тихого»:
«Элементы этих орбит служили паролем для группы наших инспекторов в Южной Англии, и один из них, встретив в трактире Свифта, по близорукости принял его за нового агента, явка с которым была назначена. В рапорте он умолчал об ошибке, решив, что Свифт все равно ничего не поймет; а несколько лет спустя в первом издании «Путешествий Гулливера» мы прочитали об обоих спутниках Марса. Пароль немедля сменили, но это место осталось в книге уже навсегда».

Астрономы Лапуты, «открывшие» два спутника Марса.

 Начнём с того, что никакой «точности» в, указанных Свифтом, расстояниях и периодах нет (в первом случае он ошибся в 2 раза, во втором — в полтора).
Сама же гипотеза о двух спутниках Марса была высказана ещё в 1610 году – и не кем-нибудь, а известным астрономом И. Кеплером в его работе «Разговор со звёздным вестником». Своё предположение Кеплер обосновывал просто: если у Земли 1 спутник, а у Юпитера — 4, то, видимо их количество возрастает по мере удаления от Солнца. Не надо забывать, что в те времена между Марсом и Юпитером предполагали наличие планеты Фаэтон (сейчас мы знаем, что там протянулся пояс астероидов). Значит у Марса – два спутника, а у Фаэтона – три.
Кстати, вслед за Кеплером и Свифтом гипотезу о двух лунах Марса повторил Вольтер, присовокупив, что иначе на более далёком от Солнца Марсе будет… слишком темно.

 «Охота» астрономов за спутниками Марса продолжалась до 1877 года, пока их не открыл Асаф Холл. А мог и не открыть. Хотя в том году было противостояние Земли и Марса (т.е, они находились на наиболее близком расстоянии), учёный долго ничего не мог обнаружить.  Он бы уже бросил наблюдения, да настояла жена. Благодаря её настойчивости открытие состоялось, и впоследствии фамилией жены – Стикси – назовут один из кратеров на Фобосе. Не забудут и «первопроходцев»: сегодня на Фобосе есть также кратер Кеплера, а на Деймосе — кратеры Свифта и Вольтера.

Спутники Марса: Фобос («Страх») и Деймос («Ужас»).

 Но вернёмся к третьему путешествию…
Свифт отнёсся благосклонно к идеям только одного из «прожекторов». Не обольщайтесь – это был ещё один повод поиздеваться над общественными нравами и политиками. Об одной идее (обмене половинками мозга между членами враждующих партий) я уже упоминал. Кроме этого учёный советует пинать и щипать политиков в конце аудиенции, чтобы они не слишком быстро забывали о просьбе посетителя. Также предлагается обложить налогом пороки (определять их должен беспристрастный суд), или наоборот – достоинства (в этом случае их должен определять сам налогоплательщик).

Д. Свифт «Путешествия Гулливера»:
«Женщины, по его предложению, должны быть обложены соответственно их красоте и уменью одеваться, причем им, как и мужчинам, следует предоставить право самим расценивать себя. Но женское постоянство, целомудрие, здравый смысл и добрый нрав не должны быть облагаемы, так как доходы от этих статей не покроют издержек по взиманию налога».

 Надо сказать, что у неприязни Свифта к учёным были и личные причины. Писатель имел огромный зуб на самого Исаака Ньютона. Дело в том, что создателю классической физики приходилось не только открывать законы механики и гравитации, но и заниматься государственными делами. Именно Ньютон удостоверил подлинность «неполноценной» монеты для Ирландии, чем и навлёк на себя гнев декана Свифта. Впрочем, политика всегда была для учёного лишь постылой обязанностью. Известно, что за всё время заседания в парламенте Ньютон лишь раз попросил слова и то лишь для того, чтобы предложить закрыть форточку – слишком уж дуло…

 Конечно, Свифт бичует теоретическую науку и философию чересчур жестоко и зачастую несправедливо. Сегодня, надеюсь, все понимают, что утилитарное отношение к науке сковывает учёную мысль и в итоге мешает приносить ту самую практическую пользу, на которой так настаивал писатель.
Но во многом Свифт и прав. Наука и философия, слишком оторванные от участия в реальной жизни, быстро вырождаются в схоластику. А уж наука, лишённая нравственности и высокой цели, попросту опасна. Именно благодаря ей, вымышленный остров Лапута, давящий всех непокорных, превращается во вполне реальную ядерную бомбу.

«Человек — это звучит… еху!»

«Один из матросов приказал мне по-португальски встать
и спросил меня, кто я. Я отлично его понял и, поднявшись
на ноги, сказал, что я несчастный еху, изгнанный из
страны гуигнгнмов, и умоляю позволить мне удалиться».
(Д. Свифт «Путешествия Гулливера»)

 Имидж мизантропа окончательно закрепился за Свифтом после публикации четвёртого путешествия Гулливера. Вообще-то оно было написано раньше путешествия в Лапуту, но автор поставил его последним. И понятно почему…

 Здесь Свифт издевательски вывернул наизнанку уже сам жанр книги. С одной стороны — это, конечно, утопия – ведь здесь присутствует описание идеального общества. С другой стороны, писатель отказывает в этой утопии людям, изобразив в качестве идеала общество разумных лошадей – Гуигнгнмов (если вам всё-таки удастся произнести это слово – Houyhnhnm, то вы явно услышите в нём лошадиное ржание).

По указаниям Свифта, Земля Гуигнгнмов расположена где-то южнее Австралии. Карта из издания 1726 года.

 На долю людей остаётся лишь антиутопия (наверное, одна из первых в европейской литературе). Если Даниэль Дефо в образе Робинзона Крузо воспевал силу человеческого разума и характера, утверждал способность человека сохранять своё достоинство даже в изоляции на необитаемом острове, то Свифт смотрит на природу «Человека Разумного» с максимальным скепсисом.
Люди, попавшие в страну Гуигнгнмов в незапамятные времена, не стали создавать зонтиков и приручать попугаев. Они очень быстро одичали и превратились в омерзительных, жалких и злобных существ, которых Свифт окрестил еху. Мало того, еху сами становятся приручённой рабочей скотиной у благородного лошадиного сословия.

Рисунок Milo Winter (1930).

Д. Свифт «Путешествия Гулливера»:

«Еху ненавидят друг друга больше, чем животных других видов; причину этого явления обыкновенно усматривают в их внешнем безобразии, которое они видят у других представителей своей породы, но не замечают у себя самих.

Рисунок Жана Гранвиля (1838).

…если вы даете пятерым еху корму, которого хватило бы для пятидесяти, то они, вместо того чтобы спокойно приступить к еде, затевают драку, и каждый старается захватить все для себя.

Рисунок Жана Гранвиля (1838).

…иногда еху приходит фантазия забиться в угол, лечь на землю, выть, стонать и гнать от себя каждого, кто подойдет, несмотря на то, что такие еху молоды, упитаны и не нуждаются ни в пище, ни в питье… Единственным лекарством против этого недуга является тяжелая работа, которая неизменно приводит пораженного им еху в нормальное состояние».

 Этимология слова «Yahoo» неясна, хотя некоторые считают, что оно составлено из двух восклицаний: насмешливо-презрительного «Yah!» и, произносимого с отвращением, «Ugh!». Так или иначе, слово прочно вошло в английский язык и стало обозначать неотёсанного, грубого, дикого человека – проще говоря, быдло. Многие считают, что именно неологизм Свифта дал название Интернет-поисковой системе «Yahoo!», хотя с восклицательным знаком оно кажется мне больше похожим на ковбойский возглас «йе-ху-у!».

 Еху Свифта – это как бы негативный ответ на будущую концепцию Жан-Жака Руссо об изначально прекрасном «естественном» человеке, впоследствии испорченном цивилизацией. Свифт уверен, что природа такого человека отнюдь не прекрасна, хотя и не спорит с тем, что цивилизация нередко лишь усугубляет пороки.

Д. Свифт «Путешествия Гулливера»:
«Я все ожидал услышать от моего хозяина обвинение еху в противоестественных наклонностях, которые так распространены у нас среди обоих полов. Однако природа, по-видимому, малоопытный наставник в этих утонченных наслаждениях, и они целиком порождены искусством и разумом на нашей части земного шара.
…узнав, что существа, притязающие на обладание разумом, способны совершать подобные ужасы, он опасается, что развращенный разум, пожалуй, хуже какой угодно звериной тупости».

 А что же с прекрасным обществом лошадей?
Пусть еху омерзительны, но на современного читателя и Гуигнгнмы производят несколько жутковатое впечатление. Тут надо чётко понимать, что книга писалась во времена, когда в передовом обществе господствовали идеи Просвещения, стремление устроить жизнь человечества исключительно на разумных основаниях (да, Свифт смотрит с большим скепсисом на возможность воплощения этой идеи, но сам-то идеал не отрицает).

Рисунок Sawrey Gilpin, 1769.

 Поэтому в обществе Гуигнгнмов нет места для человеческих страстей, везде царит умеренность и рационализм. Гуигнгнмы не знают слов «ложь» и «обман», всегда спокойны и дружелюбны. Они живут общиной и ведут натуральное хозяйство, не знакомое с понятием денег. Их знания носят исключительно прикладной характер, а из искусств ценится лишь поэзия. Гуигнгнмы не скорбят по умершим, вступают в половые отношения лишь для того, чтобы завести ребёнка (при этом число детей должно быть таким, чтобы не вызвать угрозу перенаселения) и спокойно обмениваются детьми, если у одной пары два мальчика, а у второй – две девочки. Пары подбираются по мастям, чтобы «были предотвращены неприятные сочетания красок у потомства». Как видите, то, что у домашних лошадей является естественным, в сатире Свифта напоминает, печально знакомую нам, евгенику.

Рисунок Жана Гранвиля (1838).

 И самкам и самцам Гуигнгнмов даётся одинаковое воспитание. Правда, и в этом обществе существует неравенство. Речь идёт даже не о рабах-еху. Среди самих Гуигнгнмов есть породы лошадей, обладающие менее развитыми способностями, которые становятся слугами у более развитых пород. Правда, писатель уточняет, что слуги лишены зависти и воспринимают своё положение, как справедливую данность.

«Оратор заявил, что гуигнгнмы поступили крайне неблагоразумно, задумав приручить еху и оставив в пренебрежении ослов, красивых, нетребовательных животных, более смирных и добронравных, не издающих дурного запаха и вместе с тем достаточно сильных…»
Рисунок Жана Гранвиля (1838).

 Нетрудно заметить, что в основе воззрений Свифта лежит многое из идей античности, которую писатель, всегда суровый к своим современникам, чрезмерно идеализирует. В знаменитом литературном споре «новых и древних» Свифт, в отличие от Шарля Перро однозначно был на стороне «древних», считая, что лучшие времена человечества позади.  Достаточно вспомнить, как во время третьего путешествия Гулливер, будучи у некромантов, желает пообщаться исключительно с духами античных поэтов, философов и императоров.

Рисунок Edwin John Prittie.

 Из остальных благожелательного упоминания писателя заслуживают лишь философы Декарт с Гассенди и единственный соотечественник – Томас Мор (автор той самой знаменитой «Утопии»).
Ну, а современникам Свифта достаётся по полной. 

Д. Свифт «Путешествия Гулливера»:
«Будучи всегда большим поклонником древних знаменитых родов, я попросил правителя вызвать дюжину или две королей с их предками, в количестве восьми или девяти поколений. Но меня постигло мучительное и неожиданное разочарование. Вместо величественного ряда венценосных особ я увидел в одной династии двух скрипачей, трех ловких царедворцев и одного итальянского прелата; в другой — цирюльника, аббата и двух кардиналов.
…одни из них сознались, что своим величием и богатством они обязаны содомии и кровосмешению, другие — торговле своими женами и дочерьми; третьи — измене своему отечеству или государю, четвертые — отраве, а большая часть — нарушению правосудия с целью погубить невинного»
…я попросил вызвать римский сенат в одной большой комнате и для сравнения с ним современный парламент в другой. Первый казался собранием героев и полубогов, второй — сборищем разносчиков, карманных воришек, грабителей и буянов».

 Стоит ли говорить, что в римском сенате дела на самом деле обстояли ничуть не лучше? Но даже такие пессимисты, как Свифт, нуждаются в идеале…

 Однако великий сатирик не только воспел лошадиную утопию, но и осмеял преклонение перед ней. В конце книги Гулливер, вернувшись на родину, не может избавиться, как от отвращения к людям, так и от восторженного отношения к лошадям. Он падает в обморок от поцелуя жены, а все свои часы проводит на конюшне. По сути, здесь Свифт горько смеётся над самим собой.

«Когда я собирался пасть ниц, чтобы поцеловать его копыто, он оказал мне честь, осторожно подняв его к моим губам…»
Рисунок Вячеслава Ерко (2006).

Д. Свифт «Путешествия Гулливера»:
«Первые же свободные деньги я истратил на покупку двух жеребцов, которых держу в прекрасной конюшне; после них моим наибольшим любимцем является конюх, так как запах, который он приносит из конюшни, действует на меня самым оживляющим образом. Лошади достаточно хорошо понимают меня; я разговариваю с ними, по крайней мере, четыре часа ежедневно».

М. Заблудовский:
«В вопросах о разуме, как и вообще во всех проблемах просветительства, Свифт мучительно колеблется между верой и неверием, между утопией и отчаянием, переходя от одной крайности к другой, горько издеваясь над самим собой и тем мистифицируя читателя».

Завещание Свифта

«Свифт идет дорогой жизни, неистовствуя, точно
человек, одержимый бесом. Он постоянно оглядывается
вокруг, не гонятся ли за ним фурии; он знает, что
наступить ночь, и с нею неизбежно явятся эти чудовища.
О, Господи, какая это ночь и какая долгая агония!
Какой страшный коршун терзал сердце этого гиганта!»
(У. Теккерей)

«Свифту не была дана обычная житейская мудрость, но дана была
грозная интенсивность видения, способного извлечь, увеличить
и тем самым исказить какую-то одну потаенную истину.
Долговечность «Путешествий Гулливера» доказывает, что
мировоззрение, подкрепленное силой убежденности, даже если оно на
грани безумия, способно породить великое произведение искусства».
(Д. Оруэлл)

 Жестокий приговор человечеству, вынесенный в «Путешествиях Гулливера», вызывал и вызывает неоднозначную (но всегда бурную) реакцию. Так Кольридж называл Свифта «засушенной раблезианской душой», а Теккерей считал, что мораль четвёртого путешествия «ужасна, постыдна, труслива и кощунственна». Психоаналитики и вовсе оценили книгу, как «невротическую фантазию, сосредоточенную на труположестве». Но почти никто из критиков не смог отказать Свифту в писательском гении — настолько мощное впечатление производили его «Путешествия».

Рисунок Вячеслава Ерко (2006).

 Да, Свифт был пессимистом, но он не прятался в башне из слоновой кости, не взирал на пороки человечества с высокомерной лёгкой ухмылочкой. Да, он бичевал их с яростью и гневом, но никогда – с равнодушием. Стоило ли отдаваться этому процессу с такой страстью, не будь у писателя хотя бы крупица уверенности в том, что общество можно изменить? Разве стал бы он иронично взывать в предисловии к «Путешествиям Гулливера»: «Вот уже шесть месяцев прошло со времени выхода моей книги, а я не только не вижу прекращения всевозможных злоупотреблений и пороков… но не могу даже нигде прочесть, чтобы моя книга произвела хотя бы в одном случае действие, соответствующее моим намерениям!»?

Сильно преувеличена и мизантропия Свифта. Да, он говорил, что «надо обращаться с каждым человеком как с негодяем, не говоря ему этого, не бегая от него и не относясь к нему от этого сколько-нибудь хуже». Но он же никогда не отрицал наличия в мире достойных людей. Таким человеком выведен тот же капитан, который подбирает, уже окончательно спятившего от мизантропии, Гулливера.

Д. Свифт – А. Поупу:
«Я всегда ненавидел все нации, профессии и всякого рода сообщества; вся моя любовь обращена к отдельным людям… …я ненавижу и презираю животное, именуемое человеком, хотя от всего сердца люблю Джона, Питера, Томаса и т. д».

 Да и приговор, вынесенный писателем человечеству, тоже содержит зерно надежды. Пусть Свифт отказывает человеку в звании «разумный», но оставляет за ним способность «быть разумным», а это уже не так мало.

 Закат жизни сатирика были омрачен приступами умственного расстройства. Предчувствуя это, Свифт как-то указал на дерево с засохшей верхушкой и горько пошутил: «Вот так начну умирать и я – с головы».

Свифт в старости.

Из письма Д. Свифта:
«Всю ночь я невыразимо страдал и сегодня ничего не слышу и охвачен болями. Я настолько отупел и потерял разум, что не могу объяснить, какие муки унижения переживает мой дух и тело. Все, что могу сказать, – я еще не в пытке агонии, но жду ее ежедневно и ежечасно. …Я едва понимаю то, что пишу. Я уверен, что дни мои сочтены, они должны быть недолги и жалки».

 В 1742 году он перенёс инсульт, после чего, вплоть до своей смерти 19 октября 1745 года, пребывал в состоянии полной апатии – почти не разговаривал, оглох и плохо видел…
Но прежде чем окончательно потерять рассудок, Свифт успел закончить свои дела с присущей ему иронией и блеском. Почти всё своё состояние он завещал на постройку больницы для умалишённых (этот «Госпиталь св. Патрика» до сих пор является старейшей психлечебницей в Ирландии.

Д. Свифт, «На смерть д-ра Свифта», 1731:
«Веселым был он до дня смерти.
Прошу вас — этому поверьте.
И небольшой свой капитал,
Чтоб дом построить, завещал.
А в доме том чтоб находились
Те, что безумными родились
Иль обронили где-то разум
На склоне лет, а то и сразу.
Обидной кажется издевка эта злая?
Прими ее, о Англия родная!»

 В своём «Завещании» Свифт особенно поиздевался над священником Робертом Грэттеном – чрезвычайным скупцом, который постоянно завидовал своему брату Джеймсу. Писатель завещал Роберту свою «вторую по качеству бобровую шапку», а также свой «железный ящик для денег и драгоценностей на том условии, что пользование этим ящиком будет предоставлено исключительно его брату Джеймсу на все время его жизни, ибо у него больше нужды в нём, чем у Роберта».
Свою эпитафию писатель тоже сочинил сам, и она стала лучшей характеристикой его кипучей натуры и главным завещанием: «Здесь покоится тело Джонатана Свифта… где жестокое негодование не может уже более терзать сердца. Иди, путник, и, если можешь, подражай ревностному поборнику за дело мужественной свободы».

Эпитафия Свифта самому себе. Собор Св. Патрика.

 Что же касается актуальности «Путешествий Гулливера»… Многие могут спросить, а стоит ли читать столь старую книгу? Не потеряла ли свою остроту сатира, бичующая всех этих тори и вигов из Англии XVIII века?
Даже первые французские издатели «Гулливера» осмелились изрядно сократить 1-е путешествие. Они оправдывали это тем, что убрали частности, имеющие отношения к чисто английским делам. Свифт незамедлительно отреагировал, заявив, что если бы «сочинения Гулливера предназначались только для Британских островов, то этого путешественника следовало бы считать весьма презренным писакой. Одни и те же пороки и безумства царят повсеместно, по крайней мере в цивилизованных странах Европы, и сочинитель, имеющий в предмете только определенный город, провинцию, царство или даже век, не заслуживает не только перевода, но и прочтения».
И сегодня многие места из Гулливера ничуть не потеряли своей актуальности, а ирония Свифта – своего целебного яда.

Рисунок Геннадия Калиновского.

Д. Свифт «Путешествия Гулливера»:

«Затем король пожелал узнать, какая система практикуется при выборах тех депутатов, которых я назвал членами палаты общин: разве не случается, что чужой человек, с туго набитым кошельком, оказывает давление на избирателей, склоняя их голосовать за него вместо их помещика или наиболее достойного дворянина в околотке? Почему эти люди так страстно стремятся попасть в упомянутое собрание, если пребывание в нем, по моим словам, сопряжено с большим беспокойством и издержками, приводящими часто к разорению семьи, и не оплачивается ни жалованьем, ни пенсией? Такая жертва требует от человека столько добродетели и гражданственности, что его величество выразил сомнение, всегда ли она является искренней. И он желал узнать, нет ли у этих ревнителей каких-нибудь видов вознаградить себя за понесенные ими тягости и беспокойства путем принесения в жертву общественного блага намерениям слабого и порочного монарха вкупе с его развращенными министрами».

«Достигнув власти, министр, в распоряжении которого все должности, укрепляет свое положение путем подкупа большинства сенаторов или членов большого совета; в заключение, оградив себя от всякой ответственности особым актом, называемым амнистией, он удаляется от общественной деятельности, отягченный награбленным у народа богатством».

«У каждого… вожака (еху – С.К.) бывает обыкновенно фаворит, имеющий чрезвычайное с ним сходство, обязанность которого заключается в том, что он лижет ноги и задницу своего господина и поставляет самок в его логовище; в благодарность за это его время от времени награждают куском ослиного мяса. Этого фаворита ненавидит все стадо, и …едва только он получает отставку, как все еху… во главе с его преемником, плотно обступают его и обдают с головы до ног своими испражнениями».

«Если какой-нибудь монарх посылает свои войска в страну, население которой бедно и невежественно, то половину его он может законным образом истребить, а другую половину обратить в рабство, чтобы вывести этот народ из варварства и приобщить к благам цивилизации».

«Заглушая в себе многие дарования, которыми наделила нас она (природа – С.К.), мы необыкновенно искусны по части умножения наших первоначальных потребностей и, по-видимому, проводим всю свою жизнь в суетных стараниях удовлетворить их при помощи изобретенных нами средств».

«Мне было бы гораздо легче примириться со всем родом еху, если бы они довольствовались теми пороками и безрассудствами, которыми наделила их природа. …Но когда я вижу кучу уродств и болезней как физических, так и духовных, да в придачу к ним еще гордость, – терпение мое немедленно истощается…».

<<< Сказки Шарля Перро | Содержание | Красавица и Чудовище >>>